Наблюдая за англичанами. Скрытые правила поведения

Фокс К.

ВВЕДЕНИЕ

АНТРОПОЛОГИЯ АНГЛИЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ

Я сижу в пабе возле вокзала Паддингтон, сжимаю в руках бо­кал с бренди. Время — около полудня, довольно ранний час для потрeбления спиртного, но в данном случае алко­голь — это отчасти вознаграждение, отчасти способ обрес­ти кураж во хмелю. Вознаграждение, потому что я провела утомительное утро, якобы случайно натыкаясь на прохожих и подсчитывая количество услышанных извинений. Кураж во хмелю, потому что теперь я намерена вернуться на вокзал и на протяжении нескольких часов везде лезть без очереди, что считается cмepтным грехом.

На самом деле мне совсем не хочется это делать. Я пред­почла бы прибегнуть к своей обычной тактике: нанять ни о чем не подозревающего помощника и с безопасного рассто­яния наблюдать, как тот нарушает священные нормы обще­ственного поведения. Но на этот раз я отважно решилась взять на себя роль подопытной свинки. И я отнюдь не чувствую себя героиней. Мне страшно. После утреннего экспери­мента у меня все руки в синяках. Вот бы послать ко всем чер­тям свой Дypaцкий проект по исследованию «английской са­мобытности», уйти домой, выпить чашку чая, вернуться к нормальной жизни. Я не хочу идти на вокзал и до самого ве­чера только тем и заниматься, что всюду лезть без очереди.

Зачем мне это? Какой смысл во всех этих нелепых столк­новениях и попытках пролезть без очереди (не говоря уже про глупости, которые мне предстоит совершить завтра)? Хороший вопрос. Пожалуй, я должна объяснить.

«ГРАММАТИКА» АНГЛИЙСКОЙ САМОБЫТНОСТИ

Нам постоянно твердят, что англичане утратили свои осо­бенные национальные черты, что не существует такого по­нятия, как «английская самобытность». Есть множество книг, оплакивающих эту пресловутую самобытность, книг с весь­ма хаpaктерными названиями — от грустного «Кто за Анг­лию?» («Anyone for England?») до неутешительного «Англия: погрeбaльная песнь» («England: An Elegy»). За последние две­надцать лет, занимаясь изучением различных аспектов анг­лийской культуры и социального поведения англичан, я не­мало времени провела в пабах, на ипподромах, в магазинах, ночных клубах, поездах и на улицах и пришла к выводу, что понятие «английская самобытность» существует и слухи про ее «кончину» сильно преувеличены. В данной книге я наме­рена выявить скрытые, неписаные правила поведения англи­чан и то, как эти правила отражают наш национальный ха­paктер.

В своих исследованиях я стремилась определить общие принципы английского поведения — негласные нормы, ре­гулирующие жизнь представителей всех классов, возрастов, полов, регионов, субкультур и прочих социальных образова-ний. Например, на первый взгляд кажется, что у члeнов «Жен­ского института»* и одетых в кожу байкеров мало общего, но, заглянув под «этнографический камуфляж»¹ внешних разли­чий, я обнаружила, что и члeны «Женского института», и бай­керы, и представители всех прочих социальных групп ведут себя в соответствии с некими неписаными правилами — правилами, определяющими национальную самобытность английского народа и его хаpaктерные особенности.

------------------------

*«Женский институт» — организация, объединяющая женщин, живущих в сельской местности; в ее рамках действуют различные кружки и т. п.

¹ Что значит затушевывание менее выразительных сходных черт между группами людей и культурами более яркими внешними раз­личиями. (Термин придуман моим отцом, антропологом Робином Фоксом.)

Примечания, помеченные звездочкой, сделаны переводчиком. При­мечания автора помечены порядковыми номерами и цифрами. —Ред.

Я также соглашусь с Джорджем Оруэллом, утверждавшим, что эта са­мобытность «носит непрерывный хаpaктер, простирается в будущее и в прошлое, в ней заложено нечто неискоренимое, как в живом существе».

Я ставила перед собой цель, если угодно, выстроить сис­тему «грамматики» поведения англичан. Немногие могут объяснить грамматические правила своего родного языка. Точно так же те, кто наиболее «бегло» соблюдает обычаи и традиции определенной культуры, как правило, не способны в доступной форме объяснить «грамматику» исполняемых ими ритуалов. Потому у нас и появились антропологи.

Большинство людей повинуются неписаным законам своего общества инстинктивно, не сознавая, что они это де­лают. Например, одеваясь по утрам, вы осознанно не напо­минаете себе о том, что существует негласное правило эти­кета, запрещающее отправляться на работу в пижаме. Но, будь рядом с вами антрополог, он непременно бы поинтере­совался: «Почему вы переодеваетесь?», «Что было бы, если б вы пошли на работу в пижаме?», «Что еще нельзя надеть на работу?», «Почему по пятницам вы одеваетесь иначе?», «Все ли в вашей компании поступают так же, как вы?», «Почему ру­ководители высокого ранга не следуют этой традиции?» И так далее и тому подобное, пока вас не затошнит от его вопросов. Потом антрополог стал бы пытать других лю­дей — из других социальных групп, составляющих ваше об­щество, — и, задав сотни въедливых вопросов, позже на ос­нове полученных ответов и собственных наблюдений сфор­мулировал бы «грамматику» стиля одежды, принятого в культуре вашего социума (см. гл. «Одежда»).

МЕТОД «ВКЛЮЧЕННОГО НАБЛЮДЕНИЯ» И ЕГО ИЗДЕРЖКИ

В арсенале антропологов есть исследовательский метод под названием «включенное наблюдение»; этот метод предусмат­ривает участие в жизни и культуре людей, являющихся объ­ектом изучения, с целью получения верного представления об их обычаях и поведении, и одновременно наблюдение за ними со стороны, с позиции объективного исследователя. К сожалению, это только теория. Применение на пpaктике данного метода порой больше напоминает детскую игру, когда вы пытаетесь одновременно шлепать себя по голове и потирать свой живот. Пожалуй, не стоит удивляться тому, что антропологи часто страдают приступами «нарушения ана­литического восприятия»; это выражается в неспособности абстрагироваться от происходящего в среде исследования потому, что ученые слишком глубоко внедряются в данную культурную среду. Наиболее известный представитель такой этнографии идеализированного толка, разумеется, Маргарет Мид*, но была еще и Элизабет Маршалл Томас, автор книги «Безвредные люди», посвященной племени, которое, как ока­залось, по статистике убийств опережало Чикаго.

-----------------------

* Мид, Маргарет (1901—1978) — американский антрополог и эт­нограф, автор монографии «Совершеннолетие в Самоа» (1928)

Среди антропологов не затихают жаркие споры по пово­ду метода «включенного наблюдения» и роли «включенного» наблюдателя. В своей последней книге «Племя любителей скачек» («The racing tribe») эту тенденцию я подвергла осмея­нию, языком душеспасительных бесед изобразив проблему как непрерывную борьбу между своими двумя «я»: Участни­ком и Наблюдателем. Я описала злые перепалки, в которые вступали эти два моих внутренних голоса всякий раз, когда назревал конфликт между моими «я» в роли почетного члeна «племени» и в качестве беспристрастного ученого. (Если учесть, что диспуты на данную тему обычно ведутся весьма серьезным тоном, мои непочтительные высказывания мож­но возвести в ранг ереси, поэтому я была немало удивлена и даже почему-то раздражена, когда получила письмо от пре­подавателя университета, сообщавшего, что он по моей кни­ге «Племя любителей скачек» обучает студентов методу «включенного наблюдения». Вот и получается: вы из кожи вон лезете, пытаясь выглядеть инакомыслящим бунтарем, а ваш труд превращают в учебник.)

Более типичная пpaктика — по крайней мере, сейчас это модная тенденция — хотя бы одну главу книги или докторс­кой диссертации, над которыми вы работаете, посвятить подробному обсуждению — с элементами самобичевания и терзаний — трудностей этического и методологического хаpaктера, возникающими в процессе «включенного наблю­дения». Несмотря на то что данный метод призван помочь ученому осмыслить культуру того или иного социума с точ­ки зрения ее «коренного жителя», вы, тем не менее, обязаны добрых три страницы объяснять, что из-за вашего подсозна­тельного этноцентризма* и целого ряда разных культурных барьеров это сделать фактически невозможно.

------------------------

* Этноцентризм — восприятие этносом социальных реалий ми­ра через призму своих социокультурных ценностей; национальное или расовое чванство, предубеждения о превосходстве ценностей, традиций, образцов поведения представителей своей этнической группы по отношению к другим этносам.

Потом следу­ет — это в порядке вещей — поставить под вопрос саму нравственную подоплеку «включенного наблюдения» и, в идеале, выразить серьезные сомнения относительно пригод­ности современной западной «науки» как средства постиже­ния чего бы то ни было вообще.

Здесь несведущий читатель резонно мог бы подумать, за­чем же в таком случае мы продолжаем использовать метод исследования, который если и не аморален, то ненадежен, а возможно, хаpaктеризуется и тем, и другим. Я и сама так ду­мала, пока не сообразила, что все эти скорбные перечисле­ния пороков и изъянов метода «включенного наблюде­ния» — это своего рода заклинание, обрядовая песнь сродни тем, что являются частью очаровательных ритуалов некото­рых племен Америки: туземцы, прежде чем отправиться на охоту или срубить дерево, сначала непременно исполняют покаянные куплеты, чтобы умилостивить духов животных, которых они намерены убить, или деревьев, которые они собрались повалить. В менее снисходительной интерпрета­ции ритуал самоуничижения антропологов рассматривается как хитрая попытка отвести от себя критику путем упрежда­ющего признания своих слабостей и недостатков. Так, на­пример, поступает эгоистичный и невнимательный любов­ник, постоянно твердящий: «Ох, какой же я эгоист, свинья, да и только. Не пойму, как ты еще меня терпишь». Расчет делается на то, что в представлении рядового читателя подобное осознание и открытое признание своих ошибок — это фак­тически добродетель.

Но, каковы бы ни были мотивы, которыми сознательно или неосознанно руководствуются антропологи, глава, посвя­щенная проблемам «включенного» наблюдателя, всегда ока­зывается нудной и утомительной для читателя. Поэтому я воз­держусь от покаянных речей, несмотря на возможные выгоды, и просто скажу: да, «включенное наблюдение» имеет опреде­ленные ограничения, и все же это довольно неудобное соче­тание участия и отстраненности — на сегодняшний день луч­ший метод для исследования различных аспектов человечес­кой культуры, а значит, нам придется им воспользоваться.

Хорошо, плохо, неудобно

В моем случае проблемы, связанные с элементом участия, в некоторой степени можно исключить, поскольку я иссле­дую аспекты культуры народа, к которому сама принадлежу. Англичан я избрала темой своего исследования вовсе не по­тому, что наше общество более интересно, чем другие куль­туры. Просто я чисто по-обывательски питаю отвращение к грязи, дизентерии, cмepтоносным насекомым, мерзкой пи­ще и примитивным санитарным условиям, хаpaктерным для живущих в мазанках «родовых» обществ, которые изучают мои менее брезгливые коллеги.

В суровом мире этнографии мое увиливание от диском­форта и непонятное для многих желание заниматься исклю­чительно культурами с устроенным бытом расцениваются как слабость, поэтому я с некоторых пор и до недавнего вре­мени, пытаясь хотя бы немного реабилитировать себя в гла­зах коллег, изучала менее здоровые стороны жизни англичан: проводила исследования в шумных пабах, ночных клубах с сомнительной репутацией, захудалых ломбардах и прочих подобных заведениях. Тем не менее, посвятив несколько лет исследованию примеров агрессии, беспорядка, насилия, пре­ступлений и прочих аномалий, которые, как правило, наблю­даются в самых неподходящих местах в самое неподходящее время, я, похоже, так и не заслужила уважения этнографов, специализирующихся на глиняных хижинах и привыкших к более тяжелым условиям труда.

Таким образом, благополучно провалив вступительный экзамен на испытание полевыми работами, я решила обра­тить свое внимание на предмет, который по-настоящему ме­ня интересует, а именно на причины хорошего поведения. Эту увлекательнейшую область исследования социологи по­чему-то почти полностью игнорируют. За исключением не­которых видных ученых², социологи в большинстве своем одержимы аномалиями, а не желательными нормами, и всю свою энергию направляют на исследование причин поведе­ния, недопустимого в цивилизованном обществе, а не тако­го, что достойно поощрения.

-----------------------

² Речь идет о таких деятелях науки, как ученый в области соци­альной психологии Майкл Аргайл, избравший предметом своего ис­следования счастье, и антрополог Лайонел Тайгер, автор трудов об оптимизме и удовольствии (читает курс «Антропология игр и раз­влечений»).

Питер Марш, с которым мы вместе возглавляем Исследо­вательский центр социологических проблем (ИЦСП), как и я, разочарован и обеспокоен тем, что социология держит курс на однобокую ориентацию, поэтому мы решили сосре­доточиться на изучении позитивных аспектов социального взаимодействия*.

---------------------

* Социальное взаимодействие — система взаимообусловленных социальных действий, при которой действия индивида являются од­новременно причиной и следствием ответных действий других со­циальных субъектов; существует между индивидами или социальны­ми группами.

Эта новая цель освободила нас от необхо­димости посещать опасные пабы, и мы стали проводить вре­мя в их безопасных аналогах (тем более что последние го­раздо легче найти, поскольку в большинстве пивных баров царит атмосфера дружелюбия и благополучия). Вместо того чтобы расспрашивать работающих в магазинах охранников и детективов о ворах и вандалах, мы теперь наблюдали, как делают покупки рядовые законопослушные граждане. В ноч­ные клубы мы стали ходить, чтобы изучать формы флиpта, а не смотреть на дpaки. Заметив, как необычайно приветливы и обходительны в общении друг с другом зрители на ипподромах, я немедленно приступила к выявлению факторов (на этот проект ушло три года), обуславливающих хорошее по­ведение любителей скачек. Мы также проводили исследова­ния на темы праздников, общения в киберпрострaнcтве, лет­них каникул, смущения, корпоративного гостеприимства, водителей автобусов, рискованных поступков, «Лондонского марафона»*, ceкcа, общения по мобильным телефонам и вза­имосвязи между чаепитием и желанием что-то смастерить своими руками (последнее касается таких животрепещущих для общества вопросов, как «сколько чашек чая должен вы­пить среднестатистический англичанин, чтобы у него воз­никло желание сколотить полку?»).

----------------------

* «Лондонский марафон» — массовый субсидируемый марафон, устраивается с 1981 г. ежегодно в благотворительных целях на ули­цах Лондона; дистанция бега 26 миль (42 км) соответствует дистан­ции марафонского бега на Олимпийских играх.

Последние двенадцать лет я примерно в равной степени посвящала свое время изучению проблемных аспектов анг­лийского общества и его более привлекательных, позитивных элементов (а также проводила сравнительный анализ показа­телей различных культур в других частях света) и, пожалуй, могу смело утверждать, что к работе над данной книгой я при­ступила, имея определенное преимущество — относительно широкое представление о природе общества в целом.

Моя семья и другие лабораторные крысы

Статус «аборигена» несколько облегчает мне исполнение ро­ли участника в задаче участия-наблюдения, но в таком случае на что можно рассчитывать в отношении второй составляю­щей — наблюдения? Удастся ли мне должным образом абстрагироваться и оценивать родную культуру с позиции объективного ученого?

Этот вопрос беспокоил меня недолго, так как друзья, род­ные, коллеги, издатели, агенты и многие другие постоянно на­поминали мне, что я, в конце концов, более десяти лет скрупу­лезно анализировала поведение своих земляков — причем с бесстрастностью, указывали они, ученого в белом халате, пин­цетом перебирающего клетки в чашке Петри. Родные также добавляли, что мой отец — Робин Фокс, гораздо более выда­ющийся антрополог, чем я, — готовил меня для этой роли с пеленок. Если большинство детей дни младенчества проводят в коляске или в кроватке, глядя в потолок или на подвешенные игрушки, то меня привязывали в вертикальном положении в индейской люльке*, которую ставили в удобных для наблюде­ния местах, так чтобы я могла обозревать весь дом и изучать типичные формы поведения семьи английского ученого.

------------------

* Индейская люлька — закрепляется на доске, часто расписана узорами, распространена у многих племен, главным образом.

Отец также был для меня образцом научной беспристрас­тности. Когда мама сообщила ему, что беременна мной, их первым ребенком, он тут же стал просить разрешение при­нести в дом маленького шимпанзе и в качестве эксперимен­та воспитывать нас вместе — чтобы сравнить, как развива­ются обезьяна и человек. Мама категорически отвергла его идею и много лет спустя пересказала мне тот случай — как пример эксцентричного и нерадивого отношения отца к своим родительским обязанностям. Я не уловила морали ее рассказа и воскликнула: «А что, прекрасная идея. Наверно, это было бы здорово!» На что мама, уже не в первый раз, за­явила: «Ты такая же, как твой чертов папочка». И я опять не­верно истолковала ее слова, сочтя их за комплимент.

ПОВЕРЬ МНЕ, ВЕДЬ Я - АНТРОПОЛОГ

К тому времени, как мы покинули Англию и мне пришлось получать беспорядочное образование в разных школах Аме­рики, Ирландии и Франции, отец уже мужественно справил­ся с разочарованием относительно несостоявшегося экспе­римента с шимпанзе и принялся учить меня этнографии. Мне было всего пять лет, но он великодушно смотрел сквозь пальцы на этот маленький недостаток. Пусть я в росте усту­пала остальным его студентам, но это не помешало мне усва­ивать каноны этнографической исследовательской методо­логии. Одним из важнейших был, как я узнала, принцип по­иска правил. Когда мы начинали внедряться в какую-то незнакомую культурную среду, я должна была выявлять зако­номерности и сообразующиеся с ними модели поведения местных жителей и на их основе пытаться установить скры­тые правила — обычаи или совокупность понятий, обуслав­ливающие эти модели поведения.

В конечном итоге эта охота за правилами превращается в почти неосознанный процесс — в рефлекс или, как говорят некоторые многострадальные коллеги, в патологическую одержимость. Например, два года назад мой жених Генри повез меня в гости к друзьям, проживающим в Польше. Пос­кольку мы ехали на английской машине, я, пассажирка, как он считал, должна была предупреждать его, когда можно ид­ти на обгон. Не прошло и двадцати минут после того, как мы пересекли польскую границу, а я уже начала говорить: «Да, давай, можно», — даже когда по дороге с двухрядным движе­нием нам навстречу двигались автомобили.

Пару раз поспешно нажав на тормоза, Генри засомневал­ся в моей способности верно оценивать ситуацию на дороге. «Ты что делаешь? Какое, к черту, «можно»?! Не видела, что ли, тот большой грузовик?» «Видела, — ответила я, — но ведь здесь, в Польше, правила другие. По всей вероятности, сущес­твует негласная договоренность при необходимости исполь­зовать дорогу с двумя полосами движения как трехрядную. Поэтому, если бы ты пошел на обгон, водители едущей впе­реди машины и той, что движется навстречу, прижались бы к краю дороги, уступая тебе место».

Генри вежливо поинтересовался, откуда у меня такая уве­ренность, принимая во внимание, что в Польше я нахожусь впервые, причем всего полчаса. Я объяснила, что наблюдала за польскими водителями, а они явно следовали этому пра­вилу. Мой ответ был встречен скептически, что, впрочем, не удивительно. «Поверь мне, ведь я — антрополог», — добави­ла я, но и эти мои слова ждала та же реакция, и прошло неко­торое время, прежде чем Генри согласился проверить мою теорию. Когда, по моему настоянию, он все же решился пой­ти на обгон, автомобили расступились, словно Красное мо­ре, освобождая для нас «третью полосу». Позже наш при­ятель-поляк, к которому мы ехали в гости, подтвердил, что и впрямь существует некий неписаный кодекс поведения автомобилистов, согласно которому необходимо уступать доро­гу идущему на обгон.

Правда, чувство торжества во мне несколько угасло, когда сестра приятеля заметила, что ее соотечественники также слывут бесшабашными лихачами. Очевидно, будь я более на­блюдательна, то наверняка увидела бы по обочинам дорог кресты с возложенными к их основанию цветами — так родственники погибших в автомобильных катастрофах при­носят дань памяти своим несчастным близким. Генри вели­кодушно воздержался от комментария относительно дове­рия к антропологам, но спросил, почему я не могу довольс­твоваться просто наблюдением и анализом польских обычаев, почему непременно должна включиться в игру по новым для меня правилам, рискуя собственной жизнью, да и его жизнью тоже.

Я объяснила, что эта потребность — отчасти результат на­уськиваний одной их моих внутренних ипостасей: Участника, и вместе с тем указала, что в моем кажущемся безумии при­сутствует определенная методология. Выявив некую законо­мерность или модель в поведении местных жителей и ориен­тировочно установив определяющее их поступки негласное правило, этнограф с помощью разных «тестов» может под­твердить существование такого правила. Можно рассказать репрезентативной группе местных жителей о своих наблюде­ниях относительно моделей их поведения и спросить, верно ли вами идентифицировано правило, обычай или принцип, обуславливающие эти модели. Можно нарушить (гипотети­ческое) правило и посмотреть, какая будет реакция: выкажет ли кто-то признаки неодобрения или даже применит «санк­ции». Иногда, как в случае с «третьей полосой» в Польше, мож­но «протестировать» правило, подчинившись ему, а после посмотреть, будете ли вы «вознаграждены» за это.

СКУЧНО, НО ВАЖНО

Данная книга написана не для социологов, а скорее для тех не поддающихся определению существ, которых издатели раньше называли образованными дилетантами. Я использую ненаучный подход, но это не значит, что я вправе неясно вы­ражать свои мысли, излагать их небрежным языком или не да­вать определений терминам. Это — книга о «правилах» анг­лийской самобытности, и я не могу просто заявить, что нам всем известно значение слова «правило», не сделав попытки объяснить, что я имею в виду, употрeбляя данный термин.

Концепции правила я даю довольно широкое толкование, руководствуясь четырьмя определениями, представленными в «Оксфордском словаре английского языка» («Oxford Eng­lish Dictionary»), а именно:

 принцип, установление или максима, регулирующие поведение индивида;

 критерий распознавания или оценки, мерило, показатель, мера;

 образец (человек или вещь), стандарт;

 факт или констатация факта, который имеет силу; нормальное или обычное положение вещей.

Таким образом, стоящая передо мной задача по выявлению правил английской самобытности не ограничивается поис­ком неких особых норм поведения. Моя цель — установить правила в более широком понимании стандартов, норм, иде­алов, руководящих принципов и «фактов» «нормального или типичного» поведения англичан.

Это последнее — значение «правила», которое мы вкла­дываем в данное слово, когда говорим: «Как правило, англи­чане имеют качество Х (или предпочитают Y, или не любят Z». Используя термин «правило» в данном смысле, мы не имеем в виду — и это важное замечание, — что все англича­не всегда или неизменно демонстрируют особенность, о ко­торой идет речь. Мы лишь подразумеваем, что эта особен­ность или манера поведения типичны или ярко выражены и потому примечательны и показательны. По сути, любое обще­ственное правило, какое бы определение мы ему ни давали, тем и отличается, что его можно нарушить. Правила поведе­ния (или нормы, или принципы) такого рода — не то что на­учные или математические законы, установления должного порядка вещей. Они по определению условны. Например, ес­ли б было абсолютно невозможно, немыслимо пройти или сделать что-то без очереди, тогда не возникло бы необходи­мости в законе, запрещающем лезть без очереди³.

--------------------

³ На самом деле, существуют правила, запрещающие формы по­ведения, которые хоть и возможны в принципе, тем не менее явля­ются редким исключением и даже считаются неестественными (см. книгу Робина Фокса о табу на кровосмешение), — случаи, когда фак­тическое «так не делается» возводится в ранг официального запрета «так нельзя» (вопреки заявлениям философов, утверждающим, что логически невозможно вывести форму долженствования из глагола в настоящем времени). Однако это по большей части всеобщие пра­вила, а не специфические, присущие какой-то конкретной культу­ре, — а в данной книге мы рассматриваем главным образом пос­ледние.

Говоря о неписаных правилах английской самобытности, я вовсе не подразумеваю, что этим правилам подчиняются все члeны английского общества или что мы не найдем ка­ких-то исключений или отклонений. Это было бы смешно. Я лишь утверждаю, что это относительно «типичные и тра­диционные» правила, по которым можно судить о хаpaктере нации в целом.

Зачастую исключения и отклонения помогают «доказать», так сказать, «протестировать» правило — в том смысле, что реакция на отклонение — та или иная степень удивления или гнева — указывает на его значимость и «нормальность» поведения, которое оно предписывает. Многие ученые мужи, преждевременно похоронившие английскую самобытность, допускают грубейшую ошибку, в качестве причины ее смер­ти называя нарушения традиционных установлений (как то: неспортивное поведение футболиста или игрока в крикет). При этом они игнорируют реакцию народа на такие нару­шения, свидетельствующую о том, что англичане считают эти отступления от правил аномальными, неприемлемыми и неанглийскими явлениями.

ПРИРОДА КУЛЬТУРЫ

В своем исследовании, посвященном национальным особен­ностям англичан, я буду делать упор на правила, поскольку считаю, что на основе правил проще выстроить систему «грамматики» английской самобытности. Но, учитывая, что термин «правило» я намерена использовать в очень широ­ком смысле, поиск правил неизбежно повлечег за собой по­пытку понять и охаpaктеризовать английскую культуру — еще один термин, требующий определения. Под понятием «культура» я подразумеваю совокупность моделей поведения, традиций, образа жизни, идей, верований и ценностей той или иной социальной группы.

Это ни в коем случае не означает, что я рассматриваю ан­глийскую культуру как гомогенный организм и не ожидаю, что обнаружу какие-либо отступления от типичных моделей поведения, традиций, верований и т. д., равно как не предпо­лагаю, что «законы английской самобытности» исповедует все общество в целом. Как и в случае с правилами, в рамках английской культуры я ожидаю найти множество вариантов и разновидностей типичных форм, но при этом надеюсь об­наружить некое ядро — совокупность скрытых базовых мо­делей, которые помогут нам охаpaктеризовать черты анг­лийской самобытности.

В то же время я понимаю, что существует опасность «эт­нографического камуфляжа» — неспособность увидеть сходство между культурой Англии и культурами других на­родов. Стремясь дать определение «национальному хаpaкте­ру», можно зациклиться на поиске отличительных черт ка­кой-то отдельно взятой культуры и забыть, что все мы — представители одной породы⁴.

------------------------

⁴ Хотя недавно я прочитала весьма занимательную книгу под на­званием «Англичане: разве они люди?» («The English: Are They Hu­man?»; опубликована в 1931 г.). Вопрос, как вы понимаете, ритори­ческий. Автор (Д. Д. Ренье) «пришел к заключению, что мир населяют два вида человеческих существ: люди и англичане».

К счастью, несколько выдающихся антропологов составили для нас перечни «общекультурных универсалий», — обычаев, традиций, верова­ний и т. д., присущих всем человеческим обществам, — кото­рые должны помочь мне избежать такого риска. Нет единого мнения относительно того, какие именно обычаи и т. д. должны быть включены в данную категорию (хотя, с другой стороны, разве ученым когда-нибудь удавалось прийти к согласию по какому-либо вопросу?)⁵.

----------------------

⁵Также существуют огромные разногласия относительно того, стоит ли рассматривать эти «универсалии» как неотъемлемые хаpaк­теристики природы человека, но я не стану рассуждать на эту тему по той причине, что она не имеет прямого отношения к нашей дис­куссии об английской самобытности. Лично я считаю — как бы ни расценивали мое мнение, —что все споры на тему «Природа —вос­питание» — довольно бессмысленное занятие, в которое мы вовле­чены потому, как указал Леви-Стросс (р. 1908; французский социо­лог, один из основателей структурной антропологии. — Пер.), что человек предпочитает мыслить категориями бинарных оппозиций (черное — белое, левое — правое, мужчина — женщина, они — мы, природа — культура и т. д.). Почему мы так мыслим? Этот вопрос ос­тается открытым, но такое бинарное мышление превалирует во всех институтах общества, в том числе и в среде ученых, любящих поспо­рить на званых обедах, как и представители «болтливого» класса (политико-журналистская братия. — Пер.).

Например, Робин Фокс приводит следующий список:

«Законы о собственности; отношение к инцeсту и бpaку; тради­ционные табу и случаи отмены запретов; методы разрешения споров с наименьшим кровопролитием; верования относитель­но сверхъестественного и связанные с ними ритуалы; система социального статуса и методы его обозначения; обряды посвя­щения молодых мужчин; ритуалы ухаживания и связанный с этим обычай дарить женщинам украшения; культура символи­ческой нательной росписи; определенные виды деятельности, доступные только мужчинам; азapтные игры; изготовление инс­трументов и оружия; мифы и легенды; танцевальное искусство; адюльтер и, в различных дозах, убийства, самоубийства, гомосек­суализм, шизофрения, психозы и неврозы, а также различные ле­кари, наживающиеся на болезнях или исцеляющие больных, — как на это посмотреть».

Джордж Питер Мердок представляет более длинный и под­робный перечень универсалий⁶ — в удобном алфавитном порядке, но в менее забавных выражениях:

«Возрастная классификация; атлетика; нательные украшения; ка­лендарь; прививание навыков гигиены; организация общества: ку­линария; совместный труд; космология; ухаживание; танцы; деко­ративное искусство; гадание; разделение труда; толкование снов; образование; эсхатология; этика; этнобиология; этикет; лечение внушением и молитвами; семья; праздники; добывание огня; фоль­клор; табу в еде; погрeбaльные обряды; игры; жесты; подношение подарков; правительство; приветствия; прически; гостеприимс­тво; гигиена; табу на кровосмешение; законы наследования; шут­ки; родственные группы; система родственных отношений; язык; законодательство; суеверия; связанные с опасностью неудачи; магия; супружество; время приема пищи; медицина; стыдливость в отношении отправления естественных нужд; траур; музыка; ми­фология; числительные; родовспоможение; меры уголовного на­казания; личные имена; демографическая политика; постнатальный уход за ребенком; отношение к беременности; имуществен­ные права; умилостивление сверхъестественных существ; обычаи, связанные с пoлoвым созреванием; религиозные обряды; правила домашнего обихода; ограничения в сфере пoлoвых отношений; представления о душе; различия в социальном статусе; хирургия; изготовление орудий труда; торговля; походы в гости; отнятие от гpyди младенца; наблюдение за погодой». (В переводе соблюсти алфавитный порядок невозможно. — Пер.)

---------------------

⁶По чести говоря, Фокс дал примеры социальных универсалий, в то время как Мердок попытался перечислить все явления и понятия, какие только существуют в человеческом обществе.

Я лично не знакома со всеми существующими на свете культурами, а значит, подобные перечни помогут мне сосре­доточиться на том, что и в самом деле уникально в английс­кой классовой системе, а не на системе как таковой, посколь­ку в каждой культуре есть «система социального статуса и методы его обозначения». В общем-то, это довольно очевид­ная мысль, но другие авторы упускают ее из виду⁷, и многие, как следствие, также допускают ошибку, полагая, что некото­рые особенности английской культуры (например, причинно-следственная связь «потрeбление алкоголя — насилие») — это черты, присущие всем человеческим обществам.

---------------------

⁷ Но не Гегель, прекрасно уловивший суть вопроса, о чем свидетель­ствуют его слова: «Дух нации — это... всеобщий дух в определенной форме». (Если допустить, что я верно поняла его высказывание, — Гегель не всегда настолько ясно выражается, как того хотелось бы.)

ВЫРАБОТКА НОРМ И ПРАВИЛ

В представленных выше перечнях не упомянута одна уни­версалия⁸ — «выработка норм и правил», хотя и в одном, и в другом она ясно подразумевается.

---------------------

⁸ На самом деле выпущены два пункта. Второй — «влияние на на­строение или использование изменяющих состояние сознания фак­торов». Эта пpaктика существует во всех известных культурах, и кон­кретно ее английский вариант будет рассмотрен в данной книге.

Люди склонны придумы­вать правила. Все без исключения виды человеческой де­ятельности, в том числе исполнение естественных биологи­ческих функций (например, питание и ceкc), осуществляют­ся в рамках целого комплекса правил и установлений, диктующих, когда, где, с кем и в какой форме тот или иной вид деятельности может быть осуществлен. Животные прос­то осуществляют те или иные действия, а у человека каж­дый вид деятельности сопровождается определенными це­ремониями и ритуалами. Это называется цивилизацией.

Каждой культуре, возможно, присущи свои правила, но они есть всегда. В разных обществах не принято употрeбллять в пишу разные продукты, но табу в еде существует в каждом обществе. Правила есть на все. В представленных выше пере­чнях каждой универсалии, если она и не содержит обозначен­ную прямо или косвенно ссылку на правила, может предшест­вовать слово «правила» (например, правила подношения по­дарков, правила в отношении причесок, танцев, шуток, правила приветствия, гостеприимства, отнятия от гpyди мла­денца и т. д.). То, что в своем исследовании я делаю упор на правила, это не странная причуда. Я хочу подчеркнуть, что в психологии человека правила и их выработка играют важную роль. Если подумать, отличия в правилах — это главный по­казатель при установлении различий между разными культу­рами. Отправляясь в отпуск или в комaндировку за границу, мы в первую очередь отмечаем, что в той стране, куда мы приехали, «иные порядки». Под этим мы обычно имеем в ви­ду, что там правила, касающиеся, скажем, еды, приема пищи, одежды, приветствий, гигиены, торговли, гостеприимства, шуток, системы статусов и т. д., отличаются от правил, быту­ющих в аналогичных областях у нас на родине.

ГЛОБАЛИЗАЦИЯ И ТРИБАЛИЗАЦИЯ*

--------------------

* Трибализация — процесс этнической консолидации.

Что неизбежно приводит нас к проблеме глобализации. По­ка я работала над данной книгой, меня часто спрашивали (представители «болтливого» класса), какой смысл писать о самобытности англичан или какой-либо другой нации, если это явление в скором будущем отойдет в историю, потому что во всем мире будет господствовать быстро распростра­няющийся американский культурный империализм. Уже сейчас, указывали мне, мы живем в отупляющем гомогенизи­рованном мире «Макдоналдсов», где богатый ковер, соткан­ный из самобытных своеобразных культур, затирается все­пожирающим потребительством под диктовку компаний «Найк», «Кока-кола», «Дисней» и других трaнcнациональных капиталистических гигантов.

В самом деле? Как типичный представитель антитэтчеровского поколения, воспитанный на статьях газеты «Гардиан» и либеральных идеях левого толка, я не испытываю симпатии к корпоративным империалистам, но, будучи профессиональным наблюдателем, отслеживающим социо­культурные тенденции, я обязана сообщить, что их влияние сильно преувеличено — точнее, неверно истолковано. На­сколько я могу судить, следствием процесса глобализации стали главным образом рост национализма и трибализма, распространение очагов борьбы за независимость, отделе­ние и самоопределение наций, возрождение стремления к этнической обособленности и сохранению самобытной культуры почти во всех уголках мира, в том числе и в так на­зываемом Соединенном Королевстве.

Хорошо, пусть это не следствие (взаимосвязь — это еще не причинность, как заметит вам любой ученый), однако не­льзя не признать, что более яркое проявление этих движе­ний с ростом глобализации — поразительное совпадение. То, что люди во всех странах хотят носить спортивную одеж­ду фирмы «Найк» и пить кока-колу, вовсе не означает, что они меньше заинтересованы в сохранении самобытности своей культуры. В действительности многие из них готовы бороться и умереть за свой народ, за свою религию, страну, культуру или любой другой аспект «племенной» принадлеж­ности, оказавшийся под угрозой.

Экономическое влияние крупных американских корпо­раций, возможно, и впрямь огромно и даже пагубно, но их культурное влияние, пожалуй, менее значительно, что бы ни думали по этому поводу они сами или их противники. Учи­тывая глубоко укоренившиеся в нас «племенные» инстинкты и возрастающую тенденцию к дроблению наций на мелкие культурные общности, бессмысленно говорить о том, что шестимиллиардное население Земли объединяется в одну огромную монокультуру. С распространением глобализа­ции, безусловно, происходят изменения в обществах, кото­рые затрагивает данный процесс, но эти общества сами по себе не были статичными, а происходящие в них изменения необязательно связаны с отменой традиционных ценностей. На самом деле такие новые виды средств массовой информа­ции, как Интернет, весьма эффективно содействуют популя­ризации традиционных культур, а также общемировой суб­культуры антиглобалистов.

В самой Великобритании, несмотря на влияние амери­канской культуры, налицо гораздо больше фактов, свиде­тельствующих в пользу роста трибализации, а не утраты са­мобытных национальных черт. Непохоже, чтобы американ­ские безалкогольные напитки, продукты питания из пищевых суррогатов или фильмы как-то усмирили пыл и боевой дух шотландских и валлийских националистов. Если уж на то пошло, этнические меньшинства в Великобритании все бо­лее активно и отчаянно борются за сохранение своей само­бытности, да и сами англичане тоже немало обеспокоены «кризисом идентичности» собственной культуры. В Англии наблюдается повальное увлечение идеями регионализма (особенно громко шумят по этому поводу корнуэльцы, и да­же ведутся полушутливые разговоры о том, что, возможно, следующими потребуют отделения жители Йоркшира), мно­гие возражают против того, чтобы их страна вошла в состав Европы и уж тем более стала частью общемировой моно­культуры. Поэтому я не вижу причины отказываться от попытки по­нять английскую самобытность только потому, что отовсюду звучат предостережения о вымирании английской или ка­кой-либо другой культуры.

КЛАСС И РАСА

Когда данная книга находилась еще на стадии проекта, поч­ти каждый, с кем я говорила о ней, спрашивал, намерена ли я посвятить главу понятию «класс». Я изначально считала, что писать отдельную главу о классе нецелесообразно: класс как реалия присутствует во всех областях жизни и культуры анг­личан и, соответственно, будет освещаться при исследова­нии всех аспектов, рассматриваемых в данной книге.

Англия — культура с высокоразвитым классовым созна­нием, однако в действительности те категории, которыми англичане мыслят о социальном классе — и определяют по­ложение человека в классовой структуре, — имеют мало об­щего и с упрощенной трехуровневой моделью (высший класс, средний класс, рабочий класс), и с весьма абстpaктны­ми алфавитными системами (А, В, С,, С„ D, Е), базирующими­ся на принципе классификации по роду занятий, столь из­любленном экспертами по исследованию рынка. Школьный учитель и агент по продаже недвижимости формально оба принадлежат к «среднему классу». И у того, и у другого может быть свой домик и автомобиль «вольво», они оба могут посе­щать один и тот же паб и иметь примерно одинаковый годо­вой доход. Но мы судим о социальном классе по более слож­ной совокупности едва уловимых признаков: как вы органи­зуете свой быт, как обустроен ваш дом, какая в нем мебель; марка автомобиля, на котором вы ездите, а также моете ли вы его сами по воскресеньям, пользуетесь услугами мойки или полагаетесь на английский климат и дожди; что, где, когда, каким образом и с кем вы едите и пьете; какие слова вы упот­рeбляете и как их произносите; где и как вы делаете покупки; какую одежду носите; каких домашних питомцев держите; как проводите свободное время; какие дежурные фразы ис­пользуете, чтобы завязать знакомство или разговор.

Каждый англичанин (признаем мы это или нет) тонко чувствует едва уловимые различия, по которым судят о при­надлежности человека к тому или иному классу. Поэтому я не стану выводить «таксономию» английских классов и свойственных им особенностей, а просто попытаюсь пред­ставить нюансы восприятия англичанами классовых разли­чий в контексте перечисленных выше тем. Невозможно го­ворить о классах, не упоминая дома, сады, автомобили, одеж­ду, домашних питомцев, еду, напитки, ceкc, разговоры, хобби и т. п., равно как невозможно исследовать правила любого из этих аспектов жизни английского общества, не натыкаясь постоянно на существенные классовые разграничители или не спотыкаясь о менее заметные из них. А это значит, что о классовом делении я буду говорить тогда, когда мне будут встречаться такие «разграничители».

В то же время я постараюсь не быть «ослепленной» клас­совыми отличиями, помня замечание Оруэлла о том, что та­кие отличия «исчезают в то же мгновение, как только два британца сталкиваются с европейцем», и что «даже в какой-то степени размывается грань между богатыми и бедными, когда смотришь на нацию со стороны». Будучи сторонним наблюдателем — профессиональным иностранцем, если угодно, — по собственной воле, я, ставя перед собой задачу дать определение английской самобытности, вовсе не соби­раюсь кричать о внешних различиях, а намерена сосредото­читься на поиске скрытых общих черт.

Раса — гораздо более сложный вопрос, опять-таки под­нимавшийся всеми моими друзьями и коллегами, с которы­ми я обсуждала данную книгу. Заметив, что я ловко уклони­лась от дискуссии о национальном своеобразии шотландцев, валлийцев и ирландцев, ограничив круг своего исследования «англичанами», а не «британцами» или «народом Великобри­тании», они неизменно вопрошали, подпадают ли под мое определение английской самобытности азиаты, африканцы, выходцы из стран Карибского бассейна и другие этнические меньшинства.

На этот вопрос есть несколько ответов. Во-первых, этни­ческие меньшинства — по определению — должны быть те­мой изучения при исследовании английской самобытности.Степень адаптации и приобщения иммигрантов к культуре и обычаям принявшей их страны и в свою очередь влияния на них, особенно на протяжении нескольких поколений, — это сложный вопрос. Этнографы, как правило, делают упор на элементы адаптации и приобщения (обычно объединяемых в одно понятие — «аккультурация»*), игнорируя не менее интересную и важную проблему влияния.

--------------------------

*Аккультурация — здесь: приобщение одного народа к культуре другого народа в процессе взаимных контактов.

Это странно, ведь мы признаем, что туристы способны оказывать огромное влияние на культуры посещаемых ими стран — по существу, изучение задействованных в этом социальных процессов уже возведено в ранг отдельной дисциплины, — но наши ученые по каким-то одним им известным причинам менее заинтересованы в исследовании способов воздействия куль­тур иммигрантских меньшинств на модели поведения, обы­чаи, идеологию, верования и систему ценностей народов тех стран, где они осели. Этнические меньшинства составляют примерно 6 % населения Великобритании, но их влияние на многие аспекты английской культуры было и остается зна­чительным. Это влияние неизбежно найдет отражение на любом «снимке» поведения англичан вроде того, что я пыта­юсь сделать сейчас. Очень немногие из живущих в Англии азиатов, африканцев и выходцев из стран Карибского бас­сейна считают себя англичанами (большинство назвались бы британцами, а это понятие более широкого содержания), но они, несомненно, вносят свой вклад в «грамматику» анг­лийской самобытности.

Мой второй ответ о расе касается более изученной облас­ти — «аккультурации». Здесь я веду речь не о культурах мень­шинств как таковых, а о группах и индивидах. Проще гово­ря — пожалуй, слишком просто, — некоторые группы и ин­дивиды из этнических меньшинств более «англичане», чем другие. Говоря это, я имею в виду, что некоторые представи­тели этнических меньшинств — либо по собственной воле, либо под давлением обстоятельств, либо в силу того и друго­го — лучше, чем остальные, усвоили обычаи, систему цен­ностей и модели поведения народа принявшей их страны. (В отношении представителей второго, третьего и последу­ющих поколений дело обстоит сложнее, поскольку их пред­шественники уже повлияли на культуру их второй родины.)

Как только мы начали оперировать данными понятиями, вопрос перестал быть вопросом о расах. Когда я говорю, что некоторые группы или индивиды из этнических меньшинств более «англичане», чем другие, я веду речь не о цвете их кожи и не о странах их происхождения. Я подразумеваю, что сво­им поведением, манерами и обычаями они демонстрируют определенную степень «английскости». То же самое я могла бы сказать — и говорю — о группах людей и индивидах анг­лосаксонского происхождения.

В принципе, мы все так говорим. Описывая социальную группу, человека или даже, скажем, какую-то реакцию или отличительную особенность индивида, мы употрeбляем вы­ражение «чисто по-английски» или «типично по-английски». Нам ясно, что имеется и виду, когда кто-то говорит: «В чем-то я настоящий англичанин, а в чем-то — нет» или «В тебе боль­ше английского, чем во мне». Мы выработали концепцию «степеней» «английскости». Заметьте, сейчас я не открываю ничего нового или удивительного. Ежедневно оперируя эти­ми понятиями, мы совершенно сознательно подразумеваем, что тот или иной человек — англичанин «лишь отчасти», «в чем-то» или даже «в отдельных проявлениях». Мы призна­ем, что все мы — в некотором смысле — «выбираем», до ка­кой степени нам быть англичанами. Это я к тому говорю, что данная концепция может быть применима и к этническим меньшинствам.

В сущности, я даже осмелюсь утверждать, что этнические меньшинства, проживающие в нашей стране, более свобод­ны в своем выборе, чем мы, коренные англичане. Те из нас, кто в детстве не был подвержен влиянию другой культуры, столь глубоко впитали в себя некоторые черты английской самобытности, что нам очень трудно, пpaктически невоз­можно переступить через них, даже когда это в наших инте­ресах (как, например, в моем случае: я долго собираюсь с ду­хом, чтобы заставить себя попытаться пролезть без очереди, хотя это всего лишь эксперимент на благо науки). В данном случае иммигранты в сравнении с нами находятся в более выгодном положении: им легче делать выбор, и они зачастую перенимают менее странные, на их взгляд, английские при­чуды и привычки и старательно игнорируют те, что кажутся им нелепыми.

Иммигранты, конечно, могут по собственному выбору перенимать обычаи аборигенов, и в Англии некоторые из них по всем параметрам больше похожи на англичан, чем сами англичане. Среди моих друзей есть два человека, кото­рых я с готовностью могу охаpaктеризовать как «настоящих англичан»: один — выходец из Индии, второй — польский беженец, и оба иммигранты в первом поколении. Со сторо­ны того и другого это изначально был сознательный выбор, и хотя «английскость» стала их второй натурой, они по-пре­жнему способны дать объективный анализ своего поведения и объяснить правила, которым научились подчиняться, — что большинству коренных англичан фактически недоступ­но, потому что мы воспринимаем эти нормы как само собой разумеющееся.

Многие из тех, кто считает себя специалистом в области «аккультурации», склонны недооценивать элемент выбора. Процесс «аккультурации» часто рассматривают как навязы­вание «доминирующей» культуры несведущим инертным меньшинствам. При этом совершенно не принимается в расчет, что представители этих меньшинств вполне сознатель­но, обдуманно, с умом, а то и шутки ради подстраиваются под те или иные модели поведения и обычаи культуры принима­ющего сообщества. Я признаю, что в какой-то степени анг­лийский образ жизни зачастую «навязывается» или успешно «насаждается» (но так ведет себя любое принимающее обще­ство, если только вы не явились в страну как завоеватель или проезжий турист), и положительные и отрицательные ас­пекты конкретных требований могут и должны быть подвер­гнуты всестороннему рассмотрению. Но я хочу подчеркнуть, что подчинение этим требованиям — сознательный про­цесс, а не результат воздействия некой формы «промывки мозгов», как это подразумевается в некоторых определениях понятия «аккультурация».

Из вышесказанного должно быть ясно (но я все равно подмечу), что, говоря об английской самобытности, я не рассматриваю это явление как некую великую ценность и не ве­ду речь о превосходстве английской расы. Когда я говорю, что некоторые иммигранты более англичане, чем другие, я (в отличие от Нормана Теббита* с его пресловутым «кри­терием крикета») имею в виду, что эти люди ничем не лучше других и что они такие же граждане, имеющие те же права, как и те, кто меньше похож на настоящих англичан.

-----------------------

* Теббит, Норман (р. 1931) — английский политический деятель, в 1990-е гг. — члeн парламента от консервативной партии.

И когда я говорю, что любой может — при условии, что у него было на то достаточно времени и что он затратил определенные усилия, — «стать» настоящим англичанином, я вовсе не под­разумеваю, что он обязан это делать.

В какой мере иммигранты должны приобщаться к анг­лийской культуре? Это спopный вопрос. Если речь идет об иммигрантах из бывших британских колоний, тогда, воз­можно, степень их «аккультурации» должна соответствовать той, какой достигаем мы в качестве незваных гостей, внед­рившихся в их культуру. Вообще-то, англичане не вправе — это доказано историей — читать мораль о важности усвое­ния обычаев и нравов культуры принимающего сообщества. Наши собственные «достижения» в этой области ужасны. Где бы и в каком количестве мы ни осели, мы не только создаем зоны, где правят исключительно законы английской само­бытности, но также пытаемся навязать свои культурные нор­мы и привычки местному населению.

Однако данная книга — описание, а не предписание. Я стремлюсь осмыслить английскую самобытность во всех ее проявлениях. Антрополог не должен заниматься морали­заторством и указывать племенам, которые он изучает, как им относиться к своим соседям или члeнам своего общества. Разумеется, у меня есть собственное мнение по этим вопро­сам, но оно никак не связано с моими попытками охаpaкте­ризовать правила английской самобытности. Правда, иногда я, возможно, буду его высказывать (ведь это моя книга, и я вправе писать в ней все, что хочу), но я постараюсь провести четкую границу между личным суждением и объективным наблюдением.

БРИТАНЦЫ И АНГЛИЧАНЕ

Прежде чем приступить к полноценному анализу английс­кой самобытности, я бы хо

тела извиниться перед всеми шот­ландцами и валлийцами, которые: а) считают себя

британца­ми и б) удивлены тем, что я пишу о своеобразии англичан, а не британцев.

(Кстати, здесь я обращаюсь к истинным, ко­ренным шотландцам и валлийцам, а не

к англичанам, — та­ким, как я сама, — которые любят прихвастнуть, когда им это

выгодно, тем, что в их жилах течет валлийская или шотланд­ская кровь.)

Так почему я пишу о своеобразии англичан, а не британ­цев? Ответ следующий:

 отчасти просто из лени;

 отчасти потому, что Англия — это отдельная страна,следовательно, она имеет свою, отличительную культуру и свой хаpaктер, в то время как Великобритания — это чисто политическое объединение, состоящее из нескольких стран, каждая из которых обладает собственной культурой;

 отчасти потому, что эти культуры, имея точки соприкосновения, все-таки абсолютно неидентичны и не должны рассматриваться как единое целое, объединенное понятием «британская самобытность»;

 и наконец, потому, что «британская самобытность», намой взгляд, термин бессмысленный: люди, оперирующие этим словосочетанием, почти всегда на самом де­ле ведут речь об английском традиционализме, а вовсе не подразумевают, что тот или иной человек до мозга костей валлиец или шотландец.

У меня есть время и силы только на то, чтобы попытаться постичь лишь одну из этих культур, и я выбрала свою собс­твенную — английскую культуру.

Я сознаю, что можно, если задаться целью, отыскать в мо­ей аргументации множество уязвимых мест. В частности, мне могут указать, что «страна» сама по себе тоже искусст­венное образование. А корнуэльские «националисты» и даже ярые регионалисты из других частей Англии (на ум сразу приходят Йоркшир и Норфолк), разумеется, не преминут за­явить, что они обладают собственной аутентичностью и их не следует смешивать со всеми остальными англичанами.

Вся беда в том, что фактически каждая страна состоит из целого ряда регионов, каждый из которых непременно мнит себя отличным от всех остальных и претендует на превос­ходство. Подобное вы встретите во Франции, в Италии, США, России, Мексике, Испании, Шотландии, Австралии — везде, в любом государстве. Жители Санкт-Петербурга отзываются о москвичах как о людях другой породы. Американцы с вос­точного побережья и те, что живут на Среднем Западе, — как существа с разных планет. То же самое можно сказать о тос­канцах и неаполитанцах, мексиканцах с севера и юга страны и т. д. Даже такие города, как Мельбурн и Сидней, считают се­бя уникальными, ни с чем не сравнимыми, а про Эдинбург и Глазго я уж и вовсе умолчу. Так что регионализм вряд ли мож­но назвать исключительно английским явлением. Тем не ме­нее во всех перечисленных примерах жители этих, по обще­му признанию, исключительно самобытных регионов и го­родов имеют между собой много общего, что и выдает в них итальянцев, американцев, русских, шотландцев и т. д. Меня интересуют как раз общие черты.

СТЕРЕОТИПЫ И ГЕНОМИКА КУЛЬТУРЫ

«Что ж, надеюсь, ты шагнешь за рамки привычных стереоти­пов», — обычно говорили мне, когда я сообщала, что соби­раюсь написать книгу о самобытности английской культуры. Этот комментарий, по-видимому, отражал общепризнанное мнение, что стереотип почти по определению — это «неверное» представление, что верное представление нужно искать где-то «за рамками». Мне это кажется весьма странным, пос­кольку шаблонные хаpaктеристики английского хаpaктера, не обязательно являясь «правдой, только правдой и ничем, кроме правды», все-таки содержат долю истины. В конце концов, эти стереотипы сложились не на пустом месте, они родились и произросли из чего-то.

Поэтому я в ответ всегда говорила: нет, я не собираюсь пе­реступать рамки стереотипов, а намерена попытаться иссле­довать их изнутри: Я не стану специально выискивать их, но постараюсь сохранять объективность, и если в ходе исследо­вания выяснится, что некоторые модели поведения англичан соответствуют некоему стереотипу, то я помещу этот стерео­тип в свою «чашку Петри», рассмотрю его под микроскопом, препарирую, расчлeню на части, подвергну разным тестам его компоненты, определю ДНК, а потом начну осмысливать полученные данные, пока не найду те самые зерна (или ге­ны) правды.

Но я, пожалуй, увлеклась метафорами, да еще и подели­лась своими смутными представлениями о том, что настоя­щие ученые делают в своих лабораториях, но мысль мою вы поняли. Многие вещи выглядят иначе, когда рассматриваешь их под микроскопом. То же самое можно сказать и об анг­лийских стереотипах. Английская «чопopность», английская «учтивость», «разговоры о погоде», «xyлиганство», «ханжест­во», «частная жизнь», «отрицательное отношение к интеллек­туалам», «строгое соблюдение очередности», «соглашательс­тво», «игра по правилам», «юмор», «классовость», «эксцент­ричность» — в основе всех этих стереотипов, как выясняется в ходе анализа, лежит целый комплекс правил и установле­ний, неразличимых невооруженным глазом. Если не прово­дить аналогии с лабораторными процессами, полагаю, мой проект по исследованию своеобразия англичан можно так­же охаpaктеризовать как попытку определить структуру (или составить схему — не знаю, какое из этих словосочетаний в данном случае более правильно) генома английской культу­ры — т. е. идентифицировать культурные «нормы», которые воспитывают нас такими, какие мы есть.

«Определение структуры генома английской культуры». Хм, да. Название как у большого серьезного амбициозного научного проекта. На такую работу потребуется втрое боль­ше времени, данного мне по договору с издателем, особенно если учесть все перерывы на чашку чая.

СВЕТСКАЯ БЕСЕДА

В предыдущей главе я охаpaктеризовала разговор о погоде как форму «светской беседы». В принципе хваленая спо­собность человека выражаться сложным витиеватым языком во многом развивается благодаря именно такому типу бесе­ды, являющемуся вербальным эквивалентом выискивания вшей друг у друга или взаимного чесания спин у животных.

ПРАВИЛА ЗНАКОМСТВА

Светская беседа начинается с приветствия. В данном контек­сте необходимость обсуждения погоды отчасти продиктова­на тем, что приветствие и знакомство — для англичан за­труднительные процедуры. Эта проблема особенно обост­рилась после того, как фразу «How do you do?» («Как поживаете?») перестали использовать в качестве стандарт­ной универсальной формы приветствия. В аристократичес­ких кругах и среди представителей верхушки среднего клас­са приветствие «How do you do?» — в ответ на которое вы должны, словно эхо или попугай, повторить тот же самый вопрос «How do you do?»¹³ — по-прежнему находится в упот­рeблении, а вот остальные выкручиваются кто как может, ни­когда толком не зная, что сказать.

------------------------

¹³ Справедливости ради я обязана указать, что «How do you do?», хоть формально это и вопрос, произносится как утверждение — не с повышающейся, вопросительной интонацией, поэтому традиция повторять в ответ «How do you do?» не столь абсурдна, как это может показаться (почти, но не совсем).

Вместо того чтобы глу­миться над устаревшим чопopным ритуалом «How do you do?», нам следовало бы развернуть кампанию по его возрож­дению. Это решило бы множество проблем.

Как преодолеть неловкость

Принятые в нашем обществе церемонии приветствия и зна­комства ничего, кроме неловкости и смущения, у людей не вызывают. Друзья чувствуют себя более раскованно, хотя мы зачастую не знаем, что нам делать с руками и стоит ли об­няться или поцеловаться. В среде «болтливого» класса и в не­которых кругах среднего и высшего среднего класса укоре­нился французский обычай целовать друг друга в обе щеки, но почти во всех остальных слоях общества этот ритуал счи­тается глупым и претенциозным, особенно когда он прини­мает форму «целования воздуха». Женщин, которые прибега­ют к такому варианту приветствия (а это делают только жен­щины; из мужчин «воздух целуют» разве что гомоceкcуалисты, да и те как бы в шутку), пренебрежительно называют «чмок-чмок». Даже в тех кругах общества, где принято обменивать­ся поцелуями в щеки, никто толком не знает, один или два раза следует целоваться, в результате чего случаются нелов­кие заминки, а то и травмоопасные ситуации, когда участни­ки процедуры приветствия чуть ли не сталкиваются лбами, пытаясь предугадать намерения друг друга.

В деловых кругах теперь при встрече принято обмени­ваться рукопожатием. Вернее, рукопожатие является нормой при первой встрече. Как это ни смешно, но именно процеду­ра знакомства, требующая соблюдения формальностей, на­иболее безболезненна для ее участников. (Однако обратите внимание, что английское рукопожатие всегда неловкое, очень быстрое, происходит «на расстоянии вытянутой руки» и без сопроводительных движений свободной руки — обни­мания, похлопывания по плечу и т. п., что наблюдается в ме­нее традиционалистских культурах.)

При последующих встречах, особенно когда деловые пар­тнеры уже лучше узнали друг друга, рукопожатие начинает походить на чрезмерный официоз, но обмен поцелуями вос­принимался бы как фамильярность (или претенциозность — в зависимости от того, к какому кругу общества принадлежат участники встречи). В любом случае поцелуи между мужчина­ми неприемлемы, и потому мы вновь испытываем знакомое состояние конфуза, не зная, как лучше поступить. Начинаем протягивать друг другу руки и тут же их отдергиваем, либо изображаем нечто похожее на взмах. Смущенно, нереши­тельно пытаемся обменяться поцелуями в щеки или как-то еще вступить в физический контакт, например прикоснуться друг к другу — поскольку каждый из нас настроен дружелюб­но, — но зачастую так и не доводим свои попытки до конца. Все это типично по-английски: чрезмерная церемонность, как и неуместная фамильярность, нас смущает (опять та же проблема с крайностями).

Правило неназывания имен

В ситуациях чисто светского хаpaктера трудности еще более ощутимы. В таких случаях при знакомстве не принято пожи­мать руки (вообще рукопожатие — символ деловых отноше­ний) ; представляться по имени, как это пpaктикуется в дело­вых кругах, тоже неуместно. Являясь к кому-либо на вечерин­ку (или в публичное заведение, где дозволено вступать в разговор с незнакомыми людьми, — скажем, у стойки бара), вы не можете сказать: «Привет, я — Джон Смит» или даже «Привет, меня зовут Джон». На самом деле единственно вер­ной способ представиться в такой среде — это вовсе никак не представляться, а найти способ завязать разговор, напри­мер заметить что-нибудь по поводу погоды.

Нахрапистый «американский» подход — фраза типа «Привет, я — Билл из Айовы», особенно сопровождаемая протянутой, рукой и широкой улыбкой, — англичан застав­ляет морщиться и ежиться. Американские туристы и гости нашей страны, с которыми я беседовала, проводя исследова­ния для данной книги, были озадачены и обижены такой ре­акцией. «Никак не возьму в толк, — возмущалась одна жен­щина. — Вы представляегесь, называете себя по имени, а они морщатся и воротят носы, будто услышали нечто очень лич­ное и нескромное». «Совершенно верно, — добавил ее муж — А потом с натянутой улыбкой говорят тебе „привет", но имени специально не называют, давая тебе понять, что ты грубо попрал нормы общественного поведения. Почему, черт побери, нужно скрывать свое имя?»

Я стала объяснять, тщательно подбирая слова, что англи­чанин не желает знать чужих имен или называть свое до тех пор, пока не достигается определенная степень близости — например, если вы становитесь женихом его дочери. Вместо того чтобы представляться по имени, предложила я, лучше попробуйте завязать разговор, произнеся замечание с полу­вопросительной интонацией по поводу погоды (вечеринки, паба или всякого другого места — того, где вы находитесь). Причем ваша реплика должна быть не слишком громкой, а тон — ненавязчивым и непринужденным, не серьезным и не напряженным. Предполагаемого собеседника следует втя­нуть в разговор как бы невзначай. Даже если человек, с кото­рым вы хотите познакомиться, выказывает вам расположе­ние, представляться все равно не принято, вы должны сдер­жать свой порыв.

В итоге у вас, вероятно, появится возможность обменять­ся именами со своим собеседником, при условии, что вы не будете давить на него, хотя всегда лучше дождаться, чтобы эта инициатива исходила от вашего нового знакомого. Если оказалось, что к концу вечера, дружески общаясь довольно долго, вы так и не представились, тогда при прощании ска­жите: «До свидания, рад был познакомиться. Да, кстати, не расслышал... Как вас зовут?» —словно вы только теперь заме­тили это упущение. Ваш новый знакомый должен назваться, и после этого вы тоже наконец-то можете представиться — но как бы между прочим, будто для вас это совершенно не имеет значения: «Ну, а я Билл».

Один проницательный турист из Голландии, внимательно выслушав мое объяснение, прокомментировал: «Ну да, ясно. Это как „Алиса в Зазеркалье": все делается наоборот». Мне не приходило в голову рекомендовать «Алису» в качестве справочника по английскому этикету, но, поразмыслив, я пришла к выводу, что это — неплохая идея.

«Приятно познакомиться»

Во время небольшого светского мероприятия, например на званом обеде, хозяин (или хозяйка) может решить проблему с неназыванием имен, представив гостей друг другу. Но момен­тов неловкости все равно не избежать: фраза «How do you do?» фактически вышла из употрeбления, адекватной замены этой приветственной формуле не найдено, и потому, когда нас представляют таким образом, мы по-прежнему не знаем, что сказать друг другу. Вопрос «How are you?» («Как дела?») — фра­за, близкая по значению к «How do you do?» и тоже не воспри­нимающаяся как вопрос [правильный ответ на нее — «Very well, thank you» («Очень хорошо, спасибо») или «Fine, thanks» («Замечательно, спасибо»), что бы вы ни имели в виду — ваше самочувствие или душевный настрой] — неуместен при зна­комстве, поскольку традиционно он может быть использован как приветствие только при встрече людей, которые уже зна­ют друг друга. Даже притом, что вопрос «How are you?» не тре­бует честного ответа, все равно это слишком личный вопрос, чтобы его можно было задавать при первой встрече.

Теперь, когда вам представляют кого-то, обычно принято говорить: «Pleased to meet you» («Рад(а) познакомиться»), или «Nice to meet you» («Приятно познакомиться»), или нечто по­добное. Но представителей некоторых социальных кру­гов — главным образом верхушку среднего класса и арис­тократов — такой ответ не устраивает: по их мнению, он слишком «распространенный», они считают, что все так го­ворят, в том числе и простолюдины. Наверно, люди, придер­живающиеся такого взгляда, высказывают свою точку зрения иначе: они говорят, что «Pleased to meet you» — «неверное» выражение, и в некоторых книгах по этикету вы и в самом деле найдете подтверждение их словам. В этих книгах дается следующее объяснение: фразу «Pleased to meet you» («Рад(а) познакомиться») говорить нельзя, потому что это — очевид­ная ложь: при первой встрече никто не может знать, рад ли он новому знакомству. Принимая во внимание нелогич­ность, лживость и лицемерие английского этикета, подобная нехаpaктерная щепетильность представляется весьма сом­нительной и вызывает недоумение.

Предубеждение против фразы «Pleased to meet you», како­вы бы ни были его происхождение или двойственная логика, по-прежнему широко распространено, зачастую среди лю­дей, которые не знают, почему им неловко произносить эту фразу. У них просто есть смутное ощущение, что это выра­жение в чем-то ошибочно. Но даже те, кто лишен классовых предрассудков в отношении заявления «Pieced to meet you», кто считает, что при знакомстве так говорить правильно и это учтиво, редко произносят это приветствие со звенящей уверенностью в голосе — обычно его просто бормочут ско­роговоркой: «Plstmtye». Возможно, люди смущаются именно потому, что они, по их собственному мнению, говорят «пра­вильно». Церемонность вызывает смущение. И отступление от условностей вызывает смущение. Все смущает.

Правило смущения

В сущности, во всей этой пyтaнице с представлениями и при­ветствиями четко прослеживается лишь одно правило: что­бы вас признали истинным англичанином, вы должны ис­полнять данные ритуалы плохо — держаться скованно, вы­казывать смущение и растерянность. Главное, чтобы все видели, что вы испытываете неловкость. Непринужденность, речистость и уверенность неуместны при знакомстве и не­типичны для англичан. Нерешительность, смятение, неуме­ние преподнести себя, как это ни парадоксально звучит, счи­таются поведенческой нормой. Представляться нужно то­ропливо и косноязычно: имя произносится неотчетливо, нерешительно протянутая рука тут же отдергивается, в ка­честве приветствия звучит что-то вроде: «Еr, how, urn, plsm, er, hello?» («Э... как... мм... рдпзн... э... привет?»)

Если вы искусны в общении или приехали из страны, где аналогичные процедуры выполняются в более благоразум­ной, непринужденной манере (а так обстоит дело везде, кро­ме Великобритании), вам придется попpaктиковаться, чтобы научиться изображать требуемую степень замешательства и ходульности.

ПРАВИЛА ОБМЕНА СПЛЕТНЯМИ

После того как мы неловко представились друг другу, смущен­но обменялись приветствиями и репликами о погоде, помога­ющими завязать разговор, мы приступаем к другим формам светской беседы. («Видите ли, всякий должен уметь сказать хотъ что-то, — как заметила Элизабет, обращаясь к Дарси*. — Если все время молчать, это выглядит довольно странно».)

---------------------

* Элизабет и Дарси — герои романа Д. Остин (1775—1877) «Гор­дость и предубеждение» (1813).

Не знакомые друг с другом люди могут почти до беско­нечности обсуждать погоду или другие столь же нейтраль­ные темы (хотя на самом деле погода — единственно безо­бидная тема; все остальные темы потенциально «опасны», по крайней мере в отдельных ситуациях, и связаны с опреде­ленными ограничениями относительно того, когда, где и с кем каждая из них может обсуждаться). В Англии, как и в лю­бой другой стране, наиболее распространенной формой светской беседы в кругу друзей и приятелей является обмен сплетнями. Англичане, без сомнения, нация сплетников. Не­давние исследования показали, что примерно две трсга свое­го «разговорного» времени мы целиком посвящаем событиям, происходящим в нашем окружении: кто, что и с кем; кто «вхож», кто «не вхож» и почему; как найти выход из сложных социальных ситуаций; поведение и взаимоотношение дру­зей, родных и знаменитостей; наши собственные проблемы с родными, друзьями, возлюбленными, коллегами и соседя­ми; подробности светской жизни — словом, сплетничаем ¹⁴.

----------------------

¹⁴ Причем данное исследование проводилось именно в той форме, которой я отдаю предпочтение, — не методом опроса или лабора­торных экспериментов, а путем подслушивания чужих разговоров в естественной среде, так что я могу ручаться за потаенные результаты.

Если хотите, я могу дать и более официальное определе­ние понятия «сплетни». На мой взгляд, самая точная форму­лировка представлена в работе Нуна и Делбриджа (1993)*: «Передача ценных сведений о людях из общественного ок­ружения в процессе неформального общения».

-------------------

*См. список использованной автором литературы в конце книги.

Данное оп­ределение не охватывает все аспекты сплетничанья. Напри­мер, здесь не упоминаются знаменитости, если только в чис­ло «людей из общественного окружения» не входят также известные киноактеры и певцы, лица королевской крови и политики, что, судя по всему, маловероятно. Но, если честно, когда мы обмениваемся слухами о знаменитостях, создается впечатление, что мы относимся к ним как к члeнам нашей собственной социальной группы: конфликты между персо­нажами «мыльных опер», взаимоотношения топ-моделей, бpaки, карьеры и детей кинозвезд мы зачастую обсуждаем в контексте разговоров о своих семьях, друзьях и соседях. По­этому в этом смысле я согласна с Нуном и Делбриджем.

Данное определение мне нравится еще и потому, что в нем очерчен круг людей, которые могут быть объектом спле­тен, в их числе и сами сплетники. Исследователи установили, что половина времени, уходящего на сплетни, посвящена обсуждению деятельности самого рассказчика сплетен или его непосредственных слушателей, а не сторонних людей. В этом определении также объясняется оценочная природа сплетен. Хоть критика и отрицательные оценки составляют всего пять процентов от общего времени сплетен, участники разговора так или иначе постоянно высказывают свои суж­дения или выражают свои чувства. Англичане, как вы можете заметить, зачастую свое отношение выражают не прямо, а намеками или еще более завуалированно — интонацией, но при обсуждении того, «кто, что и с кем», мы редко ограничи­ваемся простой констатацией фактов.

Неприкосновенность частной жизни

Сославшись выше на данные исследований о пристрастии англичан к сплетням, я вовсе не хотела сказать, что мы сплет­ничаем больше, чем другие народы. Я абсолютно убеждена, что подобные исследования, проведенные в любом другом обществе, выявят, что его представители две трети своих раз­говоров посвящают тем же социальным темам. Исследова­тель, ответственный за результаты по Англии (психолог Ро­бин Данбар), уверен, что любовь к сплетням — универсаль­ная человеческая черта. По его мнению, развитие языка было обусловлено стремлением человека получить возможность обмениваться сплетнями¹⁵ — найти, так сказать, замену свойственной нашим предкам-приматам «взаимной чистке», поскольку такая форма общения становилась все менее эф­фективной по мере увеличения численности человеческого сообщества.

---------------------

¹⁵ Разумеется, есть и другие теории эволюции языка. Из них на­ибольший интерес представляет теория Джеффри Миллера, предпо­ложившего, что язык развился как средство ухаживания, чтобы мы могли флиpтовать. К счастью, теория эволюции языка как средства ухаживания вполне совместима с теорией «обмена сплетнями», если, конечно, признать, что светская беседа имеет множество функций, в том числе функцию демонстрации общественного статуса в целях ухаживания.

На мой взгляд, сплетни занимают столь важное место в жизни англичан потому, что по натуре мы скрытные люди. Я проводила интервью и обсуждала тему сплетен с отде­льными людьми и целыми группами людей разных возрас­тов и социального происхождения из числа своих соотечес­твенников и пришла к выводу, что обмен сплетнями им до­ставляет удовольствие в силу того, что данный процесс сопряжен с некоторой долей «риска». В принципе наша бол­товня безобидна (критике и отрицательным оценкам мы посвящаем лишь пять процентов «разговорного» времени), но мы, тем не менее, обсуждаем чужую частную жизнь, а зна­чит, делаем нечто дурное и запрещенное.

И чопopные, замкнутые англичане, для которых слова «частная жизнь» — не пустой звук, особенно остро ощуща­ют, что они «вторгаются на чужую территорию», когда обме­ниваются сплетнями в ходе светской беседы. Невозможно переоценить значимость понятия «частная жизнь» в англий­ской культуре. «Частная жизнь, — указывает Джереми Паксман, — это основа основ системы организации всей стра­ны — от критериев, на базе которых формируются законы, до домов, в которых живут англичане». А Джордж Оруэлл от­мечает, что «слуху англичанина более всего ненавистно имя Ноузи Паркер*».

----------------------

*Nosy parker (англ.) — человек, всюду сующий свой нос.

В добавление хотелось бы сказать, что несоразмерно ог­ромное количество наших главенствующих общественных норм и установлений связано с неприкосновенностью част­ной жизни: нас учат не лезть не в свое дело, не проявлять лю­бопытство, не откровенничать, не устраивать сцен, не под­нимать шум, не привлекать к себе внимания и никогда «не стирать грязное белье на людях». Здесь следует отметить, что фраза «How are you?» («Как дела?») воспринимается как «на­стоящий» вопрос только в кругу близких друзей и родных. Во всех остальных случаях на эту приветственную фразу принято машинально отвечать: «Замечательно, спасибо», «Хорошо, спасибо», «Да не жалуюсь», «Неплохо, спасибо», — или при­мерно так, как бы вы себя ни чувствовали, в каком бы настро­ении ни пребывали. Если вы cмepтельно больны, можно ска­зать: «Ну, с учетом обстоятельств, в общем-то неплохо».

Как результат, по причине неизбежности эффекта запрет­ного плода, мы — нация любителей «подглядывать из-за за­навесок», бесконечно очарованные частной жизнью «людей из нашего общественного окружения», вторгаться в которую запрещено. Да, возможно, англичане сплетничают не боль­ше, чем представители других культур, но из-за существую­щих у нас правил неприкосновенности частной жизни сплетни приобретают особенно высокую ценность. Законы спроса и предложения являются гарантией того, что для анг­личан сплетни — дорогой товар общественного потрeбле­ния. Информация частного хаpaктера не разглашается ми­моходом или за бесценок всем и каждому, а только тем, кого мы знаем и кому доверяем.

По этой причине (хотя она не единственная) иностран­цы часто обвиняют англичан в холодности, замкнутости, не­дружелюбии и неприветливости. В большинстве других культур не считается предосудительным раскрывать свои личные данные — имя, род занятий, семейное положение, наличие детей, место проживания — или интересоваться чу­жими. Для англичан проявлять интерес к столь очевидно пус­тячной информации при знакомстве подобно удалению зуба: каждый вопрос заставляет нас морщиться и содрогаться.

Правило игры нз угадывание

В Англии считается не совсем приличным, например, прямо спрашивать у кого-то «What do you do?» («Чем вы занимае­тесь?»), хотя, если подумать, при знакомстве такой вопрос напрашивается сам собой, тем более что это — наиболее легкий способ завязать разговор. К сожалению, мы, англича­не, щепетильны не только в отношении вопросов частной жизни. По-видимому, в нас живет некая извpaщeнная пот­ребность во всем усложнять себе жизнь, и потому, повину­ясь этикету, мы стремимся окольными путями выяснить, чем люди заpaбатывают себе на жизнь. Забавно наблюдать, к каким разным ухищрениям прибегают англичане, чтобы уз­нать профессию своего нового знакомого, не задавая запре­щенного вопроса. На любом светском мероприятии, где многие представители среднего класса встречаются впер­вые, почти всегда ведется игра на угадывание, когда тот или иной человек пытается выяснить род занятий своих новых знакомых по «ключам», содержащимся в замечаниях, сделан­ных на самые разные темы.

Например, высказывание относительно проблем дорож­ного движения в определенном районе наверняка спрово­цирует следующее ответное замечание: «Да, сущий кошмар. А в час пик еще хуже. Вы на работу ездите на машине?» Чело­век, которому адресована реплика, точно знает, что интере­сует собеседника, и обычно старается удовлетворить его лю­бопытство, отвечая как на озвученный, так и на подразумева­емый вопросы. Его ответ может звучать так: «Да, но я работаю в больнице, так что мне, по крайней мере, не приходится до­бираться в центр города». Автор вопроса теперь может от­крыто высказать предположение: «О, в больнице... Так вы, значит, врач?» (Если ваш собеседник гипотетически мог бы занимать в данном учреждении разные должности, тогда в качестве первого предположения следует назвать наиболее высокую: врач, а не медсестра или работник регистратуры; адвокат, а не секретарь. Кстати, несмотря на то что на данной стадии беседы уже можно говорить прямо, предположение лучше выразить в форме утверждения с вопросительной ин­тонацией, а не прямого вопроса.)

Всем известны правила этой игры, и, чтобы ее не затяги­вать, многие уже в самом начале беседы стараются «подки­нуть» вспомогательные «ключи». Даже если вы робки, стесня­етесь своей работы или стремитесь скрыть свой род занятий, не следует слишком затягивать этап «поиска ключей», пос­кольку это расценивается как грубость. Также невежливо иг­норировать откровенные намеки вашего нового знакомого. Если (продолжая медицинскую тему) он или она мимоходом упомянет: «Мой кабинет неподалеку отсюда, сразу же за уг­лом», — вы обязаны немедленно отреагировать: «Вот как? Значит, вы — терапевт?»

Когда род занятий вашего знакомого наконец-то установ­лен, принято — сколь бы скучной или обычной ни казалась вам эта профессия — выразить удивление. Стандартная реп­лика на утверждение «Да, я — врач (учитель, бухгалтер, сис­темный администратор, секретарь и т. д.)» звучит так: «О, в самом деле?» — будто вы считаете названную профессию редкой и занимательной. Затем почти всегда наступает не­ловкая пауза: вы судорожно ищете уместный комментарий или вопрос относительно рода занятий вашего нового зна­комого, а он (или она) пытается придумать в ответ что-ни­будь скромное, шутливое и в то же время впечатляющее.

К аналогичным методам игры на угадывание англичане часто прибегают, когда хотят выяснить, где живет их новый знакомый, состоит ли в бpaке, в какой школе или универси­тете учился и т. д. Некоторые прямые вопросы считаются бо­лее невежливыми, чем другие. В частности, вопрос «Где вы живете?» не столь оскорбителен, как «Чем вы занимаетесь?», хотя даже такой относительно безобидный вопрос о месте проживания желательно сформулировать в менее прямоли­нейной манере. Например, лучше спросить: «Вы живете не­подалеку?» — или даже еще более неопределенно: «Вы при­ехали издалека?» Более допустимо поинтересоваться у кого-то, есть ли у него/у нее дети, чем спрашивать, состоит ли он/она в бpaке, поэтому первый вопрос обычно задают, чтобы окольным путем получить ответ на второй. (Многие женатые англичане не носят обручальные кольца, поэтому одинокие англичанки часто с помощью вопроса о детях пытаются вы­яснить их семейное положение. Однако вопрос о детях умес­тен лишь в соответствующем контексте; задать его «ни с того ни с сего» мужчине — значит, слишком явно дать понять, что вы «охотитесь за мужем».)

Игра на угадывание позволяет нам получить элементар­ные анкетные сведения о новых знакомых, но более инте­ресные подробности о себе и о своих взаимоотношениях с другими людьми англичане, согласно правилам неприкос­новенности частной жизни, могут сообщить только близким друзьям и родным. Это — информация «ограниченного пользования», которой не обмениваются со всеми без разбо­ру. Англичане очень гордятся этой своей чертой и презрительно посмеиваются над простоватыми американцами, ко­торые «за первые пять минут знакомства расскажут тебе и про свой развод, и про удаление матки, и про курс пройден­ной терапии». В этом клише заключена доля истины, но все же оно больше хаpaктеризует самих англичан и наши прави­ла невмешательства в частную жизнь, а не американцев.

Между прочим, английские правила неприкосновеннос­ти частной жизни, особенно табу «на проявление любопытс­тва», очень усложняют жизнь горемычным социологам, для которых постоянное любопытство — способ добывания не­обходимого для работы материала. Многие данные, пред­ставленные в этой книге, тоже были добыты тяжким трудом. Мне приходилось, так сказать, «выдергивать зубы», а еще ча­ще судорожно искать хитрые ходы и уловки, чтобы обойти правила неприкосновенности частной жизни. Тем не менее в процессе придумывания хитрых способов и применения их на пpaктике я обнаружила несколько весьма неожиданных и интересных правил, в том числе правило удаленности.

Правило удаленности

Свои личные дела англичане обсуждают только с самыми близкими людьми, личную жизнь друзей и родных — в бо­лее широком социальном кругу, личные дела знакомых, кол­лег и соседей — с еще более многочисленным кругом людей, а подробности жизни общественных деятелей и знамени­тостей обсуждаются почти с каждым. Это — правило удален­ности. Чем «удаленнее» от тебя объект обсуждения, тем шире круг людей, с которыми ты можешь сплетничать об этом че­ловеке.

Благодаря правилу удаленности при обмене сплетнями осуществляются важные социальные функции — социаль­ное взаимодействие, определение общественного положе­ния и статуса, оценка и поддержание репутации, передача социальных навыков, норм и ценностей — без вмешательс­тва в частную жизнь людей. Что более важно, правило уда­ленности дает возможность любопытным антропологам формулировать свои нескромные вопросы иносказательно, не нарушая правил неприкосновенности частной жизни. Если, например, вы хотите узнать мнение англичанина по какому-то деликатному вопросу, например как он относится к супружеству, вы не спрашиваете этого человека о его собс­твенной семейной жизни, а заводите разговор о бpaке кого-то постороннего, предпочтительно кого-то из знаменитос­тей, с которой ни один из вас лично не знаком. С теми, кого вы знаете лучше, можно обсуждать домашние неурядицы коллеги или соседа и даже приятеля или родственника. (Если среди ваших коллег и родственников нет людей, у кого не ла­дится семейная жизнь, их всегда можно придумать.)

Тактика взаимной откровенности

Если вы решительно настроились выяснить подробности се­мейной жизни или любое другое «личное дело» вашего ново­го знакомого, тогда вам, вероятно, придется прибегнуть к тактике взаимной откровенности. Это относительно универ­сальное правило: во время разговора люди почти неосознан­но пытаются достичь некой степени обоюдной симметрии или баланса, так что, если вы рассказываете своему собесед­нику что-то о своей «личной» жизни, тот чувствует себя обя­занным, хотя бы из вежливости, сообщить вам о себе что-то столь же приватное. Постепенно вы можете еще больше сблизиться с собеседником, поделившись с ним еще чем-то сокровенным, в надежде, что он сделает не менее откровен­ное признание.

Однако при общении с англичанами желательно начи­нать с очень незначительной, пустячной откровенности, с того, что едва ли можно расценивать как «личное», причем эта подробность должна быть упомянута как бы невзначай. Затем шаг за шагом переходите все к более серьезным откро­вениям. Тактика взаимной откровенности — утомительный, напряженный процесс, но зачастую это единственный спо­соб заставить англичанина «раскрыться».

Попробуйте испытать эту тактику на самых неприступных и чопopных англичанах, посмотрите, до какой степени вам удастся их разговорить, применяя описанный метод. Возмож­но, вам это даже понравится. Будучи англичанкой, я часто за­мечаю, что самой мне легче придумывать «подробности из личной жизни», чем рассказывать о себе правду. Сожалею, что приходиться бросать тень на свою профессию, признаваясь в обмане, но, если б я сочла за благо не упоминать об этих лож­ных сведениях, мою книгу нельзя было бы назвать исследова­нием, основанным на достоверных фактах.

Исключение из правил невмешательства в частную жизнь

Есть одно любопытное исключение из правил неприкосно­венности частной жизни, и, хотя оно действует лишь в опре­деленном, можно сказать, привилегированном кругу англий­ского общества, упомянуть про него стоит, потому что оно освещает новые грани английской самобытности. Я назы­ваю это «исключением для печати»: в печати (газетах, журна­лах, книгах и т. д.) мы спокойно поднимаем самые разные «личные» темы, которые, скажем, с новым знакомым на ка­кой-нибудь вечеринке постеснялись бы обсуждать. Возмож­но, это покажется странностью и даже извpaщeнием, но для нас более приемлемо обсуждение подробностей чьей-то личной жизни на страницах книги, в газетной или журналь­ной статье, чем на небольшом светском мероприятии, где ау­дитория гораздо меньше.

В принципе это одно из тех исключений, которые под­тверждают правило неприкосновенности частной жизни. Мода на исповедальную журналистику и прочую «искрен­нюю» прозу, по существу, мало затрагивает поведенческие нормы повседневной жизни англичан. Журналистка может рассказывать в газетной статье миллионам читателей о своем проблемном бpaкоразводном процессе, о том, что у нее paк гpyди, несварение желудка, целлюлит и еще бог знает что, но ей не понравится, если на каком-нибудь неофициальном при­еме незнакомый человек начнет выведывать у нее подробнос­ти личной жизни. В профессиональной деятельности табу на откровенность для нее не существует, но в повседневной жиз­ни она, как и любой другой англичанин, соблюдает правила неприкосновенности частной жизни и удаленности: личные дела обсуждает лишь с близкими друзьями, а вопросы лично­го хаpaктера, задаваемые людьми, не принадлежащими к это­му узкому кругу, воспринимает как дерзость и посягательство на ее права личности. Равно как профессиональную фотомо­дель, снимающуюся неглиже, не просят обнажить гpyдь во время семейного воскресного обеда, так и людей, которые по роду своей профессии постоянно откровенничают перед ши­рокой аудиторией, не просят обнажать души в ходе нефор­мального общения па неофициальных приемах.

«Исключение для печати» иногда распространяется и на другие информационные источники: телевизионные доку­ментальные фильмы, документальные радиопередачи и ток-шоу. Правда, обычно на телевидении или радио профессио­нальные «открыватели собственных душ» откровенничают меньше, чем в своих книгах или статьях. Например, телеви­зионный документальный фильм о том, как покойный Джон Даймонд* боролся с paком горла, оказался куда менее ис­кренним и «личным», чем его газетные статьи и книга на эту же тему.

-----------------------

*Даймонд, Джон (1953—2001) — британский теле- и радиожур­налист.

Иногда случается наблюдать такое странное явле­ние: англичанин, автор весьма откровенной книги или ста­тьи, смущается и конфузится, пряча неловкость за нервными шутками и эвфемизмами, когда ему в телестудии задают воп­росы по поводу написанного им. Это я говорю не к тому, что все, кто «изливает душу» перед широкой аудиторией, сдер­жанны и уклончивы в подобных ситуациях, но, очевидно, су­ществует хоть и едва заметная, но все же ощутимая разница между тем, что можно изложить на бумаге, и тем, что можно произнести вслух. И даже те, кто пренебрегает этим тонким различием и говорит свободно о своих личных делах в доку­ментальных передачах и ток-шоу, вне эфира строго придер­живаются правил неприкосновенности частной жизни.

Разумеется, в Англии, как и везде, есть люди, которые го­товы сделать или рассказать что угодно и где угодно, лишь бы побыть пятнадцать минуть в лучах славы, посрамить ко­го-то или заработать денег. Но таких, кто нарушает правила неприкосновенности частной жизни (а это именно наруше­ние правил, а не исключение из них) в столь вульгарной ма­нере, единицы, и все остальное население их шутовство обычно подвергает осуждению и осмеянию, а это значит, что соблюдение данных правил по-прежнему считается нормой.

Различия по пoлoвoму признаку в правилах обмена сплетнями

Исследователи¹⁶ установили, что, вопреки бытующему мне­нию, мужчины сплетничают столько же, сколько и женщины.

-----------------------

¹⁶ В том числе группа профессора Робина Данбара и моя коман­да из ИЦСП, работавшая над проектом под названием «Обмен сплет­нями по мобильному телефону».

Согласно данным одного английского исследования, мужчи­ны и женщины уделяют светскому общению, в частности обсуждению личных взаимоотношений, одинаковое коли­чество «разговорного» времени (около 65 %). В другом ис­следовании была выявлена незначительная разница: муж­чины посвящают сплетням 55 % «разговорного» времени, женщины — 67 %. Поскольку спорт и досуг, как выяснилось, занимают около 10 % «разговорного» времени, можно ска­зать, что отличие в темах женских и мужских разговоров связано именно с обсуждением футбола.

Несомненно, мужчины, как и женщины, не особенно склонны обсуждать «важные», «высокоинтеллектуальные» те­мы, такие как политика, работа, искусство и культура, — за исключением тех ситуаций (и это поразительное отличие), когда рядом с ними находятся женщины. Между собой они просто треплются и таким несветским темам, как работа и политика, посвящают лишь 5 % «разговорного» времени. Только в смешанных компаниях, где есть женщины, на кото­рых нужно произвести впечатление, количество времени, посвященное этим более «высокоинтеллектуальным» темам, значительно возрастает — до 15—20 %.

В принципе, как было выявлено в ходе последних иссле­дований, существует лишь одно серьезное отличие между те­мами мужских и женских сплетен: мужчины больше говорят о себе. Две трети общего количества времени, посвященного обсуждению общественных взаимоотношений, мужчины го­ворят о своих собственных взаимоотношениях, тогда как женщины говорят о себе всего лишь третью часть этого вре­мени.

Несмотря на полученные результаты, по-прежнему ши­роко распространено убеждение, особенно среди мужской половины населения страны, что мужчины за разговорами «решают мировые проблемы», а женщины просто сплетни­чают на кухне. Я беседовала на тему сплетен с отдельными людьми и целыми группами англичан и выявила следующее: большинство мужчин изначально утверждали, что они не сплетничают; женщины, напротив, охотно признавали, что сплетничают. В ходе дальнейших расспросов выяснилось, что это отличие скорее вопрос семантики, а не пpaктики: то, что женщины с готовностью называли «сплетнями», мужчи­ны хаpaктеризовали как «обмен информацией».

Совершенно очевидно, что англичане-мужчины считают сплетни позорным занятием и придерживаются неписаного правила: даже если вы сплетничаете, это следует называть как-то иначе. И что, пожалуй, еще более важно: ваша болтов­ня не должна звучать как сплетни. В ходе исследования на тему сплетен я установила, что женщины и мужчины и впрямь обмениваются сплетнями по-разному: как оказалось, женские сплетни и в самом деле звучат как сплетни. Опреде­ляющими являются три фактора: интонация, детальность и ответная реакция.

Правило интонации

Все англичанки, которых я интервьюировала, согласились, что при обмене сплетнями уместен определенный тон. Эмо­циональная, быстрая речь, иногда театральный шепот, но го­лос при этом должен быть всегда оживленный. «Обмен сплет­нями начинается примерно так [пронзительным возбужден­ным тоном]: «Ой, представляешь! Знаешь, да?» или «Ой, ты только послушай (быстрым настойчивым театральным шепо­том)! Представляешь, что я узнала?»» — объяснила мне одна женщина. Другая сказала: «Голос у вас должен быть такой, буд­то вы сообщаете нечто скандальное и поразительное, даже ес­ли это не так. Вы говорите: «Ты только никому ни слова. Пред­ставляешь...» — даже если ваша новость — вовсе не секрет».

Многие женщины недовольно отмечают, что мужчинам не удается найти надлежащий тон, и они пересказывают сплетни сухим невыразительным голосом, как обычную ин­формацию. «И не скажешь, что это сплетня», — фыркнула одна женщина. Разумеется, именно такого впечатления муж­чины и добиваются.

Правило деталей

Женщины также подчеркивают важность деталей при обме­не сплетнями и ругают за бестолковость мужчин, утверждая, что те «никогда не знают подробностей». «Мужчины просто не указывают, что она сказала это, а он сказал то, — заявила мне одна женщина. — А что ж хорошего, если не знаешь, кто что конкретно сказал?» Другая заметила: «Женщины больше склонны к домысливанию... Они станут рассуждать, почему кто-то сделал то-то и то-то, разберут всю ситуацию по кос­точкам». Для женщин такой тщательный анализ возможных мотивов и причин, при котором проливается свет на все свя­занные с данной ситуацией факты, — важный элемент про­цесса обмена сплетнями, равно как и подробное обсуждение возможных последствий. Мужчины-англичане считают, что подобный «разбор по косточкам» — утомительное, ненуж­ное и, конечно же, не мужское занятие.

Правило ответной реакции

По мнению англичанок, чтобы обмен сплетнями «состоял­ся», недостаточно просто оживленного тона и внимания к деталям. Еще необходима подходящая аудитория, то есть благодарные слушатели, активно реагирующие на «новости». Правило ответной реакции требует, чтобы слушатели были по крайней мере столь же оживлены и проявляли такой же энтузиазм, как и рассказчики. Довод приводится простой: это закон вежливости. Раз уж говорящий взял на себя труд представить информацию как нечто поразительное и скан­дальное, самое меньшее, что могут сделать слушатели, это реагировать надлежащим образом. По словам женщин, кото­рых я опрашивала, мужчины просто игнорируют это прави­ло. Они не понимают, что «вы обязаны воскликнуть: «Не может быть! В самом деле?» или «О Боже!»».

Однако эти же женщины признают, что мужчине не при­стало реагировать на сплетни в присущей женщинам мане­ре, иначе его сочтут женоподобным. Даже гомоceкcуалисты, с которыми я беседовала, заявили, что восклицание «Не мо­жет быть! В самом деле?», произнесенное мужчиной, воспринимается как пошлость. Согласно неписаным правилам анг­лийского этикета обмена сплетнями, мужчинам дозволяется выразить потрясение или изумление, когда они слышат осо­бенно пикантную новость, но слово или выражение, переда­ющие его впечатление, должны быть произнесены по-мужс­ки, с чисто мужской интонацией.

Англичане-мужчины и правило демонстрации оживленности и трех чувств

Итак, мы установили, что мужчины и женщины в процессе обмена сплетнями ведут себя по-разному. Вероятно, эти от­личия и породили миф о том, что «сплетни — женское заня­тие». В результате в представлении большинства людей сплетни ассоциируются с восторженными интонациями, быстрой, оживленной речью и частым использованием вос­клицаний типа «Представляешь? Знаешь, да?» и «Не может быть! В самом деле?», но мужские разговоры, по крайней ме­ре в Англии, очень редко на слух воспринимаются как сплет­ни, даже если по содержанию именно таковыми и являются. Мужчины обмениваются сплетнями так, будто говорят о «важных вещах» (автомобилях или футболе). Разумеется, именно такое впечатление они и стремятся создать.

Некоторые из этих правил и отличий по пoлoвoму призна­ку хаpaктерны не только для англичан. Например, деталь­ность — универсальная женская черта, ведь общепризнано, что женщины от природы более говорливы, чем мужчины. Я не удивлюсь, если подобные исследования, проведенные в Америке и, возможно, в Австралии, выявят, что и там женщи­ны обмениваются сплетнями очень эмоционально, хотя не следует забывать, что эти страны до некоторой степени нахо­дятся под влиянием английской культуры. Зато данные иссле­дований (не столь широкомасштабных), которые я проводила в континентальных культурах, показывают, что мужчины в этих обществах менее сдержанны и при обсуждении светских новостей демонстрируют большую оживленность. «Non! Cest pas vrai? Ah, mon Dieu!» («He может быть! В самом деле? Боже мой!») — типичная реакция француза на скандальную но­вость. Аналогичные восклицания я слышала от мужчин в Ита­лии, Испании, Бельгии, Польше, Ливане и России.

Дело вовсе не в том, что мужчины к этих странах меньше заботятся о своем мужском имидже. Страх показаться жено­подобным — универсальная черта мужчин. Просто в Англии (и в наших «бывших колониях») оживленный тон и экспрес­сивные реплики — прерогатива женщин.

Я не хочу сказать, что английский речевой этикет запре­щает мужчинам выражать эмоции. Англичанам-мужчинам дозволено проявлять свои чувства, во всяком случае некото­рые, а точнее, три: удивление, при условии, что оно выража­ется бранными восклицаниями; гнев (обычно выражается так же) и восторг/торжество (тоже выражается громкими возгласами и сквернословием). Таким образом, порой очень трудно определить, какое из трех дозволенных чувств англи­чанин пытается выразить.

РАЗГОВОР ДЛЯ ПОДДЕРЖАНИЯ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ

Разговор для поддержания взаимоотношений — еще одна форма светской беседы — также хаpaктеризуется отличия­ми по пoлoвoму признаку: мужские разговоры такого типа по содержанию и интонационно заметно отличаются от аналогичных женских бесед, хотя некоторые из правил, ле­жащих в основе тех и других разговоров, отражают одни и те же базовые ценности, которые можно квалифицировать как «определяющие особенности» английской самобытности.

Женские взаимоотношения: правила взаимных комплиментов

Англичанки зачастую начинают разговор для поддержания взаимоотношений с обмена комплиментами. По существу, этот ритуал можно наблюдать почти всегда, когда собирают­ся вместе две или более женщин. Я подслушивала разговоры женщин, расточавших друг другу комплименты в пабах, рес­торанах, кофейнях и ночных клубах, на ипподромах и ста­дионах, в театрах, на концертах, на собраниях «Женского института» и съездах байкеров, в торговых центрах и на ули­цах, в автобусах и поездах, на школьных спортивных пло­щадках, в университетских кафетериях и офисных столовых. Как выяснилось, в присутствии мужчин женщины исполняют усеченный вариант ритуала обмена комплиментами, хотя часто, чтобы довести его до конца, они удаляются в дамскую уборную (да, я ходила с ними). В чисто женских компаниях полная версия ритуала исполняется прилюдно.

Наблюдая разные варианты этого ритуала и зачастую принимая в них участие, я заметила, что обмен комплимен­тами происходит не беспорядочно, а по определенной схе­ме, в соответствии с тем, что я называю «правилом взаимных комплиментов». Эта схема следующая: разговор начинается либо с прямого комплимента типа «О, у тебя новая стрижка! Тебе идет!», либо с комплимента, сопровождающегося само­критичной репликой: «У тебя роскошные волосы, не то что у меня. Мои волосы — тусклые, мышиного цвета». Согласно правилу взаимных комплиментов, ответ на каждый из вари­антов должен содержать отрицание с оттенком самоуничи­жения и «контркомплимент». Например: «Ну что ты! Волосы у меня ужасные. Так вьются, сил нет. Я тоже хотела бы под­стричься, как ты, но у меня не та форма лица. А у тебя такие красивые скулы». На это следует возражение с еще одним са­мокритичным замечанием и очередной комплимент, прово­цирующий очередное самоуничижительное опровержение и новый комплимент, и так далее, С помощью забавных ост­роумных самокритичных реплик можно повысить свой ав­торитет в обществе, и некоторые англичанки стараются до­вести до совершенства свое мастерство шутливого самоуни­чижения. Создается впечатление, что они соревнуются друг с другом в искусстве «прибедняться».

Разговор может перескакивать с темы на тему — волосы, обувь, бедра, профессиональные успехи, натренирован­ность, навыки общения, победы на любовном фронте, дети, таланты, достоинства, — но схема не меняется: ни один ком­плимент никогда не принимается, ни одна самоуничижи­тельная реплика не остается неопротестованной. Если пох­вала абсолютно справедлива и на нее нельзя ответить при­вычным возражением в категоричной или шутливой форме, тогда от комплимента поспешно отмахиваются, смущенно буркнув: «Спасибо, э...» — затем часто что-то сдержанно го­ворят в подтверждение своих заслуг, непременно делают встречный комплимент и пытаются перевести разговор на другую тему.

Когда я спрашивала англичанок, почему они не могут просто принять тот или иной комплимент, те обычно гово­рили про его несправедливость и зачастую пытались сделать мне ответный комплимент. В результате единственное, чего я добилась, это утвердилась во мнении, что данное правило глубоко укоренилось в сознании англичанок Тогда я попы­талась сформулировать вопрос в более общей форме. Объ­яснила про схемы, согласно которым, как я заметила, они выстраивают свой разговор, и спросила, как бы они отнес­лись к женщине, которая просто приняла бы комплимент, никак его не прокомментировав и не ответив тем же. Все в один голос заявили, что это проявление невоспитанности, недружелюбия и заносчивости — «все равно что хвастовс­тво». О такой женщине скажут, что «она слишком много о се­бе возомнила». А одна женщина даже заявила (клянусь, это истинная правда и никто ее к тому не подталкивал): «Видите ли, это не по-английски!»

Мужские взаимоотношения: игра «у меня лучше, чем у тебя»

Ритуал обмена комплиментами — чисто английская особен­ность, причем он хаpaктерен исключитетьно для женщин. Даже трудно представить, чтобы мужчины вели подобный диалог: «Вот бы мне играть в бильярд так, как ты. Но у меня ни черта не выходит». — «Ну что ты, я плохо играю, в самом деле. Просто удачный получился удар. А вот тебе нет равных в метании дротиков в мишень!» Если такой диалог вас не удивляет, вообразите другой: «Ты так классно водишь маши­ну. А у меня постоянно глохнет мотор, я путаю рычаги!» — «Я!? Да что ты! Я ужасный водитель, честно. Да и машина у те­бя лучше, чем моя, — более скоростная и более мощная». Странно, не правда ли?

Англичане-мужчины поддерживают взаимодействие дру­гими способами, которые на первый взгляд, судя по их осно­вополагающим принципам, диаметрально противоположны ритуалу обмена комплиментами. Если англичанки захвалива­ют друг друга, то мужчины-англичане, напротив, стараются принизить один другого. Их соревновательный ритуал я на­зываю игрой «у меня лучше, чем у тебя».

В данном контексте «у меня» подразумевает все что угод­но. Это может быть и марка машины, и футбольная комaнда, и политическая партия, и место отдыха, и сорт пива, и фило­софская теория — тема не имеет значения. Мужчины-англи­чане почти любой разговор, на любую тему, способны пре­вратить в игру «у меня лучше, чем у тебя». Однажды я целых сорок восемь минут (да, я засекла время) слушала спор, в ко­тором одна сторона отстаивала преимущества бритвенного станка, вторая — электрической бритвы. И более «интеллек­туальные» темы обсуждаются в том же ключе. Недавно на страницах литературного приложения к газете «Таймс» ве­лась продолжительная дискуссия в письмах о Фуко — абсо­лютно по той же схеме, что и спор о бритье, с использовани­ем таких же, как и в том диалоге, доводов, рассчитанных на чувства и предубеждения, а не на разум.

Правила игры «у меня лучше, чем у тебя у тебя» следую­щие. Вы хвалите что-то свое «у меня» (электробритву, «Ман­честер Юнайтед», Фуко, немецкие машины — что угодно) или бросаете вызов вашему собеседнику, прямо или косвен­но утверждающему, что его «у меня» лучше. Ваше заявление всегда будет подвергнуто сомнению или оспорено, даже ес­ли ваш собеседник (или собеседники-мужчины) в душе со­гласен с вами или не мог бы выдвинуть разумного возра­жения. Даже трудно вообразить мужской разговор для поддержания взаимоотношений, в ходе которого на репли­ку типа «Не пойму, зачем покупать этот японский драндулет, когда можно было бы приобрести BMW» прозвучал бы такой ответ: «Да, я совершенно с вами согласен». Это было бы не­мыслимое, беспрецедентное нарушение мужского этикета.

В таких спорах мужчины иногда переходят на крик, бра­нятся, обзывают друг друга, и тем не менее в основе игры «у меня лучше, чем у тебя» лежат благодушие, дружелюбный настрой и скрытый юмор — понимание, что несходство мне­ний не стоит воспринимать слишком серьезно. Скверносло­вие, насмешки и оскорбления дозволительны, даже ожидае­мы, но хлопанье дверью в порыве гнева или любое другое проявление настоящих чувств категорически запрещено.

Суть игры — утереть сопернику нос, демонстрируя притвор­ный гнев, притворную ярость. Сколь бы вы ни болели душой за изделие, комaнду, теорию или метод бритья, достоинства которых отстаиваете, свои чувства вы показывать не должны. Серьезность недопустима, горячность в споре не достойна мужчины; и то, и другое не типично для англичан и вызывает насмешку. И хотя название, которое я дала игре, предполага­ет хвастовство, хвастаться также запрещено. Можно превоз­носить до небес свою машину или бритву, политическую те­орию или школу литературоведения, сторонником которых вы являетесь, и в мельчайших подробностях объяснять, по­чему вы их цените, но при этом не следует кичиться ни хоро­шим вкусом, ни образованностью. Любой намек на превос­ходство и высокомерие заслуживает порицания, если только вы не выказываете эти качества «с иронией», утрированно, ясно давая понять, что на самом деле вы шутите.

Также общеизвестно, что победителей в этой игре не бы­вает. Ни один из собеседников не уступает и не признает точку зрения своего оппонента. Мужчинам просто наскучи­вает спор, или они устают пререкаться и меняют тему разго­вора, зачастую с сожалением пожимая плечами, словно удив­ляются глупости своих оппонентов.

Игра «у меня лучше, чем у тебя» — исключительно мужс­кое развлечение. Присутствие женщин может испортить им удовольствие. Женщины неверно истолковывают суть игры и пытаются привнести в разговор элемент здравомыслия. В конце концов им надоедает слушать пререкания, и они со­вершают нечто невообразимое — например, спрашивают спорщиков, почему те не могут просто согласиться или не согласиться. Разумеется, мужчины подобные возгласы ос­тавляют без внимания. Раздраженным женщинам обычно трудно понять, что спорщики не могут и не хотят прийти к разумному согласию. Подобные споры сравнимы со сканди­рованием речевок футбольными болельщиками сопернича­ющих комaнд, когда одни вовсе не ждут, что другие согласят­ся с ними. (Кстати, я не хочу сказать, что женские разговоры для поддержания взаимоотношений — образец «любезнос­ти и деликатности». В них не столь явно, как в мужских спо­рах, прослеживается дух соперничества, однако у меня есть записи диалогов женщин — главным образом молодых, но из всех социальных классов, — которые состоят исключи­тельно из обмена колкостями, причем все участницы при обращении друг к другу употрeбляют такие оскорбления — хоть и с явной симпатией, — как «стepва» и «cyчка».)

Два типа разговоров для поддержания взаимоотноше­ний — обмен комплиментами и игра «у меня лучше, чем у тебя» — на первый взгляд кажутся совершенно разными и, наверное, в самом деле отражают общие традиционные раз­личия между мужчинами и женщинами. Соперничество/вза­имодействие в общении — тема многих исследований в со­циолингвистике, проводившихся в последнее время, но и без революционных теорий о «гендерлектах»* ясно, что мужчи­ны в разговоре склонны доказывать друг другу свое превос­ходство, а женщины стремятся установить «равенство» и найти взаимопонимание.

----------------------

*Теории о наличии мужского и женского языков (гендерлектов).

Тем не менее скрытые правила и система ценностей, ле­жащие в основе этих двух разговорных ритуалов, имеют очень важные сходные черты, помогающие лучше понять особенности английской культуры. Например, в обоих слу­чаях не приветствуется хвастовство и поощряется юмор; в обоих случаях при общении требуется до определенной сте­пени быть лицемером — или, по крайней мере, скрывать свои истинные чувства или мнение (при обмене комплимен­тами принято имитировать восторг, в игре «у меня лучше, чем у тебя» — поддельную беспечность) ; в обоих случаях этикет торжествует над истиной и здравым смыслом.

И НАКОНЕЦ... ПРАВИЛО ДОЛГОГО ПРОЩАНИЯ

Мы начали главу о светской беседе с раздела о формах при­ветствия, поэтому резонно было бы ее завершить разделом о формах прощания. Мне очень бы хотелось закончить дан­ный раздел на оптимистичной ноте и сказать, что при рас­ставании англичане ведут себя гораздо лучше, чем в первые минуты встречи, но на самом деле при прощании мы также конфузимся, смущаемся и теряемся, как и при встрече. Никто не имеет четкого представления о том, что ему делать и гово­рить, и в результате мы так же, как и при приветствии, протя­гиваем руки для рукопожатия и тут же их отдергиваем, не­ловко соприкасаемся щеками и умолкаем на полуслове. Единственное, что отличает процесс расставания от процес­са знакомства/приветствия, — это продолжительность про­цедуры. Если в первые минуты встречи мы проявляем тороп­ливость, стремясь как можно скорее побороть неловкость, то наши прощания, словно мы вознамерились наверстать упу­щенное, зачастую утомительно продолжительны.

Очень часто начало процедуры расставания проходит в неприличной спешке (хотя эта суета — всего лишь види­мость), поскольку никто не хочет уходить последним из стpaxa «злоупотребить гостеприимством», что считается се­рьезным нарушением правил неприкосновенности частной жизни. Так, едва кто-то — пара или семья — собирается ухо­дить, ссылаясь на пробки на дорогах, приходящую няню, ко­торую следует отпустить, или поздний час, все остальные тут же смотрят на часы, с удивленными восклицаниями вскиды­вают брови и, хватаясь за пальто и сумки, начинают «предва­рительно» прощаться. [Фраза «Pleased to meet you» («Рад(а) познакомиться») в качестве приветствия многих не устраи­вает, но, прощаясь с людьми, которым вас недавно предста­вили — даже если вы обменялись всего лишь парой слов при знакомстве, — уместно сказать: «It was nice to meet you» («Бы­ло приятно познакомиться»).] Отправляясь в гости к англи­чанам, будьте готовы к тому, что вам не удастся уйти сразу же, как только вы возвестили о своем намерении удалиться: це­ремония прощания продлится не меньше десяти минут, а то и все пятнадцать или двадцать.

У Дадли Мура* есть музыкальная зарисовка — пародия на произведения наиболее ярких самовлюбленных композито­ров-романтиков, — которую он исполняет на фортепиано как нескончаемый финал: да-да-ДУМ переходит в трель, ве­дущую к еще одной торжественной концовке (дидли-дидли-дум-ДУМ-ДА-ДУМ), за которой следуют новые «финальные» аккорды (ДА-ДА-ДУМ), потом еще и еще и так далее.

----------------------

*Мур, Дадли (р. 1935) — английский актер, комик, музыкант.

Эта пьеса всегда напоминает мне группу типичных англичан, пытаю­щих расстаться друг с другом. Только вы подумали, что все прощальные слова наконец-то сказаны, как кто-то непре­менно возобновляет церемонию, снова произнося: «Что ж, до встречи, значит...» — что провоцирует новую серию про­щальных фраз: «Да, непременно... Э-э... До свидания...», «Пока», «Еще раз спасибо», «Все было здорово», «Да что ты, пустяки. До свидания», «Ну, тогда прощайте...», «Да, пора... А то пока до­беремся...», «Ну все, идите, а то замерзнете»,«Да нет, ничего...», «Что ж, до свидания...». Потом кто-нибудь скажет: «В следую­щий раз мы вас ждем у себя...» или «Ладно, тогда завтра я свя­жусь с тобой по электронке...» — и вновь пошло-поехало.

Гостям не терпится уехать, хозяева топчутся на пороге, только и мечтая о том, чтобы закрыть дверь, но ни те, ни дру­гие даже намекнуть не смеют о своих желаниях (это было бы крайне невежливо) и из кожи вон лезут, всячески стараясь показать, насколько им жаль расставаться. Даже когда все уже десять раз попрощались, гости, рассевшись по машинам, опускают боковые стекла и обмениваются с хозяевами еще несколькими прощальными фразами. Когда автомобили трогаются с места, отъезжающие и провожающие жестами изображают телефон, обещая поддерживать связь. Потом все долго машут друг другу, пока машины не скроются из виду. По завершении церемонии затянувшегося прощания мы все вздыхаем с облегчением.

Очень часто потом мы тут же начинаем ворчать по пово­ду людей, с которыми мгновение назад никак не хотели рас­ставаться. «Боже, я думала, они никогда не уедут!», «Джонсы очень милые люди, но она все-таки немного зануда...» Даже если мы получили огромное удовольствие от встречи, после долгой церемонии прощания наши одобрительные коммен­тарии перемежаются причитаниями: ох, как поздно уже, да как мы устали, да как хочется выпить чашку чая/чего-нибудь крепкого — и как здорово вновь остаться одним в своем до­ме (или отправиться к себе домой спать).

И все же, если по какой-то причине прощание вышло ко­ротким, нам становится как-то не по себе. Мы испытываем не­удовлетворенность, а также чувство вины, будто нарушили правило этикета, либо обиду на гостей за то, что они слишком быстро попрощались. Возможно, мы даже толком и не осоз­наем, что было нарушено какое-то правило, но нас гложет смутное чувство незавершенности: мы понимаем, что ритуал прощания не был совершен «должным образом». Чтобы убе­речь своих детей от подобных недоразумений, англичане начинают приучать их к этикету долгого прощания с самого раннего возраста: «Ну же, попрощайся с бабушкой»; «А что мы должны сказать? Мы должны сказать: спасибо, бабушка!»; «И с тетей Джейн попрощайся»; «Нет, скажи до свидания КАК ПОЛАГАЕТСЯ!»; «И с Пушком попрощайся»; «Все, мы поехали, скажи до свидания еще раз»; «Ну же, помаши на проща­ние!»¹⁷.

------------------------

¹⁷ Пожалуй, нет ничего удивительного, что некоторые дети, и особенно подростки, восстают против этого ритуала, отказываясь принимать в нем участие, и зачастую впадают в другую крайность: кричат «пока» и хлопают дверью — специально чтобы позлить взрослых. Очевидно, трудно найти золотую середину.

Англичане этот ритуал часто называют не saying goodbye («прощание»), a saying our goodbyes («прощания»). Напри­мер: «I can\"t come to the station, so we\"ll say our goodbyes here» («Я не могу приехать на вокзал, поэтому попрощаемся здесь» [буквально: «Скажем наши «до свидания» здесь»]). По этому поводу я беседовала с одним американцем, и тот ска­зал: «Знаешь, первый раз услышав это выражение, я как-то даже не обратил внимания на множественное число. А мо­жет, подумал — это потому, что каждый из расстающихся говорит «до свидания». Теперь я знаю, что оно означает МНОГО «до свиданий»».

ПРАВИЛА АНГЛИЙСКОГО ЮМОРА, ИЛИ ЮМОР - ВСЕМУ ГОЛОВА

Этот заголовок (Humour rules) можно интерпретировать в прямом смысле, как «правила английского юмора», и как лозунг «Юмор — всему голова». Последнее толкование более точно, поскольку любой разговор англичан всегда окрашен юмором. Непременность его присутствия в разговоре — са­мое важное и примечательное правило относительно анг­лийского юмора. Юмор правит. Юмор управляет. Юмор вез­десущ и всесилен. Я даже не собиралась посвящать юмору отдельную главу, потому что знала: юмор, как и классовость, пропитывает все сферы жизни и культуры англичан и будет постоянно, в разных контекстах возникать — что вполне ес­тественно — на страницах данной книги. Так оно и получи­лось. Только вся беда в том, что английский юмор — слиш­ком распространенное явление в нашем обществе, и, чтобы передать его роль и значение, мне пришлось бы упоминать о нем в каждом абзаце, что для читателя, наверно, было бы уто­мительно. Поэтому я в конце концов решила написать о юморе отдельную главу.

Английское чувство юмора — притча во языцех, кто толь­ко об этом не разглагольствует, включая и многочисленных патриотов, стремящихся доказать, что наше чувство юмо­ра — это нечто уникальное, небывалое и неизвестное у дру­гих народов. Многие англичане, похоже, уверены, что нам даровано исключительное право если и не на сам юмор, то по крайней мере на некоторые его «типы», самые «престиж­ные» — остроумие и, главное, иронию. Возможно, английс­кий юмор и впрямь особенный, но я в ходе исследований пришла к выводу, что его главная «хаpaктерная черта» — ценность, которую мы ему придаем, центральное место, ко­торое занимает юмор в английской культуре и системе со­циальных отношений.

В других культурах юмору отводится «время и место»; это особый, отдельный вид разговора. А в диалогах англичан, о чем бы мы ни беседовали, всегда чувствуется скрытый юмор. Даже приветствуя кого-то или обсуждая погоду, мы ухитря­емся превратить свои слова в своеобразную шутку. Почти никогда разговоры англичан не обходятся без подтрунива­ния, поддразнивания, иронии, уничижительных замечаний, шутливого самобичевания, насмешек или просто глупых вы­сказываний. Мы генетически запрограммированы на юмор, настроены на него «по умолчанию», если хотите, и не можем произвольно включить или отключить эту опцию. Для анг­личан правила юмора равносильны законам природы: мы подчиняемся им автоматически, неосознанно, как закону всемирного тяготения.

КАК ВАЖНО НЕ БЫТЬ СЕРЬЕЗНЫМ

В Англии в основе всех форм светского общения лежит скры­тое правило, согласно которому запрещено проявлять «излиш­нюю серьезность». Пусть мы не обладаем исключительным правом на юмор, и даже на иронию, но англичане, как никакой другой народ, остро чувствуют разницу между «серьезным» и «выспренним», между «искренностью» и «пылкостью».

Эти различия существенны для понимания английской самобытности. Я не могу на словах провести четкую грань между этими понятиями, но, если вы не способны уловить эти ключевые нюансы, вам никогда не удастся понять англи­чан. Даже если вы в совершенстве владеете английским язы­ком, вы все равно никогда не будете чувствовать себя уверен­но в разговоре с англичанами. Пусть ваш английский безуп­речен, но ваша поведенческая «грамматика» будет полна вопиющих ошибок.

Как только вы научитесь чувствовать эти различия, пра­вило «Как важно не быть серьезным» больше не будет для вас загадкой. Серьезность приемлема, выспренность недопусти­ма. Искренность дозволена, пылкость строго запрещена. На­пыщенность, важничанье — вне закона. Серьезные вопросы можно обсуждать серьезно, но никто не должен восприни­мать слишком серьезно самого себя. Способность посмеяться над собой, пусть это даже проявляется в форме высокоме­рия, — одна из самых привлекательных особенностей анг­личан. (Во всяком случае, я надеюсь, что права в своем суждении: если я переоценила нашу способность смеяться над самими собой, моя книга будет крайне непопулярна.)

Например, напускная, бьющая через край пылкость и помпезная выспренность, свойственные почти всем амери­канским политикам, не найдут понимания у англичан. Мы наблюдаем их выступления в программах теленовостей с от­страненной снисходительностью, изумляясь легковерности ликующих толп, покупающихся на подобную высокопарную чушь. Иногда речи американских политиков пробуждают в нас не презрительную насмешливость, а неловкость: нам трудно понять, как они решаются произносить постыдные бaнaльности таким смехотворно пафосным тоном. Разуме­ется, мы предполагаем, что политикам положено говорить бaнaльности — наши в этом отношении от американских не отличаются, — но нас поражает и заставляет морщиться их убежденный тон. То же самое можно сказать и про излишне сентиментальные, слезливые речи американских актеров на церемониях вручения премии «Оскар» и других кинопремий, на которые английские телезрители все как один реагируют одинаково: «Меня сейчас стошнит». Редко увидишь, чтобы кто-то из получивших «Оскар» англичан позволил себе рас­чувствоваться на публике; их речи обычно коротки, полны достоинства или самоуничижительного юмора, и все равно при этом они всегда испытывают неловкость и смущаются. Любой английский актер, посмевший нарушить эти неписа­ные правила, будет подвергнут осмеянию и назван «душкой».

Разумеется, не только американцы становятся объектом наших циничных нападок, хотя янки больше, чем другие, да­ют поводов для критики. С таким же неприятием и презре­нием мы воспринимаем сентиментальный патриотизм вож­дей и напыщенную серьезность писателей, художников, ар­тистов, музыкантов, ученых мужей и других общественных деятелей всех национальностей, ведь англичане за двадцать шагов чуют малейший намек на важничанье, они способны уловить его даже на зернистом изображении телеэкрана или в иностранной речи, которую совсем не понимают.

Ой, да будет тебе! (Oh, Come Off it!)

Существующий в Англии негласный запрет на излишнюю серьезность и особенно на важничанье означает, что нашим политикам и прочим общественным деятелям приходится ох как нелегко. Наблюдательная английская публика не про­щает нарушения этих правил на своей родной земле, и стоит оратору допустить малейшую оплошность, чуть-чуть пере­усердствовать, переступив невидимую грань, отделяющую искренность от пылкости, это будет мгновенно замечено, раскритиковано, и в его адрес полетят презрительные крики: «Ой, да будет тебе!»

В повседневном общении мы так же строги друг к другу, как и к нашим знаменитостям. В принципе, если бы сказали, что каждая страна или культура должна иметь свой девиз, для Англии я предложила бы выбрать фразу «Ой, да будет тебе!» («Oh, come off it!»). Джереми Паксман ратует за девиз «Я знаю свои права» («I know my rights») — на самом деле он не опе­рирует понятием «девиз», но на саму эту фразу ссылается постоянно, он даже включил ее (единственную из подобных фраз) в свой личный список определяющих особенностей английской самобытности. Я принимаю его точку зрения: во фразе «Я знаю свои права» нашли полное отражение прису­щие англичанам непримиримый индивидуализм и сильно развитое чувство справедливости — исключительно англий­ское сочетание качеств. Однако, на мой взгляд, пассивный цинизм, заключенный во фразе «Ой, да будет тебе!», более точно хаpaктеризует психологию англичан, чем воинствую­щий активизм фразы «Я знаю свои права». Возможно, поэто­му, как кто-то однажды заметил, у англичан не бывает рево­люций, их заменяет сатира.

Разумеется, были отдельные храбрецы, боровшиеся за права и свободы, которыми мы теперь обладаем, но боль­шинство простых англичан ныне принимают это как долж­ное, предпочитая со стороны иронизировать и насмехаться над любой деятельностью в защиту и поддержку этих завое­ваний. Многие даже не берут на себя труд принять участие в выборах в органы власти, а ученые мужи и лица, проводящие опросы общественного мнения, тем временем никак не могут договориться, цинизм или апатия — более вероятно, что и то, и другое — являются причиной столь постыдно низкой явки избирателей. Большинство же из тех, кто голосует, к са­мим выборам относятся так же скептически, действуя по принципу: выбирай «лучшее из худшего» или «меньшее из двух зол». Среди них вы не увидите людей с горящими глаза­ми, убежденных, что партия, которой они отдали предпочте­ние, изменит мир к лучшему. Это мое суждение наверняка будет встречено привычным «Ой, да будет тебе!».

Молодежь и те, кто восприимчив к лингвистическим изыскам, возможно, вместо фразы «Ой, да будет тебе!» иро­нично заметят: «Ну да, конечно!» («Yeah, right!») — но смысл от этого не изменится. Равно как нет смысловых различий между последней сленговой новинкой up themselves и более традиционным full of themselves (оба выражения можно пе­ревести на русский язык как «распирает от собственной важ­ности». — Примеч. пер.), применяемых в отношении людей, нарушающих правило «Как важно не быть серьезным». Воз­можно, к тому времени, когда вы прочтете это, данные выра­жения уже вытеснят другие, но скрытые правила и ценности глубоко укоренились в сознании англичан и останутся неиз­менными.

ПРАВИЛА АНГЛИЙСКОЙ ИРОНИИ

Англичанам несвойственно хвастаться своим патриотизмом. По сути, и проявление патриотизма, и хвастовство считают­ся заслуживающими порицания качествами, поэтому соче­тание этих двух пороков вдвойне постыдно. Но из данного правила есть одно исключение: мы испытываем патриоти­ческую гордость за наше чувство юмора, и особенно за вир­туозное умение иронизировать. Бытует мнение, что у англи­чан, в сравнении с другими народами, более тонкое, более развитое чувство юмора и что другие народы мыслят проза­ически и не способны ни понять, ни оценить иронию. Такое суждение высказывали почти все англичане, которых я ин­тервьюировала, и многие иностранцы, как ни странно, с ни­ми покорно соглашались.

И хотя мы убедили себя и многих других в превосходстве нашего чувства юмора, лично я, как я уже отмечала, в том сов­сем не убеждена. Юмор — явление всеобщее, а ирония — универсальный важнейший элемент юмора, поэтому ни од­на культура не может монополизировать право на нее. Дан­ные моих исследований предполагают, что в случае с иронией это опять-таки вопрос степени — вопрос количес­тва, а не качества. Именно вездесущность иронии и то значе­ние, которое мы ей придаем, делают английский юмор уни­кальным. Ирония — не пикантная приправа, а основной ин­гредиент в английском юморе. Ирония — всему голова. По словам одного проницательного наблюдателя¹⁸, англичане «рождаются в иронии. Мы выплываем в ней из чрева матери. Это — амниотическая жидкость... Мы шутим не шутя. Волну­емся не волнуясь. Серьезны не всерьез».

-----------------------

¹⁸Это драматург Алан Беннетт, вернее, персонаж одной из его пьес («Старая страна»).

Следует сказать, что многих иностранцев, с которыми я беседовала, эта особенность англичан приводит в замеша­тельство, а не забавляет. «С англичанами вся беда в том, — пожаловался мне один американский бизнесмен, — что не­возможно уловить, когда они шутят, никогда не знаешь, все­рьез они говорят или нет». Его коллега из Голландии, хмурясь, поразмыслила с минуту и затем нерешительно заключила: «По-моему, они в основном шутят, да?»

В общем-то, она была права. И мне вдруг стало жаль их обоих. Из разговоров с иностранцами я выяснила, что при­страстие англичан к иронизированию создает больше про­блем для тех, кто приезжает в Англию по делам, чем для ту­ристов и других любителей развлечений. Д. Б. Пристли* отмечал: «Климат, в котором живем мы, англичане, благо­приятствует юмору. Зачастую сплошной туман, и очень ред­ко бывает по-настоящему ясно».

--------------------------

* Пристли, Джон Бойнтон (1894—1984) — английский писатель, драматург и критик.

«Любовь к иронии» он поме­щает на верхнюю строчку своего списка составляющих анг­лийского юмора. Наша благоприятствующая юмору окружающая среда очень хорошо подходит тем, кто приезжает к нам на отдых, но, когда вы обсуждаете условия сделки на сотни тысяч долларов, как мои злополучные собеседники, которых я цитировала выше, этот неясный, пропитанный иронией культурный климат становится помехой¹⁹.

------------------------

¹⁹ Более подробно роль иронии в сфере деловых отношений я рассмотрю в главе, посвященной трудовой деятельности.

Те, кто пытается акклиматизироваться в этой атмосфере, должны помнить, что ирония — ее неотъемлемый атрибут: как и юмор в целом, ирония — постоянный, заданный, стан­дартный элемент повседневного общения. Пусть англичане не всегда шутят, но они всегда готовы к восприятию юмора. Мы не всегда говорим не то, что имеем в виду, но мы всегда готовы отреагировать на иронию. Задавая кому-то прямой вопрос: «Как дети?», —мы в равной степени готовы и к пря­мому ответу («Хорошо, спасибо»), и к ироничному («О, они просто чудо — очаровательны, услужливы, аккуратны, при­лежны...»). На что обычно слышим: «Ну-ну. Веселый, значит, выдался денек, да?»

Правило преуменьшения

Я включила этот раздел в главу об иронии, потому что пре­уменьшение — это форма иронии, а не отдельный, самосто­ятельный вид юмора. Это также очень английский тип иро­нии: правило преуменьшения — близкий родственник пра­вил «Как важно не быть серьезным», «Ой, да будет тебе!» и различных правил сдержанности и умеренности, регулиру­ющих наши повседневные социальные взаимоотношения. Разумеется, преуменьшение ни в коей мере не является ис­ключительно английской формой юмора: опять мы говорим здесь скорее о количестве, чем о качестве. Джордж Майкс от­мечает, что преуменьшение — «не просто отличительная черта английского чувства юмора; это образ жизни». Англи­чане по праву славятся своим умением использовать пре­уменьшение. И дело вовсе не в том, что мы изобрели этот способ иронии или владеем им лучше других, просто мы применяем его очень часто. (Ну, возможно, мы и впрямь де­лаем это чуть лучше других — но именно потому, что у нас больше пpaктики.)

В общем-то, наша склонность к преуменьшению вполне объяснима. Причина тому — строгий запрет на выказыва­ние чрезмерной серьезности, сентиментальности, хвастовс­тва и своих переживаний. Опасаясь показаться чересчур пафосными, эмоциональными или пылкими, мы впадаем в дру­гую крайность — демонстрируем сухость и безразличие. Согласно правилу преуменьшения, изнурительную хрони­ческую болезнь мы называем «досадной неприятностью»; о пережитом страшном происшествии говорим: «Ну, это не совсем то, что я бы для себя выбрал»; при виде захваты­вающей дух красоты констатируем: «Довольно мило»; о ве­ликолепном представлении или выдающемся достижении отзываемся: «Неплохо». Акт гнусной жестокости в нашей интерпретации — «не очень дружественный поступок», непростительно глупое суждение — «не очень умная оцен­ка». Мы говорим: в Антарктиде «довольно холодно», в Сахаре «несколько жарковато на мой вкус»; выдающийся человек или потрясающее событие, которые в других культурах были бы оценены в превосходных степенях, у нас получат лишь один эпитет — nice («славный/чудный/милый» и т. п.) или, если мы хотим выразить одобрение в более красноречивой форме, — very nice («очень славный» и т. п.).

Незачем говорить, что склонность англичан к преумень­шению — еще одна черта, которая многих иностранцев оза­дачивает и приводит в ярость (или, как мы, англичане, гово­рим, «несколько смущает»), «Ни черта не понимаю! — возму­щался один из иностранцев, которых я опрашивала в ходе исследования. — И это считается смешным? Если смешно, тогда почему они не смеются — или по крайней мере не улыбнутся? Или хоть как-то отреагируют. Как, черт побери, можно узнать, что «неплохо» означает «великолепно» или просто «хорошо»? Как они сами друг друга понимают — тай­ные знаки подают или еще что? Почему не могут прямо ска­зать то, что имеют в виду?»

В этом проблема с английским юмором. В большинстве случаев английский юмор, особенно когда используется преуменьшение, не очень смешной, по крайней мере не настолько смешной, чтобы вызвать громкий смех, и, вне сомнения, понятен не всем народам. Даже сами англичане, которые понимают его, не реагируют на преуменьшение безудержным хохотом. В лучшем случае сказанная к месту изящная преуменьшительная фраза вызовет лишь усмешку. С другой стороны, в этом как раз и вся суть преуменьшения: оно забавно, но только в качестве недомолвки. Это — юмор, но юмор сдержанный, изощренный, тонкий.

Даже иностранцы, способные оценить английский скры­тый юмор и находящие его забавным, испытывают значи­тельные трудности, пытаясь шутить так же, как англичане. Отец рассказывал мне о своих приятелях-итальянцах, боль­ших приверженцах всего английского, которые во всем ста­раются походить на англичан, — они говорят на безупреч­ном английском, одеваются по-английски, даже развили в себе вкус к английской кухне. Но при этом итальянцы сету­ют, что никак не могут освоить правило английского пре­уменьшения, поэтому постоянно обращаются к отцу за сове­тами. Однажды один из них описывал, горячо и пространно, свой визит в местный ресторан, где его накормили отврати­тельной пищей: еда была несъедобная, само заведение омер­зительно грязное, официанты — сущие грубияны и т. д. и т. п. «В общем, не стоит туда ходить, да?» — прокомментировал мой отец, когда его приятель закончил свою тираду. «ВОТ ВИДИШЬ? — вскричал тот. — Вот оно! Как ты это делаешь? Как у тебя так получается? Откуда ты знаешь, что нужно так сказать?» — «Не знаю, — извиняющимся тоном отвечал отец. — Не могу объяснить. Мы просто так говорим. У нас это получается само собой».

В этом еще одна проблема с английским юмором: пре­уменьшение обусловлено правилом, но это правило в четвер­том подразумеваемом значении понятия «нормальное или обычное положение вещей» — мы подчиняемся ему неосоз­нанно, оно впечатано в наше сознание. Нас не учат использовать способ преуменьшения, мы усваиваем его постепенно. Фразы-преуменьшения слетают с наших уст «естественным образом», потому что правило преуменьшения — это элемент английской культуры, составляющая психологии англичан.

Правило преуменьшения трудно для понимания иност­ранцев еще и потому, что оно, по сути, является насмешкой над нашими неписаными правилами английского юмора.

Хаpaктеризуя свои тяжелые, болезненные переживания как «неприятность», мы признаем правила иронии и табу на из­лишнюю серьезность, но в то же время мы насмехаемся над тем, что сами, как это ни абсурдно, покорно соблюдаем эти законы. Мы демонстрируем сдержанность, но в столь преуве­личенной манере, что тоже (тихо) посмеиваемся над своим поведением. Мы пародируем сами себя. Каждое преуменьше­ние — это личная насмешка над правилами английской са­мобытности.

Правило самоуничижения

Как и склонность англичан к преуменьшению, наше при­страстие к самоуничижению можно рассматривать как фор­му иронии. Обычно, это вовсе не проявление подлинной скромности; мы просто говорим противоположное тому, что имеем в виду, или — по крайней мере — противополож­ное тому, что, по нашему замыслу, люди должны понять.

О скромности англичан еще не раз будет говориться в данной книге, поэтому мне следует прямо сейчас объяснить, что я подразумеваю под этим понятием. Говоря о «правилах скромности», я совершенно не имею в виду, что англичане от природы более скромны и благопристойны, чем другие на­роды, — я веду речь о строгих правилах, предписывающих англичанам демонстрировать скромность. В числе этих правил есть как «запретительные», порицающие хвастовство и важничанье в любой форме, так и «разрешительные», по­ощряющие самоуничижение и самоиронию. Само обилие этих неписаных правил уже предполагает, что англичанам несвойственна природная или врожденная скромность. В лучшем случае можно сказать, что мы придаем большое значение скромности, что мы стремимся быть скромными. На самом деле мы обычно проявляем ложную скромность — или, выражаясь более снисходительно, ироничную.

И в этом заключен юмор. Но мы опять-таки говорим не о таком смешном, что вызывает громкий хохот: английский юмор самоуничижения, как и юмор, содержащийся во фра­зах-преуменьшениях, это скрытый юмор, зачастую почти неуловимый — и непонятный тем, кто не знаком с английс­кими правилами скромности.

В качестве примера я приведу весьма хаpaктерный слу­чай. Мой жених — нейрохирург. Когда мы познакомились, я поинтересовалась, что побудило его выбрать эту профес­сию. «Ну, хм, — отвечал он, — я изучал философию, полити­ку и экономику в Оксфорде, а потом понял, что мне это не по плечу, и подумал... э-з... что лучше заняться чем-то менее трудным». Я рассмеялась, но потом, как он, должно быть, и ожидал, заметила, что нейрохирургию Еряд ли можно на­звать легким занятием, тем самым предоставив ему новую возможность для самоуничижения. «Ну что ты, моя профес­сия совсем не требует большого ума, как это принято счи­тать; честно говоря, это в какой-то степени работа наугад. Как слесарно-водопроводное дело, правда, прокладка труб под микроскопом. Но, пожалуй, слесарно-водопроводные работы требуют большей точности». Позже выяснилось, как он, вероятно, и предвидел, что Оксфорд отнюдь не был ему «не по плечу»: при поступлении в университет ему была на­значена стипендия, и он окончил его с отличием. «Я был ужасным зубрилой», — объяснил он.

Что ж, разве мой жених вел себя по-настоящему скромно? Нет. Но и его шутливые самоуничижительные ответы тоже нельзя расценивать как умышленное, расчетливое проявле­ние «ложной» скромности. Он просто играл по правилам, иронизируя — потому что так у нас заведено — над своими успехами, хвалиться которыми в открытую ему было нелов­ко. А именно в этом и есть смысл умаления собственного до­стоинства. В самоуничижении моего жениха не было ничего необычного или примечательного: он просто вел себя по-английски. Мы все так поступаем, постоянно; у нас это полу­чается само собой. Даже у тех из нас, у кого менее престиж­ные дипломы и не столь впечатляющие достижения. Мне по­везло — многие просто не знают, кто такие антропологи, а те, кто имеет представление, обычно рассматривают нас как низшую форму научной жизни. Поэтому я меньше рискую показаться хвастливой, когда меня спрашивают о моей рабо­те. И все же, чтобы избежать подозрений в том, что я интел-лектуалка или человек семи пядей во лбу, я на всякий случай быстро поясняю тем, кто не знаком с данным термином, что это «просто красивое словечко, которым называют любопытных», а ученым говорю, что я «всего лишь поп-антропо­лог» и не имею никакого отношения к настоящим, бесстраш­ным «исследователям глиняных лачуг».

В общении между собой англичане друг друга прекрасно понимают. Всем известно, что, умаляя собственное досто­инство, мы подразумеваем противоположное, и это произ­водит должное впечатление: мы высоко ценим человека, ко­торый принижает себя, — и за достигнутые им успехи, и за нежелание распространяться о них. (Даже в моем случае, когда мои ответы о работе едва ли можно расценивать как самоуничижение — что в общем-то, как это ни печально, со­ответствует истине, — люди зачастую ошибочно полагают, что я, вероятно, занимаюсь чем-то менее тривиальным.) Проблемы возникают, когда англичане пытаются следовать этому правилу в разговоре с представителями других куль­тур, которые не понимают наших традиций, не способны оценить иронию и, к несчастью, склонны принимать наши самоуничижительные заявления за чистую монету. Мы по привычке скромничаем, а несведущие иностранцы верят нам на слово и не выражают восхищения нашими «незначи­тельными» достижениями. И никто из нас не может повер­нуться и сказать: «Нет, подождите, вам следует скептически улыбнуться, давая понять, что вы раскусили мой трюк и пре­красно сознаете, что я шучу, умаляя собственные достоинс­тва, и вы не верите ни единому моему слову и высоко оцени­ли мои способности и мою скромность». Иностранцы не знают, что в Англии это установленный ответ на обуслов­ленное нашими традициями самоуничижение. Они не дога­дываются, что мы ведем сложную игру, и не поддаются на про­вокацию. В результате наш блеф оборачивается против нас же самих. И, честно говоря, поделом нам за нашу глупость.

ЮМОР И КОМЕДИЯ

Поскольку эти два понятия часто смешивают и воспринима­ют как единое целое, стоит указать, что здесь я веду речь ис­ключительно о правилах английского юмора, а не о канонах английской комедии. То есть я рассматриваю юмор в повседневной жизни, в повседневном общении, а не в комическом романе, пьесе, фильме, поэзии, скетче, комиксе или на эстра­де. Чтобы осветить тему юмора в искусстве, нужно написать еще одну книгу, причем ее автор должен обладать гораздо более глубокими познаниями в этой сфере, чем я.

Как я уже отмечала, я не эксперт в данной области, но мне кажется очевидным, что английская комедия сформирова­лась и развивается под влиянием повседневного английско­го юмора и некоторых других «правил английской самобыт­ности», сформулированных в других главах, в частности правила смущения (большинство английских комедий, по сути, о смущении). Английская комедия, что ожидаемо, под­чиняется правилам английского юмора и также играет важ­ную социальную роль в их распространении и закреплении в сознании общества. Почти во всех лучших английских ко­медиях мы смеемся сами над собой.

Я не утверждаю, что английская комедия во всех отноше­ниях лучше, чем произведения этого жанра у других наро­дов, но тот факт, что мы не отводим юмору отдельное «время и место», что англичане мыслят категориями юмора, означа­ет, что английским писателям, художникам и артистам коми­ческого жанра приходится очень стараться, чтобы заставить нас смеяться. Они должны создавать нечто превосходящее тот юмор, который присутствует во всех аспектах наших повседневных взаимоотношений. Если у англичан «хорошее чувство юмора», это не значит, что нас легко рассмешить. Напротив: наше тонкое, отточенное чувство юмора и пропи­танная иронией культура являются залогом того, что вызвать у нас смех гораздо труднее, чем у большинсгва других наро­дов. Способствует ли это как-то престижу английской коме­дии? Может, да, может, нет. Но это определенно способствует появлению огромнейшего количества комедийных произве­дений — хороших, плохих и посредственных. Если англича­не не смеются, то вовсе не потому, что у нас мало плодови­тых юмористов.

Я говорю это с искренней симпатией, ведь, если честно, та антропология, которой я занимаюсь, недалеко отстоит от эстрадного разговорного жанра — по крайней мере, от та­ких номеров, в которых содержится много шуток, начинающихся словами: «А вы замечали, что люди всегда?..» Лучшие эстрадные комики вслед за этим непременно высказывают в лаконичной остроумной форме тонкое наблюдение относи­тельно поведения людей и социальных отношений в обще­стве. Социологи вроде меня очень стараются делать то же самое, но между нами и комиками есть разница: последние должны попасть в самую точку. Если их наблюдения звучат «неправдоподобно» или «не задевают чувств», публика не ста­нет смеяться, а если подобное случается часто, они не зара­ботают себе на жизнь. Социологи же могут годами нести полную чушь и при этом исправно платить по закладным. Но лучшие из социологов порой почти не уступают эстрадным комикам в проницательности и остроумии.

ЮМОР И КЛАССЫ

В других главах данной книги я подробно рассматриваю классовые различия в контексте применения и соблюдения определенных правил, но в этой главе, как вы, возможно, за­метили, о классах нет ни слова. Это потому, что «руководя­щий принцип» английского юмора — бесклассовость. Табу на излишнюю серьезность, правила английской иронии, преуменьшения и самоуничижения укоренились во всех слоях общества. Нет такого правила общественного поведе­ния, которое действовало бы повсеместно, но правилам анг­лийского юмора подчиняются (пусть и неосознанно) все ан­гличане без исключения. Любое их нарушение — в какой бы классовой среде это ни происходило — мгновенно замеча­ется, подвергается порицанию и осмеянию.

Однако, несмотря на то что правила английского юмора имеют бесклассовую природу, повседневный английский юмор тесно связан с классовыми проблемами. Впрочем, это неудивительно, ведь мы, англичане, помешаны на классовос­ти и склонны все, что имеет какое-либо отношение к этому понятию, превращать в объект шуток Мы смеемся над при­вычками и недостатками, свойственными представителям того или иного класса, высмеиваем стремления и глупые ошибки выскочек и чесголюбцев и мягко подшучиваем над нашей классовой системой.

КЛАССОВЫЕ НОРМЫ КУЛЬТУРЫ РЕЧИ

Нельзя говорить об английском речевом этикете, не упоминая классы, потому что любой англичанин, стоит ему заговорить, мгновенно обнаруживает свою принадлежность к тому или иному классу. Возможно, это в какой-то степени спра­ведливо и и отношении других народов, но наиболее часто цитируемые комментарии на данную тему принадлежат анг­личанам — от Бена Джонсона, заявлявшего: «Наиболее ярко хаpaктеризует человека язык. Говори, чтоб я понял, кто ты такой», — до Джорджа Бернарда Шоу, высказывания которо­го имели более выраженную классовую направленность: «Ед­ва кто-то из англичан открывает рот, как у другого англича­нина тотчас же просыпается либо ненависть к нему, либо презрение». Нам нравится думать, что в последнее время мы менее подвержены классовым предрассудкам, но наблюде­ние Шоу и поныне не утратило актуальности. Все англичане, признают они это или нет, имеют нечто вроде встроенного компьютера глобальной системы социального позициони­рования, который определяет положение человека на карте классовой иерархии, едва тот начинает говорить.

Существует два фактора, помогающих определить это по­ложение: лексика и произношение — слова, которые мы употрeбляем, и манера их выговаривать. Произношение — более точный индикатор (ведь усвоить лексику другого клас­са относительно легко), поэтому я сначала проанализирую этот фактор.

КЛАССОВЫЕ НОРМЫ КУЛЬТУРНОЙ РЕЧИ

ГЛАСНЫЕ ПРОТИВ СОГЛАСНЫХ

Первый индикатор классовой принадлежности — тип зву­ков, которым вы отдаете предпочтение при произноше­нии, вернее, тип звуков, которые вы не произносите. По мнению представителей верхушки общества, они говорят «правильно» — ясно, внятно и четко, а низший класс — «не­правильно», у простолюдинов «ленивая» манера речи — не­ясная, зачастую невнятная, да и они просто неграмотны. В качестве главного довода верхи называют неумение низов произносить согласные, в частности смычные (напр., звук «t») и щелевые (напр., звук «h»), которые те просто глотают или выпускают. Но это как раз тот случай, для которого вер­на поговорка: «И говорил горшку котелок: уж больно ты че­рен, дружок». Если низшие слои общества не произносят со­гласные, то верхние глотают гласные. Например, спросите у тех и других, который час, первые ответят «Alf past ten», вто­рые — «Hpstn» (half past ten — «половина десятого»). Слово­сочетание «A handkerchief» («носовой платок») первые про­изнесут как «ankercheef», вторые — как «hnkrchf».

Возможно, аристократическое произношение с выпуска­нием гласных и изящно, но такая речь похожа на текстовое сообщение, переданное по мобильному телефону, и пока вы не научитесь воспринимать на слух эти аббревиатуры, язык аристократов вам будет столь же непонятен, как и лишенная некоторых согласных речь трудового люда. Произношение в стиле SMS-сообщений дает лишь одно преимущество: мож­но говорить, не особо открывая рот, что позволяет говоря­щему сохранять надменную непроницаемость на лице и не­подвижность верхней губы.

Высший класс и верхушка среднего, по крайней мере, правильно произносят согласные — и слава богу, а то их и вовсе было бы не понять, принимая во внимание, что они глотают половину гласных. Зато низы вместо звука «th» про­износят «f» («teeth» [«зубы»] как «teef», «thing» [«вещь»] как «fing») или иногда «v» («that» [«тот, та, то»] как «vat», «Worthing» [Уэртинг] как «Worving»), а звук «g» на конце слова у них пре­вращается в «k» («somefmk» вместо «something» [«что-то, что-нибудь»], «nuffink» вместо «nothing» [«ничего»]). Манера про­изношения гласных тоже выдает принадлежность человека к тому или иному классу. Представители низшего класса звук «а» часто произносят как долгое «i»: «Dive» вместо «Dave» [имя], «Tricey» вместо «Тrасеу» [имя]. (Рабочий с севера Англии склонен растягивать звук «а», он также может обнаружить свою классовую принадлежность, сказав «Our Daaave» или «Our Traaacey» [our — «наш, наша»]). В свою очередь звук «i» они произносят как «oi», а аристократический «о» в их устах превращается в «or» (напр., «naff orf» — от «enough of» [«до­статочно», чего-либо]). Однако представители высшего клас­са, говоря о себе, по возможности стараются вовсе не упот­рeбллять «I» («я»), заменяя личное местоимение неопределен­ным «one». В принципе, они вообще не любят местоимения и часто, если это возможно, опускают их вместе с артиклями и союзами — будто посылают очень дорогую телеграмму. Не­смотря на все эти особенности, высшее общество пребывает в твердом убеждении, что их манера речи единственно пра­вильная: их произношение — норма, все остальные говорят «с акцентом». А под «акцентом» представители высшего клас­са подразумевают выговор простолюдинов.

Речь аристократов не обязательно более внятная, чем речь низов, и все же нужно сказать, что неправильное произ­ношение некоторых слов — это зачастую признак низкого происхождения, указывающий на необразованность говоря­щего. Например, «nucular» вместо «nuclear» («ядерный») или «prostrate gland» вместо «prostate gland» («предстательная же­леза») — это типичные ошибки главным образом простых людей. Однако аристократическая речь и «культурная» речь — не всегда одно и то же, между ними есть различия. Так называемый английский язык дикторов Би-би-си или «оксфордский английский» — это разновидность «культур­ной» речи, но такое произношение скорее присуще верхушкесреднего класса, чем представителям высшего: оно хаpaкте­ризуется отсутствием призвуков-сорняков («мм», «э-э»), чет­ким произношением гласных и употрeблением всех необхо­димых местоимений, которые избегают употрeбллять арис­тократы. Вне сомнения, такая речь более понятна иностранцам.

Если неправильное произношение, в том числе иност­ранных слов и названий, считается признаком принадлеж­ности к низшему классу, то произношение на иностранный манер часто употрeбляемых иностранных выражений и гео­графических названий — это уже другое дело. Например, попытка воспроизвести гортанное французское «r» во фран­цузском выражении «en route» («по пути»), шепелявое испан­ское «с» в слове «Barthelona» (Барселона) или итальянское «Firenze» вместо «Florence» (Флоренция) — даже если вы произносите все правильно — расценивается как претенци­озность и позерство, что почти всегда однозначно ассоции­руется с принадлежностью к низшему классу или к среднему слою среднего класса. Представители высшего класса, вер­хушки среднего и рабочего классов обычно не имеют склон­ности рисоваться подобным образом. Если вы бегло говори­те на иностранном языке, из которого употребили слова или выражения, вам, возможно, простят их правильное произно­шение, хотя лучше не выставлять напоказ свое умение — это более скромно и по-английски.

Нам часто говорят, что региональные акценты ныне бо­лее приемлемы — даже приветствуются, если вы хотите сде­лать карьеру на радио или телевидении — и что человека с йоркширским, ливерпульским или нортумберлендским вы­говором или акцентом, свойственным жителям графств, рас­положенных к западу от Лондона, не принимают автомати­чески за выходца из рабочего класса. Да, может быть, хотя я в этом не уверена. Многие нынешние ведущие телевизионных и радиопрограмм имеют тот или иной региональный выго­вор, и это вполне может означать, что публике нравятся эти акценты. Но данный факт отнюдь не доказывает, что регио­нальный акцент перестал служить индикатором классовой принадлежности. Может, нам и нравятся региональные ак­центы, и мы считаем, что они приятны, мелодичны, благозвучны, но все равно, по нашему мнению, так говорят только выходцы из рабочего класса. Другое дело, что выходцев из рабочей среды теперь охотнее принимают на так называе­мые снобистские должности, но тогда так и нужно сказать, а не придумывать для региональных акцентов красивые изыс­канные эвфемизмы.

ПРАВИЛА ТЕРМИНОЛОГИИ, ИЛИ ЕЩЕ РАЗ О КЛАССАХ

В 1955 г. в журнале «Энкаунтер»* (Encounter) была опублико­вана статья Нэнси Митфорд**, в которой она разделила лекси­ку на слова, употрeбляемые представителями высшего сосло­вия, и слова, употрeбляемые представителями всех остальных классов.

--------------------------

*«Энкаунтер» — журнал англо-американской интеллигенции и культурной общественности, издававшийся в Англии с 1953 по 1990 год.

**Митфорд, Нэнси Фримен (1904—1973) — английская писа­тельница.

Некоторые из ее слов-индикаторов ныне считаются устаревшими, но сам принцип индикации остался прежним. Пусть отдельные слова-показатели заменили другие, однако многие живут и по сей день, и мы судим о принадлежности че­ловека к тому или иному классу по тому, как он, например, называет дневной прием пищи: «lunch» или «dinner».

Правда, простая бинарная модель Митфорд, на мой взгляд, недостаточно полна и для моего исследования не совсем подходит. Некоторые слова-индикаторы и в самом деле свойственны только представителям высшего класса, но есть и такие, употрeбление которых четко отличает рабочий класс и низшую или среднюю часть среднего класса от его верхушки. В некоторых случаях лексика рабочего и высшего классов поразительно идентична и существенно отличается от лексики всех остальных классов.

Семь cмepтных грехов

Существует семь слов, которые англичане, принадлежащие к высшему обществу и к верхушке среднего класса, считают безошибочными индикаторами классовой принадлежности.

Попробуйте произнести один из этих «семи cмepтных гре­хов» в присутствии представителей названных слоев общества, и их внутренний «индикатор классовой принадлежности» на­чнет пищать и мигать: вас тотчас же причислят в лучшем случае к средней части, а скорей всего — к низам среднего класса, в отдельных же случаях сразу определят к рабочему классу.

Pardon («извините, простите»)

У аристократов и у представителей верхушки среднего класса это слово особенно не в чести. Джилли Купер* рассказывает, что однажды слышала, как ее сын поучал своего приятеля: «Мама говорит, слово «pardon» еще хуже, чем «fuck»».

-----------------------

*Купер, Джилли — современная английская писательница.

Он был прав: по мнению представителей высшего класса и верхушки среднего класса, это явно простонародное словечко хуже бранного выражения. Некоторые даже называют пригороды, в которых обитают представители низов среднего класса, Пардонией. Есть хороший тест на определение классовой принадлежности: беседуя с англичанином, умышленно ска­жите что-нибудь очень тихо, так чтобы вас не расслышали. Выходец из низов или средней части среднего класса пере­спросит: «Pardon?» — представитель верхушки среднего клас­са скажет «Sorry?» («Прошу прощения?») или «Sorry — what?» («Простите, что вы сказали?»), а вот человек из высшего обще­ства и рабочий, те оба спросят: «What?» («Что?») Последний, возможно, проглотит звук «t» — «Wha?», но это будет единс­твенное отличие. Иногда представители верхушки рабочего класса, метящие в средний класс, возможно, употребят слово «pardon», ошибочно полагая, что это звучит «по-светски».

Toilet («туалет»)

«Toilet» — еще одно слово, которое заставляет представите­лей высших классов морщиться и обмениваться многозна­чительными взглядами, если оно произнесено выскочкой из низов. Представители этих слоев общества употрeбляют слово «loo» («уборная») или «lavatory» («уборная, туалет») — произносится как «lavuhry» с ударением на последнем слоге.

Иногда допустимо и слово «bog» («нужник»), но только если оно произнесено в иронично-шутливой манере. Все выход­цы из рабочего класса, равно как низы и средняя часть сред­него класса, говорят «toilet», с той лишь разницей, что первые глотают конечный звук «t». (Рабочий класс также иногда употрeбляет «bog», но без иронии). Представители нижнего и среднего слоев среднего класса с претензией на более бла­городное происхождение слово «toilet» порой заменяют ма­нерными эвфемизмами «gents» («мужская уборная»), «ladies» («дамская комната»), «bathroom» («ванная комната»), «powder room» («дамская уборная»), «facilities» и «convenience» («удобс­тва») или шутливыми «latrines» («отхожее место»), «heads» («уборная») и «privy» («уборная»). Женщины обычно исполь­зуют эвфемизмы первой группы, а шутливые словечки чаще употрeбляют мужчины.

Serviette («салфетка»)

На языке обитателей Пардонии «serviette» — это салфетка, еще один эвфемизм, изящное французское словечко, кото­рое те употрeбляют вместо традиционного английского «napkin», ошибочно полагая, что таким образом они повы­шают свой социальный статус. Предположительно, слово «serviette» ввели в употрeбление особо щепетильные выход­цы из низов среднего класса, которые считали, что «napkin» слишком похоже по звучанию на «nappy» («пеленка, подгуз­ник»), и хотели заменить его чем-то более благозвучным. Ка­ково бы ни было происхождение данного слова, «serviette» теперь считается точным индикатором принадлежности к низшим классам. Мамочки из высшего общества и верхов среднего класса хватаются за головы, когда их дети перени­мают это слово у своих добрых нянь, принадлежащих к бо­лее низкому сословию, и потом очень долго переучивают своих чад, заставляя их говорить «napkin».

Dinner («обед, ужин»)

Слово «dinner» само по себе нейтральное. Оно становится определителем принадлежности к рабочему классу только в том случае, когда так называют дневной прием пищи, вместо слова «lunch» («ленч»). Слово «tea» («чай») тоже указывает на принадлежность к низам, если им обозначают вечернюю трапезу: в высшем обществе ужин принято называть «dinner» или «supper». (Формально «dinner» — более торжественный ужин, чем «supper»: если вас пригласили на ужин, назвав его «supper», вероятно, речь идет о простом застолье в кругу се­мьи, скорее всего на кухне. Иногда приглашающий выража­ется более определенно, указывая, что это будет «family sup­per» или «kitchen supper». Представители высшего общества и верхушки среднего класса чаще употрeбляют «supper», чем представители среднего и нижнего слоев среднего класса.) «Tea» для высшего класса — это прием пищи примерно в че­тыре часа дня: чай, пирожки, булочки («scone» — произно­сится с коротким «о»), возможно, небольшие сандвичи (про­износится «sandwidges», а не «sand-witches»). Низшие классы называют эту трапезу «afternoon tea» («полдник»). Все эти тонкости создают массу проблем для иностранцев: если вас пригласили на «dinner», когда вы должны прийти: в полдень или вечером? Как понимать приглашение «Come for tea» («Приходите на чай»), что нужно прийти в четыре часа или в семь часов? Чтобы не опростоволоситься, уточните, в кото­ром часу вас ждут в гости. Ответ поможет вам определить об­щественный статус хозяев.

Settee («канапе, небольшой диван»)

Или спросите у хозяев, как они называют свою мебель. Если небольшой диван, на котором могут уместиться два-три че­ловека, они называют «settee» или «couch», это значит, что по социальному статусу эти люди не выше среднего слоя сред­него класса. Если «sofa» — значит, они принадлежат как ми­нимум к верхушке среднего класса. Иногда из данного пра­вила бывают исключения, так что слово «settee» — не такой точный индикатор классовой принадлежности, как «pardon». Молодежь из верхушки среднего класса, насмотревшаяся американских фильмов и телепрофамм, может сказать о ди­ване «couch», хотя слово «settee» никогда не употребит, разве что в шутку, чтобы позлить своих озабоченных классовыми предрассудками родителей. Если хотите, позабавьте себя, пробуя угадать ответ хозяев. Для этого включите в список другие слова-индикаторы, которые будут рассматриваться позже в разделе «Правила английского быта». Например, если диван — часть новенького гарнитура мягкой мебели, состоя­щего из трех предметов, обивка которых подобрана в тон шторам, значит, хозяева наверняка употребят слово «settee».

Lounge («гостиная»)

А еще поинтересуйтесь у хозяев, как они называют комнату, в которой находится «settee/sofa». «Settee» обычно находит­ся в комнате, которую называют «lounge» или «living room», a «sofa» будет стоять в помещении, которое называют «sitting room» или «drawing room». Словосочетание «drawing room» (короткая форма от «withdrawing room») прежде считалось единственно «правильным» обозначением гостиной, но, по мнению многих представителей верхушки среднего класса и высшего общества, несколько глупо и претенциозно называть, скажем, небольшую комнату в обычном одноквартирном доме «drawing room», поэтому в обиход вошло словосочетание «sitting room». Иногда можно слышать, как кто-ни­будь из верхушки среднего класса употрeбляет «living room», хотя это не приветствуется, но только среднему слою сред­него класса и низам дозволено говорить «lounge». В принци­пе, это слово — ловушка, с помощью которой легко выявить выходцев из среднего слоя среднего класса, пытающихся вы­дать себя за представителей более высокого сословия: пусть некоторые из них научились не употрeбллять «pardon» и «toi­let», но они часто не осознают, что «lounge» — это тоже cмepтный грех.

Sweet («десерт»)

Как и «dinner», это слово само по себе не является индикато­ром классовой принадлежности, но становится таковым, ес­ли употрeблено не к месту. Верхушка среднего класса и вы­сшее общество настаивают на том, что сладкое блюдо, пода­ваемое в конце обеда или ужина, должно называться «pudding» («пудинг»), но никак не «sweet», «afters» или «dessert». Употрeбление последних трех слов считается признаком низкого происхождения и в среде высших слоев общества неприем­лемо. «Sweet» можно свободно употрeбллять лишь в качестве прилагательного, но как существительное — только для обозначения того, что у американцев называется «candy» («конфета»). Блюдо в конце еды — это всегда «pudding», что бы это ни было: кусочек торта или лимонное мороженое. Ес­ли вы спросите в конце трапезы: «Does anyone want a sweet?» («Кто-нибудь желает десерт?») — вас тотчас же причислят к среднему слою среднего класса или к более низкому сосло­вию. «Afters» тоже мгновенно активизирует «внутренный оп­ределитель классовой принадлежности», и вас опять сочтут выходцем из низов. Некоторые американизированные мо­лодые люди из верхушки среднего класса употрeбляют «des­sert» — слово наименее «низкопробное» из названных трех, но и менее надежный индикатор классовой принадлежнос­ти. Оно также может внести пyтaницу, поскольку в среде вы­сших классов «dessert» традиционно означает блюдо из све­жих фруктов, которое подается в самом конце еды, после пу­динга, и едят его ножом и вилкой.

Smart («изящный, элегантный, светский») и common («простой, обыкновенный»)

Рассмотренные «семь cмepтных грехов» — самые очевид­ные и надежные индикаторы классовой принадлежности, но есть целый ряд других слов, на которые чутко реагирует на­ши внутренние высокочувствительные датчики системы со­циального позиционирования. Если вы хотите «talk posh» («говорить по-светски»), для начала перестаньте употрeбллять само слово «posh»: по меркам высшего класса нормой являет­ся «smart». Верхушка среднего сословия и представители вы­сшего класса «posh» употрeбляют только иронически, на­смешливым тоном, давая понять: они знают, что это слово просторечное.

Антонимом понятия «smart» является то, что все, начиная от среднего слоя среднего класса и выше, называют «com­mon». Это снобистский эвфемизм для обозначения понятия «рабочий класс». Однако помните: слишком частое употрeбление этого слова — верный признак снобизма выходца из среднего слоя среднего класса, стремящегося дистанциро­ваться от низших классов. Только тот, кто не уверен в себе, проявляет снобизм таким образом. «Naff» («пустяковый, нестоящий») -— более приемлемое слово, имеющее несколь­ко толкований. Оно может означать и то же самое, что «common», а еще «жалкий», «нищенский», «невзрачный» или «без­вкусный». Это слово стало общим универсальным выражени­ем неодобрения/неприятия. Подростки часто употрeбляют «naff» попеременно с «uncool» («отстой») и «mainstream» («тухлый»). Это их излюбленные оскорбительные словечки.

Дети «из простых» называют своих родителей «mum» и «dad»; дети «из света» — «mummy» и «daddy» (прежде некото­рые говорили еще «mа» и «ра», но теперь эти формы обраще­ния считаются устаревшими). Говоря о своих родителях, де­ти «из простых» называют их «my mum» и «mу dad» (или «mе mum» и «mе dad»), а дети «из света» — «my mother» и «mу fa­ther». Это не точные индикаторы, поскольку теперь дети из высшего общества тоже говорят «mum» и «dad», а малыши из среды рабочих могут сказать «mummy» и «daddy». Но если ре­бенок, которому больше десяти лет, например двенадцать, продолжает называть мать «mummy», это значит, что он, вне сомнения, происходит из семьи аристократов. Взрослые, употрeбляющие слова «mummy» и «daddy», почти однознач­но принадлежат к верхним слоям общества.

На языке матерей, которых называют «mum», дамская су­мочка — «handbag», духи — «perfume»; на языке матерей, ко­торых называют «mummy», сумочка и духи будут соответс­твенно «bag» и «scent». Родители, которых называют «mum» и «dad», про скачки говорят «horseracing», родители «из света» (то есть «mummies» и «daddies») — просто «racing». Просто­людины, желая сообщить, что они идут на вечеринку, скажут «go to a do», представители средних слоев среднего класса вместо «do» употребят слово «function» («прием, вечер») ; лю­ди из высшего общества вечеринку или прием называют просто «party». На приемах среднего класса («functions») по­дают «refreshments» («закуски и напитки»), на приемах вы­сшего общества — просто «food and drinks» («еду и напит­ки»). Про порцию еды выходцы из низов и средних слоев среднего класса скажут «portion», представители верхушки среднего класса и высшего сословия — «helping». Первое блюдо на языке низов — «starter», люди «из света» скажут «first course» (хотя это менее надежный индикатор).

Свое жилище простолюдины и представители среднего слоя среднего класса назовут «home» или «property», предста­вители верхушки среднего класса и аристократы скажут «house». В домах простых людей есть внутренние дворики (patio), у аристократов — террасы (terrace). Понятие «дом» на языке выходцев из рабочей среды обозначает слово «in­doors» (например, «1 left indoors» — «я вышел из дому», или «\"еr indoors» — «моя жена дома»). Разумеется, это не исчер­пывающий список классовых различий. Сословность пропи­тала все сферы жизни англичан, и почти в каждой главе дан­ной книги вам будут встречаться все новые слова-индикато­ры, а также вы найдете здесь и с десяток невербальных определителей классовой принадлежности.

Правила непризнания классовости

Мы и теперь, как и прежде, очень восприимчивы к классовым различиям, но в нынешние «политически корректные» вре­мена многие из нас все больше стыдятся своих сословных предрассудков и стараются их не выказывать либо скрывать. Представители среднего класса, прежде всего, его верхушка, в этом вопросе особенно щепетильны. Они будут лезть из кожи вон, лишь бы не употребить в отношении кого-то или чего-то выражение «рабочий класс», которое они заменяют разными изящными эвфемизмами: «группы населения с низ­кими доходами», «менее привилегированные», «простые лю­ди», «менее образованные», «человек с улицы», «читатели бульварной прессы», «синие воротнички», «бесплатная шко­ла», «муниципальный микрорайон», «народный» и т. д. Иног­да в разговоре между собой они используют менее деликат­ные эвфемизмы, например «Шерон и Трейси», «кевины», «Эс-ceкcкий человек»* и «владелец форда-мондео»».

--------------------

*Эсceкcкий человек (Essех man) — представитель рабочего класса, который в 80-х гг. XX в. разбогател благодаря политике под­держки частного предпринимательства правительства М. Тэтчер.

Эти сверхтактичные представители верхушки среднего класса порой стараются совсем не употрeбллять слово «класс», заменяя его словом «background» («происхождение, среда, связи и окружение»), а я при этом всегда представляю человека, неожиданно появившегося из какого-нибудь грязного закоулка или сошедшего со светского портрета кисти Гeйнсборо или Рейнолдса, в зависимости оттого, к какому классу принадлежит объект обсуждения. (Это всегда ясно из кон­текста: «Ну, учитывая его происхождение, неудивитель­но...» — значит, из грязного закоулка; «Мы предпочитаем, чтобы Саския и Фиона водились с дeвoчками из той же сре­ды...» — значит, с картины Гeйнсборо или Рейнолдса).

Все эти дипломатичные эвфемизмы совершенно излиш­ни, ведь англичане из рабочей среды не имеют никаких про­блем со словом «класс» и охотно называют себя рабочим классом. Англичане из высшего света тоже зачастую прямо и категорично высказываются о классах. Это не значит, что у представителей верхов и низов английского общества в сравнении со средними слоями менее развито классовое со­знание, — просто они не боятся называть вещи своими име­нами. И представление о социальной структуре общества у них тоже несколько иное, чем у среднего класса: они не склонны делить общество на промежуточные слои, ориен­тируясь на едва уловимые различия. Их радар социального позиционирования признает в лучшем случае три класса: ра­бочий, средний и высший, а иногда всего два. Рабочий класс делит мир на две части: «мы» и «свет», высший класс видит только «нас» и «плебс».

В этом отношении яркий пример — Нэнси Митфорд с ее простой бинарной моделью деления общества на высший свет и невысший, в которой не учитываются тонкие разли­чия между низами среднего класса, его средним и верхним слоем, не говоря уже про совсем микроскопические нюансы, разделяющие, скажем верхи среднего класса на «прочную ус­тойчивую элиту» и на «неустойчивую», балансирующую на грани между верхами и средним слоем. Эти тонкости инте­ресуют только сам раздробленный средний класс. Да еще любопытных антропологов.

НОВЫЕ ВИДЫ РЕЧЕВОГО ОБЩЕНИЯ: ПРАВИЛА РАЗГОВОРА ПО МОБИЛЬНОМУ ТЕЛЕФОНУ

Неожиданно почти все в Англии обзавелись мобильными телефонами, но, поскольку это — новая, ранее неведомая технология, не существует и установленных правил этикета, предписывающих, когда, как и в какой манере следует осу­ществлять общение с помощью данного вида связи. Мы вы­нуждены по ходу «придумывать» и выpaбатывать эти прави­ла — увлекательнейший, волнующий процесс для социолога, ведь не часто случается наблюдать формирование нового свода неписаных правил общественного поведения.

Например, я обнаружила, что большинство англичан, ес­ли их спросить, однозначно ответят, что, находясь в обще­ственном трaнcпорте, нельзя во весь голос обсуждать по мо­бильному телефону домашние дела или любые другие ба­нальные проблемы. Это проявление невоспитанности и неуважения к окружающим. Тем не менее значительное меньшинство благополучно игнорирует это правило. Попут­чики могут вздыхать и закатывать глаза, но редко кто-нибудь из них решится сделать невеже замечание, потому что это влечет за собой нарушение других укоренившихся правил английского этикета, запрещающих заговаривать с незна­комцами, устраивать скандалы в общественных местах или привлекать к себе внимание. Несмотря на то что данная про­блема широко обсуждается в средствах массовой информа­ции, любители громко разговаривать по мобильному теле­фону, кажется, совершенно не замечают, что своим поведе­нием доставляют неудобства окружающим. В этом они сродни людям, которые, сидя в своих автомобилях, любят ковыряться в носу и чесать под мышками, не думая о том, что их кто-то может увидеть.

Какой же возможный выход из этой явно тупиковой ситу­ации? Налицо первые признаки нарождающихся правил пользования мобильными телефонами в общественных мес­тах, и, судя по всему, громко разговаривать по мобильному телефону в общественном трaнcпорте, не выключать звуко­вой сигнал на время киносеанса или театрального спектакля вскоре станет столь же неприемлемо, как и попытка пролезть без очереди. Однако утверждать это с полной уверенностью нельзя, учитывая, что у англичан не принято вступать в кон­фликт с нарушителями порядка. Хорошо уже то, что недо­статки, связанные с использованием мобильных телефонов, возведены в ранг социальной проблемы, о которой известно всем. Но есть другие аспекты «формирующегося» этикета пользования мобильными телефонами, которые еще более расплывчаты и противоречивы.

Например, пока еще не сложились общепринятые нормы пользования мобильными телефонами во время деловых встреч. Нужно выключить телефон до того, как вы пришли на встречу? Или следует вынуть аппарат и демонстративно выключить его на глазах деловых партнеров — в качестве льстивого жеста, означающего: «Видите, как я вас уважаю? Ра­ди вас я выключил свой мобильный телефон»? Далее: должны вы положить выключенный телефон на стол — как напоми­нание о вашей обходительности и статусе вашего клиента или коллеги? Если вы решили не выключать телефон, следует держать его перед собой или оставить в портфеле? Можно ли отвечать на звонки во время встречи? Согласно данным мо­их предварительных наблюдений, в Англии руководители невысокого ранга менее обходительны: стремясь доказать собственную значимость, они оставляют телефоны вклю­ченными и отвечают на звонки во время деловой беседы. А руководители высокого ранга, которые не нуждаются в са­моутверждении, более тактичны.

Как быть с мобильным телефоном во время делового обе­да? Можно ли вновь включить телефон за столом? Обязаны ли вы объяснить важность этого? Следует ли извиниться? На основе проведенных наблюдений и собеседований я выяви­ла аналогичную картину. Не уверенные в своем положении люди, занимающие менее престижные должности, обычно отвечают на звонки и порой даже сами звонят во время делового обеда — зачастую извиняясь и мотивируя свои поступ­ки, но с таким важным видом, словно говоря: «Ах, как я занят и незаменим!» — что их «извинение» звучит как завуалиро­ванное хвастовство. Их более уверенные в себе коллеги, сто­ящие выше на служебной лестнице, либо оставляют телефо­ны выключенными, либо, если им по какой-то причине просто необходимо включить телефон, извиняются с непод­дельной искренностью, зачастую смущенно, в манере само­уничижения.

Мобильные телефоны выполняют и множество других, более тонких социальных функций, в частности служат средством соперничества, используются как индикатор ста­туса, особенно среди подростков. А взрослые мужчины, ведя игру «У меня лучше, чем у тебя», часто вместо машин хваста­ются мобильными телефонами, обсуждая теперь уже не ко­леса с литыми дисками из сплава, мощность, управляемость машин и т. д., а достоинства различных марок телефонов, их хаpaктеристик и услуги операторов мобильной связи.

Я также заметила, что многие женщины, находясь в оди­ночестве в кафе или в любом другом общественном месте, используют свои мобильные телефоны в качестве «загради­тельного знака», коим традиционно является газета или жур­нал, обозначающего «личную» территорию и сигнализирую­щего о том, что данный человек не расположен к общению, Телефон, даже если женщина не использует по прямому на­значению, просто лежит на столе, служа ей надежным сим­волическим телохранителем, защищая от нежелательного общения. Если приближается потенциальный нарушитель покоя, то женщина обычно тотчас же дотрагивается до теле­фона или берет его в руку. Одна из представительниц слабо­го пола объяснила: «Просто чувствуешь себя спокойнее, ког­да телефон рядом — на столе, под рукой... На самом деле те­лефон даже лучше, чем газета, потому что это реальные люди... То есть ты можешь кому-то позвонить или послать со­общение, если хочешь. Это вселяет уверенность». Уверен­ность в том, что телефон гарантирует поддержку и помощь друзей и родных, означает, что, когда женщина дотрагивает­ся до телефона или берет его в руку, у нее возникает ощуще­ние защищенности. Тем самым она дает понять окружаю­щим, что она не одинока и не беспомощна.

Данный пример свидетельствует о том, что мобильный телефон выполняет и более важные социальные функции. Об этом я уже подробно писала в другой своей работе²⁰, но здесь стоит коротко объяснить еще раз.

---------------------------

²⁰См.: Фокс К Эволюция, отчуждение и сплетни: роль системы мобильных телекоммуникаций в XXI веке, 2001. («Evolution, Aliena­tion and Gossip: the role of mobile telecommunications in the 21^st centu­ry».) Это отчет об исследовании, выполненном по заказу компании «Бритиш телеком»; также опубликован на сайте ИЦСП: www.sirc.org. Работа весьма скромная, несмотря на ее громкое название.

На мой взгляд, мобильные телефоны — это современный аналог садового за­бора или деревенской живой изгороди. В нашем скоростном современном мире заметно снизился количественно и качественно уровень общения в этой единой социальной сети. Многие из нас лишены удовольствия поболтать о том о сем ссоседями, подойдя к садовому забору. Мы постоянно нахо­димся в дороге, добираясь либо из дома на работу, либо с работы домой, и большую часть времени проводим среди незнакомых людей в поездах и автобусах или в одиночестве в собственных автомобилях. Эти факторы особенно проблематичны для англичан, поскольку мы более замкнуты и социально заторможены, чем представители других культур; мы не вступаем в контакт с незнакомыми людьми, не очень быстро и нелегко заводим новых друзей.

Проводная телефонная связь позволяет нам контактировать друг с другом, но не обеспечивает того peгулярного, не­принужденного, спонтанного общения, хаpaктерного для небольших сообществ, какими большинство из нас жили до промышленной революции. Мобильные телефоны — и особенно возможность посылать дешевые короткие сообще­ния — вернули нам ощущение общности и взаимосвязи. Мо­бильные телефоны — противоядие от одиночества и стрес­сов современной городской жизни, «социальный якорь спасения» в мире отчуждения и равнодушия.

Вообразите типичный короткий деревенский разговор «через садовую ограду»: «Hi, how\"re you doing?» — «Fine, just off to the shops. Oh, how\"s your mum?» — «Much better, thanks». — «Oh, good, give her my love. See you later». («Привет, как дела?» —«Отлично, вот в магазин иду. Как мама?» —«Спа­сибо, гораздо лучше». — «Рада это слышать. Передавай ей привет. Пока»). Если убрать большинство гласных из этих фраз и остальные буквы записать «языком текстового сооб­щения» (HOW R U? С U L8ER), то получится типичное SMS-co-общение: сказано немного — дружеское приветствие, кое-какие новости, — но личностная взаимосвязь установлена, людям напомнили, что они не одиноки. До обретения воз­можности посылать и получать текстовые сообщения, ис­пользуя мобильные телефоны, многие из нас были вынужде­ны жить без этой, казалось бы, пустяковой, но важной с пси­хологической и социальной точек зрения формы общения.

Однако эта новая форма общения требует и нового свода неписаных правил, и в процессе выработки этих новых пра­вил возникают определенные трения и противоречия. Осо­бенно много споров по поводу того, какие типы разговоров можно вести с помощью SMS-сообщений. Заигрывания, флиpт допустимы, даже поощряются, но некоторые женщи­ны жалуются, что для мужчин SMS-сообщения — способ ук­лониться от настоящего разговора. Разрыв отношений путем SMS-сообщений расценивается как трусость. Это абсолютно неприемлемо, хотя данное правило еще не стало непрелож­ной нормой, которой следуют все без исключения.

Я надеюсь найти деньги на проведение полноценного ис­следования на тему этикета общения по мобильному теле­фону, которое включало бы мониторинг всех связанных с этим формирующихся правил, превращающихся в неписа­ные законы. Возможно, в будущих изданиях книги «Наблю­дая за англичанами» уже будут опубликованы новые данные о процессе формирования и выработки правил этикета об­щения по мобильному телефону. А сейчас я надеюсь, что вы­явление общих установившихся «правил английской само­бытности» или «хаpaктерных особенностей» поможет нам спрогнозировать, по крайней мере до некоторой степени, наиболее вероятное развитие этого процесса.

Чтобы выявить эти «хаpaктерные особенности», мы сна­чала должны проанализировать правила гораздо более ус­тойчивой, укоренившейся в Англии формы вербального контакта — общения в пабе.

ОБЩЕНИЕ В ПАБЕ

Паб — один из главнейших элементов культуры и жизни англичан. Возможно, это звучит как фраза из путеводите­ля, но я говорю совершенно искренне: значение пабов в анг­лийской культуре невозможно переоценить. В пабы ходит более трех четвертей взрослого населения Великобритании, из них одна треть — завсегдатаи, посещающие пабы как ми­нимум раз в неделю; для многих паб — это второй дом. Для любого социолога клиентура паба — это «репрезентативная выборка» состава населения Англии, поскольку пабы посе­щают люди всех возрастов, социальных классов, уровней об­разованности и профессий. Не проводя много времени в пабах, было бы невозможно даже попытаться понять англий­скую самобытность, и в принципе достаточно сидеть в одних лишь пабах, чтобы получить относительно полное представ­ление об особенностях английской культуры.

Я говорю «в принципе», потому что паб, как и всякое пи­тейное заведение в любой культуре, — это особая среда, со своими собственными правилами и социальной динамикой. Вместе со своими коллегами из ИЦСП я проводила довольно масштабные исследования роли питейных заведений в раз­ных культурах²¹ (ну, кто-то же должен был это сделать) и на основе полученных данных пришла к выводу, что употреб­ление алкогольных напитков во всех обществах — это, по сути, социальная деятельность и что в большинстве культур коллективное употрeбление алкогольных напитков проис­ходит в специально отведенных для этого местах.

-----------------------

²¹См.: Фокс К. Социальные и культурные аспекты употрeбления алкогольных напитков, Амстердам труп, Лондон, 2000. («Social and Cultural Aspects of Drinking». The Amsterdam Group, London.)

Наш срав­нительный анализ выявил три кросскультурных сходства, или «константы», хаpaктерных для питейных заведений.

1. Во всех культурах питейное заведение — это особая среда, отдельный социальный мир со своими собс­твенными традициями и ценностями.

2. Для любого питейного заведения хаpaктерна социально смешанная эгалитарная среда или, по крайней мере, такая среда, в которой статус индивида определяют критерии, отличные от тех, что существуют во внешнем мире.

3. Основная функция питейных заведений — содействие в создании и укреплении социальных связей.

Таким образом, несмотря на то что паб — один из важнейших элементов английской культуры, он имеет свой собственный «социальный микроклимат» ²².

---------------------

²² «Социальный микроклимат» — понятие, которое я ввела в сво­ей работе «Племя любителей скачек» («The Racing Tribe»), где выдви­нула предположение о том, что некоторые типы социальной среды, подобно определенным географическим объектам (островам, доли­нам, оазисам и т. д.), «создающим свою собственную погоду», тоже имеют только им присущий «микроклимат», в котором господству­ют модели поведения, нормы и ценности, отличные от тех, что ха­paктеризуют общество в целом.

Как и все питейные заведения, паб в некоторых отношениях — «пороговая» зона, сомни­тельная среда промежуточного пограничья, для которой ха­paктерна «культурная ремиссия» — временная структурная приостановка обычного социального контроля («узаконен­ное отклонение от нормы» или «режим перерыва»). Отчасти этим и обусловлена необходимость всестороннего рассмот­рения правил общения в английских пабах, которые могут очень много рассказать о самобытности англичан.

ПРАВИЛА ОБЩЕНИЯ В АНГЛИЙСКИХ ПАБАХ

Правило общительности

Начнем с того, что первое правило общения в английском пабе содержит объяснение того, почему пабы являются столь жизненно важным элементом нашей культуры. Это прави­ло общительности: в Англии стойка бара в пабе — одно из немногих мест, где непредосудительно вступать в разговор, то есть устанавливать социальный контакт, с абсолютно не­знакомым вам человеком. У стойки бара приостанавливается действие традиционных правил сдержанности и невмешательства в частную жизнь, нам позволено на время пренеб­речь условностями. Завязать у стойки бара дружескую беседу с незнакомцами считается абсолютно уместным и нормаль­ным поведением.

Иностранцы часто не могут смириться с тем, что в анг­лийских пабах пpaктикуется система самообслуживания. Пожалуй, летом в Англии одно из самых жалких (или забав­ных — в зависимости от вашего чувства юмора) зрелищ — это группа изнывающих от жажды туристов, сидящих за сто­ликом паба и терпеливо ожидающих, когда кто-нибудь из персонала к ним подойдет и примет заказ.

Поначалу я на подобные картины реагировала как бес­страстный ученый — хваталась за секундомер и засекала вре­мя, требовавшееся туристам из той или иной страны на то, чтобы догадаться, что в пабе действует система самообслужи­вания. (Рекорд по сообразительности — две минуты двадцать четыре секунды — установила наблюдательная американская чета. Дольше всех — сорок пять минут тридцать секунд — просидела группа молодых итальянцев, хотя, нужно отметить, все это время они увлеченно дискутировали на тему футбола и не выражали озабоченности из-за того, что их не обслужи­вают. Французская чета, прождав двадцать четыре минуты, де­монстративно покинула паб, ругая плохое обслуживание и les Anglais в целом). Накопив достаточно данных, я стала более сочувственно относиться к несведущим туристам и даже на­писала для них брошюру о правилах поведения в пабе.

В брошюре, посвященной правилам поведения в пабе, я объяснила, что правило общительности применимо только у стойки бара: идя к бару, чтобы купить напиток, англичане получают бесценную возможность вступить в социальный контакт. При наличии официантов, указала я, люди сидели бы обособленно за отдельными столиками. Наверно, это не является проблемой в условиях менее традиционалистских культур, где людям не требуется помощь, чтобы завязать раз­говор с тем, кто сидит рядом, но, яростно доказывала я, англичане по природе своей очень сдержанны и замкнуты, и нас необходимо подталкивать к общению. Нам гораздо легче как бы невзначай присоединиться к происходящему у стойки бара «случайному» разговору, пока мы ждем, когда нам пода­дут напитки, чем умышленно встревать в беседу, ведущуюся за соседним столиком. Система самообслуживания призвана способствовать общительности.

Но речь идет не о безудержной, бесконтрольной общи­тельности. «Культурная ремиссия» — это вовсе не синоним распущенности. Данный термин отнюдь не означает, что вы вправе пренебречь условностями и делать что хотите. «Культурная ремиссия» — это структурно упорядоченное услов­ное освобождение от традиционных общественных услов­ностей в строго специфической среде. В английских пабах традиционное правило невмешательства в частную жизнь не действует только у стойки бара и в некоторых случаях, в меньшей степени, не распространяется на столики, располо­женные непосредственно у стойки бара. Те столики, что на­ходятся в наибольшей удаленности от стойки бара, считают­ся наиболее «неприкосновенными». Я также выявила не­сколько других исключений: правило общительности действует, с некоторыми ограничениями (и в строгом соот­ветствии с правилами знакомства), вокруг мишени для мета­ния дротиков и бильярдного стола, но только в отношении тех, кто стоит рядом с игроками: находящиеся поблизости столики считаются «неприкосновенными».

Англичанам необходима социальная помощь в форме «узаконенного отклонения от нормы» у стойки бара, но мы также по-прежнему высоко ценим свое право на личную жизнь. Разделение помещения паба на «общественную» и «частную» зоны — идеальный компромисс в духе англичан: это позволяет нам нарушать правила, но является гарантией того, что мы делаем это в упорядоченной манере, сообразу­ясь с определенными нормами поведения.

Правило невидимой очереди

Прежде чем приступить к анализу сложного этикета общения в пабе, мы должны рассмотреть еще одно правило поведения в пабе. Оно не имеет отношения к нормам речевого этикета, но поможет нам доказать (так сказать, «протестировать» — в прямом смысле этого слова) одно из «правил английской са­мобытности». Тема — очередь. Стойка бара в пабе — единс­твенное место в Англии, где покупка-продажа осуществляется без формирования очереди. Многие наблюдатели отмечают, что в Англии стояние в очереди — это почти национальное хобби: англичане, сами того не сознавая, выстраиваются в упорядоченную линию на автобусных остановках, у магазин­ных прилавков, лотков с мороженым, у лифтов — а порой, по словам некоторых озадаченных туристов, которых я интер­вьюировала, даже на пустом месте, буквально ни за чем.

Джордж Майкс отмечает, что «англичанин, даже если он стоит один, создает упорядоченную очередь из одного чело­века». Впервые прочитав его комментарий, я подумала, что это забавное преувеличение, но потом стала внимательнее наблюдать за своими соотечественниками и обнаружила, что Джордж Майкс абсолютно прав и что даже я сама так поступаю. Ожидая в одиночестве автобус или такси, я не сло­няюсь вокруг остановки, как это делают люди в других стра­нах, — я стою точно под знаком, лицом по направлению движения, будто и впрямь возглавляю очередь. Я создаю оче­редь из одного человека. Если вы англичанин или англичан­ка, то и вы наверняка поступаете так же.

А вот в наших питейных заведениях мы вообще не стано­вимся в очередь, а толпимся беспорядочно вдоль стойки. По­началу я с удивлением подумала: «Это же противоречит всем инстинктам, правилам и обычаям англичан», — а потом по­няла, что на самом деле это очередь, невидимая очередь, и что все — и бармены, и посетители — соблюдают эту оче­редь. Каждый знает, кто за кем: человек, подошедший к стой­ке перед вами, будет обслужен раньше вас, и любая явная по­пытка добиться того, чтобы вас обслужили быстрее, будет проигнорирована барменом и вызовет недовольство у ос­тальных посетителей. Иными словами, это будет расценено как несоблюдение очереди. Английские бармены умеют точ­но определять, кто за кем стоит в невидимой очереди. Стой­ка бара — «исключение, подтверждающее правило» относи­тельно соблюдения очереди, причем очевидное исключение и еще один пример упорядоченной природы неупорядочен­ности англичан.

Правило пантомимы

Правила общения в английском пабе регулируют как рече­вые, так и неречевые формы общения. В действительности некоторые из них запрещают использование слов. Таково, например, правило пантомимы. Бармены стараются всех об­служивать в порядке очереди, но все же необходимо при­влечь их внимание и дать понять, что вы ждете, чтобы вас об­служили. Однако существует строгий этикет насчет того, как следует привлекать внимание бармена: это должно делать без слов, не поднимая шума и не прибегая к вульгарной жес­тикуляции.. (Да, мы опять вернулись в «Зазеркалье». На самом деле английский этикет более странный, чем самая чудная выдумка.)

Предписанный ритуал — это своеобразная искусная пан­томима. Не театральное действо, которым нас развлекают на Рождество, а пантомима в духе фильмов Ингмара Бергмана, в которых одно движение бровей говорит красноречивее вся­ких слов. Посетитель должен встретиться взглядом с барме­ном, но окликать последнего запрещено, равно как не дозво­лительны почти все остальные способы привлечения внима­ния — постукивание монеткой по стойке, щелканье пальцами или взмах руки.

О своем желании быть обслуженным вы можете сооб­щить бармену, просто держа в руке деньги или пустой бокал. Правило пантомимы позволяет покачивать пустым бокалом или медленно вертеть его в руке (несколько заядлых завсег­датаев пабов сказали мне, будто это указывает на то, что по­сетитель ждет уже давно). В данном случае правила очень жесткие: например, дозволительно опереться локтем о стой­ку с деньгами или пустым бокалом в поднятой руке, но не­льзя поднимать вверх руку, размахивая банкнотами или бо­калом.

Согласно правилу пантомимы, когда вы стоите у бара, на лице у вас должны отражаться ожидание, надежда и даже не­которое беспокойство. Если у посетителя вид слишком до­вольный, бармен может предположить, что клиента уже об­служили. Те, кто ждет, чтобы его обслужили, должны посто­янно быть настороже и не сводить глаз с бармена. Как только тот перехватил ваш взгляд, вы быстро приподнимаете брови, иногда при этом вздергивая подбородком, и с надеждой улы­баетесь, давая понять бармену, что вы его ждете. Тот в ответ на ваши знаки улыбается или кивает, вскидывает палец или руку, иногда, как и вы, приподнимает брови. Это означает: «Я вижу, что вы ждете, и обслужу вас, как только смогу».

Англичане выполняют эту последовательность мимичес­ких движений рефлекторно, не сознавая, что следуют стро­гому этикету, и никогда не ставя под вопрос предписанные правилом пантомимы необычные странности — не загова­ривать с барменом, не размахивать руками, не шуметь, быть постоянно начеку, ловя малейшие невербальные сигналы. Иностранцев ритуал пантомимы приводит в замешательст­во. Удивленные туристы часто говорили мне, что не могут взять в толк, как вообще англичане умудряются покупать се­бе напитки. Как ни странно, это действенный метод. Всех всегда обслуживают, обычно в порядке очереди, без излиш­ней суеты, шума или споров.

Проводя исследования, связанные с соблюдением правил пантомимы (и других негласных правил поведения в пабе), я некоторым образом испытывала себя, проверяла, способ­на ли я дистанцироваться от родной культуры и вести на­блюдение как бесстрастный ученый. Будучи англичанкой, в пабе я, как и все мои соотечественники, всегда выполняла ритуал пантомимы машинально, не подвергая сомнению странности этого замысловатого этикета и даже не замечая их. Но, работая над брошюрой о нормах поведения в пабе, я была вынуждена заставить себя стать «профессиональным сторонним наблюдателем», даже в «своем», местном пабе, ко­торый я регулярно посещаю. Это довольно интересный (хо­тя и несколько обескураживающий) эксперимент. Мне при­шлось отрешиться от всего, что я обычно принимала как должное, и дотошно рассматривать, анализировать и ставить под вопрос каждую деталь заведенного порядка, который почти так же знаком и привычен, как процесс чистки зубов. Когда брошюра о правилах поведения в пабе вышла в свет, некоторые английские читатели признались мне, что тоже были немало обескуражены, знакомясь с результатами моего исследования.

Исключение из правила пантомимы

Есть одно важное исключение из правила пантомимы, и, как обычно, это исключение на основе правил. Стоя у бара в ожидании, когда вас обслужат, вы, возможно, услышите, как некоторые посетители кричат бармену: «Эй, есть шанс, что ты напоишь нас в этом тысячелетии?», или «Давай-ка живей: я стою здесь с прошлого четверга!», или еще что-то столь же неучтивое, идущее вразрез с правилом пантомимы. Я посове­товала бы не следовать их примеру. Так вести себя дозволено только постоянным посетителям — завсегдатаям паба. Су­ществует особый этикет, регулирующий отношения между завсегдатаями и персоналом паба, в рамках которого эти грубые реплики вполне уместны.

Правило соблюдения приличий

Однако правила, регулирующие порядок заказа напитков, распространяются абсолютно на всех. Во-первых, в Англии принято, чтобы для какой-либо компании людей заказ делал один, в крайнем случае два ее представителя и только один расплачивался за всех. (Это правило придумано вовсе не для того, чтобы облегчить жизнь барменам или избежать нена­вистной англичанам «суеты». Оно связано с обычаем угощать «по очереди», также регулируемым целым комплексом пра­вил, который будет рассмотрен позже.) Во-вторых, заказывая пиво, нужно сказать: «A pint of bitter (lager), please» («Пинту горького (светлого), пожалуйста»). Если вы покупаете пол­пинты, заказ всегда выражается в сокращенной форме: «Half a bitter/lager, please» («Полпинты горького/светлого, пожа­луйста»).

Говорить «please» («пожалуйста») обязательно. Иностран­цам и людям, впервые заглянувшим в паб, будут прощены многие невольные нарушения заведенного порядка, но, если вы забыли сказать «please», это будет расценено как серьез­ное оскорбление. Также необходимо сказать «спасибо» («thank you», «thanks», «cheers») или еще как-то выразить бла­годарность (например, посмотреть в глаза бармену и кив­нуть с улыбкой), когда вам подали напитки и потом, когда вернули сдачу.

Данное правило распространяется не только на пабы. В Англии, когда вы что-то заказываете или покупаете — в ма­газине, ресторане, в автобусе, в гостинице, — персонал ждет от вас вежливого обхождения, и это означает, что вы должны говорить им «please» и «thank you». Вежливость взаимна: бар­мен или продавец скажут: «That\"ll be four pounds fifty, please» («Пожалуйста, с вас четыре фунта пятьдесят пенсов»), — и по­том, когда вы вручите им деньги, непременно поблагодарят: «Thank you». Суть правила заключается в том, что каждая про­сьба (как со стороны персонала, так и со стороны клиента) должна сопровождаться словом «please», а в ответ на выпол­ненную просьбу обязательно должно звучать «thank you».

Изучая особенности английской культуры, я скрупулезно подсчитывала все «please» и «thank you», произнесенные в хо­де каждого процесса купли-продажи, в котором я участвова­ла. Выяснилось, что, например, когда я приобретаю свой стандартный набор товаров (плитка шоколада, газета и пач­ка сигарет) в газетном киоске или местном магазинчике, мы с продавцом в совокупности обычно дважды произносим «please» и три раза «thank you» (хотя три раза для слова «спа­сибо» — не предел; часто оно звучит по пять раз). Покупка в пабе одного напитка и пачки чипсов тоже обычно сопро­вождается двумя «please» и тремя «thank you».

Пусть Англия — общество с высокоразвитым классовым сознанием, но эти правила вежливости подразумевают, что на­ша культура также, во многих отношениях, эгалитарная, по крайней мере у нас не принято подчеркивать различия в ста­тусе. Обслуживающий персонал зачастую принадлежит к более низкому сословию, чем их клиенты, но их поведение отличает отсутствие подобострастия и, согласно неписаным правилам, к ним следует относиться со вниманием и уважением. Как и все правила, эти тоже иногда не соблюдаются, но факты наруше­ния неизменно бывают замечены и подвергнуты осуждению.

Правило «И себе нальете бокал?» и принципы эгалитарной вежливости

Я обнаружила, что в особом микроклимате паба правила эга­литарной обходительности даже еще более сложные и более строго соблюдаются. Например, в английских пабах не принято давать на чай хозяину заведения или обслуживающему персоналу. Вместо чаевых их обычно угощают напитками. Дать персоналу на чай — значит, в грубой форме напомнить им, что они являются «прислугой», а, угостив их напитком, вы подчеркнете, что относитесь к ним как к равным. В правилах, определяющих, как следует угощать напитками, находят от­ражение и принципы эгалитарной вежливости, и присущая англичанам щепетильность в отношении денег. Согласно этикету, предписывающему предлагать напиток владельцу паба или обслуживающему персоналу после того, как вы сде­лали заказ, следует сказать: «And one for yourself?» или «And will you have one yourself?» («Может, и себе нальете бокальчик?»). Предложение должно быть выражено в форме вопро­са, а не распоряжения, и при этом сдержанно: ни в коем случае нельзя возвещать всем присутствующим о своей щедрости.

Если сами вы не заказываете напитки, все равно принято спросить хозяина паба или бармена: «Will you have a drink?» («Не желаете выпить бокальчик?») — но «And one for yourself?» предпочтительнее, поскольку предложение, высказанное в такой форме, подразумевает, что посетитель и бармен пьют вместе и что бармен включен в «круг равных». Я также заме­тила, что англичане избегают употрeбллять слово «buy» («по­купать»). Вопрос «Can I buy you a drink?» (буквально: «Поз­вольте купить вам напиток?») теоретически допустим, но на пpaктике его редко можно услышать, поскольку в нем содер­жится намек на деньги. Англичане прекрасно понимают, что речь идет о деньгах, но предпочитают не заострять на этом внимание. Мы знаем, что хозяин паба или бармен обслужи­вают нас за деньги и, по сути, ритуал «And one for yourself?» — это своеобразный способ «дать на чай», но было бы бестакт­но подчеркивать денежный аспект взаимоотношений между барменом и клиентом.

В вопросе денег персонал паба проявляет аналогичную щепетильность. Если бармен соглашается выпить за счет клиента, то он обычно говорит: «Спасибо, я налью себе пол­бокала (того-то или того-то)», — и добавляет цену выбранно­го напитка в общий счет заказа. Потом называет новую об­щую сумму: «Тогда, будьте добры, пять фунтов двадцать цен­тов» — так, косвенно, без упоминания конкретной цифры, сообщая клиенту стоимость напитка, которым его угостили его (в любом случае цена будет невысокая, поскольку, следуя неписаным правилам, персонал паба всегда выбирает отно­сительно недорогие напитки). Называя измененную сумму счета, бармен также ненавязчиво дает клиенту понять, что он не злоупотребил его великодушием.

Поведение бармена при употрeблении напитка, которым его угостили, также свидетельствует о том, что он воспринял щедрость клиента не как чаевые, а как приглашение выпить вместе с ним. Он всегда постарается поймать взгляд клиента и, приподняв бокал, скажет «Cheers» («Будьте здоровы»/«Ваше здоровье») или «Thanks» («Спасибо»), что является обычной пpaктикой в кругу друзей, угощающих друг друга напитками. Иногда у стойки бара толпится много народу, и у бармена нег возможности налить себе напиток и выпить его тотчас же. В этом случае допускается, чтобы бармен, приняв угоще­ние, включил стоимость напитка в счет заказа клиента, но выпил его позже, когда толпа разойдется. Однако, налив себе напиток, даже спустя один или два часа бармен постарается перехватить взгляд клиента, за счет которого он пьет, при­поднимет бокал в знак благодарности и кивнет с улыбкой, а если посетитель находится в пределах слышимости, еще и скажет: «Cheers!»

Разумеется, некоторые заметят, что такое «угощение в од­ностороннем порядке», когда посетитель отдает свое, ничего не получая взамен, хоть и нельзя назвать чаевыми в традици­онном понимании (скорее это проявление эгалитаризма), все равно является признаком превосходства клиента над обслуживающим персоналом. Казалось бы, довод железный, но согласиться с ним нельзя, потому что персонал паба за­частую отвечает на щедрость клиента взаимностью и никог­да не позволит посетителю, особенно завсегдатаю, угостить его несколько раз, не попытавшись прежде отблагодарить. В конечном итоге будет наблюдаться асимметрия, но подоб­ных подсчетов никто никогда не ведет, да и вообще ответная любезность со стороны персонала всегда направлена на то, чтобы создавалось впечатление, будто равные по социально­му статусу люди по-дружески угощают друг друга.

Многие иностранцы ритуал «И себе нальете бокальчик?» расценивают как излишне и неоправданно сложный способ уплаты чаевых — действие, почти во всем мире осуществля­ющееся путем простого вручения нескольких монет. Один ошеломленный американец, которому я объяснила данное правило, сравнил бытующие в английских пабах порядки с нравами Византии, а француз безапелляционно назвал всю процедуру «типично английским лицемерием».

Другие иностранцы говорили мне, что наши сложные ри­туалы вежливости очаровательны, хотя и несколько стран­новаты, но я вынуждена признать, что француз и американец правы. Английские правила вежливости, безусловно, сложны и по природе своей лицемерны, поскольку призваны опро­вергнуть или замаскировать существование классовых раз­личий. Но ведь любая вежливость — это форма лицемерия: почти по определению она подразумевает притворство. Со­циолингвисты Браун и Левинсон утверждают, что вежли­вость «заранее предполагает потенциальную агрессию, ко­торую она должна усмирить, и делает возможным общение между двумя потенциально агрессивными сторонами». В рамках дискуссии об агрессивности Джереми Паксман от­мечает, что наши строгие правила поведения и этикета, по-видимому, «были придуманы англичанами, чтобы защитить самих себя от самих себя».

Пожалуй, мы и впрямь, в сравнении с представителями других культур, более остро чувствуем классовые различия и разницу в социальном статусе. Джордж Оруэлл был абсолют­но прав, когда говорил, что Англия «помешана на классовос­ти как никакая другая страна на свете». Наши замысловатые правила и принципы вежливого эгалитаризма — это маски­ровка, хитрая шарада, тяжелый коллективный недуг, которо­му психотерапевты дали бы название «отрицание». Наш веж­ливый эгалитаризм — это отнюдь не отражение наших ис­тинных социальных взаимоотношений, так же как вежливая улыбка не является признаком искреннего удовольствия, а вежливый кивок — выражением подлинного согласия. Наши бесчисленные «пожалуйста» — это приказы и распоряжения в форме просьб; наши бесчисленные «спасибо» создают иллюзию товарищеского равенства; ритуал «И себе нальете бокальчик?» — это коллективный самообман: мы все делаем вид, будто покупка напитков в пабе никак не связана с таки­ми вульгарными вещами, как «деньги», и с такими унизитель­ными, как «обслуживание».

Лицемерие? В каком-то смысле да, несомненно: наша об­ходительность — это все обман, притворство, маскировка, видимость гармонии и равенства, скрывающая совершенно иную социальную реальность. Термин «лицемерие» я всегда понимала как сознательный, умышленный обман других, а вот английский вежливый эгалитаризм — это, судя по всему, коллективный, даже совместный самообман. Наша обходи­тельность — это вовсе не отражение наших искренних под­линных убеждений, но и не циничные, расчетливые попыт­ки обмануть. Возможно, нам и впрямь необходимо, чтобы наш вежливый эгалитаризм защищал нас от самих себя, не допускал, чтобы наша острая восприимчивость к классовым различиям выражалась в менее пристойной форме.

Речевой этикет завсегдатаев

Выше, в связи с правилом пантомимы, я уже упоминала, что существует особый этикет, регулирующий нормы поведения и речи завсегдатаев (постоянных посетителей какого-то оп­ределенного паба), которые имеют много привилегий, они даже могут нарушать правило пантомимы. Однако этот осо­бый этикет не позволяет им лезть без очереди, поскольку в данном случае они нарушили бы более важное английское правило — правило соблюдения очереди, которое само подчиняется более общему правилу английской самобыт­ности — правилу «справедливости». Нам стоит подробнее рассмотреть нормы речевого этикета завсегдатаев, так как они являют собой «обусловленное традициями отклонение от условностей» и поэтому помогут выявить определяющие черты английской самобытности.

Правила приветствия

Когда завсегдатай входит в паб, его обычно хором приветс­твуют другие завсегдатаи, хозяин заведения и обслуживаю­щий персонал. Хозяин паба и обслуживающий персонал всегда обращаются к постоянным посетителям по именам, и те тоже друг друга, хозяина и обслуживающий персонал называют по именам. В принципе, как я заметила, в пабе име­на звучат гораздо чаще, чем это необходимо, словно члeны этого маленького «племени» стремятся подчеркнуть свое близкое знакомство и личные связи. Это тем более удиви­тельно, что противоречит основной тенденции речевого этикета англичан, согласно которому в Англии к обращению по именам прибегают значительно реже, чем в других куль­турах, и всякое злоупотрeбление именами в процессе обще­ния вызывает недовольство и расценивается как докучливое панибратство в духе американцев.

На особые дружеские отношения между завсегдатаями паба также указывает использование прозвищ: в пабе всегда полно людей, которых называют «Shorty» (Коротышка), «Yorkshire» (Йоркширец), «Doc» (Доктор), «Lofty» (Каланча) и т. д. Обращение по прозвищу — признак близкого зна­комства. Использование прозвищ обычно принято только в кругу родственников и близких друзей. При частом исполь­зовании прозвищ у завсегдатаев, обслуживающего персона­ла и хозяина паба возникает ощущение принадлежности к единому сообществу; а мы, наблюдая за ними, имеем возмож­ность постичь природу социальных отношений в английс­ком пабе²³.

--------------------

²³Конечно, к прозвищам зачастую прибегают и в менее дружес­ких целях, в том числе чтобы выразить неприязнь и подчеркнуть различия в социальном статусе, но в пабе у прозвищ, как правило, другая функция.

В данном контексте следует отметить, что у неко­торых завсегдатаев есть прозвища, которые действуют толь­ко в данном пабе. В кругу родных и друзей эти прозвища не имеют хождения; бывает, что этим группам людей они даже не известны. Прозвища, используемые в среде паба, зачастую ироничны: например, завсегдатая очень маленького роста могут называть Каланчой (Lofty). Я из-за худобы в своем мес­тном пабе получила прозвище Stick (Палка), но хозяин заве­дения очень долго называл меня Pillsbury (Пышечка).

Согласно правилам приветствия, хозяин паба и постоян­ные посетители должны хором поприветствовать вошедшего завсегдатая: «Evening, Bill» («Добрый вечер, Билл»), «Wotcha, Bill?» («Как дела, Билл?»), «Alright, Bill?» («Все в порядке, Билл?»), «Usual, is it, Bill?» («Что, как обычно, Билл?») и так далее. При­шедший должен ответить на каждое приветствие, обычно обращаясь к тем, кто его поприветствовал, по имени или прозвищу: «Evening, Doс» («Добрый вечер, Доктор»), «Wot­cha, Joe?» («Как дела, Джо?»), «Alright there, Lofty» («В порядке, Каланча»), «Usual, thanks, Mandy» («Как обычно, Мэнди, спа­сибо»). Правила не предписывают использовать при обмене приветствиями какие-то определенные слова и выражения, поэтому часто можно слышать весьма изобретательные, своеобразные, забавные и даже шутливо-оскорбительные варианты приветственных реплик, как, например, «All, just in time to buy your round, Bill!» («Ты как раз вовремя, Билл. Твоя очередь угощать!») или «Back again, Doc? Haven\"t you got a home to go to?» («Ты уже опять здесь, Док? У тебя что, дома нет?»).

Правила общения в пабе на «закодированном» языке

Если вы часами будете сидеть в пабах, вслушиваясь в болтов­ню посетителей, вы заметите, что многие диалоги звучат как «по нотам», в том смысле, что они ведутся по определенным схемам в соответствии со строгими правилами, которым са­ми собеседники подчиняются неосознанно. Случайные по­сетители, пожалуй, не сразу сообразят, что существуют некие правила, регулирующие порядок ведения разговора «по но­там», но суть самих диалогов они вполне способны уловить и понять. Правда, есть один тип разговора между завсегдатая­ми, который посторонним представляется невразумитель­ным набором слов. Диалоги такого типа понятны только постоянным посетителям данного паба, потому что завсег­датаи общаются «кодовыми» фразами, на «своем» языке. При­веду мой любимый типичный пример «закодированного» диалога, услышанного в процессе изучения этикета общения в пабе.

Место действия — один местный паб. Воскресенье, обеденное время, в пабе много народу. У стойки бара несколько ЗАВСЕГДА­ТАЕВ, за стойкой бара — ХОЗЯИН заведения. В паб входит оче­редной ЗАВСЕГДАТАЙ, мужчина. К тому времени, когда он дошел до бара, ХОЗЯИН паба уже начал наливать ему пинту пива, кото­рое он обычно заказывает. ХОЗЯИН паба ставит кружку пива на стойку перед пришедшим ЗАВСЕГДАТАЕМ. Тот лезет в карман за деньгами.

1 -й ЗАВСЕГДАТАЙ: Where\"s meat and two veg, then? (букв. Так где мясо с овощами?)

ХОЗЯИН ПАБА: Dunno, mate — should be here by now. (букв. Не знаю, приятель. Должен бы уже быть здесь.)

2-й ЗАВСЕГДАТАЙ: Must be doing a Harry! (букв. Наверно, делает Гарри.) (Все смеются.)

1-й ЗАВСЕГДАТАЙ: Put one in the wood for him, then — and your­self? (букв. Оставь для него кружку в лесу. Может, и для себя?) ХОЗЯИН ПАБА: I\"ll have one for Ron, thanks, (букв. Я оставлю для Рона, спасибо).

Чтобы расшифровать этот диалог, нужно знать, что пер­вый вопрос о «мясе с овощами» — это вовсе не заказ еды. 1-й завсегдатай справился о местонахождении другого постоян­ного посетителя по прозвищу Meat-and-two-veg (Мясо с ово­щами), которое тот получил в силу своей флегматичной кон­сервативной натуры (мясо с овощами — самое традиционное и безыскусное блюдо английской кухни). Подобные остроум­ные прозвища — весьма распространенное явление. В другом пабе есть постоянный посетитель по прозвищу TLA (Three Let­ter Acronym — акроним из трех букв), которое ему дали за его склонность изъясняться на жаргоне школы бизнеса.

Также нужно знать, что в данном пабе «doing a Harry» оз­начает «заблyдиться». Гарри — еще один постоянный посе­титель этого заведения. Он — несколько рассеянный чело­век и однажды, направляясь в паб, по дороге заблyдился, за что над ним до сих пор подшучивают. «Put one in the wood for him» — местный вариант распространенного во всех пабах выражения «Put one in for...» или «Leave one in for...», озна­чающего «Придержи для него пинту пива. Он выпьет, когда придет, а я сейчас за него заплачу». («Put one in the wood for...» — региональный вариант, имеющий хождение глав­ным образом в Кенте). Фраза «and yourself?» — сокращенный вариант от «and one for yourself?» («И себе нальешь бокаль­чик?») — стандартная форма предложения бармену выпить за счет клиента. «Ron» в устах хозяина заведения – это вовсе не человек, а сокращение от «later jn» («позже»).Таким образом, 1-й завсегдатай оплачивает напиток, кото­рый хозяин паба должен дать другому завсегдатаю по прозви­щу Мясо с овощами, когда тот придет (при условии, что он не повторит ошибки Гарри и не заблyдится), а также предлагает хозяину заведения выпить за его счет. Тот принимает угоще­ние, но говорит, что выпьет позже, когда немного освободит­ся. На самом деле все очень просто и понятно — если вы принадлежите к этому маленькому обособленному сообществу и знакомы с его легендами, прозвищами, остротами, «закодиро­ванными» выражениями, аббревиатурами и шутками.

Посещая пабы в научных целях, мы установили, что в каж­дом таком питейном заведении бытует свой «закодирован­ный» язык, состоящий из совокупности шуток, прозвищ, фраз и жестов. Как и «собственный» язык отдельных соци­альных групп (семья, супруги, школьные друзья, коллеги по работе), этот «закодированный» язык призван подчеркивать и укреплять социальные связи между завсегдатаями паба, а также укреплять в них чувство равенства. В пабе ваш соци­альный статус, который вы имееге в системе общества «в це­лом», не имеет значения. В этом ограниченном мирке ваша популярность зиждется на совершенно иных критериях: вас оценивают по вашим личным качествам, причудам и при­вычкам. Неважно, кто этот Мясо с овощами — банковский служащий или безработный каменщик. Шутливое прозвище, которым по-дружески нарекли его в пабе, — это дань его не­взыскательным вкусам и относительно консервативным взглядам на жизнь. В пабе его любят и высмеивают именно за эти слабости; его классовая принадлежность и должностной статус не играют никакой роли. Гарри может быть и рассеян­ный профессор, и рассеянный сантехник. Будь он профессо­ром, возможно, в пабе его называли бы «Doc» (Доктор) [а одному сантехнику, как я слышала, в пабе дали издеватель­ское прозвище «Leaky» (Дырявый, Протечка)], но в пабе «Rose and Crown» («Роза и Корона») Гарри ценят не за его профес­сорское звание: его любят и подтрунивают над ним за его рассеянность.

Таким образом, «закодированный язык» паба способству­ет укреплению социальных связей и принципов равенства. Выше я указывала, что первоочередная функция всех питей­ных заведений во всех культурах — содействие в создании и укреплении социальных связей и что для всех питейных за­ведений хаpaктерна социально разнородная эгалитарная среда. Так какие же особенности социальных связей и при­нципов эгалитаризма передает «закодированный» язык об­щения в пабе?

Некоторые аспекты общения в пабе, пожалуй, исключи­тельно английское явление. Это и прославление эксцентрич­ности, и постоянный скрытый юмор, остроумие, изобрета­тельность в выражениях. Но «универсальные» признаки со­действия укреплению социальных связей и принципов эгалитаризма проявляются лишь в той степени, в какой они отклоняются от основных тенденций культуры нашего об­щества, которое по таким параметрам, как сдержанность, следование социальным запретам, распространенность классовости и высокоразвитое классовое сознание, опере­жает многие другие культуры. Разумеется, общительность и эгалитаризм присущи не только английским питейным заве­дениям. Обращает на себя внимание другое: резкое отличие принятых в пабах поведенческих норм от обычных правил, господствующих в обществе. Поэтому, возможно, мы в боль­шей степени испытываем потребность в пабах. Для нас они — островки компанейского эгалитаризма, «пороговая» среда, в которой не действуют обычные законы.

Правила ведения споров в пабе

Выше я упоминала, что завсегдатаи не только вправе пренеб­регать правилом пантомимы, но им также дозволено выра­жаться следующим образом: «Эй, Спэдж, как закончишь свою болтовню, принеси-ка мне еще пинту, если для тебя это не чертовски великий труд!» Подтрунивания, пререкания и шут­ливые оскорбления такого рода (порой сдобренные злой иронией) — стандартные элементы общения между завсег­датаями и обслуживающим персоналом паба, а также между самими постоянными посетителями.

Разновидпостью подобного общения являются споры, которые не имеют ничего общего с «настоящими» спорами в «настоящем мире». В принципе споры, пожалуй, самая попу­лярная форма общения в пабе, особенно среди мужчин, и за­частую они бывают очень жаркими. Однако обычно споры ведутся в соответствии со строгим этикетом, в основе которого лежит то, что следует рассматривать как первую запо­ведь паба: «Ничего не воспринимай слишком серьезно».

В правилах ведения споров в пабе также отражены при­нципы так называемой неписаной конституции, регулирую­щей все виды социального взаимодействия в данной особой среде. Эта конституция паба предписывает соблюдение при­нципа равенства, непременность ответной реакции, стремле­ние к дружественности и ненарушение негласного договора о ненападении. Ученые-социологи скажут, что это — осново­полагающие принципы всех социальных взаимоотношений, И, по-видимому, установление и укрепление социальных свя­зей и есть скрытая цель ведения споров в пабе.

Все признают, хотя это никогда не подчеркивается, что споры в пабе (как и описанный выше ритуал «У меня лучше, чем у тебя») — это весьма увлекательная игра. Завсегдатаи часто начинают спорить о чем-нибудь или вовсе ни о чем — так, ради забавы. Скучающий посетитель умышленно затевает спор, высказав какое-нибудь возмутительное или радикаль­ное утверждение, а затем откидывается на спинку стула и ждет, чтобы в ответ ему крикнули: «Чепуха!» Потом зачинщик дол­жен с жаром выступить в защиту своего утверждения, которое, как он в душе понимает, отстоять невозможно, и обвинить своих оппонентов в тупости, невежестве и еще бог знает в чем. Обмен «любезностями» продолжается некоторое время, хотя постепенно спорщики отклоняются от первоначальной темы, переключаясь на другие полемичные вопросы. Потребность в споре среди мужской части²⁴ паба столь велика, что почти лю­бая тема, даже самая безобидная, может стать предметом жар­кой дискуссии.

----------------------

²⁴Женщины иногда принимают участие в этих шутливых спо­рах-играх, но гораздо реже и обычно с меньшим энтузиазмом, чем мужчины. Если женщины спорят, то, как правило, «по-настоящему».

Завсегдатаи умеют затеять спор на пустом месте. Как и от­чаявшиеся аукционисты, выкрикивающие цены, предложен­ные «покупателями-призpaками», они яростно опровергают заявление, которого никто не делал, или требуют от своего молчащего соседа по столику, чтобы тот «заткнулся». Это им сходит с рук, потому что другие завсегдатаи тоже ищут повод для спора. Вот типичный пример возникшей на пустом мес­те перебранки, которую я наблюдала в «своем» пабе:

1-й ЗАВСЕГДАТАЙ (придирчиво): Что ты сказал?

2-й ЗАВСЕГДАТАЙ (озадаченно): Ничего.

1-й ЗАВСЕГДАТАЙ: Как это ничего?!

2-й ЗАВСЕГДАТАЙ (все еще озадаченно): Да так, ничего. Я вообще рот не раскрывал!

1 -й ЗАВСЕГДАТАЙ (воинственно): Не ври! Ты сказал, что моя оче­редь угощать — а очередь не моя!

2-й ЗАВСЕГДАТАЙ (тоже начиная горячиться): Ничего такого я не говорил, но раз уж ты сам это упомянул, то да, очередь твоя!.

1-й ЗАВСЕГДАТАЙ (в притворном гневе): Черта с два! Сейчас Джо угощает!

2-й ЗАВСЕГДАТАЙ (язвительно): Так чего ты тогда ко мне при­стал?

1-й ЗАВСЕГДАТАЙ (теперь уже довольный собой): Я не приставал. Ты первый начал!

2-й ЗАВСЕГДАТАЙ (тоже веселясь): Вовсе нет!

1-й ЗАВСЕГДАТАЙ:Да!

И так далее и тому подобное. Потягивая пиво, я, как и все жен­щины, которым случается быть свидетелями мужских споров в пабе, наблюдала за спорщиками с улыбкой снисходительно­го превосходства на лице. Те продолжали препираться, теперь уже на другие темы, но при этом угощая друг друга напитками, и в конце концов забыли, что вообще они пытались доказать друг другу. Согласно правилам, в спорах, ведущихся в пабе, никто никогда не побеждает и не уступает. (Споры в пабе — ритуал, в полной мере сообразующийся с английским мужс­ким правилом «Важна не победа, а участие».) Спорщики оста­ются лучшими друзьями, все прекрасно провели время.

На первый взгляд может показаться, что такая бессмыс­ленная задиристость противоречит принципам «конституции» паба, дающей установку на дружелюбие и неагрессив­ность, но дело в том, что в представлении англичан-мужчин спор — это самый прямой путь к сближению. Шутливые пе­репалки дают им возможность проявить интерес друг к другу, выразить свои чувства, отношение, личное мнение, обна­ружить свои стремления — и лучше узнать своих собеседни­ков. В процессе споров они имеют возможность сблизиться, не признавая, что именно эту цель они и преследуют. В про­цессе споров они достигают социального взаимодействия под чисто мужским камуфляжем соперничества. Склонность англичан-мужчин к агрессии направляется в безопасное рус­ло безобидных словесных перепалок с «символическим руко­пожатием» — угощением по очереди, чтобы она не приняла более серьезную форму физического насилия²⁵.

--------------------------

²⁵Конечно, иногда споры в пабе перерастают в дpaку, но такой тип общения, который охаpaктеризован здесь, происходит посто­янно, а наше исследование показывает, что физическое насилие очень необычное явление и случается крайне редко, когда наруша­ются описанные в данной главе правила. Темы агрессии и насилия и их связь с выпивкой более подробно будут рассмотрены позже.

Подобные мужские споры ради поддержания дружеских отношений, безусловно, имеют место не только в пабе — они происходят, например, между коллегами по работе, чле­нами спортивных комaнд и клубов или просто в кругу дру­зей — и ведутся примерно по таким же правилам. Но шутли­вая перепалка в пабе — самый лучший и показательный пример мужского дружеского общения. Споры между муж­чинами для поддержания дружеских отношений типичны не только для Англии, но и для других культур, и во всех странах они имеют сходные черты. В частности, все подобные «риту­альные споры» ведутся с соблюдением негласного соглаше­ния о непроявлении агрессии, основанного на понимании того, что оскорбления и нападки не следует воспринимать слишком серьезно. Особенность английского «ритуала», на мой взгляд, заключается в том, что благодаря нашей природ­ной неприязни к излишней серьезности и особенно нашему пристрастию к иронизированию мы быстрее и легче дости­гаем взаимопонимания.

Правило спонтанных ассоциаций

В пабе монолог на одну и ту же тему в течение пяти минут иногда может быть расценен как признак излишней серьезности. Психоаналитики в своей пpaктике используют так на­зываемый метод спонтанной ассоциации, при котором врач просит пациента сказать все, что ему приходит на ум в связи с тем или иным словом или фразой. Так вот, прислушиваясь к разговорам в пабе на протяжении некоторого времени, я заметила, что они зачастую носят тот же хаpaктер, что и се­ансы спонтанных ассоциаций у психотерапевта. Возможно, этим в какой-то степени и объясняется «целебное» действие паба. В пабе обычно сдержанные и осторожные англичане несколько расслабляются и озвучивают все, что приходит им в голову.

Правило спонтанных ассоциаций подразумевает, что разговорам, ведущимся в пабе, не присущи логика и упоря­доченность. В ходе беседы не развивается какая-либо одна тема, не подводится логический итог. Когда посетители паба находятся в «режиме спонтанных ассоциаций» — а в этом режиме они пребывают большую часть времени, — пытать­ся заставить их сосредоточиться на одной определенной те­ме более нескольких минут бесполезно, это только вызовет неодобрение.

Правило спонтанных ассоциаций является залогом того, что разговор течет по замысловатому руслу, имеющему мно­жество резких беспорядочных ответвлений. Реплика о пого­де может спровоцировать короткий спор о футболе, в связи с чем кто-нибудь выскажет догадку о судьбе персонажа како­го-нибудь телевизионного сериала, что приведет к обсужде­нию текущего политического скандала, а это вызовет поток шутливых замечаний по поводу ceкcуальных пристрастий бармена, который прервет один из завсегдатаев, требуя, что­бы ему немедленно подсказали ответ на вопрос в кроссвор­де, что в свою очередь повлечет за собой комментарий о но­вой пугающей болезни, который каким-то образом породит дискуссию о порвавшемся ремешке для часов еще одного за­всегдатая, что положит начало дружелюбному препиратель­ству о том, кто теперь должен угощать и т. д. и т. п. Порой в разговоре прослеживается некая своеобразная логика, но в основном переход от темы к теме носит случайный хаpaктер и происходит тогда, когда какое-либо слово или фраза вызы­вают у собеседников ту или иную ассоциацию. ... Правило спонтанных ассоциаций — это не просто спо­соб избежать серьезности. Это — официальное разрешение на пренебрежение традиционными социальными нормами, на отказ от ограничений, принятых обществом. В Англии подобный тип общения — легкая, непринужденная, кажуща­яся со стороны бессвязной беседа на самые разные темы, когда люди настолько расслаблены и раскованны, что могут высказывать все, что им приходит на ум, — обычно возмо­жен только в кругу близких друзей или семьи. Однако в пабе, как я заметила, ассоциативный разговор самым естествен­ным образом завязывается и между людьми, которые не зна­комы друг с другом. Завсегдатаи почти всегда только так и общаются между собой, но у стойки бара в бессвязную бол­товню легко втягиваются и случайные посетители. Как бы то ни было, здесь следует указать, что те люди, которые часто посещают один и тот же паб, не обязательно — и в принци­пе это в порядке вещей — являются близкими друзьями в обычном понимании этого выражения. Например, прияте­ли-завсегдатаи очень редко приглашают друг друга в гости, даже если они регулярно встречаются в пабе и ведут подоб­ные ассоциативные разговоры каждый день на протяжении многих лет.

Итак, разговоры в стиле спонтанных ассоциаций, кото­рые ведут между собой посетители английских пабов, в том числе и те, кто мало знаком друг с другом, по рисунку сходны с непринужденными беседами близких родственников, что на первый взгляд противоречит обычному представлению. об англичанах, которые слывут сдержанными, неприветли­выми и замкнутыми людьми. Но, когда я стала наблюдать и прислушиваться внимательнее, обнаружились линии разде­ла и ограничения. Я обнаружила, что это еще один пример строго лимитированной и контролируемой культурной ре­миссии. Правило спонтанных ассоциаций позволяет нам от­клоняться от традиционных норм ведения «публичной» бе­седы и наслаждаться некоторой непринужденностью «частного» или «задушевного» разговора — но только до определенной степени. Ключевое слово — «схемы». Беседа в стиле спонтанных ассоциаций, происходящая в пабе, имеет ту же структуру, что и задушевный разговор в кругу близких друзей или родных, но ее содержание ограничено более жесткими рамками. Даже находясь в «режиме спонтанных ассоциаций», завсегдатаи (если только они не близкие дру­зья) никогда не раскрывают друг другу свое сердце, не рас­сказывают — разве что неумышленно — о своих личных тревогах или сокровенных желаниях.

В сущности, ассоциативный разговор заводится вовсе не для того, чтобы обсудить «личные» дела, о которых можно рассказывать лишь в несерьезной манере, в соответствии с «первой заповедью» паба. Шутки по поводу развода, депрес­сии, болезни, проблем на работе, непослушных детей и про­чих трудностей и неурядиц частного хаpaктера вполне до­пустимы, и в принципе ни один «общий» разговор в пабе не обходится без упоминания, с элементами мрачного юмора, жизненных трагедий. Но искреннее, «на полном серьёзе», из­лияние чувств не приветствуется. Конечно, и в пабах, случа­ется, люди жалуются на жизнь, но это — частные разговоры, происходящие между друзьями или родными. Их не принято вести у стойки бара, и, что самое важное, эти частные разго­воры из разряда тех немногих типов общения, на которые не распространяется правило спонтанных ассоциаций.

ЧАСТЬ 1

РЕЧЕВОЙ

ЭТИКЕТ

ПОГОДА

Любое обсуждение английского речевого этикета, как и всякий разговор, происходящий между англичанами, должно начинаться с темы погоды. И в духе соблюдения тра­диционного протокола я обязана, как и всякий автор, пишу­щий о своеобразии английской культуры, процитировать знаменитое высказывание доктора Джонсона*:«Когда встре­чаются два англичанина, они сначала говорят о погоде», — и указать, что это наблюдение, сделанное двести лет назад, вер­но и поныне.

--------------------

*Джонсон, Сэмюэл (1709—1784) — англ. писатель и лексиког­раф, автор «Словаря английского языка» (1755).

Однако после констатации данного факта многие иссле­дователи заходят в тупик, не находя убедительного объясне­ния «одержимости» англичан погодой. Дело в том, что они ис­ходят из ошибочных предпосылок, полагая, что, когда мы го­ворим о погоде, мы и впрямь делимся впечатлениями о погоде. Иными словами, по их мнению, мы говорим о погоде потому, что испытываем глубокий (прямо-таки патологический) ин­терес к этой теме. И тогда большинство исследователей пыта­ются выяснить, чем же столь примечательна погода в Англии.

Например, Билл Брайсон* пришел к заключению, что в английской погоде нет ничего особенного и потому наша маниакальная тяга к этой теме не имеет разумного объясне­ния.

----------------------------

*Брайсон, Билл (род. 8 дек. 1951 г.) — журналист и путешествен­ник, американец по происхождению, живет в Великобритании; ав­тор юмористических книг о путешествиях, а также книг об английс­ком языке и на научные темы.

Стороннего человека английская погода поражает именно тем, что в ней нет ничего поразительного. Все те волнующие, непредсказуемые, опасные природные явления, что наблюдаются в других уголках Земли — торнадо, муссо­ны, свирепые метели, чудовищные бури с градом, - Британс­ким островам почти незнакомы».

Джереми Паксман*, в нехаpaктерном и, конечно же, не­осознанном порыве патриотизма, в ответ на уничижительные заявления Брайсона обиженно возражает, что английская по­года в действительности крайне любопытный феномен:

«Брайтон не понимает сути. Пристальное внимание англичан к погоде не имеет ничего общего со зрелищносгью — как и сель­ские районы Англии, английская погода почти всегда поразитель­но скучна. Интерес представляет не сама погода, а ее изменчи­вость... говоря об Англии, одно можно сказать с полной уверен­ностью: в этой стране погода разнообразна. Пусть тропических циклонов здесь и не наблюдается, но, живя у самого океана и на краю континента, вы никогда точно не знаете, чего ожидать».

-------------------------------

* Паксман, Джереми - современный известный британский те­леведущий (Би-би-си-2).

Опираясь на данные своих исследований, я пришла к вы­воду, что сути не понимают ни Брайсон, ни Паксман. Дело в том, что, говоря о погоде, мы говорим вовсе не о ней. Разго­вор о погоде — это форма речевого этикета, призванная по­мочь нам преодолеть природную сдержанность и начать общаться друг с другом по-настоящему. Например, всем из­вестно, что фразы «Чудесный день, вы не находите?», «Хо­лодновато сегодня, правда?», «Что, все еще дождь идет, надо же!» и прочие вариации на данную тему — это не запрос ин­формации о метеорологических данных, а ритуальные при­ветствия, дежурные выражения, помогающие завязать бесе­ду или нарушить неловкое молчание. Иными словами, в Ан­глии разговор о погоде — это форма «светской беседы», эквивалентом которой у наших братьев-приматов является «взаимная чистка», когда они часами, даже если идеально чистые, выискивают друг у друга в шерсти насекомых - в порядке поддержания социальных связей.

ПРАВИЛА ВЕДЕНИЯ РАЗГОВОРА О ПОГОДЕ

Порядок обмена любезностями

Джереми Паксман не может понять, почему «блондинка средних лет», с которой он столкнулся у штаб-квартиры Ме­теорологического управления Великобритании (находится в Бpaкнелле), обратилась к нему со следующими словами: «Холодно сегодня, правда?» Он объяснил ее «глупое поведе­ние» присущей только англичанам «способностью выказы­вать бесконечное удивление погодой». На самом деле «Хо­лодно сегодня, правда?» — как и «Чудесный день, вы не нахо­дите?» и прочие подобные фразы — это у англичан заменитель выражения: «Я хотел бы пообщаться с вами, да­вайте поговорим?» — или, если угодно, просто еще одна форма приветствия. Бедная женщина всего лишь пыталась завязать разговор с мистером Паксманом. Необязательно длинный — просто обмен приветствиями, выражение вза­имного признания. По правилам ведения разговора о погоде Паксману всего лишь требовалось сказать: «Мм, да, и впрямь холодновато, вы не находите?» — или нечто столь же бес­смысленное, что означало бы: «Да, давайте пообщаемся, я го­тов вас поприветствовать». Вовсе не дав ответа, Паксман нарушил этикет. Его молчание могло быть воспринято как довольно оскорбительное заявление «Нет, я не стану обме­ниваться с вами приветствием». (В общем-то, это не предосу­дительный проступок, поскольку у англичан частная жизнь и сдержанность ценятся выше, чем общительность: вступать в разговор с незнакомцами необязательно.)

Прежде у нас был еще один вариант приглашения к разго­вору, по крайней мере для некоторых ситуаций, но теперь фраза «How do you do?» («Как поживаете?» — Пер. здесь и далее), требовавшая в ответ, как это ни нелепо, повторения этого же самого вопроса «How do you do?», считается архаиз­мом и больше не используется в качестве универсального стандартного приветствия. Фразу «Чудесный день, вы не на­ходите?» следует рассматривать в том же ключе и не пони­мать буквально. «Как поживаете?» — это вовсе не вопрос о здоровье и благополучии, и «Чудесный день, вы не находите?» — отнюдь не вопрос о погоде.

Комментарии о погоде формулируются в форме вопроса (или произносятся с вопросительной интонацией) потому, что они требуют ответа, но их суть — не содержание, а об­щение. Любая вопросительная реплика о погоде призвана инициировать этот процесс, и в качестве ответа достаточно пробормотать что-нибудь типа «Да, в самом деле». Обмен мнениями о погоде в исполнении англичан («Холодно се­годня, правда?» — «Да, и впрямь холодновато, вы не находи­те?») звучит как катехизис или разговор священника с паст­вой в церкви: «Господи, сжалься над нами». — «Христос, по­жалей нас».

Разговор о погоде, хоть это и не всегда заметно, имеет ха­paктерную структуру, четкий ритмический рисунок, по ко­торым антрополог мгновенно определяет, что данный диа­лог — «ритуал», исполняемый по определенному сценарию в соответствии с неписаными, но всеми признанными пра­вилами.

Правило контекста

Очень важно знать, в какой ситуации можно заводить разго­вор о погоде. Другие авторы утверждают, что англичане го­ворят о погоде постоянно, что вся нация помешана на этой теме, но данное замечание ошибочно. В действительности реплики о погоде уместны в трех случаях:

 когда вы приветствуете собеседника;

 когда нужно приступить к разговору на определенную тему;

 когда беседа стопорится и наступает неловкое мол­чание.

Подобные ситуации случаются довольно часто, отсюда и впечатление, что мы ни о чем другом и не говорим. Типич­ные англичане обычно начинают разговор с замечаний о погоде в качестве приветствия, затем некоторое время про­должают обсуждение погодных условий, ища удобный мо­мент, чтобы приступить к разговору на интересующую их тему, и через определенные интервалы возвращаются к теме погоды, заполняя паузы во время беседы. Потому-то многие иностранцы и даже сами англичане делают вывод, что мы одержимы темой погоды.

Я не утверждаю, что до самой погоды нам нет никакого де­ла. Мы неслучайно отвели теме погоды роль помощника при исполнении столь важных социальных функций, и в этом смысле Джереми Паксман прав: будучи переменчивой и не­предсказуемой, английская погода является очень удобным посредником при социальном взаимодействии. Если бы пого­да в нашей стране не была столь неустойчива, мы нашли бы другое средство передачи информации светского хаpaктера.

Но, допуская, что разговор о погоде указывает на жгучий интерес собеседников к погоде, Паксман и другие соверша­ют ту же ошибку, что и первые антропологи, полагавшие, будто определенные животные и растения избирались пле­менами в качестве своих тотемов, потому что народы этих племен испытывали огромный интерес или почтение к тому или иному виду животного или растения. На самом деле, как впоследствии объяснил Леви-Стросс, тотемы символизиро­вали хаpaктер общественного устройства и общественных отношений. Если какой-то клан избирал своим тотемом чер­ного какаду, то вовсе не потому, что видел в черном какаду нечто особенное. Так народ данного клана обозначал свои отношения с другим кланом, тотемом которого был белый какаду. При этом следует отметить, что со стороны обоих кланов это был совсем неслучайный выбор: тотемами служат знакомые народам племен местные животные и растения, а не абстpaктные символы. Так что тотемы не выбираются спонтанно по принципу: «Ваша комaнда — в красной фор­ме, наша — в синей». Это почти всегда элементы знакомой природной среды, символически отражающие систему со­циального мира.

Правило согласия

Англичане тоже нашли себе социального посредника из зна­комого им мира природы. Английская погода капризна и пе­ременчива, а это значит, что нам всегда есть что прокомментировать, чему удивиться, о чем высказать предположение или вздохнуть и, пожалуй, самое важное, с чем согласиться. Итак, мы подошли к еще одному главному правилу ведения разговора о погоде: всегда соглашайся. В связи с этим прави­лом венгерский юморист Джордж Майкс писал, что в Англии «при обсуждении погоды ни в коем случае нельзя возражать собеседнику». Мы уже установили, что на вопросительные фразы о погоде типа «Холодно сегодня, правда?», которые служат приветствием или приглашением к разговору, всегда следует давать ответ, но этикет также требует, чтобы в своем ответе вы выразили согласие с суждением собеседника: «Да, в самом деле» или «Мм, очень холодно».

Не согласившись с собеседником, вы тем самым серьезно нарушите этикет. Когда священник говорит: «Господи, сжаль­ся над нами», — вы не возражаете: «А с какой стати он должен нас жалеть?» Вы смиренно вторите святому отцу: «Христос, пожалей нас». И на вопрос «Уф, холодно сегодня, правда?» так же было бы грубостью ответить: «Да нет, сегодня довольно тепло». Если бы вы внимательно прослушали сотни английс­ких диалогов о погоде, как я, то непременно бы заметили, что подобные ответы крайне редки, их пpaктически не быва­ет. Никто не скажет вам, что на этот счет существует безу­словное правило; англичане даже не сознают, что они следу­ют какому-то правилу: так просто не принято отвечать.

Намеренно нарушив правило (как это несколько раз сде­лала я — в интересах науки), вы сразу почувствуете, как ат­мосфера вокруг вас накаляется, увидите, что ваши собесед­ники смущены и даже обижены. Никто вас не одернет, не ус­троит сцену (у нас есть правила, запрещающие выражать недовольство и скандалить), но ваши собеседники будут ос­корблены, и это опосредованно проявится. Возможно, воз­никнет неловкое молчание, потом кто-нибудь нервно вос­кликнет: «А мне кажется, что холодно!» или «В самом деле? Вы так считаете?» Но более вероятно, что ваши собеседники из­менят тему разговора или продолжат обсуждение погоды между собой, с холодной вежливостью игнорируя вашу бес­тактность. В кругу особенно учтивых людей кто-нибудь, на­верное, попытается загладить вашу оплошность, дав вам воз­можность пересмотреть свое мнение, так чтобы вы сформулировали ответ не как констатацию факта, а сослались бы на свой вкус или особенности своего восприятия. Еще более об­ходительные люди, услышав ваше заявление: «Да нет, сегодня довольно тепло», — на долю секунды смутятся, а потом кто-нибудь скажет: «Наверно, вам просто не холодно. Знаете, у меня муж такой: у меня зуб на зуб не попадает, а ему хоть бы что — тепло и все. Должно быть, женщины хуже, чем мужчи­ны, переносят холод, как вы считаете?»

Исключения из правила согласия

Подобные снисходительные комментарии допустимы, пото­му что правила ведения разговора о погоде сложны и зачас­тую имеют исключения или варианты. В случае с правилом согласия основной вариант традиционного ответа-под­тверждения обычно содержит ссылку на личный вкус или иное восприятие. Вы должны непременно согласиться с «констатирующим» замечанием о погоде (оно почти всегда выражено в форме вопроса и, как мы уже установили, требу­ет просто ответной реакции, а не точного ответа), даже ког­да это замечание неверно. Однако при этом вы вправе ска­зать о своих вкусах, не совпадающих со вкусами ваших собе­седников, или выразить несогласие, сославшись на собственные причуды и неадекватное восприятие.

Если вы никак не можете заставить себя согласиться с вы­сказыванием собеседника «Холодно сегодня, правда?», тогда в ответ уместно будет сказать: «Да, но мне такая погода по вкусу. Бодрит, вы не находите?» или «Да, но, знаете, я как-то не замечаю холода — по мне так вполне тепло». Обратите внимание, что оба ответа начинаются с выражения согласия, вслед за которым во второй части идет явное опровержение: «Да... по мне так вполне тепло». Возражение, высказанное в такой форме, вполне приемлемо. В данном случае этикет соблюден, а этикет гораздо важнее логики. Но если вам труд­но выдавить из себя традиционное «Да», тогда просто произ­несите с утвердительной интонацией «Мм» и кивните. Это слабо эмфатическое, но все же выражение согласия.

Гораздо лучше прозвучал бы традиционный дипломатич­ный ответ: «Да (или «Мм», сопровождаемое кивком), но, по крайней мере, дождя нет». Если вы любите холодную погоду или не считаете, что в данный момент холодно, такой ответ фактически станет залогом того, что вы и ваш ежащийся от холода собеседник достигнете полюбовного соглашения. Все признают, что холодный ясный день предпочтительнее дождливого — или, по крайней мере, все готовы будут с этим согласиться.

Вариант ответа со ссылкой на личный вкус/восприятие — это все же скорее, модификация правила согласия, а не исклю­чение из него: категоричное опровержение по-прежнему та­бу, действует основной принцип согласия. В реплике просто содержится указание на различие во вкусах и восприятии, и, если это выражено ясно, ответ не звучит как грубость.

Правда, в одном случае — в процессе дружеского обще­ния мужчин, особенно когда они ведут спор в пабе — прави­ло согласия при обсуждении погоды соблюдать не обяза­тельно. С этим аспектом мы еще не раз будем иметь дело и подробно рассмотрим его в главе, посвященной общению в пабе. А пока достаточно отметить, что в ходе дружеских пре­пирательств между мужчинами, тем более когда они спорят в особой атмосфере паба, открытое и постоянное несогласие с мнением собеседников — не только по поводу погоды, а вообще относительно чего бы то ни было — это средство выражения дружеской симпатии и укрепления дружеских отношений.

Правило иерархии типов погоды

Выше я уже упоминала, что некоторые высказывания отно­сительно погоды — например, фраза «По крайней мере, нет дождя», сказанная в холодный день, — фактически гаранти­руют достижение взаимопонимания. Дело в том, что в Анг­лии существует неофициальная иерархия типов погоды, ко­торой придерживается почти каждый. В порядке перечисле­ния от лучшего к худшему эта иерархия выглядит следующим образом:

 солнечная и теплая/мягкая погода;

 солнечная и прохладная/холодная погода;

 облачная и теплая/мягкая погода;

 облачная и прохладная/холодная погода;

 дождливая и теплая/мягкая погода;

 дождливая и прохладная /холодная погода.

Я не утверждаю, что все в Англии предпочитают солнце об­лачности или тепло холоду, — просто все прочие предпоч­тения расцениваются как отклонения от нормы⁹.

--------------------

⁹ В поддержку этого наблюдения (и как доказательство важнос­ти традиции ведения разговоров о погоде) я также отмечу, что из се­ми синонимов слова nice («приятный») в «Тезаурусе» по крайней ме­ре пять — fine («ясный, хороший, сухой»), clear («ясный, чистый, светлый»), mild («мягкий, погожий, теплый»), fair («ясный и солнеч­ный») и sunny («солнечный») — имеют прямое отношение к погоде.

Даже дик­торы телевидения, читающие прогноз погоды, совершенно явно следуют этой иерархии: извиняющимся тоном сообща­ют о дожде, но уже с ноткой живости в голосе добавляют, что, по крайней мере, будет тепло, словно знают, что дождливая теплая погода предпочтительнее дождливой холодной. Так же с сожалением они обычно предсказывают холодную пого­ду и уже более веселым голосом сообщают, что, возможно, бу­дет светить солнце, потому что всем известно, что холодная солнечная погода лучше холодной облачной. Поэтому, если только погода не дождливая и холодная одновременно, вы всегда можете употребить в ответе: «Но, по крайней мере...»

Если одновременно сыро и холодно или у вас просто пло­хое настроение, прибегните к тому, что Джереми Паксман охаpaктеризовал нашей «феноменальной способностью ти­хо вздыхать». С его стороны это весьма точное наблюдение, и я могла бы только добавить, что эти «ритуалы вздыхания» выполняют очень важную социальную функцию, делая воз­можным дальнейшее дружеское общение. В данном контекс­те дополнительное преимущество обеспечивает фактор «они — мы» (где «они» — это либо собственно погода, либо синоптики). «Ритуалы вздыхания» предполагают согласие с мнением собеседника (а также одобрение остроумного за­мечания или шутки) и порождают солидарную оценку обще­го врага. И то, и другое — незаменимые факторы адекватно­го социального взаимодействия.

Когда речь идет о типе погоды из нижней части иерархи­ческого списка, также допустим более позитивный ответ, со­держащий прогноз на улучшение. На замечание «Ужасная погода, вы не находите?» можно сказать: «Да, но, говорят, пос­ле обеда должно проясниться». Если ваш собеседник такой же пессимист, как и ослик Иа-Иа¹⁰, скажите в ответ: «Да уж, вчера, как и обещали, целый день лил дождь, верно?» — и при этом, не выказывая оптимизма Поллианны*, тихо вздохните.

-------------------------

¹⁰ Для тех, кто не знаком с английской культурой, поясняю: Иа-Иа — грустный ослик в сказке Алана Милна «Винни-Пух».

* Поллианна — в одноименной детской книге (1913) К Э. Портер дeвoчка-сирота, которая старается не терять веселости, несгибаемая оптимистка.

В сущности, неважно, какую из приведенных реплик вы вы­берете. Главное, чтобы вы вовлеклись в диалог, выразили со­гласие, нашли общий язык с собеседником. И участливый вздох столь же эффективно способствует процессу социаль­ного взаимодействия и укреплению дружеских взаимоотно­шений, как и разделенный оптимизм, совместные размыш­ления или переносимые вместе тяготы.

Тем, чьи вкусы в отношении погоды отличаются от обще­принятых, важно помнить, что чем более неприятному типу погоды вы отдаете предпочтение, тем более уточняющей должна бьпъ вторая часть вашей реплики, содержащая ссыл­ку на ваши личные вкусы и особое восприятие. Например, предпочтение холода теплу более приемлемо, чем нелюбовь к солнцу, что в свою очередь более приемлемо, чем нескры­ваемая радость при виде дождя. Тем не менее даже самые странные вкусы могут восприниматься как безобидные при­чуды, если вы строго соблюдаете правила ведения разговора о погоде.

Снег и правило умеренности

Снег не упоминается в иерархическом списке типов погоды, потому что снежная погода — относительно редкое явление в сравнении с остальными ее видами, которые наблюдаются постоянно, порой все разом в один и тот же день. С точки зрения дружеского общения снег — особая и сложная тема для беседы, поскольку, доставляя эстетическое удовольствие, снежная погода в то же время создает определенные не­удобства, вызывая одновременно возбуждение и тревогу. Та­ким образом, снег неизменно дает обильную пищу для разго­воров, но интерес к нему возникает только на Рождество, ког­да все с нетерпением ждут снега, как правило, тщетно. Однако мы продолжаем надеяться, и каждый год уличные букмекеры выуживают у нас тысячи фунтов стерлингов, призывая де­лать ставки на «белое Рождество».

В отношении снега как темы для разговора применимо лишь одно общее типично английское правило — «правило умеренности»: снега, как и всего остального, должно быть в меру. Даже тепло и солнце приемлемы лишь в умеренных до­зах: если на протяжении нескольких дней подряд стоит жара и постоянно светит солнце, англичане начинают опасаться засухи, бурчат о необходимости экономить воду и подавлен­ными голосами напоминают друг другу о лете 1976 года.

Паксман отмечает, что англичанам присуща «способ­ность выказывать бесконечное удивление погодой», и в об­щем-то он прав: мы любим, чтоб погода нас удивляла. Но мы также рассчитываем на то, что погода нас удивит. Мы при­выкли к непостоянству нашей погоды и ждем, что она долж­на меняться. Если на протяжении нескольких дней подряд держится одна и та же погода, у нас возникает беспокойство: более трех дней дожди, и мы уже боимся наводнения; более одного-двух дней снег, и мы объявляем о стихийном бедс­твии — на дорогах всюду заторы, жизнь в стране замирает.

Погода как члeн семьи

Если сами мы только и делаем, что ругаем свою погоду, то иностранцам не дозволено ее критиковать. В этом смысле мы относимся к своей погоде как к члeну семьи: можно сколько угодно выражать недовольство поведением собс­твенных детей или родителей, но малейший намек на осуж­дение со стороны постороннего считается неприемлемым и расценивается как невоспитанность.

Мы признаем, что английская погода, по сути, лишена драматизма — у нас не бывает очень высоких и очень низ­ких температур, муссонов, бурь, торнадо или снежных бура­нов, — но возмущаемся и обижаемся, когда говорят, что на­ша погода скучна и ничем не примечательна. Грешат презри­тельными замечаниями в адрес английской погоды, как правило, иностранцы, особенно американцы, принижаю­щие ее достоинства, что англичанин воспринимает как не­простительное оскорбление. Когда летом столбик термомет­ра поднимается до отметки 30 "С, мы стонем; «Уф, ну и жа­ра!» — и приходим в негодование, слыша заявления приезжих американцев или австралийцев типа: «Разве это жара? Чепуха! Хотите пожить в настоящей жаре, приезжайте к нам в Техас (или Брисбен)!»

Подобные комментарии — не только серьезное наруше­ние правила согласия и правила отношения к погоде как к члeну семьи, но еще и свидетельство количественного под­хода к погоде, что в нашем понимании является грубостью и вульгарностью. Большие цифры, высокомерно указываем мы, это еще не все; английскую погоду следует оценивать по незначительным колебаниям и нюансам, а не по разитель­ным переменам.

В принципе, наверное, погода — один из немногих атри­бутов жизни англичан, вызывающий у них чувство неосоз­нанного и бескомпромиссного патриотизма. В процессе ис­следования своеобразия английской культуры я, как наблю­датель и участник одновременно, естественно, часто вела разговоры о погоде с разными людьми и вновь и вновь стал­кивалась с тем, как они, представители всех классов и сосло­вий, яростно вставали на защиту нашей погоды. Гигантома­ния американцев почти у всех англичан вызывает откровен­ное презрение. Один прямодушный владелец паба, которого я интервьюировала, выразил чувства многих соотечествен­ников, заявив: «Да у этих американцев всегда все «самое-самое», о чем бы ни говорили, хоть о погоде, хоть еще о чем. Ду­paки, что с них взять. Самые большие стейки, самые большие здания, самые обильные снегопады, жарче у них, чем у всех остальных, ураганов больше — в общем, чего ни коснись. Нет в них утонченности, черт бы ее побрал. В этом их проблема».

Джереми Паксман в более изящных выражениях, но с не меньшим патриотическим негодованием низводит все пере­численные Биллом Брайсоном муссоны, свирепые метели, торнадо и чудовищные бури с градом до разряда «зрелищности». Ответная колкость в типично английском стиле.

Ритуал прослушивания прогноза погоды для судоходства

Наша необычная любовь к погоде нашла яркое отражение в нашем отношении к наиболее хаpaктерному английскому национальному обычаю: прогнозу для судоходства. Недавно, роясь в книжном магазине в одном из приморских городов, я наткнулась на красивую иллюстрированную книгу большо­го формата с морским пейзажем на обложке. Называлась она «Ожидается дождь, хорошая» («Rain Later, Good»). Мне вдруг пришло в голову, что почти каждый англичанин тотчас же признает в этой странной, на первый взгляд бессмысленной и даже противоречивой фразе строчку из загадочного, про­буждающего воспоминания, умиротворяющего метеороло­гического заклинания, зачитываемого по четвертой про­грамме радио Би-би-си сразу же после сводки новостей.

Прогноз для судоходства — это прогноз погоды в откры­том море, содержащий наряду с обычными данными допол­нительные сведения о силе ветра и видимости. Предназнача­ется эта информация для рыболовецких, прогулочных и гру­зовых судов, курсирующих в районе Британских островов. Для миллионов слушателей, не имеющих к морю никакого отношения, этот прогноз не представляет ни малейшей цен­ности, но мы, тем не менее, прослушиваем его от начала до конца, зачарованные спокойным ритмичным перечислени­ем знакомых названий морских районов, сопровождающим­ся информацией о ветре, затем о погоде, затем о видимости. При этом определяющие слова («ветер», «погода», «види­мость») опускаются, и сводка звучит следующим образом: «Викинг, север Утсиры, юг Утсиры, Фишер, Доггер, Германс­кий залив. Западный-юго-западный три-четыре, на севере чуть позже усиление до пяти. Ожидается дождь. Хорошая, ухудшение до средней, местами плохая. Фарерские острова, Фэр-Айл, Кромарти, Фортис, Форт. Северный переходит в западный три-четыре, чуть позже усиление до шести. Ливни. Хорошая». И так далее, и так далее — размеренным бесстрас­тным голосом, пока не будет сообщено о каждом из тридца­ти одного морского района. И только после этого миллионы английских радиослушателей¹¹ — большинство из которых понятия не имеют, где находятся перечисленные районы или что означают сопровождающие их названия слова и цифры, — наконец выключают радио, как ни странно, уми­ротворенные и даже вдохновленные тем, что поэт Шон Стрит называет (говоря о прогнозе для судоходства) «сухой поэзией информации».

---------------------

¹¹ Причем в их числе не только тоскующее по прошлому поколе­ние стариков. «Прогноз для судоходства» имеет множество молодых поклонников, и с некоторых пор фразы из него используются в тек­стах песен, исполняемых поп-певцами. А недавно я познакомилась с 19-летним барменом, который дал своему псу кличку Кромарти — в честь одного из морских районов.

Некоторым из иностранцев, у которых я брала интер­вью, — это были главным образом иммигранты и приез­жие, уже жившие в Англии некоторое время, — случилось наблюдать этот ритуал, и они были немало озадачены. Им непонятно, как у нас вообще возникает желание слушать перечисление никому не известных мест и никому не нуж­ные метеорологические данные, не говоря уже о том, что мы стремимся прослушать всю нудную сводку от начала до конца и на всякого, кто посмел попытаться выключить ра­дио, смотрим так, будто этот человек совершил святотатс­тво? В еще большее недоумение их привели заголовки в пе­чати, краткие сводки теле- и радионовостей и жаркие спо­ры, когда в прогнозе один морской район заменили другим (вместо Финистера стали объявлять Фицрой). Вне сомне­ния, они были бы столь же поражены всеобщим возмуще­нием по поводу того, что радио Би-би-си изменило время вечерней программы новостей, сдвинув его назад всего лишь на пятнадцать минут («Народ как с цепи сорвался», — прокомментировал ситуацию представитель Метеорологи­ческого управления Великобритании).

«Можно подумать, будто изменили слова молитвы «Отче наш»!» — заметил один из опрошенных мною американцев по поводу шумихи, поднявшейся вокруг замены Финистера Фицроем. Я попыталась объяснить, что дело не в полезности или важности информации, что для англичанина прогноз для судоходства — все равно что знакомая молитва, утешаю­щая даже неверующих, и что малейшее изменение сценария столь значимого ритуала травмирует нас. Пусть мы не веда­ем, где находятся те морские районы, убеждала я, но их названия впечатаны в сознание нации: люди даже называют в их честь своих домашних питомцев. Не скрою, мы любим пошутить по поводу прогноза для судоходства. (Автор книги «Ожидается дождь, хорошая»¹² замечает, что некоторые даже «препираются» с программой: «По-вашему, ливни с гроза­ми — это хорошо? Я так не считаю».) Но ведь мы подвергаем осмеянию буквально все, особенно то, что для нас наиболее свято. Например, такие вещи, как наша погода и наш прогноз для судоходства.

----------------------

¹² Пожалуй, стоит отметить, что книга «Ожидается дождь, хоро­шая» впервые была опубликована в 1998 г. и уже трижды переиздава­лась: в 1999, 2000 и 2002 гг. (это второе исправленное издание, пере­смотренное в связи с заменой названия Финистер).

ЧАСТЬ 2

ПРАВИЛА ПОВЕДЕНИЯ

ПРАВИЛА АНГЛИЙСКОГО БЫТА

Некоторые правила английской самобытности можно рас­познать, даже не тратя годы на исследования путем метода «включенного наблюдения». Например, правила частной жизни настолько очевидны, что их можно распознать, даже не ступая ногой на английскую землю. Покружив несколько минут на вертолете над каким-нибудь английским городком, вы увидите, что жилые кварталы состоят почти целиком из рядов маленьких коробочек и возле каждой — свой крошеч­ный зеленый клочок земли. В некоторых частях страны ко­робочки серые, в других — красновато-коричневые. В райо­нах, где проживают более обеспеченные люди, коробочки отстоят дальше одна от другой, а примыкающие к ним зеле­ные участки несколько крупнее. Но принцип очевиден: все англичане хотят жить в своей собственной коробочке и иметь свой собственный клочок земли²⁶.

---------------------------

²⁶Это наблюдение подтверждают и последние статистические данные. Во Франции, Италии и Германии более половины новых жилых зданий, построенных в 1990-х гг., — это многоквартирные дома, в Англии таких домов за этот же период было построено всего 15%. Около 70 % англичан живут в своих собственных домах. В сред­нем по Европе этот показатель гораздо ниже.

ПРАВИЛО «КРЕПОСТНОГО РВА С ПОДЪЕМНЫМ МОСТОМ»

То, что нельзя разглядеть с вертолета, вы узнаете тотчас же, едва попытаетесь посетить дом любого англичанина. Даже имея адрес и карту, вы с трудом сумеете отыскать нужный вам дом. Венгерский юморист Джордж Майкс утверждает, что «английский город — это сплошная клика заговорщи­ков, вводящих в заблуждение иностранцев». В качестве доказательства он приводит множество неоспоримых фактов, в частности: что в английских городах не бывает прямых улиц, что за каждым поворотом улица меняет свое название (исключение составляют только те случаи, когда поворот на­столько крутой, что и впрямь делит одну улицу на две), что у нас как минимум 60 синонимов к слову «улица» («street») [«place» — «место»; «mews» — «извозчичий двор»/»конюшни»; «crescent» — «группа домов, стоящих полукругом»; «ter­race» — «ряд стандартных домиков вдоль улицы», «улица или бульвар с газоном»; «rise» — «холм», «lane» — «переулок»; «gate» — «застава», «ворота» и т. д.] и что названия улиц у нас всегда тщательно замаскированы. Даже если вам удается най­ти нужную улицу, вас озадачит нумерация домов — безна­дежно непоследовательная и беспорядочная. Дело еще ос­ложняется и тем, что многие англичане предпочитают не нумеровать свои дома, а давать им названия.

Я бы еще добавила, что номера домов или их названия обычно так же хорошо замаскированы, как и названия улиц. и это указывает на то, что причиной всей этой неразберихи является скорее наша приверженность принципам неприкос­новенности частной жизни, чем стремление ввести в заблуж­дение венгров. Мы не можем, даже если б очень захотели, раз­рушить наши запyтaнные города и на их месте возвести новые по разумной американской системе — с геометрически пра­вильной планировкой. Но если бы мы хотели, чтобы другие без лишних трудностей находили наши дома, мы, по край­ней мере, помещали бы таблички с их названиями или номе­рами так, чтобы их можно было увидеть с улицы.

Но нет. Номера наших домов в лучшем случае едва замет­ны, в худшем — полиостью скрыты плющом, а то и вовсе не обозначены, очевидно, на том основании, что номер нашего дома, как мы считаем, можно вычислить по номерам сосед­них домов. Почему так? Я постоянно спрашивала об этом таксистов, когда работала над данной книгой, ведь они так много времени колесят по улицам, высматривая скрытые или несуществующие номера на стенах домов или заборов, что, как мне кажется, непременно должны были задаться по­добным вопросом или придумать на этот счет свои собствен­ные интересные теории.

Я не ошиблась в своем предположении. В ответ таксисты почти всегда восклицали: «Чертовски хороший вопрос!» — или еще что-нибудь в этом роде, а потом принимались раз­драженно сетовать по поводу стершихся, замаскированных или отсутствующих номеров домов, обычно заканчивая свою тираду фразой: «Можно подумать, они это делают специаль­но!» Меня, разумеется, такой ответ не устраивал: мы возвраща­лись к тому, с чего начали. Тогда я прибегала к другой тактике, спрашивая водителей, четко ли прописаны номера на их собс­твенных домах. Большинство тут же смущенно признавались, что таблички с номерами или названиями на их домах не очень заметны. Почему? Почему не вывести большими циф­рами или буквами номер или название дома на входной двери или опоре ворот? Ну, оправдывались они, это было бы не­сколько странно, слишком броско, вызывающе, это привлек­ло бы внимание, да и потом сами они пpaктически никогда не заказывают такси, а дом их отыскать совсем не трудно, и все их друзья и родные знают, где они живут, и т. д. и т. п.

Первоначально интервью таксистов не очень-то помогли мне в моих изысканиях: мне просто в очередной раз напом­нили, что в нашем нежелании выставлять напоказ номера своих домов проявляются такие типичные особенности анг­личан, как скрытность и гипертрофированная привержен­ность принципам неприкосновенности частной жизни. Но я продолжала упopно опрашивать таксистов и в итоге доби­лась своего: один из них в нескольких словах дал следующее исчерпывающее объяснение: «Ведь дом англичанина — это его крепость, верно? Он не может отгородиться от внешнего мира крепостным рвом с подъемным мостом, но вполне в состоянии затруднить доступ к своему жилищу». С тех пор английский обычай скрывать номера частных домов я назы­ваю правилом «крепостного рва с подъемным мостом».

Но для англичанина дом — это нечто большее, чем его крепость, воплощение его принципов неприкосновенности частной жизни. Дом англичанина — это его индивидуаль­ность, показатель его статуса, главное дело его жизни. То же самое можно сказать и об англичанках. Поэтому дом в Анг­лии — это не то, чем вы просто пассивно «владеете». Дом — это то, что вы «создаете», над чем «трудитесь».

ПРАВИЛА УСТРОЕНИЯ СВОЕГО ГНЕЗДА

Здесь я должна рассмотреть такое явление, как «сделай сам» — пристрастие англичан к «усовершенствованию до­ма». Певзнер* попал в самую точку, когда, хаpaктеризуя ти­пичного англичанина, говорил, что тот «в доме, в саду и в га­раже все делает своими руками».

--------------------

* Певзнер, Николас Бернхард Леон (1902—1983) — английский искусствовед, родился в Германии. Прославился как редактор и из­датель своей знаменитой серии «Здания Англии» (1951—1974). опи­сывающей графство за графством.

Про футбол забудьте, это общенациональное увлечение. Мы — нация устроителей собственных гнезд. Почти все население страны в той или иной степени любит мастерить своими руками. По данным опроса, проведенного моими коллегами около 15 лет назад, лишь 2 % англичан-мужчин и 12 % англичанок признались, что никогда ничего не делали в доме своими руками.

Недавно, когда ИЦСП по заказу компании, производящей чайную смесь «Пи-джи типс», проводил опросы людей, охот­но занимающихся перестройкой своих домов (это вовсе не такая глупая идея, как кажется: мы установили, что работа по дому способствует росту потрeбления чая), мы обновили эти данные. Цифры показывают, что за 15 лет мало что измени­лось: пожалуй, увеличилось число женщин, занимающихся домоводством, да и англичане в целом еще больше увлеклись устроением своих семейных гнезд²⁷.

--------------------------

²⁷Тем, кого интересуют дополнительные цифры, сообщаю: еже­годно на домоводство мы тратим 8 500 млн фунтов.

Сама я не участвовала в проекте ИЦСП по изучению явле­ния «сделай сам», но одобряю тот метод, который был ис­пользован при его осуществлении. Это происходило не пу­тем телефонного опроса и проставления галочек в графах; мои коллеги посещали «храмы» поклонников принципа «сделай сам» (магазины «Хоумбейс» [Homebase], «ДолтОлл» [DoltAIl], «Би-энд-кью» [B&Q] и др.), общались с ними, под­робно расспрашивая о том, чем вызвано их увлечение, что их пугает, тревожит, радует. Мой коллега Питер Марш, сам страстный приверженец принципа «сделай сам», справедли­во указал, что ревностных «самоделкиных» не так-то просто отвлечь от поисков нужного товара в магазинах, куда они приходят утром по воскресеньям, и заставить побеседовать с социологами; их нужно coблaзнить чем-то особенным. Он придумал гениальную приманку — чай с пончиками (а это неотъемлемый атрибут ритуала «сделай сам»), выдавая уго­щение прямо из фургона, припаркованного в центре стоян­ки хозяйственного магазина.

Уловка сработала. Перерыв на чай — столь существенный элемент ритуала «сделай сам», что устроители своих семей­ных гнезд, которые никогда не позволили бы обычному ан­кетеру с папкой в руке помешать им отыскивать нужные ма­териалы, охотно собирались вокруг фургона ИЦСП и, попи­вая чай и жуя пончики, делились с исследователями планами по усовершенствованию дома, своими надеждами, тревога­ми и бедами.

Правило обозначения собственной территории

Почти все умельцы, подходившие к фургону нашего центра выпить чаю на стоянке хозяйственного магазина, говорили, что их желание сделать что-то своими руками продиктовано главным образом стремлением «поставить личный штамп на собственном жилище». Это, вне сомнения, можно расцени­вать как неписаное правило владения собственным домом, важный элемент ритуала переселения на новое место жи­тельства, которое зачастую влечет за собой уничтожение всех признаков проживания прежнего владельца. «Ты прос­то обязан что-нибудь содрать в том доме, куда только что пе­реселился, — объяснил один молодой человек. — Иначе это не твой дом, верно?»

Он был прав. Понаблюдайте за жилыми домами на какой-нибудь улице в течение некоторого времени, и вы заметите, что едва на доме, выставленном на продажу, исчезает таб­личка «Продается», как тут же появляется контейнер, запол­няемый зачастую вполне пригодными предметами кухонной мебели, сорванными коврами, деталями разломанных стен­ных шкафов и каминов, снятыми полками, плиткой, перила­ми, дверями и даже обломками стен и потолков.

Данный обычай скорее твердое правило, чем соблюдае­мая закономерность поведения: обозначение собственной территории для большинства англичан — это обязательс­тво, долг перед самими собой. «Ты просто обязан что-нибудь содрать...»

Однако это целая проблема для тех, кто переезжает в но­вые, только что выстроенные дома, где было бы нелепо де­монтировать санузлы, которыми никто ни разу не пользо­вался, и кухни, в которых никто ни разу не готовил. Тем не менее в «храмах» поклонников принципа «сделай сам» мы встречаем много людей, желающих «привнести что-то свое» в новое жилище. Даже если нельзя ничего содрать, вы все равно должны сделать что-то: необновленный дом едва ли можно считать родным жилищем.

КЛАССОВЫЕ ОСОБЕННОСТИ

Страсть англичан к усовершенствованию своих домов объ­ясняется, конечно же, не только стремлением обозначить собственную территорию. Это — самовыражение в более широком смысле слова: твой дом — не только твоя террито­рия, твой дом — это воплощение твоей индивидуальности. По крайней мере, мы так думаем. Почти все умельцы, с кото­рыми мы беседовали у хозяйственного магазина, считают, что они реализуют свои творческие способности. Другие респонденты, которых мы опрашивали в мебельных магази­нах, универмагах и у них дома, признавая, что многие англи­чане берутся сами мастерить в целях экономии, все же под­тверждают, что в устройстве быта, мeблировке и убранстве наших жилищ каждый из нас стремится продемонстриро­вать свой личный вкус и свое собственное понимание пре­красного.

Это действительно так, но только до определенной степе­ни. Чем глубже я изучала этот вопрос, тем очевиднее мне ста­новилось, что организация быта, обстановка и убранство на­ших домов определяются принадлежностью к социальному классу. С уровнем благосостояния это никак не связано. До­ма представителей высшего сословия и верхушки среднего класса нередко отличает обветшалость и неухоженность, че­го выходцы из средних и низших слоев среднего класса ни­когда себе не позволят, а жилища разбогатевших выходцев из рабочей среды напичканы очень дорогими вещами, что в глазах аристократии и верхушки среднего класса является верхом вульгарности. Новенькие кожаные диваны и стулья «под старину», обожаемые средними слоями среднего клас­са, могут стоить в десять раз дороже, чем аналогичные пред­меты мебели в домах представителей верхушки среднего класса, презирающих кожу и «копии».

В домах представителей средних и низших слоев средне­го класса в гостиной, которую они называют «lounge», как правило, на полу лежит ковер во всю комнату (у старшего по­коления рабочих это может быть узорчатый ковер, у новоис­печенных буржуа — пушистый). Представители высших со­словий предпочитают гoлый пол, который они частично покрывают старыми персидскими коврами или ковриками. В гостиных представителей средних слоев среднего класса можно увидеть коктейль-бар, а в столовых — сервировоч­ный столик на колесиках. Окна гостиных в домах низших слоев среднего класса и верхушки рабочего часто занавеше­ны тюлем (который весьма точно указывает на социальный статус хозяина дома, но является досадным препятствием для любопытных социологов). В самой комнате — большой телевизор, у старшего поколения — вышитые или кружев­ные накидки на подлокотниках кресел и на горизонтальных поверхностях — аккуратно расставленные «коллекции» мел­ких предметов (ложечки, стеклянные зверушки, испанские куколки, статуэтки), привезенных из туристических поездок или выписанных по каталогам.

Молодежь из нижних слоев среднего класса и верхушки рабочего менее склонна к вычурности. Их не загроможденные мебелью гостиные («living room»), обставленные якобы в стиле элегантного минимализма, до которого они никак не дотягивают, порой похожи на приемную стоматолога. Ску­дость интерьера они компенсируют широкоэкранным теле­визором еще большего размера, который они называют «TV» или «telly» («телик») и который всегда стоит на самом видном месте (и, между прочим, еженедельно показывает как минимум шесть программ о доме и домоводстве), и современным музыкальным центром с большими колонками. В домах мно­гих представителей верхушки среднего класса тоже есть большие телевизоры и стереосистемы, но они обычно нахо­дятся в других гостиных, которые хозяева иногда называют «back room» (букв.: «задняя комната») или «family room» (букв.: «семейная комната»), но ни в коем случае не «music room» (букв.: «музыкальная комната»). По терминологии верхушки среднего класса, «music room» — это комната, в которой сто­ит пианино, а не стереосистема.

Еще один надежный индикатор классовой принадлеж­ности — подставки под бокалы с напитками, предотвраща­ющие порчу столов. Такие вряд ли увидишь в домах верхуш­ки среднего сословия и аристократии и очень редко — в до­мах выходцев из низов рабочего класса. Подставками под бокалы пользуются средние и нижние слои среднего класса, а также верхушка рабочего класса, точнее, те ее представители, кто метит в средний класс.

Правила сочетаемости и новизны

Санузлы в домах низов среднего и рабочего классов, кото­рые они зазывают «toilet», оборудованы сочетающимися по цвету унитазами и paковинами, которые они называют «bath­room suite» («комплект для ванной комнаты»), и даже туалет­ная бумага у них того же цвета, что и сантехника. В домах представителей верхушки среднего класса и высшего сосло­вия унитазы и paковины почти всегда белые, хотя сиденье на унитазе иногда бывает деревянное.

В домах представителей высших и низших слоев обще­ства (верхушка среднего класса и выше, низы рабочего клас­са и ниже) мебель обычно старая, облезлая и разнородная. Все промежуточные слои населения предпочитают новень­кие гарнитуры мягкой мебели, состоящие из одинаковых по дизайну и обивке диванов (по их терминологии, «settee») и кресел, комплекты сочетающихся обеденных столов и сту­льев и спальные гарнитуры с гармонирующими по цвету покрывалами на кровать, чехлами на подушки и шторами. (Такое «безупречное» убранство может 6ыть оформлено в мещанском стиле, носить хаpaктер «простоты», пропаганди­руемой фирмами «Конран» и ИКЕА, или воплощать идеи те­левизионных передач по домоводству, но принцип во всех случаях один и тот же.) Представители верхних слоев обще­ства, гордящиеся своим эклектическим собранием антиква­риата, презирают гармонирующие гарнитуры; представите­ли нижних слоев, стыдящиеся своего разнородного старья, стремятся возвыситься до элиты.

По существу, социальную принадлежность англичанина или англичанки можно тотчас же определить по его или ее отношению к дорогой новой мебели: если вы считаете, что это «шикарно», значит, вы в лучшем случае принадлежите к средним слоям среднего класса; если, по-вашему, это «дешев­ка», вы — представитель верхушки среднего класса или арис­тократии. Однажды некий члeн парламента от партии тори посмеялся над другим тори, Майклом Хезелтайном, заметив, что Хезелтайну «пришлось покупать всю свою мебель». Это был оскорбительный намек на то, что только буржуа покупа­ют мебель; настоящие аристократы мебель наследуют.

Правило «стены почета»

Еще один точный индикатор классовой принадлежности — так называемая, по терминологии американцев, стена поче­та. В каком помещении своего дома вы выставляете свои ре­галии и фотографии, на которых вы запечатлены рядом со знаменитостями? Если вы принадлежите к средним слоям среднего класса или к более низкому сословию, эти предме­ты будут гордо выставлены на всеобщее обозрение в вашей гостиной, холле или в любом видном месте. В представлении верхов среднего класса и аристократии единственно прием­лемое место для демонстрации подобных вещей — это убор­ная на нижнем этаже дома.

Это — умная, тонкая тактика. В какой-то момент каждый из гостей обязательно посетит уборную на нижнем этаже до­ма и будет потрясен вашими достижениями. В то же время, экспонируя свидетельства своих успехов в туалете, вы иро­низируете по их поводу (даже мочитесь на них), а следова­тельно, вас не могут обвинить в хвастовстве или важничанье.

Правило спутниковой антенны

О социальном статусе англичанина можно судить по саду возле его дома, на чем я остановлюсь позже. Но, даже если вы не разбираетесь в цветах и других растениях, вы без труда определите классовую принадлежность хозяев дома по на­личию (у выходцев из низов общества) или отсутствию (у представителей высшего сословия) спутниковой тарелки. Это не самый верный индикатор — хотя многие путем под­счета спутниковых тарелок оценивают классовый статус все­го жилого квартала, — но в принципе спутниковая тарелка на доме почти всегда указывает на то, что его владельцы за­нимают нижнюю ступень на социальной иерархической лестнице. Исключение составляют те случаи, когда есть ка­кой-то неопровержимый признак принадлежности хозяев к верхушке среднего класса или высшему сословию.

Правда, спутниковая тарелка на старинном величествен­ном особняке, расположенном в аристократическом районе, может означать, что данный район начинают колонизиро­вать нувориши. Желая проверить свое предположение, пос­тарайтесь попасть в этот дом и посмотрите, есть ли там кок­тейль-бары, толстые ковры, новенькие кожаные диваны, круглые ванны и золотые краны. Если вместо перечисленно­го вы обнаружите поблекшие краски, бесценные, но вытер­тые восточные коврики, старые диваны с потускневшей обивкой из дамастной ткани, на которую налипла собачья шерсть, а на унитазах — растрескавшиеся деревянные сиде­нья, это значит, что социальный статус обитателей данного особняка гораздо выше и, очевидно, им зачем-то необходи­мо спутниковое телевидение — возможно, кто-то из них ра­ботает на телевидении или на радио, занимается журналис­тикой или имеет эксцентричные пристрастия: любит смот­реть баскетбол или комедийные шоу или интересуется еще каким-либо продуктом массовой культуры.

Допустимая эксцентричность

Что вынуждает нас рассмотреть еще один усложняющий фактор: общество зачастую судит о чувстве стиля/вкуса того или иного человека не по его деяниям, а по тому, что представляет собой сам человек. Если англичанин или англичан­ка занимают прочное положение в системе определенного класса, в обустройстве своего дома они могут допускать ряд исключений из упомянутых выше правил, не опасаясь, что их причислят к более высокому или к более низкому сосло­вию. Недавно я где-то прочитала, что в доме принцессы Ан­ны, Гэткум-парке, всюду выставлены подарки, которые она когда-либо получала, в том числе невзрачные национальные куклы, дешевые африканские резные вещицы, которые обыч­но можно увидеть лишь в «парадных залах» рабочего класса. Подобные свидетельства плебейского вкуса у представителей высшего света или даже верхушки среднего класса не в пер­вом поколении расцениваются как безобидное чудачество.

Этот принцип действует и в отношении низов общества. У меня есть приятельница, по всем параметрам полноценная представительница рабочего класса — техничка в школе, живущая в захудалом муниципальном доме. Так вот, у нее есть пристрастие, присущее аристократам, в том числе, кста­ти, и принцессе Анне. Она увлекается конным спортом и да­же принимает участие в конноспортивных состязаниях под названием «Полевые испытания скаковых лошадей». Ее ло­шадь содержится в ближайшей школе верховой езды (бес­платно, потому что приятельница чистит конюшни), и ее кухня в муниципальном доме украшена розетками и фото­графиями, на которых она запечатлена во время участия в местных и однодневных конноспортивных состязаниях. Ее друзья и соседи из рабочего класса воспринимают ее «светс­кое» увлечение и украшения как безобидную причуду, экс­центричное хобби, которое никак не влияет на ее социаль­ный статус. Они по-прежнему считают ее своей ровней.

Подобную эксцентричность без риска могут себе позво­лить лишь самые верхи и самые низы общества. Для всех промежуточных слоев населения, в том числе даже для вер­хушки среднего класса, любое отклонение от классовых норм не допускается: их тут же причислят к другим сослови­ям. Одно несоответствие социальному статусу в убранстве дома простительно, возможно, на это даже не обратят внима­ния, но уже две погрешности нанесут репутации невосполни­мый ущерб. Даже тем, кто не относится к «группе риска», желательно привносить в интерьер своего дома элементы, хаpaктерные для быта слоев населения, занимающих строго противоположную ступень социальной иерархической лестницы, а не ближайшего к ним сословия. Например, представителей верхушки среднего класса, демонстрирующих признаки вкуса, свойственного среднему слою среднего класса, скорее заподозрят в принадлежности к более низкому сословию, чем тех из них, кто склонен обставлять совй дом «пролетарской» мебелью или украшать комнаты в «пролетарском» стиле.

В «пограничных» случаях подарки, сделанные из лучших побуждений, могут стать проблемой для англичан, чутко реагирующих на классовые отличия. Мне однажды подарили очень симпатичные деревянные подставки для бокалов, ну а поскольку у меня нет столов, которые стоит оберегать от влаги – да и, должна признать, я не хочу, чтобы меня заподозрили в буржуазности, - я приспособила их для открывания своих мудреных окон. Разумеется, можно было бы починить оконные рамы, но тогда что бы я стала делать с подставками? Да, порой быть англичанином непросто.

ПРАВИЛА ВЕДЕНИЯ РАЗГОВОРОВ О ДОМЕ

К какому бы социальному классу вы ни принадлежали, существуют правила, диктующие не только то, что следует говорить о переезде на новое место жительства, но и как об этом следует говорить, вернее, жаловаться.

Правило «кошмара»

Рассказывая о переезде на новое место жительства, всегда следует подчеркивать, что это травматический процесс, связанный с массой трудностей и мopaльными издержками, даже если на самом деле переселение прошло гладко, без ощутимых стрессов. Данного правила необходимо придерживаться, описывая поиск подходящего дома, его приобретение, сам переезд, любые работы по обустройству жилища, выполненные самими хозяевами и строителями. Принято считать, что все это «сущий кошмар». Если вы станете описывать процесс переселения в более благосклонных или даже нейтральных выражениях, это будет расценено, как странность или проявление заносчивости: если вы не жалуетесь – значит вы не восприимчивы к стрессам и потрясениям, приводящим в отчаяние всех нормальных людей, покупающих дома.

Ритуал стенаний подразумевает и соблюдение правил скромности. Чем великолепнее и желанее ваше новое жилище, тем сильнее вы должны делать упор на неприятностях, неудобствах и «кошмарах», связанных с его приобретением и усовершенствованием. Нельзя хвастать тем, что вы купили, например, прекрасный дом на Колдсуолдских холмах или замок во Франции, - вы должны ругать несносных агентов по продаже недвижимости, неосторожность грузчиков, тупость местных строителей или сетовать по поводу ужасного состояния водопроводной системы, крыши, пола или сада.

Убедительно, с долей самоиронии многострадального мученика исполняя ритуал стенаний, вы способны вызвать сочувствие собеседников и пресечь на корню зависть. Да я и сама симпатизировала – искренне симпатизировала – настрадавшимся новым собственникам таких вот милых изящных домиков и роскошных замков. Но даже если жалобы вам кажутся неубедительными и внутри вас все кипит от зависти, обиды и праведного негодования, все равно вы обязаны выразить участие, произнеся:»Какое безобразие!», «Ох, как вы, должно быть, намучились!», «Какой кошмар!».

В каком-то смысле ритуал стенаний – это, конечно же, скрытое хвастовство, повод поговорить о приобретенной собственности, описать ее достоинства, не прибегая к откровенному бахвальству. Жалующиеся, делая акцент на правктических деталях и сложностях процесса покупки дома и переезда, выдвигают на первый план проблемы, которые не чужды их слушателям, с которыми все мы рано или поздно сталкиваемся, и, соответственно, в ненавязчивой форме отвлекают внимание от таких потенциально скользких тем, как уровень благосостояния и социальный статус. Я симпатизировала своим приятелям, приобретшим замки, потому что, описывая свою ситуацию, они сетовали только по поводу тех трудностей, которые были близки и мне, когда я переезжала из одной дешевой квартиры в другую. Однако подобная пpaктика наблюдается во всех слоях общества и при обстоя­тельствах, хаpaктеризующихся не столь разительным несо­ответствием в уровне доходов. Только самые невоспитанные нувориши нарушают правила и, рассказывая о своих переез­дах в приобретенные дома, откровенно хвастают своим не­сметным богатством.

Правила ведения разговоров о деньгах

Аналогичные правила скромности действуют и при обсуж­дении стоимости домов, тем более что англичанам вообще свойственно испытывать неловкость, когда разговор заходит о деньгах. Цены на дома — главная тема застольных бесед на вечерних приемах в домах представителей среднего класса, но эти беседы ведутся в соответствии с определенным этике­том, требующим соблюдения тактичности. Например, кате­горически запрещено прямо спрашивать у кого-то, сколько этот человек заплатил за свой дом (да и вообще за любой предмет в своем доме). Это почти равносильно вопросу о том, сколько он заpaбатывает. И то и другое — вопиющая бестактность.

В интересах науки я умышленно нарушила это правило несколько раз, точнее, два раза, если быть честной. Моя пер­вая попытка не в счет, поскольку, поинтересовавшись ценой дома, я тотчас же принялась смущенно извиняться и оправ­дываться (объяснила, что якобы один мой приятель собира­ется купить дом в этом же районе), так что это был не прямой вопрос. Тем не менее эксперимент не прошел даром: реак­ция моих ни о чем не подозревающих подопытных кроли­ков указывала на то, что мои извинения и объяснения вовсе не расценивают как нечто излишнее или неуместное.

Два других раза, когда я, набравшись смелости и сделав глубокий вдох, спросила про стоимость дома должным об­разом (вернее, вопреки всем правилам приличия), подопыт­ные кролики, как я и ожидала, сконфузились. Они ответили на мой вопрос, но при этом жутко смущались. Один через силу пробормотал приблизительную стоимость и поспешил сменить тему разговора. Другая, женщина, нервно рассмея­лась и, называя цену, прикрыла рукой рот, а ее гости искоса посмотрели на меня, смущенно закашляли и через стол об­менялись между собой взглядами, многозначительно вски­дывая брови. Да, так и есть: приподнятые брови и смущенное покашливание — пожалуй, это самое худшее, что может слу­читься с вами, когда вы нарушаете английские правила пове­дения в гостях, поэтому, вероятно, многие решат, что ника­ких подвигов я не совершала. Но только англичанин спосо­бен понять, сколь глубоко ранят такие приподнятые брови и покашливания.

Согласно правилам ведения разговоров о доме, цену, ко­торую вы заплатили за свое жилище, нельзя называть, если на то нет подходящей причины или если этому не предшест­вовало соответствующее вступление. Цену своего дома вы можете упомянуть только «в контексте разговора» и даже в этом случае лишь в самоуничижительной манере или таким образом, чтобы стало ясно, что вы не хвалитесь своим бо­гатством. Например, можно сообщить, сколько денег вы отда­ли за свой дом, если он был куплен много лет назад, — потому что по нынешним меркам это смехотворно низкая цена.

Как ни странно, стоимость дома в настоящий момент — это совершенно другое дело. На эту тему можно рассуждать и дискутировать сколько угодно, хотя при обсуждении теку­щих цен на недвижимость всегда следует оперировать таки­ми эпитетами, как «безумная», «cyмacшедшая», «абсурдная» или «возмутительная». Возможно, это дает нам ключ к пони­манию того, почему стоимость дома вообще обсуждать мож­но, а цену нельзя. Очевидно, в нашем представлении текущая стоимость — это нечто совершенно нам неподвластное, как, например, погода, а цена, фактически уплаченная за дом, — это точный индикатор финансового положения человека.

Правила ведения разговоров о перестройке дома

Каков бы ни был ваш социальный или финансовый статус, сколько бы ни стоил дом, в который вы переехали, о вкусах прежнего владельца принято высказываться пренебрежи­тельно. Если у вас нет времени, навыков или необходимых средств, чтобы уничтожить все признаки плохого вкуса быв­ших обитателей дома, вы должны, показывая друзьям свое новое жилище, глубоко вздохнуть, закатить глаза и, помор­щившись, произнести: «Ну, это, конечно, не совсем то, что мы хотим, но пока приходится жить так», — или еще короче: «Эту комнату мы еще не ремонтировали». Тем самым вы из­бавите своих гостей от необходимости со смущением хва­лить комнату, которую еще «не ремонтировали», а потом с не меньшим смущением пояснять: «Разумеется, говоря „мило", я имею в виду пропорции... э... вид, мм... э... то есть я хочу ска­зать, здесь такие возможности...»

Демонстрируя гостям результаты своего мастерства или рассказывая о своих усилиях по усовершенствованию дома на вечеринке или в пабе, вы обязаны строго соблюдать пра­вила скромности. Даже будучи большим мастером, вы долж­ны умалять свои достижения и по возможности подчерки­вать свои самые нелепые ошибки и огрехи. Этому правилу неизменно следовали и все «самоделкины», которых опра­шивали сотрудники ИЦСП у «храма» поклонников принципа «сделай сам», и все умельцы, с которыми я лично беседовала или чьи разговоры подслушивала в универмаге. Порой со­здавалось впечатление, что они стремятся перещеголять друг друга в самоуничижении: каждый старался рассказать исто­рию позабавнее о своей чудовищной некомпетентности. «Я умудрился повредить три трубы, когда стелил ковер!»; «Мы купили дорогой ковер, а я его испортил, отрезав лишних три дюйма, так что пришлось строить книжные стеллажи, чтобы закрыть голое место»; «А я умудрился привесить paковину за­дом наперед и заметил это только уже после того, как поло­жил всю плитку»; «Это еще что! Мне понадобился целый час плюс три чашки чая, чтобы прибить вешалку для верхней одежды, а потом я обнаружил, что привесил ее вверх тор­машками!»; «В общем, я красил, красил, убеждая себя, что это так и должно выглядеть, но моя подружка с ходу меня рас­критиковала: «Ты, — говорит, — полный неумеха!»»

Правила ведения разговоров о доме и классовые отличия

Правила ведения разговоров о доме, как и все остальное в Англии, обусловлены законами классовости. Считается при­знаком принадлежности к низшему сословию устраивать гостям экскурсии по дому или приглашать их для осмотра новой ванной, расширенной кухни, переоборудованного в жилые комнаты чердака или недавно отремонтированную гостиную. Исключение составляют те случаи, когда вы толь­ко, что переехали в новый дом и справляете новоселье или живете в очень необычном доме (например, в маяке или в церкви, приспособленных под жилье). Подобной показухой любят заниматься представители средних слоев среднего класса и более низких сословий (они даже специально при­глашают домой друзей, чтобы показать им новый зимний сад или кухню), но в кругах верхушки среднего класса и высшего света этот обычай не приветствуется. В аристократической среде английского общества принято, чтобы и гости, и хозя­ева выказывали притворное отсутствие интереса к интерье­ру дома. Если кто-то из посетителей делает замечания или комплименты относительно убранства комнат, это считает­ся проявлением дурного тона, а то и вовсе расценивается как оскорбление. Говорят, некий герцог после ухода нового со­седа возмущенно воскликнул: «Этот мужлан похвалил мои стулья, как вам это нравится?!»

Некоторые признаки свойственной высшему сословию щепетильности в отношении демонстрации достоинств сво­их домов ныне наблюдаются и в кругу представителей сред­них классов. Последние, возможно, и не откажутся потешить свое самолюбие, показывая гостям зимний сад и другие ком­наты, но при этом зачастую видно, что они испытывают не­ловкость и смущение. Они проведут вас в свою новенькую кухню, которой неимоверно гордятся, но, демонстрируя ее достоинства, постараются выглядеть равнодушными, будто им совершенно наплевать на свой труд, и сдержанно про­комментируют: «Ну, ведь нужно было делать что-то, она бы­ла в таком состоянии»; или, уничижая свои усилия, со вздо­хом произнесут: «По крайней мере, здесь стало светлее»; или начнут говорить о неизбежных трудностях, с которыми им пришлось столкнуться в ходе ремонта: «Рассчитывали закон­чить ремонт за неделю, а затеяли стройку на целый месяц».

Правда, в отличие от представителей высшего сословия, эти скромники из средних слоев общества не оскорбятся, ес­ли вы похвалите их жилище, хотя желательно, чтоб ваши комплименты носили неопределенный хаpaктер. Англичане весьма трепетно относятся к своим домам, и, если вы начне­те конкретизировать, всегда есть опасность, что вы можете похвалить не тот результат их последних усовершенствова­ний или выразите восхищение не теми словами: например, назовете комнату «уютной» или «веселенькой», в то время как хозяева стремились создать в ней атмосферу изысканной элегантности. Так что при выражении одобрения лучше ис­пользуйте такие слова, как «мило» или «чудесно». Более конк­ретные высказывания допустимы, если у вас с хозяевами до­статочно близкие отношения.

Правило выражения недовольства агентами по продаже недвижимости

Наше крайне трепетное отношение к своим домам, которые отражают нашу индивидуальность, помогает объяснить та­кую особенность англичан, как совершенно непонятная не­приязнь к агентам по продаже недвижимости. В Англии ред­ко услышишь, чтобы кто-то сказал доброе слово в адрес ри-елторов. Даже люди, никогда не имевшие дела с агентами по продаже недвижимости, неизменно отзываются о них с пре­зрением. Существует неписаное правило, согласно которому риелторов должно постоянно высмеивать, осуждать и оскор­бллять. Здесь риелторы стоят в одном ряду с инспекторами дорожного движения и навязчивыми продавцами стеклопакетов, но если инспекторов и продавцов есть за что не лю­бить, то в отношении риелторов никто, как я выяснила, не может высказать конкретных претензий.

Когда я спрашивала людей, чем вызвана их неприязнь к агентам по продаже недвижимости, те отвечали неопреде­ленно, непоследовательно, зачастую сами себе противоре­чили. Риелторы, объясняли мне, глупые и некомпетентные кретины, но при этом их также поносили за алчность, ко­варство и лживость. Мне трудно понять, как человек может быть одновременно глупым и умным, поэтому я перестала искать рациональное объяснение непопулярности риелто­ров и вместо этого попыталась определить механизм нашего взаимодействия с ними. Какие конкретно действия выполняют агенты по продаже недвижимости? Они приходят к вам в дом, осматривают его, объективно оценивают, рекламиру­ют, показывают потенциальным покупателям и пытаются продать. Что же столь оскорбительного в действиях риелто­ров? Ну, пожалуй, все, если слово «дом» заменить понятиями «индивидуальность», «личность», «социальный статус» или «вкус». Все, что делают агенты по продаже недвижимости, связано с вынесением оценки не какой-то ничейной собс­твенности, а лично нам - нашему стилю жизни, нашему об­щественному положению, нашему хаpaктеру, нашему «я». Они вешают на нас ценник. Неудивительно, что мы их не вы­носим. Делая их объектом насмешек и презрения, мы обере­гаем свои чувства: если все признают, что агенты по продаже недвижимости — люди глупые, некомпетентные и неис­кренние, следовательно, их мнение и суждения не имеют большого значения, и их вмешательство в частную жизнь каждого из нас мы воспринимаем не столь болезненно.

ОБ ОТНОШЕНИИ АНГЛИЧАН К САДУ

Из нашего вертолета, упомянутого в начале данной главы, мы заметили, что все англичане хотят жить в своей собствен­ной коробочке и иметь свой собственный клочок земли. В сущности, как это ни парадоксально, но именно наша тяга к собственному огороженному садику является причиной нeблагополучной экологии в английской сельской местнос­ти: мы постоянно сооружаем «зеленые предместья», а это влечет за собой уничтожение природы и загрязнение окру­жающей среды. Англичане попросту не станут жить в много­квартирных домах с общими дворами, как горожане других стран: каждый из нас должен иметь собственную коробочку и собственный озелененный участок.

Эти озелененные участки, даже самые маленькие, для нас столь же важны, как и сама коробочка. Крошечные клочки земли, которыми во всем остальном мире никто даже не по­думал бы заниматься, для англичан сродни огромным зе­мельным владениям. Пусть крепостные рвы и подвесные мосты существуют лишь в нашем воображении, но зато «замок» каждого англичанина имеет свою крошечную «тер­риторию». Возьмем, к примеру, типичную, ничем не приме­чательную улицу с двумя сплошными рядами одинаковых домиков в пригороде или жилом квартале — одну из тех улиц, на каких проживает большинство англичан. Перед каж­дым таким домиком обычно есть маленький палисад, а за ним — более крупный озелененный участок. В районах, где проживают более богатые люди, палисад, как правило, чуть больше, а дом отстоит чуть дальше вглубь от дороги. В квар­талах, где проживает малообеспеченный люд, палисад сим­волически обозначен полоской земли, хотя перед домом мо­жет быть и калитка, а также тропинка, ведущая к крылечку в виде одной-двух ступенек перед входной дверью. По обеим сторонам тропинка обсажена зеленью, чтобы ее можно бы­ло признать за «палисад». (Палисад с тропинкой — это и есть символический «крепостной ров с подъемным мостом»).

«Собственный палисад - не для собственного удовольствия»

На всех таких типичных улицах садовые участки перед доми­ками и за ними обнесены стеной или огорожены забором. Ог­рада участка перед домом обычно низкая, чтобы любой мог заглянуть в палисад; ограда участка за домом — высокая, за­щищающая сад от посторонних глаз. Палисад обычно акку­ратнее во всех отношениях — композиционно более ухо­жен, — чем сад за домом. Но это вовсе не потому, что англичане любят подолгу отдыхать в палисаде. Как раз наоборот: англичане вообще не сидят в палисаде. Там они проводят ров­но столько времени, сколько требуется на прополку, полив и уход за растениями, чтобы палисад выглядел «чудесно».

Это одно из важнейших правил в отношении озеленен­ного участка: мы никогда, никогда не сидим в наших палиса­дах. Даже если палисад большой и в нем есть место для ска­мейки, никаких скамеек вы нигде не увидите. Трудно пред­ставить, чтобы кто-то из обитателей английского дома сидел в своем палисаде. Мало того что это немыслимо, но такой че­ловек вызовет удивление, даже если он в течение некоторого времени будет просто стоять без дела — не выдергивая сор­няки, не подравнивая живую изгородь. Если вы не сидите на корточках, не сгибаетесь, не наклоняетесь или еще каким-либо образом не изображаете усердный труд, вас заподозрят в особой запрещенной форме безделья — праздношатании. Палисады, даже самые приятные для отдыха, предназна­чены только для всеобщего обозрения: ими вправе восхи­щаться и любоваться другие — но не хозяева. Это правило напоминает мне законы родовых обществ со сложными сис­темами обмена подарками, где людям не дозволено потреб­лять плоды своего труда. «Мясо своих свиней ты не вправе есть...» — гласит наиболее известный и часто цитируемый закон племенных общин. В Англии его эквивалент — «Собст­венный палисад — не для собственного удовольствия».

Правило доступности для общения при нахождении в палисаде (и методология «впитывания»)

Если вы имеете привычку проводить время в своем палисаде, пропалывая сорняки и подрезая кусты, то вы, вероятно, знае­те, что это один из тех редких случаев, когда ваши соседи ре­шатся вступить с вами в разговор. Человек, приводящий в по­рядок свой палисад, «доступен» для общества. Соседи, кото­рые в другое время и подумать не смеют о том, чтобы постучать к вам в дом, увидев вас за работой на свежем возду­хе, могут остановиться для того, чтобы поболтать, с вами (почти всегда начиная разговор с комментария к погоде или одобрительной реплики по поводу вашего сада). В сущности, я знаю многих людей, которые, желая обсудить с соседом ка­кое-нибудь важное дело (например, заявку на землеотвод) или передать ему какое-либо сообщение, будут терпеливо ждать его появления в палисаде — на протяжении несколь­ких дней, а то и недель, но никогда не осмелятся совершить «вторжение» — позвонить в дверь его дома.

Правило доступности для общения при нахождении в па­лисаде очень помогло мне в ходе моих исследований. Оно давало мне право обратиться к людям с безобидной про­сьбой показать дорогу, вслед за чем я, чтобы завязать разго­вор, произносила несколько слов о погоде и делала замечание по поводу их сада, а потом постепенно втягивала в беседу, расспрашивая о садоводческих привычках, работах по дому, детях, домашних питомцах и т. д. Иногда я намекала, будто я сама (моя мама, сестра или кузина) подумываю о том, чтобы переселиться в данный район, и под этим предлогом начи­нала расспрашивать о соседях, местных пабах, школах, мага­зинах, клубах, их обществе и значительных событиях — и в результате много узнавала о неписаных правилах поведения. Во время этих «палисадниковых» интервью я порой концен­трировалась на каком-то одном вопросе — например, об агентах по продаже недвижимости, — но зачастую по ходу узнавала множество других фактов на самые разные темы, которые впоследствии осмысливала. Это не такой уж глупый метод, как может показаться. На самом деле, по-моему, он да­же имеет официальное научное название, которое я никак не могу вспомнить, и потому дала ему свое определение — метод «впитывания».

Садовый диван представителей контркультуры

Существует небольшое исключение из правила «Собствен­ный палисад — не для собственного удовольствия», и, как обычно, это исключение лишь подтверждает данное прави­ло. В палисадах домов современных хиппи и других предста­вителей контркультуры иногда можно увидеть старые про­давленные диваны, на которых сидят их хозяева, бросая вы­зов условностям — но не нарочито — и открыто любуясь своими садиками (неухоженными и заросшими, тоже вопре­ки условностям).

Совершенно очевидно, что «исключение» из правила, за­прещающего сидеть в палисадах, — это акт умышленного непослушания; причем в палисаде всегда стоит именно ди­ван, а не деревянная скамейка, пластмассовый стул или лю­бой другой предмет мебели, который считается подходящим для использования на улице. Продавленный, зачастую отсы­ревший и потому гниющий диван — это форма протеста, обычно сочетающаяся с другими аналогичными формами протеста, такими, как употрeбление травяного чая и вегетари­анской пищи органического происхождения, курение ганджи*, ношение последних новинок одежды в стиле воинствующих экологов, завешивание окон плакатами с надписями «»Нет» ГМО»**.

----------------------

*Ганджа (хинди) — то же, что конопля, марихуана или гашиш.

** ГМО — генетически модифицированный организм.

Вариации могут быть разные, но вы знаете, что я имею в виду: стандартный набор атрибутов приверженцев контркультуры.

Любители посидеть на «садовых» диванах становятся объ­ектом осуждения и порицания со стороны своих соседей, исповедующих более консервативные взгляды, но послед­ние, в соответствии с традиционными английскими прави­лами выражения недовольства, обычно жалуются только друг другу — нарушителям общепринятого порядка свои претензии они не высказывают. В сущности, пока те придер­живаются своих собственных норм и условностей, хаpaктер­ных для их узкого круга, и не делают ничего оригинального или поразительного — например, не вступают в местный «Женский институт» или не играют в гольф, — к ним отно­сятся терпимо, со своеобразной ворчливо-равнодушной снисходительностью, которую англичане особенно мастер­ски умеют изображать.

Сад за домом

Сад за домом, тот, которым нам дозволено любоваться, за­частую неухожен, по крайней мере не безупречно аккуратен, и очень редко являет собой упорядоченную яркую традици­онную композицию из роз, алтея, анютиных глазок, шпалер и маленьких калиток, которая в представлении многих и есть типичный английский сад. Возможно, вам покажется, что я кощунствую, но я должна указать, что по-настоящему типич­ный английский сад — это на самом деле довольно унылая лужайка прямоугольной формы. Один ее край обычно зани­мает мощеный участок, так называемое патио; на другом сто­ит ничем не примечательное ни с эстетической, ни с архи­тектурной точек зрения строение, служащее сараем. С одно­го боку пролегает тропинка, с другого — разбита клумба с кустиками и цветами, композиционно высаженными весьма бестолково.

Разумеется, существуют вариации на данную тему. Иногда тропинка пролегает вдоль клумбы, иногда, обсаженная цве­тами с обеих сторон, делит прямоугольную лужайку на две части. Порой в саду можно увидеть-одно-два дерева, кустар­ники, кадки, вьющиеся растения на стенах, а клумбы могут иметь не геометрически правильную, а изогнутую форму. Но основной принцип планировки традиционного английско­го сада остается неизменным — «высокая ограда, мощеное „патио", зеленая лужайка, тропинка, цветочная клумба, са­рай». Легкоузнаваемая, успокаивающе привычная модель, ко­торая, должно быть, впечатана в сознание англичан, потому что она добросовестно воспроизводится, иногда лишь с не­значительными вариациями, почти за каждым домом на каж­дой улице в нашей стране²⁸.

Туристам вряд ли когда-либо удастся увидеть обычный, типичный английский сад. Эти сугубо частные уголки спря­таны от уличных прохожих за стенами домов, а от сосе­дей — за высокими заборами, оградами или живой изгоро­дью. Фотографий этих уголков нет в глянцевых альбомах об «английском саде», они никогда не упоминаются в туристи­ческих брошюрах и вообще в каких бы то ни было изданиях об Англии, в которых только и пишут о том, что Англия — страна гениальных садоводов с большим творческим потен­циалом. Это потому, что авторы таких книг не проводили ис­следований, посещая дома обычных людей, не забирались на крыши и стены стандартных пригородных домов и оттуда в бинокль не разглядывали ряды типичных, ничем не приме­чательных английских садиков. (Теперь вы знаете, что чело­век, которого вы приняли за грабителя или Любопытного Тома, была я.) Правда, нужно сказать, что оДypaченные ту­ристы, англофилы и горячие поклонники садоводческого искусства, начитавшиеся книг об английских садах, с эстети­ческой точки зрения немного потеряли.

---------------------------

²⁸Если сомневаетесь в моих словах, внимательно смотрите в ок­на поезда, когда в следующий раз будете путешествовать по Англии: уверяю вас, почти все садики за домами, которые вы увидите, будут в той или иной степени повторять описанную мной модель. Моя при­ятельница — англофилка из Америки, проведя этот эксперимент, была вынуждена признать мою теорию.

Хотя я не справедлива. Типичный английский сад, даже самый неоригинальный и скучный, — это чудесное местеч­ко, где приятно посидеть в теплый солнечный день, попить чаю, скармливая птицам крошки хлеба и тихо ругая бездельников, погоду, правительство и соседскую кошку. (Правила ведения беседы в саду требуют, чтобы жалобы уравновеши­вались более оптимистичными замечаниями о том, как хо­рошо цветут ирисы или водосбор в этом году.)

Также следует сказать, что даже самый обычный запущен­ный английский сад — это плод значительно больших уси­лий, чем зеленые участки жителей других стран. Например, обычный американский сад даже не заслуживает того, чтобы его называли садом; у американцев это — «двор». А боль­шинство садов в Европе — это просто клочки земли²⁹.

-----------------------

²⁹Хотя страсть англичан к садоводству теперь, похоже, переда­лась и жителям некоторых других европейских стран. В частности, садоводство ныне очень популярно в Германии. Там, как мне сказа­ли, очень популярны переведенные с английского языка книги по садоводству.

Толь­ко японцы — такие же островитяне, как и мы, — могут срав­ниться с нами по количеству труда и времени, затраченных на возделывание сада. Поэтому, наверное, нет ничего удиви­тельного, что наиболее передовые английские садоводы, от­слеживающие все новые тенденции в данной области, часто заимствуют у японцев их садоводческие идеи (обратите вни­мание на современные особенности украшения деревом, галькой, а также на оформление водных источников). Но та­ких передовых садоводов — крошечное меньшинство, и ду­мается мне, что репутацию «страны садоводов» мы завоевали благодаря своей приверженности к нашим маленьким клоч­кам земли, благодаря нашей любви к саду, а не какому-то осо­бенному художественному вкусу в планировке и оформле­нии садов.

Правило защиты садов от бессердечия

Пусть наши обычные сады, расположенные за домами, не от­личаются красотой, но почти в каждом из них заметны призна­ки интереса, внимания и заботы, проявленные их хозяевами.

Садоводство, пожалуй, самое популярное хобби в Велико­британии. По последним данным, более двух третей населе­ния страны — «активные садоводы». (Прочитав это, я поду­мала, а что же такое «пассивное садоводство»? Нечто вроде пассивного курения? Когда люди страдают от шума соседс­ких газонокосилок? Возможно. Но в общем-то смысл ясен.)

Почти при каждом английском доме есть хоть какой-ни­будь сад, и почти за каждым садом хозяева ухаживают. За од­ними — лучше и грамотнее, чем за другими, но вы редко уви­дите абсолютно заброшенный сад. А если увидите, то знайте, что тому есть объяснение. Возможно, дом не заселен или сдан в наем группе студентов (считающих, что забота о са­де — это обязанность домовладельца) ; или в нем живут лю­ди, которые не ухаживают за садом из неких идеологических соображений, либо повинуясь неким собственным жизнен­ным принципам; или его обитатели очень бедны, лишены средств к существованию, тяжело больны или подавлены и вынуждены решать более серьезные проблемы.

Бедных и больных людей, возможно, простят, но все ос­тальные не дождутся снисхождения со стороны своих сосе­дей: те им перемоют косточки по всем статьям. Существует нечто вроде неофициального Национального общества за­щиты садов от бессердечия, члeны которого небрежение к саду приравнивают к жестокому обращению с животными или детьми.

Правило защиты садов от бессердечия, пожалуй, в той же мере, что и наш искренний интерес к садоводству, объясня­ет, почему мы считаем себя обязанными тратить на сад столь много времени и сил³⁰.

-------------------------

³⁰ Любителям статистики сообщаю: согласно материалам пос­ледней государственной переписи населения, в течение месяца до даты проведения переписи 60 % населения заявили, что они тратят время на уход за своими садами.

Классовые различия в области садоводства

Ныне принято рассматривать садоводство как вид искусства, а историю садоводства как область истории искусства, но историк в области садоводства Чарльз Куэст-Ритсон смело отвергает эту весьма претенциозную современную тенден­цию. Садоводство, утверждает он, «имеет мало общего с ис­торией искусства или разработкой эстетических теорий... Здесь определяющими факторами являются устремления общества, образ жизни, деньги и классовая принадлежность». Я склонна согласиться с ним, поскольку в процессе собствен­ных исследований об англичанах и их садах установила, что на планировку и «наполнение» сада при доме того или иного англичанина оказывают определяющее влияние — или, во всяком случае, некоторое влияние — модные тенденции, присущие тому классу, к которому принадлежит или стре­мится принадлежать данный человек

«Почему, — вопрошает Куэст-Ритсон, — сотни англича­нок из среднего класса хотят иметь белый сад, огород и кус­ты несовременных роз? Потому что эти элементы считаются модными или были модными десять лет назад. Не потому, что, по мнению хозяев, это красиво или полезно, а потому, что они получают от этого мopaльное удовлетворение, чувс­твуют свое превосходство по сравнению с соседями. Сады — символ социального и экономического статуса». Я бы выра­зилась менее категорично, предположив, что мы отнюдь не сознательно отводим нашим клумбам роль социоэкономического определителя классовой принадлежности, как это подразумевает Куэст-Ритсон, Мы искренне считаем, что ди­зайн и растения, которые мы выбрали для своего сада, сооб­разуясь с нашими классовыми принципами, прекрасны, но это не мешает им быть индикаторами классовой принадлеж­ности.

Индикаторы классовой принадлежности и допустимая эксцентричность

Наши садоводческие вкусы формируются под влиянием: то­го, что мы видим в садах наших друзей, родных и соседей. Англичане с детства учатся оценивать цветы и композиции из цветов. Одни, по их оценке, «прелестны» или «изысканны», другие — «безобразны» или «вульгарны». К тому времени, когда у вас появляется свой собственный сад, вы уже — если вы из социальных верхов — «инстинктивно» воротите нос от вычурных садовых растений (таких, как цинния, шалфей, ноготки и петуния), декоративных каменных горок, пампас­ной травы, подвесных корзин, бальзамина, хризантем, гла­диолусов, гномиков и прудиков с золотыми рыбками. Зато живая изгородь в форме кубов, старомодные розовые кусты, цветочные бордюры, ломонос, золотой дождь, композиции в стиле эпохи Тюдоров и каменные тропинки в стиле эпохи Йорков доставляют вам эстетическое наслаждение.

Мода в оформлении садов приходит и уходит, и в любом случае было бы ошибкой ставить социальное клеймо на сад, ориентируясь на один-два вида цветов или декоративных элементов. Здесь тоже нужно делать скидку на эксцентрич­ность. Куэст-Ритсон отмечает: «Как только хозяин сада при­обретает репутацию садовника широкого профиля, он впра­ве проявлять склонность к старомодному, плебейскому или пошлому». Я бы сказала, что для этого не обязательно быть садовником, достаточно прочно укорениться в среде высшего общества или верхушки среднего класса. Но суть от этого не меняется. Из-за странного гномика или циннии в вашем саду вас автоматически не причислят к более низкому сосло­вию; возможно, просто отнесут это к вашим личным особен­ностям.

Таким образом, чтобы определить социальную прина­длежность хозяина сада, присмотритесь к общему стилю оформления сада. Не стоит ориентироваться на отдельные виды растений, тем более если вы не в состоянии отличить обычную розу от чайно-гибридной. Если говорить в общем, сады представителей низших сословий выдержаны в более «кричащей» цветовой гамме («colourful» («красочные»] или «cheerful» [«яркие»], по терминологии их хозяев) и в компо­зиционном плане более упорядочены («neat» [«опрятные»] или «tidy» [«аккуратные»], как выражаются их владельцы), чем сады элиты общества.

Сады представителей высших слоев общества менее упо­рядочены и ухожены, более естественны; там преобладают блеклые, нежные тона. Добиться такого эффекта, пожалуй, так же непросто, как и наложить «естественный» макияж. Это требует гораздо больших затрат времени и труда, чем создание будто вырезанных из теста клумб безупречно правильной формы с ровненькими рядами цветов, хаpaктерных для са­дов низших сословий. Однако результаты приложенных уси­лий никогда не бросаются в глаза. Сад похож на очарователь­ный уголок дикой природы; между растениями не видно или почти не видно земли. Чрезмерная суета из-за одного-двух случайных сорняков и слишком усердный уход за газонами — это, по мнению аристократов и верхушки среднего класса, проявление инстинктов, свойственных низам общества.

Разумеется, наиболее состоятельные представители вы­сшего света сами не пропалывают сорняки и не стригут газо­ны; за них это делают нанятые садовники из низших слоев общества. Потому сады этих людей порой выглядят чрезмер­но ухоженными, но, если поговорить с ними, выяснится, что они часто жалуются на педантизм своих садовников («Фред ужасный аккуратист. Ему дурно становится, если он замеча­ет, что маргаритка опустила поникшую головку на «его» га­зон!»), причем выражают свое недовольство в той же покро­вительственной манере, что и некоторые бизнесмены и на­чальники, высмеивающие аккуратность своих старательных секретарш («Меня к картотечному шкафу даже близко не подпускают. Я, видите ли, могу внести беспорядок в ее драго­ценную систему с цветовой маркировкой!»).

Гномики в насмешку

Бог с ней, с «пролетарской» щепетильностью заботливых са­довников, но если вы в таком саду вдруг заметите явно пле­бейский элемент оформления, спросите об этом хозяина. Ответ расскажет вам о классовой принадлежности владельца сада гораздо больше, чем сам этот элемент. Я однажды выра­зила мягкое удивление по поводу присутствия гномика в саду представителя верхушки среднего класса («О, гномик», — тактично прокомментировала я). Владелец сада объяснил, что этот гномик — «пародия». Жутко извиняясь за свое неве­жество, я спросила, как можно определить, что его гномик — «пародия», а не просто гномик — традиционное украшение сада. Хозяин сада высокомерно заявил, что мне стоит только взглянуть на сад и я сразу пойму, что его гномик — это изде­вательская шутка.

Но ведь садовый гномик, не унималась я, это всегда нечто вроде шутки, в любом саду; его никто не воспринимает серь­езно или как произведение искусства. Хозяин сада отвечал невразумительно и смущенно (и, разумеется, с обидой в го­лосе), но смысл его объяснения заключался в следующем: ес­ли в представлении выходцев из низов общества гномики — это само по себе забавное украшение, то его гномик забавен именно потому, что он смотрится нелепо в «светском» саду. Иными словами, гномики в садах при муниципальных до­мах — это смешное украшение, а его гномик — насмешка над вкусами обитателей муниципальных домов, по сути, де­монстрация своего превосходства над людьми из низших сословий. Тонкое, но существенное различие. Незачем гово­рить, что в этот дом меня больше не приглашали.

Реакция данного человека на мои вопросы однозначно указывает на то, что он, вероятно, принадлежит к верхушке среднего класса, а не к высшему обществу. В сущности, когда он подчеркнул, что его гномик — пародия, я автоматически причислила его к более низкому сословию — первоначаль­но я полагала, что он стоит ступенью выше на социальной иерархической лестнице. Настоящий аристократ либо сме­ло признает свое пристрастие к садовым гномикам (и с го­товностью обратит ваше внимание на другие элементы по­добного стиля в своем якобы неухоженном чудесном саду), либо скажет нечто вроде: «Ах да, мой гномик. Я его очень люблю», — предоставляя мне самой делать выводы. Аристок­ратам все равно, что думает о них любопытный антрополог (да и все остальные тоже). Им незачем доказывать свое пре­восходство с помощью гномиков-пародий.

ПРАВИЛА ПОВЕДЕНИЯ В ПУТИ

Если родной кров — это то, что обособившимся на остро­ве замкнутым англичанам заменяет навыки общения, как же нам удается справляться с обстоятельствами, когда мы осмеливаемся покидать свои крепости? Отвечая не задумы­ваясь, скажу: «Не очень хорошо», — как и следовало бы ожи­дать. Но, потратив десять лет на исследования методом «включенного наблюдения», изучая модели поведения лю­дей на вокзалах, в автобусах и на городских улицах, я обяза­на дать более обстоятельный ответ и попытаться расшиф­ровать связанные с этим неписаные нормы поведения, ко­торые я называю «правила поведения в пути», имея в виду любые путешествия — пешком, в автомобиле, поездом, са­молетом, в такси, в автобусе, на велосипеде, на мотоцикле и т. д., — и все нюансы процесса передвижения из пункта «А» в пункт «Б».

Говоря об автомобилях, я должна упомянуть, что сама во­дить не умею. Как-то я пыталась научиться, но после несколь­ких занятий мы с инструктором единодушно признали, что это не очень удачная идея и что я уберегу от верной гибели множество невинных людей, если буду пользоваться обще­ственным трaнcпортом. С исследовательской точки зрения этот мой явный недостаток обернулся для меня благом: я по­лучила возможность подолгу наблюдать за поведением анг­личан и проводить всяческие хитрые эксперименты в поез­дах и автобусах, а также беседовать с таксистами, расспра­шивая их о причудах и привычках пассажиров, которых им случалось возить. А если я ехала в автомобиле, то за рулем обязательно сидел кто-нибудь из моих многострадальных друзей или родственников, что давало мне возможность спо­койно изучать поведение и моих водителей, и других участ­ников дорожного движения.

ПРАВИЛА ПОВЕДЕНИЯ В ОБЩЕСТВЕННОМ ТРАНСПОРТЕ

Но начну я с рассмотрения правил поведения в обществен­ном трaнcпорте, поскольку они более наглядно иллюстриру­ют проблемы, с которыми приходится сталкиваться англи­чанам, когда они выходят из-под защиты стен своих домов.

Правило отрицания

Наш главный механизм преодоления скованности в обще­ственном трaнcпорте — это вариант того, что психологи называют «отрицанием»: мы стараемся не признавать, что находимся в путающей толпе незнакомцев, и, замыкаясь в се­бе, делаем вид, что их не существует, — и большую часть вре­мени делаем вид, что сами мы тоже не существуем. Правило отрицания требует, чтобы мы не заговаривали с незнакомы­ми людьми, даже не встречались с ними взглядами и вообще никоим образом не признавали их присутствия, пока к тому не принудит нас крайняя необходимость. В то же время дан­ное правило налагает на нас обязательство не привлекать внимание к себе самим и не вмешиваться в чужие дела.

Бывает, что живущие в пригородах англичане на протя­жении многих лет по утрам и вечерам ездят в электричке на работу и с работы в обществе одних и тех же людей, с кото­рыми они ни разу не обмолвились и словом, и это совершен­но нормальное явление. Полнейший абсурд, если подумать. тем не менее все, с кем я разговаривала, подтверждают дан­ное наблюдение.

«Если вы каждое утро видите на платформе одних и тех же людей, — сказала мне одна такая пассажирка, —а бывает, и едете с ними в одном и том же купе, то спустя некоторое время вы начинаете при встрече кивать друг другу, но на этом все». «А спустя конкретно какое время?» — осведоми­лась я. «Ну, может, через год — это зависит от людей. Вы же знаете, одни более общительны, другие менее», — прозвучал ответ. «Ну да, — согласилась я (а про себя подумала: интерес­но, что она подразумевает под определением «общитель­ный?»). — Значит, особенно „общительный" человек может начать приветствовать вас кивком после, скажем, двух месяцев каждодневных встреч, так?» — «Мм, возможно, — с сомне­нием произнесла моя собеседница, — хотя, пожалуй, это не­сколько, э... рановато... бесцеремонно; меня бы это смутило».

Надо заметить, что эта моя собеседница — молодая жен­щина, работающая секретарем в одном лондонском реклам­ном агентстве, — мне не показалась очень уж застенчивой и робкой. Как раз наоборот: она производила впечатление дру­желюбной, веселой, общительной женщины. Я цитирую здесь ее ответы, потому что они типичны. Почти все жители пригородов, которых я интервьюировала, заявили, что даже сдержанный кивок дает толчок к стремительному развитию близких отношений, и потому многие опасаются переходить к этой стадии знакомства. «Как только начинаешь здоровать­ся таким образом, — объяснила еще одна типичная житель­ница пригорода, — то есть кивать в знак приветствия, то сразу возникает опасность, если не быть очень осторожным, того, что скоро станешь говорить .доброе утро" или что-то подобное, а потом и вовсе тебе придется разговаривать с ни­ми по-настоящему». Я отметила, что другие жители приго­родов употрeбляют такие выражения, как «вершина айсбер­га» и «скользкий склон», объясняя, почему они стараются прежде времени не вступать в отношения путем приветс­твенных кивков и даже не встречаться взглядами с попутчи­ками (в Англии в общественных местах люди никогда не смотрят друг другу в глаза дольше доли секунды: если вы слу­чайно перехватили взгляд незнакомца, то вам следует тут же отвести глаза, иначе, если вы смотрите кому-то в глаза хотя бы целую секунду, это может быть истолковано как кокетс­тво или агрессия с вашей стороны).

Но что же ужасного в том, спрашивала я своих собеседни­ков, чтобы по-дружески поболтать с попутчиком несколько минут? Мой вопрос сочли однозначно глупым. Проблема, как я поняла, состоит в том, что если заговорить с попутчиком один раз, то потом вам придется делать это снова и сно­ва. А признав существование этого человека, вы уже не смо­жете делать вид, что его не существует, и вам придется обме­ниваться с ним вежливыми словами каждый день. Почти наверняка у вас нет ничего общего с вашим случайным зна­комым, поэтому общение с ним будет происходить в атмосфере неловкости и смущения. Или же вы станете уклоняться от встречи с ним, например будете уходить на другой конец платформы, прятаться за каким-нибудь киоском или умыш­ленно ездить в другом купе вагона, что в принципе невежли­во и создает дополнительные неудобства. В общем, сущий кошмар; даже подумать страшно.

Поначалу я, конечно же, смеялась над этими проблемами, но, немного покопавшись в себе, осознала, что я сама точно так же уклоняюсь от общения в трaнcпорте и, по сути, при менее оправдывающих обстоятельствах. Разве вправе я сме­яться над опасениями и ухищрениями живущих в пригоро­дах англичан, когда сама прибегаю к аналогичной тактике, чтобы избавить себя от получасового неловкого общения с попутчиками во время случайной поездки в один конец? Другим, возможно, придется общаться с кем-то каждый день на протяжении многих лет. Все верно: это даже представить страшно. Лучше уж воздержаться от приветственных кивков хотя бы на год.

Отклонения от типично английской модели поведения в общественном трaнcпорте я допускаю лишь тогда, когда на­хожусь в «режиме полевых испытаний» — то есть когда мне нужно получить ответы на животрепещущие вопросы или проверить какую-то гипотезу, и я активно ищу «объекты» для интервью или экспериментов. Другие формы «полевых ис­пытаний», такие как простое наблюдение, вполне совмести­мы с английской тактикой уклонения от общения: по сути, блокнот исследователя служит прекрасным «шлагбаумом». Но для того, чтобы взять у кого-то интервью или провести эксперимент «в полевых условиях», я должна сделать глубо­кий вдох и попытаться преодолеть страх и скованность. А проводя опрос в общественном трaнcпорте, я также вы­нуждена перебороть и скованность своих собеседников. В некотором смысле все мои беседы с пассажирами электри­чек, автобусов и метро были также экспериментами по нару­шению правил, поскольку, вступая с кем-то из них в разго­вор, я автоматически нарушала правило отрицания. Правда, по возможности я старалась минимизировать стресс (для нас обоих), используя преимущества одного из исключений из правила отрицания.

Исключения из правила отрицания

Возможны три ситуации, в которых дозволено нарушать правило отрицания, признавая существование других пасса­жиров и вступая с ними в разговор.

Исключение во имя проявления вежливости

Первой ситуации — когда молчание воспринимается как еще большая невоспитанность, чем нарушение уединеннос­ти какого-то человека путем прямого обращения к нему — я дала определение «исключение во имя проявления вежли­вости». Данное исключение оправдано в следующих случаях: если вы случайно столкнулись с кем-то и должны извинить­ся; если требуется сказать «excuse me» («простите, извини­те»), чтобы кого-то обойти или осведомиться у человека, сво­бодно ли место рядом с ним, или попросить разрешения от­крыть окно. Однако важно помнить, что эти вежливые выражения не считаются законным вступлением к дальней­шему разговору. Высказав просьбу или извинившись за что-то, вы обязаны немедленно замкнуться в себе, при этом каж­дая из сторон делает вид, что второй стороны не существует. Таким образом, исключение во имя вежливости для исследо­вательских целей не очень подходит. Оно лишь помогает оп­ределить степень испуга или раздражения, вызванного вся­кой попыткой продолжить общение. Если человек на мое извинение или вежливую просьбу дал односложный ответ или просто кивнул, я, скорей всего, не стану рассматривать его в качестве потенциального «объекта» для интервью.

Исключение во имя получения информации

«Исключение во имя получения информации» более полез­но, поскольку оно дозволяет нарушить правило отрицания ради получения крайне необходимых сведений. Никто не оскорбится, если вы спросите: «Этот поезд идет до Паддинг­тона?», или «Этот поезд делает остановку в Рединге?», или «Не знаете, поезд до Клапам джанкшн*отправляется с этой плат формы?»

--------------------

* Клапам джанкшн (Клапамский узел) — один из крупнейших железнодорожных узлов Великобритании; находится в южной час­ти Лондона.

Ответы на подобные вопросы зачастую пронизаны мягким юмором. Я уж потеряла счет тому, сколько раз в ответ на свой панический вопрос: «Этот поезд идет до Паддингто­на?» — слышала:«Хотелось бы надеяться!» или «Если нет, тог­да я пропал!» Когда я спрашиваю: «Это скорый поезд до Лон­дона?» (имея в виду поезд, следующий без остановок, потому что есть поезда, делающие остановки на всех маленьких станциях), — какой-нибудь остроумный пессимист непре­менно отвечает: «Ну, смотря что вы подразумеваете под сло­вом «скорый»...» Формально здесь действует тот же принцип, что и в случае с исключением во имя вежливости — вам сле­дует замкнуться в себе, после того как были получены надле­жащие сведения. Но шутливые ответы порой указывают на то, что человек, к которому вы обратились с вопросом, готов обменяться с вами еще парой слов — особенно если вы спо­собны искусно направить разговор в русло «исключения во имя выражения недовольства».

Исключение во имя выражения недовольства

Нарушение правила отрицания ради выражения недовольс­тва обычно происходит только тогда, когда случается что-то неприятное: например, объявляют, что поезд или самолет за­держивается или отменен; или поезд по непонятной причи­не остановился в чистом поле или в туннеле; или вам прихо­дится слишком долго ждать, когда поменяются водители ав­тобуса; или возникает еще какая-то непредвиденная проблема или сбой.

В таких случаях английские пассажиры мгновенно ожи­вают, замечают существование друг друга. Мы реагируем всегда одинаково и предсказуемо до мельчайших деталей, будто действуем по сценарию. Объявление на платформе о задержке поезда или неожиданная остановка поезда в чис­том поле мгновенно вынуждает людей встрепенуться: они начинают переглядываться, шумно вздыхают, обмениваются страдальческими улыбками, пожимают плечами, вскидыва­ют брови и закатывают глаза. Все это неизменно сопровож­дается злобными или усталыми репликами по поводу плохой работы системы железнодорожного трaнcпорта. Кто-нибудь непременно скажет: «Ха, типичный случай!» Другой саркас­тически произнесет: «Ну, и что теперь»; или «О Боже, что на этот раз?»; или бросит отрывисто: «Киннелл»* он и есть Кин­нелл!».

------------------------

*Киннелл —деревушка в Шотландии.

Сегодня вы также почти всегда услышите по крайней ме­ре один комментарий, содержащий фразу «не те листья». Это ссылка на теперь уже ставшее присказкой объяснение, вы­двигавшееся сотрудниками железнодорожного трaнcпорта в качестве оправдания, когда «листья на путях» вызывали круп­ный сбой в системе движения поездов. Если им указывали, что листопад — вполне естественное явление осенью, ни­когда прежде не приводившее к остановке движения желез­нодорожного трaнcпорта, они горестно отвечали, что это «не те листья». Эта по общему признанию глупая реплика в свое время попала в заголовки всех газет и выпуски новостей и с тех пор служит неистощимой темой для шуток. В изме­ненном варианте данную фразу часто употрeбляют при за­держках или сбоях в системе трaнcпорта. Если объявляют, что задержка вызвана снегопадом, кто-нибудь непременно скажет: «Видимо, выпал не тот снег!» А однажды, когда я жда­ла поезд на своей станции в Оксфорде, по громкоговорите­лю объявили, что причиной задержки стало «появление ко­ровы на путях на участке перегона за Банбери»³¹, и сразу три человека на платформе воскликнули в унисон: «Это не те ко­ровы!»

---------------------

³¹ Это не так уж невероятно, как кажется: в Англии довольно час­то коровы забредают на железнодорожные пути, препятствуя движе­нию поездов, и большинство из тех, кто регулярно пользуется услу­гами железнодорожного трaнcпорта, хотя бы раз слышали подобное объявление.

Подобные проблемы способствуют мгновенному сбли­жению английских пассажиров, в основе которого лежит — это очевидно — принцип «они и мы». Нам трудно устоять перед представившейся возможностью поворчать, тем более поворчать остроумно. Коллективные стенания, вызванные задержкой поезда или каким-либо другим сбоем в работе об­щественного трaнcпорта, как и выражение недовольства погодными условиями, совершенно бессмысленны: мы все зна­ем и стоически принимаем то, что сами не в состоянии ис­править положение. Однако ворчание «всем миром» доставляет нам удовольствие и помогает найти друг с другом общий язык.

Тем не менее «исключение во имя выражения недовольс­тва» — это еще одно «исключение, которое подтверждает правило». Мы нарушаем правило отрицания, чтобы в удо­вольствие себе поворчать «всем миром», и даже очень долго можем обсуждать недостатки соответствующей системы об­щественного трaнcпорта (заодно ругая некомпетентность властей, компаний и министерств, которые несут ответс­твенность за плохую работу данной системы), но все пони­мают, что такие совместные беседы носят «одноразовый» ха­paктер. Происходит не нарушение правила отрицания, а временная приостановка его действия. Попутчикам извест­но, что они имеют возможность отвести душу, ворча по по­воду задержки поезда, но это никоим образом не налагает на них обязательства на следующее утро вступить в разговор со своими товарищами по несчастью» и вообще признать их существование. Действие правила отрицания приостанавли­вается лишь на время коллективного ворчания. Выразив свое недовольство, мы вновь умолкаем и можем игнорировать друг друга еще целый год или до тех пор, пока не произоидет очередной сбой, вызванный «непослушными» листьями или коровами-самоубийцами. Исключение во имя выражения недовольства подтверждает правило отрицания именно по­тому, что оно признается за исключение.

Приостановка действия правила отрицания на время кол­лективного ворчания позволяет дотошному социологу за­глянуть под броню неприступности английского пассажира, дает ему шанс задать несколько насущных вопросов, не опа­саясь показаться назойливым или излишне любопытным. Однако я должна действовать быстро, чтобы у окружающих не создалось впечатления, будто я неверно истолковала вре­менную природу исключения во имя выражения недовольс­тва и настраиваюсь на долгий разговор.

Казалось бы, зачем ждать сбоев в работе общественного трaнcпорта, чтобы взять интервью? Ведь эти не самый верный и надежный метод исследования. Но так думают те, кто не знаком с особенностями английской системы пассажирс­ких перевозок. Все проживающие в нашей стране знают, что редко какая поездка проходит без cyчка без задоринки. И если вы англичанин (да еще и великодушный человек), то вы, вне сомнения, порадуетесь, узнав, что хоть кому-то в нашей стране есть польза от всех этих листьев, коров, наводнений, поломок двигателей, узких проездов, незапланированных отлучек водителей, неработающих сигнальных устройств, неправильно переведенных стрелок и прочих неисправнос­тей и препятствий.

Общественный трaнcпорт — место, где я беру как спон­танные интервью, пользуясь преимуществом исключения во имя выражения недовольства, так и «официальные», когда мои «объекты» знают, что их интервьюируют. Вообще-то я предпочитаю вести опрос в форме обычной непринужден­ной беседы. В пабах, на ипподромах, вечеринках и в других местах, где беседы между незнакомцами допустимы (хотя и ведутся в соответствии со строгим протоколом), этот метод дает свои результаты, но он весьма неэффективен в среде, где действует правило отрицания. В таких условиях лучше сразу объяснить человеку, что ты проводишь исследование, и попросить его ответить «всего на пару вопросов». Не стоит пытаться нарушать правило отрицания, втягивая англичани­на в разговор. Исследователь с блокнотом в руках, разумеет­ся, вызывает раздражение, но хотя бы не страх, как шальной незнакомец, пытающийся завязать с тобой разговор без вся­кой на то причины. Если вы станете приставать к англичанам с расспросами в вагоне поезда или в автобусе, вас сочтут либо пьяным, либо наркоманом, либо душевнобольным³².

--------------------------

³² Если вы — женщина, одинокие мужчины могут предположить,что вы с ними заигрываете. Соответственно, они охотно нарушат правило отрицания, чтобы пообщаться с вами, по потом вам, возможно, будет трудно положить конец разговору. Даже подход «официального интервью» может быть истолкован неверно, поэтому я стараюсь не заводить разговор с мужчинами, которые едут без женщин. Исключение составляют те случаи, когда: а) я нахожусь в толпепассажиров; б) мне выходить на следующей остановке.

Со­циологи не пользуются в народе особой любовью, но все же мы предпочтительнее, чем алкоголики или сбежавшие из дурдома психи.

Применять официальный подход к иностранцам нет не­обходимости, поскольку им не свойственны присущие анг­личанам страхи, скованность и мания скрытности, и они с удовольствием вступают в непринужденный разговор. В при­нципе многие туристы очень обрадовались встрече со мной: наконец-то они познакомились с местной жительницей, ко­торая оказалась «общительной», «дружелюбной» и искренне интересуется их впечатлениями об Англии и англичанах. Верно, я отдаю предпочтение «неофициальным» интервью, но я также просто не могла развеять их иллюзии и испортить им отдых, раскрыв свои истинные мотивы. Хотя, должна признать, я испытывала уколы совести, когда экспансивные гости страны говорили, что, встреча со мной заставила их из­менить свое мнение об англичанах, которые представлялись им чопopными, высокомерными людьми. По возможности я объясняла, что большинство англичан в общественном трaнcпорте следуют правилу отрицания, и пыталась напра­вить их туда, где царит атмосфера, располагающая к дружес­кому общению, например в паб. Но, если вы один из тех не­счастных туристов, введенных в заблуждение моими «интер­вью», я могу только извиниться, поблагодарить вас за тот вклад, который вы внесли в мое исследование, и уповать на то, что данная книга развеет ложные представления, возник­шие по моей вине.

«Страусовая» позиция пользователей мобильными телефонами

Прежде я уже указывала на два аспекта правила отрицания: 1) мы делаем вид, что люди вокруг нас не существуют; 2) боль­шую часть времени мы также делаем вид, что и сами мы не су­ществуем. В общественном трaнcпорте не принято привле­кать к себе внимание. Но есть люди, которые нарушают это правило — громко смеются и переговариваются между со­бой, а не прячутся скромненько за газетами. Однако таких лю­дей, заслуживающих всяческого порицания, меньшинство.

Правда, так обстояло дело до изобретения мобильного те­лефона, который разбудил в нас страусов. Как глупый страус, пряча голову в песок, полагает, что его никто не видит, так и глупые английские пассажиры, разговаривая по мобильному телефону, думают, что их никто не слышит. Некоторые, об­суждая по мобильным телефонам всякую ерунду сугубо личного хаpaктера, зачастую сосредоточены только на собесед­нике и совершенно не замечают окружающих. Они с удо­вольствием во всех подробностях рассказывают о своих проблемах на работе и дома, о вещах, которые считаются личными или конфиденциальными, причем рассказывают громко, так что их слышит половина вагона. Тем самым они оказывают огромную услугу любопытным исследовате­лям — благодаря «страусам» с мобильными телефонами я приобрела массу интересного материала для своей книги, — но раздражают всех остальных пассажиров. Правда, послед­ние, конечно же, никак не борются с нарушителями покоя — просто тихо хмыкают, вздыхают, закатывают глаза и качают головами.

Но не все из нас «страусы». Многие английские пассажи­ры — в принципе большинство — понимают, что окружаю­щие могут услышать их разговор по мобильному телефону, и стараются понижать голос. Эгоистичных крикунов очень мало, но они заметны и потому раздражают. Отчасти про­блема состоит в том, что англичане не жалуются, во всяком случае, не одергивают непосредственно тех людей, которые создают шум. Они просто тихо выражают свое недовольство друг другу или коллегам по работе, когда прибывают в офи­сы, или супругам, когда возвращаются домой, или в письмах, посылаемых в редакции газет. Авторы комедийных телеви­зионных и радиопрограмм забавно высмеивают приводя­щую в ярость глупость крикливых «страусов» с мобильными телефонами и их пошлую болтовню. Фельетонисты тоже изощряются в остроумии на данную тему.

Мы же в типично английской манере направляем свой гнев в русло нескончаемых остроумных шуток и ритуалов стенаний, тратим кипы бумаг и часы эфирного времени на выражение своего недовольства, но ни за что не решимся об­ратиться непосредственно к источнику раздражения. Ни один из нас не отважится подойти к громкоголосому «страу­су» и попросить его или ее прекратить болтовню. Железнодорожные компании знают о существовании этой пробле­мы, и некоторые обозначают в своих поездах «тихие» ваго­ны, в которых запрещено пользоваться мобильными телефонами. Большинство пассажиров соблюдают это пра­вило, но, если какой-нибудь невоспитанный «страус» проиг­норирует соответствующие знаки, никто не осмелится при­струнить нарушителя спокойствия, Даже в «тихом» вагоне самое страшное, что его может ожидать, — это свирепые многозначительные взгляды.

ПРАВИЛА ВЕЖЛИВОСТИ

Многие иностранцы, которых я интервьюировала, жалова­лись на сдержанность англичан, но все без исключения вос­хищались таким нашим качеством, как учтивость. Данное противоречие очень точно отразил Билл Брайсон. Поражен­ный и даже напyтaнный «организованным спокойствием» лондонского метро, он пишет: «Тысячи людей поднимаются и спускаются по лестницам и эскалаторам, входят в перепол­ненные поезда, выходят из вагонов, тряся головами, исчеза­ют в темноте, и все время молчат, как персонажи фильма «Ночь живых мертвецов»». А страницей ниже, описывая дру­гую станцию, он уже восхваляет воспитанность большой толпы фанатов регби: «Они проявляли терпение и выдержку, садясь в вагоны, не толкались и не пихались, извинялись, ес­ли задевали кого-то или неумышленно посягали на чьи-то места. Я восхищался этой инстинктивной предупредитель­ностью по отношению к окружающим и поражался тому, что для Британии это вполне нормальное явление, которое по­чему-то остается без внимания».

Правила «отрицательной вежливости»

Но наша ругаемая всеми сдержанность и наша хваленая уч­тивость — это, как мне кажется, две стороны одной и той же монеты. В сущности, наша сдержанность — это форма учти­вости, так называемая отрицательная вежливость, по опре­делению социолингвистов Брауна и Левинсона, подразуме­вавших под данным понятием отказ от вмешательства в частную жизнь людей и навязывания им своего общества (в противоположность «положительной вежливости», свя­занной с потребностью людей в общении и общественном одобрении). Замкнутость, настороженность и уклонение от общения пассажиров в общественном трaнcпорте — непри­ветливость, на которую жалуются иностранцы, — все это ха­paктерные признаки «отрицательной вежливости». То, что на первый взгляд представляется неприветливостью, — это на самом деле предупредительность: мы судим о других по себе, полагая, что каждый человек разделяет наше стремле­ние к уединению. Поэтому мы не суем нос в чужие дела и вежливо игнорируем окружающих.

Эти две формы вежливости существуют во всех культурах, но многие народы чаще пpaктикуют какую-то одну из них. Англичане в большинстве своем отдают предпочтение «от­рицательной вежливости», а американцы, например, при­ветствуют более располагающую к общению «положитель­ную вежливость». Разумеется, это деление носит условный хаpaктер, и у обоих народов существуют вариации этих форм, связанные с классовыми и субкультурными отличия­ми. Но, на мой взгляд, «вежливая» холодность англичан чаще вводит в заблуждение и обижает иностранцев, прибывших к нам из стран, где господствует «положительная вежливость», чем представителей культур, которые сходны в этом с нашей культурой (по утверждению Брауна и Левинсона, к таким культурам относятся Япония, Мадагаскар и отдельные слои индейского общества).

Случайные столкновения и правило непроизвольного «прошу прощения»

Здесь я должна рассказать о весьма забавном эксперименте. На протяжении нескольких дней я несколько часов после обеда проводила в людных общественных местах (на желез­нодорожных и автобусных вокзалах, в торговых центрах, на людных улицах и т. д.), якобы случайно сталкиваясь с про­хожими, чтобы проверить, скажут ли они «sorry» («извини­те, прошу прощения»). Целый ряд людей (и местные жите­ли, и гости страны), которых я опрашивала, заявили, что это непроизвольное «sorry» — самый поразительный и нагляд­ный пример английской вежливости. Я была полностью с ними согласна, но считала, что обязана подтвердить данную теорию путем научных экспериментов.

Начало было довольно неудачным. Первые несколько столкновений технически я выполнила безупречно — в том смысле, что мне удалось убедительно представить их как чистую случайность³³, — но я сама испортила эксперимент: извинилась первой, не дав человеку, на которого я наткну­лась, раскрыть рот.

-------------------------

³³ Если вы решите сами провести подобный эксперимент, вос­пользуйтесь и моим приемом. На мой взгляд, самый лучший ме­тод — сделать вид, будто вы что-то ищите в своей сумочке. Роясь, я опустила голову, так что волосы мне падали на глаза, но я все равно видела свою «цель» и сумела точно рассчитать траекторию движе­ния, в итоге лишь слегка задев намеченный «объект», при этом у того создалось впечатление, что я и впрямь была увлечена поисками и не замечала ничего вокруг.

Впрочем, определенный результат я все же получила: доказала себе самой, что я истинная англичан­ка. Оказывается, натыкаясь на кого-то, даже просто слегка за­девая, я машинально говорю: «Извините». После нескольких неудач я наконец-то научилась контролировать свой реф­лекс, точнее, попросту прикусывала губу, крепко и довольно больно, когда шла на столкновение. Отшлифовав свою тех­нику, я попыталась выработать научный подход и для столк­новений выбирала типичных представителей разных слоев английского общества в традиционных местах их обитания. К моему удивлению, англичане оправдали свою репутацию: около 80 % моих жертв извинялись, когда я натыкалась на них, хотя было очевидно, что столкновение произошло по моей вине.

Наблюдались некоторые несущественные различия в ре­акции. Например, пожилые люди извинялись чуть более охотно, чем молодежь (реже остальных извинялись мальчи­ки-подростки 15—16 лет, особенно если они были в компа­нии). Оказалось, что у британцев азиатского происхождения инстинкт «sorry» развит сильнее, чем у проживающих в Бри­тании африканцев и выходцев из стран Карибского бассей­на (что касается последних, возможно, это отражение тенденции «отрицательной вежливости» в индейской культуре: подобные извинения — это явно пример вежливости, про­являемой при нежелании навязывать свое общество или нарушать чье-то уединение). Однако эти различия незна­чительны: почти все мои жертвы — люди всех возрастов, различной классовой и этнической принадлежности — из­винялись, когда я «случайно» на них наталкивалась.

Эти эксперименты фактически ничего не рассказали бы нам об особенностях английской культуры, если бы мы по­лучили точно такие же результаты, проводя аналогичные опыты в других странах, поэтому ради «чистоты экспери­мента» я усердно сталкивалась со всеми кем можно во Фран­ции, Бельгии, Италии, России, Польше и Ливане. Однако, по­нимая, что представители населения нескольких стран — это еще не международная репрезентативная выборка*, я также стала натыкаться на туристов разных националь­ностей (американцев, немцев, японцев, испанцев, австра­лийцев, скандинавов) в туристических зонах Лондона и Окс­форда. Пожалуй, только японцы выказали нечто сходное с английским рефлексом «sorry», но проводить на них экспе­римент оказалось непросто, поскольку они очень ловко ук­лонялись от столкновений³⁴.

----------------------

*Выборка, отражающая свойства общей совокупности по ос­новным признакам.

³⁴Позднее меня познакомили со сравнительным анализом пове­дения пешеходов в разных странах, из которого явствовало, что япон­цы и в самом деле более ловко, чем другие народы, умеют уклоняться от столкновения друг с другом в людных общественных местах.

Я не хочу сказать, что мои «жер­твы» других национальностей вели себя неучтиво или грубо. Большинство говорили: «Осторожно!» или «Будьте внима­тельней!» (или что-то аналогичное на своем родном языке). Многие реагировали вполне дружелюбно, старались подде­ржать меня, чтобы я не упала, а порой даже, прежде чем поз­волить мне двинуться дальше, заботливо интересовались, не ушиблась ли я. Но машинальное «sorry» — это, как мне кажет­ся, реакция исключительно в духе англичан.

Джордж Оруэлл говорил, что англичане «неисправимые игроки, всю зарплату тратят на пиво, обожают скабрезные шутки и изъясняются на самом мерзком языке в мире». Тем не менее в заключение он констатировал, что, «пожалуй, са­мая примечательная черта английской цивилизации — это благовоспитанность». В доказательство наряду с доброжела­тельностью автобусных кондукторов и невооруженных по­лицейских он приводит тот факт, что «ни в одной стране с белым населением не бывает так легко столкнуть с тротуара человека». И это чистая правда. Англичанин извинится перед вами, даже оказавшись по вашей вине в луже, если будет оче­видно, что вы его толкнули туда неумышленно.

Возможно, вы решили, что англичане любое случайное столкновение воспринимают как собственный недосмотр, поэтому, принимая вину на себя, тут же извиняются. Здесь вы глубоко заблуждаетесь. Их извинения — это просто рефлекс, непроизвольная реакция, а не обдуманное признание собс­твенной вины. Это — укоренившееся правило: при всяком нечаянном контакте (а для англичан почти любой контакт по определению нежелателен) мы говорим «sorry».

По существу, любое столкновение, нарушение покоя, да­же абсолютно случайное и безобидное, обычно требует из­винения. Словом «sorry» («простите») мы сопровождаем поч­ти каждую нашу просьбу или вопрос «Простите, вы не знае­те, этот поезд делает остановку в Банбери?»; «Простите, это место свободно?»; «Простите, вы располагаете временем?»; «Простите, но вы, кажется, сели на мой плащ». Мы извиняем­ся, если случайно задели кого-то рукой, протискиваясь в тол­пе через вход или выход. Мы говорим «sorry» даже при от­сутствии факта столкновения, то есть когда физического контакта как такового не произошло. Словом «sorry» мы за­частую заменяем выражение «excuse me» (здесь: «позвольте пройти»), когда просим, чтобы нам уступили дорогу. «Sorry?» с вопросительной интонацией означает «Я не расслышал ва­ших слов. Повторите, пожалуйста» (или «What?» — «Что вы сказали?»). Совершенно очевидно, что все эти «sorry» — не искренние, сердечные извинения. Как и «nice» («мило, чудес­но» и т. д.), «sorry» — удобное, универсальное, многоцелевое слово, подходящее во всех случаях, уместное при любых об­стоятельствах. Если не знаете, что сказать, скажите «sorry». Англичане всегда, в любой ситуации говорят «sorry».

Правила соблюдения приличий

В общественном трaнcпорте англичане говорят мало, но, когда раскрывают рот, помимо «sorry» от них еще можно ус­лышать «please» («будьте добры, пожалуйста») и «thank you» («спасибо»). Последнее выражение они часто произносят в укороченном варианте — «anks» или «kyou». Собирая мате­риал для настоящей книги, я вела подсчет всем услышанным в трaнcпорте «please» и «thank you». Садясь в автобус, я зани­мала место поближе к водителю (в автобусах, курсирующих за пределами центрального Лондона, нет кондукторов, и пас­сажиры приобретают билеты непосредственно у водителя), чтобы установить, сколько человек, входящих в автобус, го­ворят «please» и «thank you» при покупке билетов. Как оказа­лось, большинство английских пассажиров соблюдают пра­вила приличия, и почти все водители и кондукторы также говорят «спасибо», принимая деньги за билеты.

Более того, многие пассажиры еще раз благодарят води­теля, когда выходят на своей остановке. Данная пpaктика в меньшей степени распространена в мегаполисах, но в не­больших и маленьких городах — это норма. Следуя тради­ционным маршрутом из жилого района на окраине Оксфор­да в центр города, я отметила, что все пассажиры говорили «kyou» или «anks» при выходе из автобуса. Исключение со­ставила только группа иностранных студентов, которые так­же не удосужились произнести и «please» при покупке биле­тов. Многие туристы и другие гости страны в разговоре со мной отметили учтивость английских пассажиров, а я сама по результатам исследования данного аспекта человеческих взаимоотношений, проводившегося в разных странах, сде­лала вывод, что для других народов подобная вежливость не­типична. В других странах только в небольших населенных пунктах люди регулярно благодарят водителей, потому что они с ними лично знакомы.

Однако я должна указать, что наши «спасибо» и «пожалуй­ста» — это отнюдь не выражение искренней благодарности. Обычно мы просто бормочем эти слова — без улыбки, не глядя в лицо водителю. То, что мы ведем себя благовоспитан­но в общественных местах, вовсе не значит, что по натуре мы добрые, сердечные, великодушные люди. Просто у нас есть правила относительно «спасибо» и «пожалуйста», кото­рые большинство из нас соблюдают почти всегда. Наши «please» и «thank you», обращенные к водителям автобусов, кондукторам и таксистам, — это еще одно проявление рас­смотренного ранее «вежливого эгалитаризма», отражение нашей щепетильности в отношении привлечения внимания к различиям в статусе и ко всему, что связано с деньгами. Мы предпочитаем делать вид, будто эти люди оказывают нам ус­лугу, а не исполняют свои обязанности за денежное возна­граждение.

И те подыгрывают нам. Таксисты в особенности ждут, что клиенты, которых они доставили к месту назначения, не только заплатят за услуги, но и поблагодарят их, и чувствуют себя оскорбленными, если пассажир просто вручил им де­ньги, хотя обычно они проявляют снисхождение к иност­ранцам. «Чего еще от них ждать», — презрительно бросил один из лондонских таксистов, когда я завела с ним разговор на эту тему. «У англичан это получается непроизвольно, — объяснил он. — Выходя из машины, они говорят „спасибо", „благодарю" или что-то еще. Ты тоже говоришь „спасибо" в ответ. Бывает, попадется какой-нибудь грубиян, который не поблагодарит, а остальные говорят «спасибо» машинально».

Исключение из правила отрицания при пользовании услугами такси. Роль зеркал

В свою очередь английские таксисты, как правило, очень лю­безны со своими клиентами и зачастую настроены весьма дружелюбно, так что даже нарушают традиционные правила сдержанности и невмешательства в частную жизнь. У англи­чан есть дежурная шутка по поводу болтливости таксистов, и последние, в большинстве своем, оправдывают свою репута­цию. Популярный стереотип, высмеиваемый фельетониста­ми, — это таксист, изводящий пассажиров нескончаемыми монологами на любые темы, начиная от ошибок правительс­тва или английского футбольного тренера и кончая обсуж­дением последнего скандала из жизни знаменитостей. Разу­меется, я встречала таких водителей и, как и большинство англичан, стеснялась попросить их замолчать или оспорить их весьма сомнительные утверждения. Мы ворчим по поводу болтливых таксистов, нарушающих правило отрицания, но в типично английской манере предпочитаем высмеивать их на всю страну, а вот чтобы одернуть их — ни за что. Правда, есть еще один тип болтливого таксиста, который нe разражается монологами на темы статей из «желтой прес­сы», а пытается завязать с пассажиром дружескую беседу. Обычно такой таксист начинает разговор, в соответствии с нормами английского этикета, комментарием о погоде, но потом, нарушая традицию, проявляет интерес к цели поездки пассажира. Например, если последний попросил доставить его на вокзал, то таксист может осведомиться: «Значит, отды­хать едете?» Вопросы могут носить и более личный хаpaктер (во всяком случае, вопросы о работе и семье у англичан счита­ются «личными»), но большинство таких таксистов чутко реа­гируют на интонационные оттенки и мимику пассажира и тут же прекратят расспросы, если клиент по-английски замыка­ется в себе, отвечает односложно, конфузится. Многие англи­чане и в самом деле подобные расспросы воспринимают как назойливость, но мы в силу собственной благовоспитанности или из-за того, что слишком уж смущены, не можем сказать таксисту, чтобы он оставил нас в покое, поэтому тому прихо­дится реагировать на внешние признаки поведения.

В беседах с таксистами (а также с представителями неко­торых других профессий, например парикмахерами) при­сутствует элемент «культурной ремиссии»: человек на время отступает от традиционных правил, требующих, чтобы он проявлял сдержанность и осторожность, и при желании мо­жет позволить себе обсуждение личных тем, что обычно не­допустимо в разговоре между незнакомыми людьми. Врачи могут только мечтать о приостановке действия подобных правил в своих кабинетах, где англичане держатся со свойс­твенной им скованностью. Со своей стороны я бы предло­жила врачам общаться с пациентами «через зеркало» — либо стоя, как парикмахер, у них за спиной, либо, как таксисты, глядя в зеркало, установленное по принципу зеркала заднего обзора в автомобиле, поскольку так вы хотя бы не смотрите людям в лицо, а это позволяет англичанам расслабиться.

Пожалуй, в какой-то степени это одна из «человеческих универсалий». Католические священники всех националь­ностей уже давно оценили эффективность экрана в испо­ведальне, способствующего большей открытости испове­дующихся. Да и использование психотерапевтами кушеток, чтобы не встречаться взглядами с пациентами, — тоже не случайное совпадение. Однако это, как всегда, вопрос сораз­мерности, и думается мне, что англичанам гораздо труднее «открыться» при отсутствии подобных «помощников», бла­годаря которым создается иллюзия анонимности. В сущнос­ти, если подумать, мой совет английским врачам противоре­чит той методике общения с пациентами, которой их теперь учат. Согласно этой методике, они должны садиться близко к пациенту, наклоняться к нему, смотреть в глаза, не использо­вать стол в качестве щита и т. д, — в общем, предписываются все те меры, которые, на мой взгляд, скорее заставят англича­нина и вовсе проглотить язык. И врачи, которых я спрашива­ла об этом, подтвердили мое предположение: англичане, явившиеся к ним на прием, не говорят о том, что их на самом деле беспокоит, до тех пор. пока не собираются уходить, — обычно пpaктически повернувшись спиной к врачу и держа ладонь на ручке двери.

ПРАВИЛА СОБЛЮДЕНИЯ ОЧЕРЕДИ

«И сказал Господь Моисею: «Подойди сюда!» И он пришел третьим и был отправлен в конец за то, что толкался».

В 1946 году венгерский юморист Джордж Майкс стояние в очереди назвал нашим «национальным пристрастием». «В Европе, — писал он, — люди в ожидании автобуса бес­цельно слоняются вокруг остановки. Когда автобус подъез­жает, они все разом устремляются к нему... Англичанин, даже если он стоит один, создает упорядоченную очередь из од­ного человека». В новом издании своей книги, опубликован­ном в 1977 году, Майкс подтверждает свое первоначальное наблюдение. Похоже, за тридцать с лишним лет мало что из­менилось. Однако с английской традицией соблюдения оче­реди не все так просто, как представляется венгерскому юмо­ристу.

Недавно в одной воскресной газете я наткнулась на ста­тью, в которой говорилось, что англичане «утратили искус­ство стояния в очереди». Это утверждение противоречило моим собственным наблюдениям, поэтому, озадаченная, я стала читать внимательнее. Оказалось, что однажды на гла­зах у автора статьи кто-то попытался пролезть без очереди, что вызвало возмущение как у нее самой, так и у других лю­дей, стоявших в этой очереди. Но ни один из них не осме­лился поставить нарушителя на место (все просто неодобри­тельно хмыкали и пыхтели), и тому это сошло с рук. На мой взгляд, данный пример подтверждал не то, что англичане ут­ратили искусство стояния в очереди, а очень точно хаpaкте­ризовал само это искусство англичан.

Правило косвенного выражения недовольства

Англичане считают, что каждый из них должен соблюдать очередь, и чувствуют себя глубоко оскорбленными, если кто-то нарушает данное правило, но им не хватает уверенности или необходимых навыков общения, чтобы открыто выра­зить свое раздражение. В других странах такой проблемы нет. В Америке, где несоблюдение очереди расценивается как проступок, а не cмepтный грех, нарушителю громко и решительно скажут: «Эй, давай в очередь!» — или что-то по­добное; в Европе реакцией может стать громкий скандал; в некоторых других частях света нарушителя могут бесцере­монно оттолкнуть в конец очереди. Но конечный результат везде один и тот же: без очереди пройти никому не дадут. Как ни парадоксально, но только в Англии, где несоблюдение очереди считается амopaльным поступком, нарушители без­наказанно добиваются своего. Мы пыхтим и сердито хму­римся, брюзжим и кипим от праведного негодования, но редко кто из нас откроет рот и потребует, чтобы нарушитель встал в очередь.

Если не верите, попробуйте сами. Я свое уже отстрадала, так почему бы и вам не помучиться? Простите, что ворчу, но опыты по несоблюдению очереди были самыми трудными, неприятными и огорчительными из всех моих эксперимен­тов по нарушению правил поведения, которые мне пришлось проводить в процессе сбора материала для данной книги. Я предпочла бы сто раз сталкиваться, спрашивать лю­дей о стоимости их домов и о том, чем они заpaбатывают на жизнь, чем лезть без очереди. Мне становилось страшно уже от одной мысли, что я должна это сделать. Я готова была во­обще отказаться от своего проекта, лишь бы не подвергать себя подобному испытанию. Я просто не могла заставить се­бя пойти на это. Я колeбaлась, мучилась, тянула время. Даже когда мне удавалось собраться с духом, в последнюю минуту я теряла самообладание и смиренно плелась в хвост очере­ди, надеясь, что ни у кого не создалось впечатления, будто я даже в мыслях намеревалась пролезть без очереди.

Правило параноидной пантомимы

Возможно, мое последнее замечание вы сочтете глупостью, а меня саму клиническим параноиком, но я на собственном опыте убедилась, пока неловко топталась вблизи очередей. что англичане безошибочно определяют потенциального на­рушителя, вознамерившегося пролезть без очереди. Они на­чинают подозрительно коситься на вас, подходят ближе к тем. кто стоит перед ними, чтобы вы не втиснулись в брешь, принимают агрессивную позу — кладут одну руку на пояс и демонстративно поворачиваются к вам боком или вполобо­рота. Мимика и телодвижения едва уловимы — иностранец, не знакомый с нашими моделями поведения, пожалуй, ниче­го и не заметит, но англичанин, не желающий соблюдать очередь, сразу расшифрует это бессловесное предупрежде­ние, смысл которого таков: «Мы раскусили тебя, подлый мо­шенник. Даже не думай. Мы тебя не пропустим».

Важно отметить, что параноидную пантомиму можно на­блюдать только в тех случаях, когда в структуре очереди про­слеживается некоторая бессистемность. Ни у кого и мысли не возникнет лезть в голову ровной упорядоченной колонны людей, которые стоят по одному друг за другом. (Это на­столько невообразимо, что если подобное происходит, то люди думают, что человек, который лезет без очереди, либо иностранец, либо для него это вопрос жизни и cмepти.) Ис­кушение пролезть без очереди возникает только тогда, когда неясно, где начало, а где конец очереди. Это происходит в том случае, если в очереди образовалась брешь из-за какого-то препятствия или проход; или если за одним и тем же при­лавком обслуживают два человека и не совсем понятно, одна здесь очередь или две; либо по какой-то другой причине, вы­звавшей неразбериху и пyтaницу в очереди.

У англичан обостренное чувство справедливости, и если в других культурах умение воспользоваться случаем считает­ся нормой — например, когда вы, стоя в очереди к одному кассиру, вдруг устремляетесь к «свободному», хотя перед ва­ми еще два человека, которые оказались не столь прытки­ми, — то в Англии такое поведение будет расценено как не­соблюдение очереди или нечто равносильное несоблюде­нию очереди. Я не утверждаю, что англичане не предпринимают подобных маневров. И у нас есть шустрики, не упускающие шанса воспользоваться случаем, но по мане­ре их поведения — по их смущенным лицам, бегающим гла­зам, по тому, как они старательно избегают смотреть на оче­редь, — всем ясно: они сознают, что ловчат. Да и реакция лю­дей в очереди указывает на то, что такое поведение заслужи­вает всяческого порицания, о чем свидетельствуют их серди­тые взгляды.

Правила выражения недовольства мимикой, телодвижениями и ворчанием

Но насупленные или поднятые брови, сердитые или презри­тельные взгляды — сопровождаемые тяжелыми вздохами, многозначительным покашливанием, пренебрежительным фырканьем, недовольными возгласами и брюзжанием («Вот те раз!»; «Ничего себе!»; «Ха, молодец!»; «Что за...») — это са­мое худшее, что ожидает хитреца, проигнорировавшего оче­редь. Стоящие в очереди люди надеются пристыдить нару­шителя и заставить его вернуться в конец очереди, не обра­щаясь к нему напрямую, то есть не нарушая правила отрицания — «не устраивая сцены», «не поднимая шума», «не привлекая к себе внимания».

Забавно, что в подобных обстоятельствах они зачастую нарушают правило отрицания, обращаясь друг к другу. Человек, пытающийся пролезть без очереди, может вынудить не­знакомых друг с другом людей обменяться взглядами, при этом они вскидывают брови, закатывают глаза, поджимают губы, качая головами, досадливо морщатся, вздыхают и даже (тихим голосом) возмущаются. Эти словесные выражения недовольства представляют собой стандартный набор воз­гласов, процитированных выше, в том числе и таких, кото­рые должны быть адресованы нарушителю, например: «При­вет, вообще-то здесь очередь!»; «Да ну, не обращай на нас внимания!»; «Эй, мы что — невидимки?» Иногда находятся храбрецы, которые говорят это довольно громко, так что на­рушитель их слышит, но при этом они стараются не смот­реть на него и отводят глаза тотчас же, стоит им ненароком встретиться с ним взглядом.

Кажется, что толку от этих непрямых обращений нет, но на самом деле зачастую они оказывают весьма эффективное воздействие. Да, в Англии, наверно, проще, чем где бы то ни было, пролезть без очереди, но только если вы способны вы­нести унижение — оскорбительные покашливания, припод­нятые брови, хмыканья и ворчание, — иными словами, если вы иностранец. За время моих бесконечных наблюдений за очередями я заметила, что многие иностранцы попросту не обращают внимания на эти сигналы, чем приводят в тихую ярость стоящих в очереди англичан, но большинству нару­шителей из числа моих соотечественников трудно игнори­ровать адресованные им вздохи и сердитые взгляды. Они мо­гут держаться нагло, пробираясь вперед, но создается впе­чатление, что в следующий раз они крепко подумают, прежде чем решиться нарушить неписаное правило. Во многих слу­чаях эти невербальные сигналы «на корню пресекают» по­пытки пролезть без очереди. Я часто наблюдала, как потен­циальный нарушитель начинал обходить очередь, но потом, слыша предостерегающее покашливание, видя презритель­но вскинутые брови и агрессивные позы, мгновенно отказы­вался от своих намерений и смиренно возвращался в ее хвост.

Иногда ворчливая реплика, не адресованная непосредс­твенно нарушителю, но произнесенная достаточно громко, чтобы он услышал, тоже дает желаемый результат, причем даже на гораздо более поздней стадии предпринятой попыт­ки игнорировать очередь. В таких случаях весьма интересно наблюдать за реакцией обеих сторон. Стоящий в очереди че­ловек бормочет (адресуясь к своему соседу или не обращаясь ни к кому конкретно): «Конечно, делай свое дело, я могу и подождать!» — или еще что-то столь же язвительное. Наруши­тель изображает невинное удивление, говорит что-нибудь вроде: «Ой, простите! Так вы передо мной?» — и немедленно делает шаг в сторону, освобождая место для ворчуна. Теперь они поменялись ролями, и уже последний краснеет, тушует­ся и отводит глаза. Чем язвительнее была его реплика, тем сильнее он смущается, поскольку данная колкость теперь расценивается как оскорбление или, по крайней мере, как грубый ответ на ошибку, допущенную добросовестным че­ловеком. Ворчун обычно занимает свое законное место в очереди, но понурившись и бормоча слова благодарности или извинения, — ясно, что он не испытывает удовлетворе­ния от своей победы. А иногда мне случалось наблюдать, как пристыженный ворчун шел на попятный, говоря: «Да нет, что вы, ничего, проходите».

Правило незримого режиссера

Разумеется, неловкости и антагонизма можно было бы избе­жать, если б англичане могли прямо сказать нарушителю: «Простите, здесь очередь». Но нет. Наша типичная реакция сродни тому, что психотерапевты называют «пассивной аг­рессией». Те же самые психотерапевты, прочитав это, воз­можно, порекомендовали бы всей нации пройти курс по вы­работке навыков жесткого поведения. И они были бы правы: жесткости нам всем не хватает. Мы можем быть агрессивны­ми и даже способны совершать насилие и проявлять ки к че­му не приводящую пассивную агрессию, а можем вести себя с точностью до наоборот — быть излишне вежливыми, держаться в тени, со стоическим смирением переносить все неудобства. Но мы мечемся между двумя крайностями, не в состоянии найти золотую середину, отстаивая свои интере­сы с разумной жесткостью нравственно зрелых людей, вла­деющих навыками общения. С другой стороны, жить было бы ужасно скучно, если бы все вели себя правильно, логично и проявляли жесткость в разумных пределах, как учат на кур­сах по развитию навыков общения, а мне за такими людьми было бы не столь интересно наблюдать.

Как бы то ни было, в подходе англичан к проблеме соблю­дения очереди есть и положительный аспект. Если возникает некая двусмысленность — например, когда за одной стой­кой сидят два кассира, как описывалось выше, — мы часто по собственному почину, молча и без суеты находим выход из положения: в данном случае выстраиваемся в один ряд на удалении нескольких шагов от стойки и по очереди подхо­дим к освобождающимся кассирам.

Если вы англичанин, то, возможно, читая эти строки, ду­маете: «В самом деле? Ну и что? Разумеется. А как же иначе?» Для нас это абсолютно нормально: мы делаем это автомати­чески, словно нами руководит некий незримый справедли­вый режиссер, выстраивающий нас в аккуратную демокра­тичную очередь. Но у многих иностранцев, с которыми я бе­седовала, подобное поведение вызывает неописуемое удивление.

В своей книге об Англии Билл Брайсон очень живо и с юмором описывает типичную английскую очередь. Я встре­чала американцев, которые читали его книгу. Они скепти­чески отнеслись к откровениям Брайсона, предположив, что тот преувеличивает ради комического эффекта. Так они ду­мали, пока не приехали в Англию и своими глазами не увиде­ли, как это бывает. Они даже не склонны были верить в опи­санный мною механизм «невидимой очереди» в питейных заведениях, но я завела их в ближайший паб и доказала, что ничего не выдумала.

Правило «честной игры»

Англичанам, стоящим в очередях, свойственно оказывать друг другу и более незначительные знаки внимания, которые не заметит даже самый наблюдательный иностранец. Одна из моих многочисленных записей на данную тему, сделан­ных в условиях «полевых испытаний», касается очереди в бу­фете на железнодорожном вокзале.

«Мужчина, стоявший передо мной, на минуту вышел из очереди, чтобы взять бутерброд из находившегося рядом холодильника. Потом нерешительно остановился, не зная, вправе ли он занять место в очереди, которую только что покинул. Я дала ему понять (отступив на шаг), что он может вернуться на свое место. Кивнув в знак благодарности, он вновь встал передо мной. При этом мы не сказали друг другу ни слова и не встретились взглядами».

Вот еще одна запись, сделанная на железнодорожном вок­зале.

«Очередь у информационной стойки. Передо мной двое мужчин. Не совсем понятно, кто из них впереди (только что за стойкой обслуживали два человека, теперь — один). Начинается панто­мимное действо: мужчины искоса поглядывают друг на друга, медленно продвигаются вперед, будто тесня один другого. Про­ницательная сотрудница информационной службы замечает это и говорит: „Кто следующий?" Оба замешкались. Мужчина слева жестом предлагает сопернику пройти к стойке. Мужчина справа бормочет: «Нет, нет, ваша очередь». Мужчина слева мнется в не­решительности: «Ну, э...» Стоящий за мной человек раздраженно кашлянул. Мужчина слева поспешно произносит; «Да, хорошо... Спасибо, дружище», — и проходит к стойке. Вид у него смущен­ный. Мужчина справа терпеливо ждет. Чувствуется, что он дово­лен собой».

Разумеется, это не единичные случаи, и я в точности воспро­извела их на бумаге, потому что это типичные примеры из повседневной жизни, которые мне доводилось наблюдать де­сятки раз, пока я исследовала тему очередей. Описанные мо­дели поведения имеют один общий знаменатель, регулируют­ся одним совершенно очевидным неписаным правилом: если вы ведете «честную игру» и открыто признаете право на пер­воочередность тех, кто стоит перед вами — или великодушно уступаете им это право в условиях некоей неопределеннос­ти, — тогда эти люди мгновенно избавляются от своих пара­ноидных подозрений, отказываются от тактики «пассивной агрессии» и тоже «играют с вами по-честному» и даже прояв­ляют по отношению к вам доброжелательство.

В основе механизма соблюдения очереди лежит принцип справедливости. Как указывает Майкс, «человек, стоящий в очереди, — это человек справедливый. Он не вмешивается в чужие дела, живет сам и дает жить другим; он не тянет одеяло на себя, исполняет свой долг и терпеливо ждет своей очере­ди, чтобы осуществить свои права; он делает почти все, что важно для англичанина».

Очередь как волнующая драма

Наверно, иностранцев наши сложные неписаные правила соблюдения очереди приводят в замешательство, но для анг­личан они — вторая натура. Мы подчиняемся всем этим за­конам неосознанно, даже не думая о том, что следуем каким-то установлениям. И, несмотря на все явные противоречия, нелогичность и откровенную нелепость того, что я только что описала, мы весьма искусны в умении соблюдать оче­редь, и это признает весь мир. Правда, весь мир, отмечая этот наш талант, не делает нам комплимент. Об умении англичан соблюдать очередь люди обычно говорят с усмешкой, подра­зумевая, что только скучные, нудные, покорные, как овцы, су­щества могут гордиться своей способностью терпеливо сто­ять ровными рядами. («Англичанам очень бы подошло ком­мунистическое правление, — смеются они. — Вы так здорово умеете стоять в очередях».) Наши критики — или те, кто хвалит нас так, что не поздоровится, — охотно призна­ют, что человек, стоящий в очереди, — это справедливый че­ловек, но при этом говорят, что его не назовешь яркой или выразительной личностью.

А все потому, что они не присматривались к английским очередям со всем вниманием. Это все равно что наблюдать за муравьями или пчелами. Невооруженному глазу английс­кая очередь и впрямь представляется скучной и неинтерес­ной — аккуратная колонна людей, терпеливо ожидающих своей очереди. Но, разглядывая английскую очередь через социологический микроскоп, вы обнаружите, что каждый стоящий в ней человек — это отдельная мини-драма. Не просто «комедия нравов», а интереснейшая жизненная исто­рия, где есть все — интриги и козни, глубокие нравственные дилеммы, благородство и альтруизм, предательство, угрызения совести и борьба за спасение престожа, гнев и примирение.

А для меня очередь, например в билетную кассу на Кланам джанкшн, — это целый роман, ну, если и не «Война и мир», то... во всяком случае, нечто более сдержанное и английское, скажем, «Гордость и предубеждение».

Дань памяти по-английски

Когда погибла принцесса Диана, в числе многого другого ме­ня особенно удивило то, как освещали ее гибель средства массовой информации. Журналисты с неизменным изумле­нием отмечали «неанглийскую» реакцию общественности на трагедию, говоря о «беспрецедентном проявлении всена­родного горя» и «беспрецедентном выражении всенародных чувств» наряду с нелепыми заявлениями о том, что это не­обычайное всеобщее растормаживание* ознаменовало «ко­ренной перелом» в английском хаpaктере, что надменная верхняя губа задрожала, что мы все теперь утратили хлад­нокровие, что прежними мы уж никогда не станем и так да­лее и тому подобное.

------------------------

*Растормаживание — утрата контроля разума над страстями.

И как же конкретно проявлялось это «беспрецедентное вы­ражение всенародных чувств»? Взгляните на фотографии и ви­деоматериалы, на которых запечатлены толпы англичан. Что делают все эти люди? Стоят в очереди. Стоят в очереди, чтобы купить цветы; стоят в очереди, чтобы возложить цветы; стоят в растянувшихся на целые мили очередях, чтобы оставить за­пись в книгах соболезнований; часами стоят в очередях на ав­тобусы и поезда, чтобы вернуться домой после долгого дня сто­яния в очередях. Потом, по прошествии недели, стоят в очере­дях на автобусы и поезда, чтобы поехать на похороны; всю ночь стоят в очереди, чтобы занять удобное место, откуда мож­но наблюдать за процессией; стоят в очередях, чтобы купить еще цветов, напитки, флаги, газеты; часами терпеливо стоят вдоль дорог, ожидая, когда проедет кортеж; затем опять выстра­иваются в очереди на автобусы, метро и поезда. Стоят ровными рядами — спокойно, дисциплинированно, с достоинством.

Конечно, были и слезы. Но мы не рыдали в голос, не завы­вали, не рвали на себе одежду, не посыпали голову пеплом.

Посмотрите видеоматериалы. Вы услышите, как кто-то один или раза два тихо всхлипнул, когда катафалк выехал из двор­цовых ворот, но плач тут же прекратился, поскольку это счи­талось неподобающим. Все наблюдали за процессией в мол­чании. На следующий день после гибели Дианы некоторые англичане принесли к ее дому цветы. Это было подобающе, поэтому все последующие посетители тоже приносили цве­ты. После похорон несколько человек стали бросать цветы вслед проезжающему катафалку, и опять все остальные пос­ледовали их примеру. (Разумеется, никто не бросал цветы под ноги лошадям, везшим гроб с Дианой: при всей беспрецедентности нашей неанглийской реакции мы понимали, что нельзя пугать лошадей.)

Итак, были слезы и цветы — в общем-то, абсолютно нор­мальная реакция на тяжелую утрату или похороны. В осталь­ном англичане почтили память Дианы в самом что ни на есть английском стиле, делая то, что у нас получается лучше все­го, — стоя в очередях.

АВТОМОБИЛИ

Есть несколько «универсалий», относительно которых сле­дует внести ясность, прежде чем мы начнем рассматривать неписаные социальные нормы, касающиеся владения и пользования автомобилями. Во всех культурах у людей складываются своеобразные и сложные взаимоотношения с автомобилями. В данном контексте в первую очередь необ­ходимо подчеркнуть, что автомобиль для нас не просто средство передвижения. Если кто-то сочтет мое утверждение слишком уж смелым, поясню: наши отношения с автомоби­лями имеют мало общего с тем обстоятельством, что автомо­били доставляют нас из пункта «А» в пункт «Б». Это поезда и автобусы доставляют нас из пункта «А» в пункт «Б», а автомо­били — часть нашей личной территории, часть нашего «я» — как отдельной индивидуальности, так и общественной личности. Автобусы возят нас в магазины и обратно, но в них мы не чувствуем себя как дома и не воспринимаем их как свою собственность. В поездах мы ездим на работу, но это почти никак не хаpaктеризует нас с социальной и психоло­гической точек зрения.

Это международные универсалии — самые существен­ные и довольно очевидные реалии, устанавливающие взаи­мосвязь между людьми и их автомобилями. Но теперь мы мо­жем сразу перейти к обсуждению особенностей английской культуры, потому что англичане более других народов склон­ны не признавать и даже яростно отрицать существование по крайней мере одной из этих основных реалий.

Правило отрицания значения социального статуса

Англичанам нравится думать, и зачастую они на том упopно настаивают, что при выборе автомобиля они не принимают в расчет свой социальный статус. Даже в те дни, когда все яппи* с ума сходили по BMW, стремящиеся подняться по соци­альной лестнице английские служащие, например, заявляли, что автомобиль этой марки они купили, потому что это от­личная немецкая машина — и по конструкции, и по дизайну, что ею легко управлять, что она удобна, надежна, развивает большую скорость, имеет эффективную тормозную мощ­ность, хороший крутящий момент, низкий коэффициент ло­бового сопротивления и еще целый ряд существенных и не­существенных достоинств.

------------------------

*Яппи — преуспевающий молодой бизнесмен.

Разве не для поддержания имид­жа и социального статуса? Не из тщеславия? Не ради того, чтобы произвести впечатление на коллег, соседей и подру­жек? Ну что вы, нет! Просто это чертовски отличная машина. Англичанки и некоторые мужчины-англичане признают­ся, что они руководствовались причинами эстетического и даже эмоционального хаpaктера, когда выбирали себе ма­шину. Мужчины скажут, что их броский «порше» или боль­шой «мерседес» — «красивый автомобиль». Женщины объ­яснят, что им хочется иметь стильный современный \"\"фольксваген-жук», потому что это «такая прелесть». И те, и другие поведают вам, что «влюбились» в свою «роскошную» машину еще в автосалоне или что они всегда питали страсть к «Эм-джи»* или «мини»** или что они «всем сердцем привя­зались» к своему проржавевшему старенькому драндулету.

-----------------------

*«Эм-джи» — марка легкового автомобиля, в том числе спор­тивного, компании «Ровер груп».

**«Мини» («Малышка») — модель малолитражного легкового автомобиля; выпускается компанией «Ровер груп».

Мы даже можем признать, что выбираем те машины, ко­торые, как нам кажется, выражают нашу индивидуальность или какую-либо яркую черту нашего хаpaктера (хладнокро­вие, утонченность, элегантность, чудаковатость, эксцентрич­ность, спортивность, дерзость, ceкcуальность, благородство, скрытность, приземленность, мужественность, профессио­нализм, серьезность и т. д.). Но только не наш социальный статус. Мы ни за что не признаем, что покупаем или хотим приобрести машину той или иной марки, потому что она ас­социируется с социальным классом или слоем общества, к которым мы принадлежим или хотели бы принадлежать.

Правила классовых отличий

О «форде-мондео»

Однако правда заключается в том, что выбор автомобиля, как и все остальное в Англии, имеет прямое отношение к поня­тию классовости. Если вы проводите исследование — или просто по натуре человек озорной, — то вы можете обма­ном вынудить англичан признать, хотя бы косвенно, что на самом деле в выборе машин они руководствуются в первую очередь признаками принадлежности к тому или иному классу. Причем незачем говорить с ними о моделях машин, которыми они владеют или хотели бы владеть. Лучше спро­сите, какие марки автомобилей им не нравятся и они не ста­ли бы их приобретать. При упоминании «форда-мондео»³⁵ представитель среднего слоя или верхушки среднего класса непроизвольно отпустит какую-нибудь язвительную шутку по поводу «Эсceкcкого человека» или страхового агента — иными словами, о представителе самых низов среднего клас­са, который ездит на данной модели.

^{-------------------------------------}

³⁵ К тому времени, когда вы будете читать эту книгу, пример с «мондео», возможно, уже устареет, но наверняка появится другая аналогичная модель, ассоциирующаяся с живущими в пригородах «белыми воротничками», так что просто замените название.

В настоящее время об­щепринятым эвфемизмом для обозначения этой социаль­ной категории является выражение «человек с «мондео»».

Некоторые представители верхушки среднего класса, в силу воспитания или собственной щепетильности не желая показаться снобами, воздержатся от откровенных насмешек, поэтому пристально наблюдайте за выражением их лиц: сло­во «мондео» наверняка заставит их недовольно или презри­тельно поморщиться. Реакция элиты верхушки среднего класса или тех ее представителей, которые занимают про­чное положение в своем кругу, более мягкая и снисходитель­ная, сродни добродушному удивлению³⁶, а истинные арис­тократы и вовсе могут не знать, о чем вы ведете речь. Тест на «мондео» — хороший индикатор неустойчивости социаль­ного положения: чем более едки и презрительны высказыва­ния человека о «форде-мондео», тем более ненадежно его положение в системе классовой иерархии.

Это не вопрос цены. Автомобили, на которых ездят пре­зирающие «мондео» верхи среднего класса, могут быть зна­чительно дешевле, чем обруганный «мондео», и почти столь же часто высмеиваемые «воксхоллы»* и прочие машины из «парка»³⁷ британского производства.

------------------------

³⁶ А те из них, кто абсолютно уверен в незыблемости своего со­циального статуса, даже выражают одобрение: я знакома с одной женщиной из этой категории людей, которая ездит на «мондео». Она говорит, что купила автомобиль данной марки именно потому, что он ассоциируется с торговцами. «Если крупные компании приобре­тают эту модель для своих коммивояжеров, значит, вероятно, это на­дежная машина, не требующая особо деликатного обхождения». — рассудила эта женщина. Правда, подобная самоуверенность и столь похвальная независимость в суждениях очень редки.

* «Воксхолл» — марка легковых и грузовых автомобилей, выпус­каемых компанией «Воксхолл моторс», которая является английским филиалом американской компании «Дженерал моторс корпорейшн».

³⁷Автомобили, приобретаемые в больших количествах («парком») компаниями, обычно для разъездных агентов, управляющих сбытовы­ми районами и других служащих относительно невысокого ранга.

Но сколь бы дешевым, некомфортным и простеньким ни был автомобиль сноба, презирающего «мондео, это всегда иномарка, желательно европейского (континентального) производства (японские автомобили не пользуются популярностью, хотя они более предпочтительны, чем «форды» и «воксхоллы»). Из английс­ких машин приемлемы только «мини» и большие полнопри­водные внедорожники, такие как «лендровер» и «рейнджровер». Те, кто считает, что они по социальному статусу на класс или два выше «человека с «мондео»», могут ездить на маленьких, дешевых, подержанных «пежо», «рено», «фолькс­вагене» или «фиате» с открывающейся вверх задней дверью, но при этом они презрительно фыркают, когда их обгоняет «человек на „мондео"» — автомобиле более просторном, быстром и удобном.

О «мерседесе»

Представители верхушки среднего класса, прошедшие тест на «мондео», — те, кто просто мягко усмехнулся в ответ на ваше предположение, что они ездят на «мондео», — все же могут выказать беспокойство относительно неустойчивости своего классового положения при упоминании «мерседеса». Если ваш трюк с «мондео» не удался, попробуйте сказать: «Ну... тогда вы, очевидно, ездите на большом «мерседесе»».

Если на лице вашего «подопытного кролика» отразились обида или досада и он отвечает раздраженно, с нервным смешком или презрительно бросает что-то по поводу «де­нежной швали» или «богатых бизнесменов», значит, вы заде­ли его за живое. Ваш «подопытный кролик» пробился в верхи среднего класса — в ряды «интеллигенции», «работников престижных профессий» или «члeнов загородных клубов» — и стремится отмежеваться от презренных «коммерсантов» из среднего слоя среднего класса, которые почти наверняка есть у него в роду. Выяснится, что его отец (или даже дед — подобные предрассудки передаются из поколения в поколе­ние) был торговцем, мелким буржуа — преуспевающим ла­вочником, коммивояжером или зажиточным агентом по продаже автомобилей, отправившим своих детей получать образование в привилегированные частные школы, где те научились смотреть свысока на торговцев из сословия мел­ких буржуа.

Многие англичане скажут вам, что в наши дни торговля не считается позорным занятием, как это было во времена Джейн Остин. Они заблуждаются. И не только аристократы и нетитулованное мелкопоместное дворянство воротят носы от представителей коммерческих кругов. Не менее чванливы и представители «благородных» профессий из верхушки среднего класса — адвокаты, врачи, чиновники и старшие офицеры. Но особенно пренебрежительно к людям, занятым в торговле, относятся представители «болтливых классов» (те, кто сделал карьеру на поприще средств массовой инфор­мации, искусства, науки, издательского дела, благотворитель­ности и т. д.). Очень немногие из этих людей ездят на «мерсе­десах», и большинство смотрит на «классы с „мерседесами"» в лучшем случае с некоторой неприязнью. Но только те, кто не уверен в надежности своего социального положения, раз­дражаются и презрительно фыркают при допущении, что их «посадили» в вульгарный автомобиль «торговцев».

И опять же вопрос не в цене автомобиля. Люди, презира­ющие «мерседесы», могут ездить на столь же дорогих, более дорогих или гораздо более дешевых машинах, чем ненавист­ные им «мерседесы». И благосостояние как таковое тоже не имеет значения. Презирающие «мерседесы» представители верхушки среднего класса по уровню дохода относятся к са­мым разным группам населения: они могут заpaбатывать столько же, сколько и «вульгарные богатые бизнесмены», разъезжающие, как они выражаются, «на «мерсах»», могут за­paбатывать еще больше или, наоборот, намного меньше. Речь идет о том, каким образом тот или иной человек приоб­рел свое богатство и как он демонстрирует свою состоятель­ность. Презирающий «мерседесы» адвокат или издатель мо­жет ездить на первоклассном «ауди», который стоит почти столько же, сколько и большой «мерседес», но не восприни­мается как «показуха»,

В настоящее время и BMW начинает завоевывать репута­цию машины «коммерческого класса», хотя обычно данная марка ассоциируется со стереотипом яппи — молодого бир­жевика из Сити. «Ягуары» тоже немного страдают оттого, что их ассоциируют с вульгарными «торговцами»: считается, что на «ягуарах» ездят преуспевающие агенты по продаже подер­жанных машин, домовладельцы, сдающие квартиры в трущо­бах, букмекеры и боссы теневой экономики. Но при этом «ягуар» — официальный автомобиль правительственных министров, что в некоторой степени придает ему респекта­бельность, хотя, по мнению других, это лишь подтверждает его низкопробность. В обоих случаях ассоциации весьма расплывчаты, поэтому я не считаю, что BMW и «ягуар» — надежные индикаторы неустойчивости социального поло­жения. Если захотите повторить мои научные эксперимен­ты или попросту помучить представителей верхушки сред­него класса, неуверенных в надежности своего положения в системе социальной иерархии, прибегните к тесту на «мер­седес».

Уход за автомобилем и убранство салона

Но не только модель выбранной вами машины указывает на классовые отличия и выдает ваше беспокойство относитель­но шаткости вашего положения в системе того или иного класса. Англичане определят ваш социальный статус по вне­шнему виду и состоянию вашего автомобиля, то есть по тому, как вы его содержите.

Неписаные классовые нормы, связанные с содержанием автомобиля, расскажут о нас даже больше, чем те, которыми мы руководствуемся при выборе модели машины, потому что мы подчиняемся им еще менее осознанно. Все англича­не знают, хотя мы это не признаем, что марка автомобиля — это индикатор классовой принадлежности его владельца. И мы все знаем, хотя делаем вид, что не знаем, какие именно автомобили ассоциируются с тем или иным классом. Но многие не понимают, что состояние их автомобилей являет­ся еще более мощным сигналом «классовой принадлежнос­ти», чем марки и модели машин.

Ваш автомобиль чистенький и сияющий или грязный и неопрятный? Если говорить приблизительно, безукоризнен­но чистые, сияющие автомобили — это примета средних и низших слоев среднего класса и верхушки рабочего; грязные запущенные автомобили хаpaктерны для представителей высшего света, верхушки среднего класса и самых низов ра­бочего (или во многих случаях — для «неработающих»: ни­щих, безработных, деклассированных элементов). Иными словами, грязные машины ассоциируются как с самыми вы­сшими, так и с самыми низшими слоями общества, чистые ма­шины — со всеми промежуточными категориями населения.

Но это упрощенный подход. Более точным определите­лем классовой принадлежности является не столько степень ухоженности машины, сколько то, каким образом она при­обретает такой вид. Вы сами каждые выходные с любовью и благоговением моете и полируете свой автомобиль на подъ­ездной алее или на улице у своего дома? Если да, то почти на­верняка вы принадлежите к низам среднего класса или вер­хушке рабочего класса. Вы часто пользуетесь услугами мой­ки? Значит, вы, вероятно, представитель среднего слоя среднего класса или низшего слоя среднего класса, мечтаю­щий подняться ступенью выше по социальной лестнице (ес­ли вы из верхов среднего класса, то ваши привычки относи­тельно ухода за машиной выдадут в вас выходца из среднего слоя среднего класса). Вы просто полагаетесь на английскую погоду, рассчитывая, что дождь смоет основную грязь, и бе­ретесь за ведро или отгоняете машину на мойку только тогда, когда уже сквозь грязные стекла ничего не видно или когда люди начинают пальцами писать на грязном капоте всякие слова? Значит, вы либо из высшего общества³⁸, либо из вер­хов среднего класса, либо из самых низов рабочего класса, или деклассированный элемент.

----------------------

³⁸Исключение составляют только очень богатые представители высшего общества. Их машины моют слуги, поэтому авто сияют безу­коризненной чистотой — по стандартам верхушки рабочего класса.

Некоторые сочтут, что это последнее правило ставит в один ряд автомобили элиты общества и деклассированных элементов. Действительно, по степени небрежения разницу между ними и впрямь установить невозможно. В этом случае следует ориентироваться на марку машины. Грязная машина представителя верхушки социальной шкалы — это чаще все­го автомобиль, произведенный в континентальной Европе (или, если английский, то обычно полноприводной внедо­рожник, «мини» или что-то роскошное вроде старого «ягуа­ра», «бентли» или «даймлера»). Неопрятный автомобиль ни­зов общества, как правило, произведен в Англии, США или Японии.

Аналогичный принцип более или менее применим и в от­ношении состояния салона автомобиля. Безупречный поря­док в салоне указывает на то, что владелец машины прина­длежит к верхушке рабочего класса или к среднему слою среднего класса. Хлам, огрызки яблок, крошки от печенья, скомканные обрывки газет и общий беспорядок свидетельс­твуют о том, что владелец машины — из самых верхов или самых низов общества. Есть и другие более тонкие индика­торы. Например, если ваша машина не только ухожена, но вы еще аккуратно вешаете свой пиджак на крючок в салоне, ко­торый специально для этой цели предусмотрели производи­тели, это значит, что вы — представитель низшего слоя сред­него класса или, возможно, самых низов среднего слоя сред­него класса. (Представители всех других сословий попросту бросают пиджаки на заднее сиденье.) Если вы вешаете пид­жак на вешалку, надетую на крючок, — значит, вы опреде­ленно из низов среднего класса. Если на вешалке также висит еще и выглаженная рубашка, которую вы надеваете, отправ­ляясь на «важную встречу», значит, вы выходец из рабочего класса, пробившийся в нижний слой среднего сословия, стремящийся показать, что вы — «белый воротничок».

Существуют некоторые отклонения от классовых норм содержания салонов автомобилей, связанные главным обра­зом с различиями между мужчинами и женщинами. Женщи­ны всех классов обычно меньше, чем мужчины, заботятся о порядке в своих машинах, где на сиденьях часто валяются обертки от конфет и салфетки, забытые перчатки, шарфики, карты, блокноты и прочие личные вещи. Мужчины, как пра­вило, больше радеют о своих машинах. Они менее терпимы к беспорядку и стараются держать подобные вещи в бардач­ке или в боковых карманах на дверях. Следует сказать, что представители высшего класса и верхушки среднего класса обоих полов весьма терпимы к собачьим «следам» в своих машинах (в этом они, опять-таки, схожи с самыми низами общества). Сиденья в их автомобилях зачастую покрыты со­бачьей шерстью, а обивка изодрана собачьими лапами. Сред­ние и нижние слои среднего класса обычно перевозят своих питомцев в изолированном отсеке за задним сиденьем.

Некоторые представители низших слоев среднего класса даже подвешивают на зеркало заднего обзора плоские осве­жители в форме дерева, уничтожающие собачьи и все про­чие неприятные запахи. В их домах тоже полно всевозмож­ных освежителей — для комнат, туалетов, ковров и т. д. Есть они и в жилищах представителей средних слоев среднего класса, но в своих автомобилях они ничего не подвешивают к зеркалу заднего обзора, потому что это признак прина­длежности к низам общества. В сущности, вы вообще не уви­дите декоративных предметов в автомобилях, принадлежа­щих представителям среднего слоя среднего класса и вер­хушки общества. Кивающие собачки на полках перед задним стеклом, льнущие к окнам коты Гарфилды и прочие «ориги­нальные» штучки на темы животного мира, равно как и на­клейки на бамперах и лобовом стекле, извещающие окружа­ющих о том, где владелец машины любит отдыхать и прово­дить свой досуг, — это все индикаторы принадлежности к низшему слою среднего класса и к рабочему классу. Допусти­мы только два вида наклеек. Первые призывают защищать животных, вторые оповещают о том, что в машине находит­ся маленький ребенок. И те, и другие можно увидеть на за­днем стекле автомобилей представителей низшего и средне­го слоев среднего класса, хотя на наклейках, используемых последними, реже можно заметить логотип фирмы, произ­водящей подгузники. (Некоторые представители верхушки среднего класса, еще не укоренившиеся прочно в данном со­словии, тоже наклеивают знак «В машине — ребенок», что вызывает насмешки у большинства члeнов данного сосло­вия, особенно у интеллигенции.)

Правило передвижной крепости

В начале данной главы я упоминала, что фактор «личной тер­ритории» — важный элемент наших взаимоотношений с собственными автомобилями. Компания «Форд», называя свою модель 1949 года «жилой комнатой на колесах», искус­но апеллировала к укоренившейся в человеке потребности иметь собственную территорию и ощущать безопасность. Этот факт «автопсихологии» — международная универса­лия, но у англичан он приобретает особую значимость в силу нашей одержимости собственными домами, что в свою оче­редь объясняется свойственным нам патологическим стрем­лением к уединению.

Дом англичанина — его крепость, и, отправляясь куда-нибудь на своем автомобиле, часть своей крепости англича­нин увозит с собой. Подобное мы наблюдаем даже в обще­ственном трaнcпорте. Англичане из кожи вон лезут, чтобы сохранить иллюзию уединения, делая вид, будто окружаю­щие их незнакомые люди просто не существуют и старатель­но избегая всяких контактов или взаимодействия с ними. Когда мы находимся в своих передвижных крепостях, зани­маться самообманом еще проще, ведь теперь мы отделены от остального мира не невидимой оболочкой сдержанности, а настоящим крепким щитом из металла и стекла. Мы можем убедить себя не только в том, что мы одни, но даже в том, что мы находимся дома.

Правило «страусовой политики»

Эта иллюзия уединения приводит к тому, что мы начинаем вести себя несколько необычно и совершенно не по-англий­ски. Подобно страусу, спрятавшему голову в песок, англича­не считают, что в своих машинах они невидимы для окружа­ющих. Можно наблюдать, как некоторые автомобилисты ко­выряют в носу, чешут в иHTиMных местах, поют вместе с радио и дергаются в такт звучащей музыке, громко спорят со своими спутниками, целуются и ласкаются — словом, допус­кают вольности, которые мы позволяем себе только в стенах наших жилищ. Причем все это делается на глазах у десятков других автомобилистов и пешеходов, зачастую находящихся всего в нескольких шагах от них.

Чувство безопасности и неуязвимости, внушаемое нам нашими передвижными крепостями, также провоцирует нас на более оскорбительные формы раскованости. Находясь в своих автомобилях, даже самые благовоспитанные англича­не, к собственному удивлению, позволяют себе грубые жес­ты, обидные высказывания и угрозы, адресованные другим участникам дорожного движения. Во многих случаях они го­ворят такие вещи, которые ни за что не осмелились бы про­изнести за пределами этого оградительного кокона.

Неистовство на дорогах, и синдром ностальгии

Несмотря на все упомянутые погрешности, большинство иностранцев признают, что англичане в общей массе пора­зительно вежливые водители. В сущности, многие гости страны сильно удивляются и приходят в замешательство, чи­тая в английских газетах ныне регулярно печатающиеся гневные статьи о том, как мы страдаем от «эпидемии» «неис­товства на дорогах». «Значит, эти люди никогда не бывали за границей? — изумился один много путешествующий ту­рист. — Неужели они не видят, что английские автомоби­листы просто ангелы в сравнении с водителями всех других стран мира?» «И это вы называете «неистовством на доро­гах»? — прокомментировал прочитанное другой. — Хотите посмотреть на настоящее «неистовство», езжайте в Америку, Францию, Грецию — черт, да куда угодно, только не в Анг­лию! То, что вы, ребята, зовете «неистовством на дорогах», — это самое нормальное вождение».

«Англичане, как всегда, в своем репертуаре, — заметил мне один мой приятель-иммигрант, весьма проницательный англофил. — Несколько инцидентов на дороге, когда пару водителей, потеряв самообладание, принялись колотить друт друга, и все — вся нация уже гудит: страну захлестнула новая угроза, опасно на улицу выходить, по дорогам ездят неуправ­ляемые маньяки... Смех, да и только. Англичане — самые по­рядочные и вежливые автомобилисты в мире, но вы по ма­лейшему поводу начинаете кричать, что страна разваливает­ся на части».

В его словах есть доля истины. У англичан и в самом деле синдром ностальгии. Все только и твердят, что страна ру­шится, что все изменилось, что тот или иной заветный бастион или символ английской самобытности (пабы, очереди, спорт, монархия, вежливость) погиб или умирает.

Что касается «неистовства на дороге», людям, как и живот­ным, присущ агрессивный территориализм, а автомобиль — «дом на колесах» — это особый тип территории. Соответс­твенно, когда нам кажется, что на нашу территорию покуша­ются, ужесточается наша защитная реакция. Так называемое неистовство на дороге — это всеобщее явление, но в Англии, сколь бы часто английские газеты ни муссировали эту тему, оно распространено в меньшей степени и проявляется не в столь резкой форме, как в большинстве других стран.

Я всегда стараюсь осторожно высказывать положитель­ные суждения об англичанах и обычно сопровождаю их многочисленными оговорками, так как по собственному опыту знаю, что похвала в адрес англичан — в опубликован­ной ли работе или в обычной беседе — неизменно вызывает гораздо больше споров и опровержений, чем критика. Когда я делаю критические или даже изобличающие замечания о какой-нибудь грани английской культуры или поведения ан­гличан, все мрачно кивают в знак согласия, а порой приводят подтверждающие примеры из собственной жизни. Но похвала, сколь бы мягкой и осторожной она ни была, всегда под­вергается сомнению. Меня обвиняют в том, что я «гляжу на жизнь через розовые очки», и засыпают контрпримерами — у каждого в запасе есть анекдот или статистические данные, противоречащие моим наблюдениям и доказывающие, что на самом деле англичане — народ ужасный и неприятный³⁹.

--------------------

³⁹Я заметила, что сторонники левых склонны считать, что мы всегда были ужасными и неприятными (в качестве доказательства они ссылаются на колониализм, викторианское лицемерие и т. д. и т. п.). А сторонники правых говорят о «падении нравов», вспоминая прошлое (обычно 1930-е, 40-е или 50-е гг.), когда у нас еще были хо­рошие манеры, культивировались почтительность, достоинство, когда мы имели синие паспорта в твердой обложке и т. д.

Это отчасти объясняется тем, что социологи, по обще­принятому мнению, должны изучать проблемы (отклонения от нормы, дисфункции, аномалии, сбои и прочие социаль­ные пороки), а я нарушила неписаные законы собственной профессии, занявшись исследованием достоинств общества.

Но это не объясняет, почему только непатриотично настро­енные англичане оспаривают мои положительные выводы о нашем народе. Когда я беседую с иностранными журналис­тами, давая им интервью, или с туристами, гостями страны и иммигрантами, те всегда охотно подтверждают, что у англи­чан есть весьма приятные качества, а некоторые из них даже достойны восхищения. Сами англичане этого не признают: при малейшем намеке на комплимент они начинают недо­вольно хмуриться, скептически кривить губы или возражать. Что ж, сожалею, но боюсь, я не могу отступиться от сделанных выводов в угоду пессимистичным ворчунам и брюзгам, так что им придется просто смириться с заслуженной похвалой.

Правила вежливости

Теперь, рискуя навлечь на себя критику, я скажу, что англий­ские автомобилисты по праву славятся своим дисциплини­рованным, разумным и вежливым поведением на дорогах (исключение составляют отдельные случаи, связанные с по­кушением на «личную территорию»). Иностранцы, которых я интервьюировала, отметили хорошие традиции и привыч­ки, которые большинство из нас воспринимают как должное: при выезде с боковой дороги никогда не приходится долго ждать, чтобы вас пропустили; если вы сами кого-то пропус­тили, вас всегда поблагодарят; почти все водители держатся на почтительном расстоянии от едущей впереди машины, никогда не едут за ней «впритык», не сигналят беспрестанно, если хотят пойти на обгон; на дороге с одной полосой дви­жения, на улицах, заставленных по обеим сторонам машина­ми, что превращает их в дороги с однорядным движением, водители тактично прижимаются к обочине, чтобы разми­нуться со встречным автомобилем, и почти всегда поднима­ют руку в знак благодарности; все водители останавливаются перед «зеброй», пропуская пешеходов, даже когда те ждут, стоя на тротуаре (я познакомилась с одним туристом, кото­рого это настолько удивило, что он вновь и вновь испытывал водителей на переходах, поражаясь тому, что он один, без помощи светофора или знаков остановки, способен застопо­рить ход целого потока машин). Сигналить принято только в случае крайней необходимости или при особых обстоятель­ствах, например когда требуется предостеречь другого води­теля; во всех остальных случаях это расценивается как не­воспитанность. В Англии, в отличие от других стран Европы и мира, звуковой сигнал автомобиля — это не универсаль­ное средство общения, предназначенное для выплеска эмо­ций. Если вы не заметили, что загорелся зеленый свет, стоя­щий за вами на светофоре водитель-англичанин зачастую помедлит несколько секунд в надежде, что вы тронетесь с места сами, без напоминания, и только потом, будто извиня­ясь, коротко посигналит, чтобы обратить ваше внимание на зеленый свет.

Я не говорю, что все английские водители — образец добродетели за рулем или каким-то чудом наделены более ангельским терпением, чем представители всех остальных народов; просто у нас есть правила и обычаи, предписываю­щие соблюдать определенную степень выдержки. В состоя­нии раздражения или гнева английские водители, как и пред­ставители всех прочих народов, оскорбляют друг друга и вы­ражаются не менее цветисто, но большей частью мы это делаем за закрытыми окнами. У нас не принято опускать стекла или выходить из машины и «устраивать сцену». Если кто-то теряет самообладание настолько, что начинает рвать и метать или угрожает физическим насилием, это уже скан­дальное происшествие, которое с негодованием обсуждают на протяжении нескольких дней, говоря об «эпидемии неис­товства на дорогах», о падении нравов и т. д., хотя в любой другой стране подобный инцидент будет расценен как до­садное, но малопримечательное событие.

Правила «честной игры»

За рулем англичане ведут себя так же, как в очереди, то есть на дорогах действуют те же принципы справедливости и благовоспитанности. Водители, как и люди, стоящие в очере­дях, тоже иногда прибегают к «мошенничеству», но и здесь нарушения правил «честной игры» вызывают такое же пра­ведное негодование, как и случаи несоблюдения очереди. Как и люди, стоящие в обычных очередях, автомобилисты безошибочно угадывают «потенциальных» ловкачей и, на­пример, искоса бросая подозрительные взгляды, демонстра­тивно продвигаются вперед, закрывая брешь, в которую на­меревался втиснуться другой водитель. При этом они стара­ются не смотреть на несостоявшегося нарушителя.

Когда на крайней, поворотной, полосе автострады или любой другой магистрали поток машин движется медленно, некоторые беспринципные водители стремятся словчить, перестраиваясь в один из соседних рядов с более быстрым движением, а потом, где-нибудь ближе к повороту, опять пы­таются вернуться в крайний ряд. Это равносильно несоблю­дению очереди, но в качестве наказания хитрого автомоби­листа, как и нарушителя порядка в обычной очереди, ждут только сердитые неприязненные взгляды, тихая брань, иног­да сопровождаемая непристойными жестами, — но почти всегда из-за закрытых окон. В подобных случаях к звуковому сигналу прибегают редко, поскольку, согласно неписаному правилу, сигналить «в гневе» можно только в адрес водителя, создающего аварийную ситуацию, а не того, кто нарушает этические нормы поведения.

Такая стратегия порицания, весьма эффективная в усло­виях обычных очередей, не очень способствует тому, чтобы автомобилисты соблюдали правила «честной игры», пос­кольку в данном случае смутить нарушителя труднее. Нахо­дясь в своих «передвижных крепостях», англичане имеют возможность быстро уйти от «наказания» — неодобритель­ных взглядов и гневных жестов, и потому не столь остро реа­гируют на эти и без того слабые средства порицания и, соот­ветственно, более склонны нарушать правила «честной иг­ры». «Несоблюдение очереди» и другие формы непотребного поведения среди автомобилистов, наблюдаются чаще, чем у пешеходов, но следует отметить, что лишь незначительное меньшинство водителей нарушает этические нормы. Основ­ная масса английских автомобилистов почти всегда «играет по-честному».

РАБОТА ПО ПРАВИЛАМ

Выявление и анализ правил поведения англичан на рабо­чих местах — огромная, сложная, труднейшая задача и столь пугающая, что в большинстве недавно изданных книг об англичанах тема работы либо упоминается вскользь, либо вовсе игнорируется. По крайней мере, я думаю, что этот план жизни и культуры англичан оставлен без внимания потому, что он слишком труден для изучения, поскольку, как мне ка­жется, его нельзя расценивать как нечто пустячное или не­интересное. А я, возможно, проявляю излишнюю самонаде­янность, принимаясь за исследование данной темы. Брать за основу свой личный опыт взаимоотношений с миром работы и бизнеса я не вправе, поскольку почти всю свою сознатель­ную жизнь я тружусь в маленькой независимой исследова­тельской организации, изо всех сил старающейся удержаться на плаву, — Исследовательском центре социологических проблем (ИЦСП), возглавляемом двумя ничего не смысля­щими в бизнесе социологами (один из них — я сама, вто­рой — мой содиректор Питер Марш, занимающийся соци­альной психологией). Однако, хоть ИЦСП и не типичное место работы, по долгу службы нам пришлось побывать в са­мых различных организациях и трудовых коллективах, как г, нашей стране, так и за рубежом, представляющих довольно широкую репрезентативную выборку, так что мы можем да­же провести кросскультурное сравнение*.

---------------------

*Кросскультурное сравнение — сравнение отдельных показате­лей различных культур.

Почти все иностранцы, с которыми я общалась, собирая материал для данной книги, говорили, что их приводит в за­мешательство и удивляет отношение англичан к работе и их поведение на рабочих местах: они чувствуют, что есть какая-то «проблема», которой они не могут найти определение.

Расхожие мнения, которые я услышала, в какой-то мере обус­ловлены культурно-этническими корнями моих собеседни­ков: выходцы из стран Средиземноморья, Латинской Амери­ки, Карибского бассейна и некоторых африканских культур видят в англичанах строгих последователей протестантской трудовой этики, а индусы, пакистанцы, японцы и жители Се­верной Европы считают нас ленивыми, нерадивыми и безот­ветственными работниками (азиаты и японцы обычно гово­рят об этом в более мягких выражениях, хотя и совершенно недвусмысленно; немцы, шведы и швейцарцы более резко высказывают свои суждения).

Однако некоторые из противоречий, по-видимому, обус­ловлены английским хаpaктером: одни и те же люди часто выражают восхищение нашей изобретательностью и нова­торством, одновременно ругая нас за скучный непоколеби­мый рационализм. Аномалии и странности английской куль­туры труда особенно поражают и озадачивают (не говоря уже о том, что раздражают) американцев, хотя они — наибо­лее близкая нам по духу нация. Подход англичан к работе сбивает с толку даже английских социологов. В учебнике под названием «Особенности британской культуры» на одной странице авторы заявляют, что «британцы в общей массе воспринимают работу как беговую дорожку, с которой они мечтают сойти», а на следующей — что «британцы строго следуют нормам трудовой этики». Мало того что из этих вы­сказываний не ясно, о какой стране или странах идет речь, данное противоречие указывает на наличие целого ряда не­уловимых и запyтaнных несообразностей в английской куль­туре труда — несообразностей «местного происхождения» и абсолютно независимых от установок культурной среды, с точки зрения которой они оцениваются. Я попытаюсь вы­явить их и распутать.

ПРАВИЛА НЕРАЗБЕРИХИ

Французский писатель Филипп Доди заметил, что «жителей континентальной Европы отношение англичан к работе всегда приводит в замешательство. Похоже, они не воспринимают ее ни как тяжкое бремя судьбы, ни как священный долг».Иными словами, наше отношение к работе не согласуется ни с фаталистичным подходом католиков, ни с этикой труда протестантов – двумя моделями, хаpaктеризующими (одна или другая) культуру труда большинства остальных европейских стран. По отношению к работе мы занимаем положение между двумя этими крайностями – компромисс и умеренность в типично английском стиле. Или типично английская неразбериха – в зависимости от того, как на это смотреть. Но это неразбериха не беспорядочная, она регулируется правилами, и в ее основе лежат следующие принципы.

 К работе мы относимся серьезно, но не слишком серьезно.

 Мы считаем, что работа – это обязанность, но никак не «священный долг». Кроме того, мы полагаем, что работа – это в какой-то степени утомительное неудобство, вызванное пpaктической необходимостью, а вовсе не предопределенное некоей таинственной «судьбой».

 Мы постоянно жалуемся по поводу работы, но при этом гордимся своим стоицизмом – тем, что «работаем» и работаем «на совесть».

 Мы с негодованием осуждаем тех, кто уклоняется от работы, от второстепенных королевской семьи, находящихся на самом верху социальной лестницы, до мнимых безработных, принадлежащих к самым низам общества, - но это, скорее, потому, что мы свято верим в «справедливость», а не в «священность» самой работы (такие люди нас возмущают, потому что леность «сходит им с рук», в то время как мы, все остальные, кто тоже хотел бы жить в праздности, вынуждены работать, а это несправедливо).

 Мы часто заявляем, что предпочли бы не работать, но жизнь каждого из нас, и как индивида, и как общественного существа, прочно связана с работой (мы либо просто «работаем» - ради жалованья, либо – особенно те, у кого интересная или престижная работа, - делаем карьеру, добиваясь признания и высокого положения).

 О деньгах нам говорить неприятно, и в нашем обществе еще сохраняется глубоко укоренившееся предубеждение против «торговли» или «бизнеса», отчего «заниматься бизнесом» нам порой бывает очень и очень трудно.

 У нас также сохраняются остаточные признаки «культуры дилетантизма» - инстинктивное недоверие к профессионализму и деловой хватке, что опять-таки становится препятствием, когда мы пытаемся вести бизнес на профессиональном деловом уровне.

 Наконец, на рабочее место мы являемся с арсеналом всех традиционных английских правил юмора, смущения, скованности, невмешательства в частную жизнь, скромности, стенаний, вежливости, справедливости и т.д., большинство из которых несовместимы с продуктивным и эффективным трудом.

 Однако, несмотря на все это, нам каким-то чудом удается лавировать во всей этой неразберихе, и порой мы работаем, в общем-то очень неплохо.

Вот на этих принципах и основываются многие особые правила, определяющие наше поведение на работе.

ПРАВИЛО АНГЛИЙСКОГО ЮМОРА

Проведите один день на каком-нибудь рабочем месте в Англии – хоть на уличном рынке, хоть в коммерческом банке, - и вы заметите, что одна из самых поразительных черт трудовой жизни англичан – это скрытый юмор. Я не хочу сказать, что все английские рабочие и бизнесмены на работе только тем и занимаются, что шутят и травят анекдоты, или что мы «веселый и добродушный» народ – то есть счастливый и жизнерадостный. Я веду речь о более тонких формах юмора – остроумии, иронии, уничижении, добродушном подшучивании, поддразнивании, высмеивании напыщенности, которые являются неотъемлемыми атрибутами всех видов социального взаимодействия англичан.

В сущности, в первом предложении я солгала: если вы – англичанин, то, находясь целый день среди английских рабочих или бизнесменов, вы попросту не заметите, что их об­щение пронизано вездесущим юмором, — в общем-то, на­верное, с вами это происходит каждый день. Даже теперь, когда я заострила на том ваше внимание, вам все равно не удастся абстрагироваться настолько, чтоб «разглядеть» юмор, поскольку юмор на рабочем месте — обычное, привычное явление, неотделимое от нас самих. А вот иностранцы заме­чают мгновенно — вернее, они улавливают что-то, но не сразу понимают, что это юмор, и это их обескураживает. Бе­седуя с иммигрантами и другими иностранцами, я выяснила, что английское чувство юмора, в его различных проявлени­ях, — одна из наиболее общих причин недопонимания и не­доразумений, возникающих между ними и англичанами в процессе общения на работе. Все неписаные правила анг­лийского юмора в той или иной степени мешают иностран­цам находить общий язык с англичанами, но наибольшие препятствия создают правило «как важно не быть серьез­ным» и правило иронии.

Как важно не быть серьезным

Мы остро чувствуем разницу между серьезным и выспрен­ним, между искренностью и пылкостью, что иностранцы не всегда способны понять или оценить, поскольку в их культу­рах границы между этими понятиями более расплывчаты. У большинства других народов слишком серьезное к себе отношение, возможно, считается недостатком, но никак не грехом: некоторое самомнение и излишняя серьезность при обсуждении важных деловых вопросов допустимы и даже ожидаемы. В Англии людей, склонных к краснобайству и пафосности, безжалостно высмеивают — если и не прямо в лицо, то за глаза уж точно. Такие люди, разумеется, есть, и чем выше их общественное положение, тем меньше они со­знают свои ошибки, но в общей массе англичане подсозна­тельно чувствуют эти табу и обычно стараются не пересту­пать невидимую черту.

Правило «как важно не быть серьезным» играет определя­ющую роль в формировании нашего отношения к работе. Согласно первому из «руководящих принципов», которые я перечислила выше, к работе мы относимся серьезно, но не слишком серьезно. Если у вас интересная работа, вам дозво­лено выказывать увлеченность вплоть до того, что вы можете быть трудоголиком. Но, если вы трудоголик или проявляете чрезмерное усердие на неинтересной работе, вас сочтут жалким «занудой» и посоветуют «начать жить по-настояще­му». Работа — это еще не вся жизнь.

Правило «как важно не быть серьезным» англичане начи­нают усваивать с раннего возраста. В среде английских школьников существует неписаное правило, запрещающее проявлять излишний энтузиазм в учебе. В некоторых школах усердие при подготовке к экзаменам допустимо, но при этом школьники должны жаловаться по поводу того, что им при­ходится много сидеть над учебниками, и ни в коем случае не признавать, что учеба доставляет им удовольствие. Даже в на­иболее серьезных учебных заведениях зубрилы и учитель­ские любимчики («geek» [«дегенерат»], «nerd» [«тупица»], «suck» [кретин»], «boffin» [«умник»] — на жаргоне современ­ных школьников) не пользуются популярностью и подверга­ются осмеянию. Школьники, которым нравится учиться или которые увлечены каким-то одним предметом или гордятся своими успехами в учебе, старательно скрывают свое рвение под маской притворной скуки или показного безразличия.

Англичан часто обвиняют в том, что они отрицательно относятся к интеллектуалам. Возможно, в этом есть доля ис­тины, но я склонна полагать, что нас просто недопонимают. То, что воспринимается как антиинтеллектуализм, зачастую на самом деле является неприятием чрезмерной серьезнос­ти и хвастовства. Мы ничего не имеем против башковитых или умных людей, если только они не кичатся своей ученос­тью, не читают нам мораль, не разглагольствуют о пользе знаний, не демонстрируют свою образованность и не важ­ничают. Если кто-то выказывает признаки какого-либо из перечисленных качеств (а интеллектуалы, к сожалению, гре­шат этим), англичане по традиции снисходительно замеча­ют: «Ой, да будет тебе».

Опасаясь показаться излишне серьезными, при обсужде­нии вопросов, связанных с бизнесом или работой, мы де­ржимся несколько бесцеремонно, бесстрастно, отстраненно, что озадачивает иностранцев. Создается впечатление, что нам, как выразился один из моих самых проницательных со­беседников-иностранцев, «на все плевать — и на себя, и на товар, который мы пытаемся продать». Такая безучастная сдержанность хаpaктерна для людей любых профессий — от строителей, перебивающихся случайными заказами, до высокооплачиваемых барристеров. Негоже демонстриро­вать возбуждение по поводу своего товара или услуг. Нельзя показывать свою заинтересованность, даже если вам отчаян­но хочется заключить сделку, — это недостойное поведение. Подобный бесстрастный подход весьма эффективен при ра­боте с английскими покупателями или клиентами, поскольку англичане больше всего не выносят настырных продавцов: излишняя назойливость вынуждает нас морщиться и рети­роваться. Однако из-за нашей бесстрастности возникают проблемы, когда мы имеем дело с иностранцами, ожидаю­щими, что мы выкажем хотя бы толику энтузиазма в отноше­нии своей работы, особенно если мы пытаемся убедить их в ее ценности или достоинствах.

Правила иронии и преуменьшения

Наша любовь к иронии, особенно к такой ее форме, как пре­уменьшение, только усложняет дело. Мало того что мы не де­монстрируем подобающий энтузиазм в отношении своей работы или товара, так мы еще и усугубляем эту ошибку, за­являя: «Ну, с учетом обстоятельств, неплохо» или «Могло быть гораздо хуже», — когда пытаемся убедить кого-то, что ре­конструированные нами чердаки (или юридическая компе­тентность наших работников и т. д.) — лучшее, что можно получить за деньги. Далее, у нас есть привычка говорить: «Ну, надеюсь, как-нибудь справимся», — когда на самом деле мы имеем в виду: «Да, конечно, не волнуйтесь, мы не подведем». Или мы говорим: «Вы оказали бы нам большую услугу», — подразумевая: «Черт возьми, это следовало сделать еще вче­ра!». Или можем сказать: «Кажется, у нас назревает небольшая проблема», — хотя в действительности положение катастро­фическое. (Еще один комментарий в типично английском стиле, например, к неудачным nepeговорам, в ходе которых провалилась сделка на миллион фунтов стерлингов. «Все прошло неплохо, вы не находите?»)

Нашим коллегам и клиентам из числа иностранцев требу­ется время, чтобы сообразить — а порой они так и остаются в неведении, — что говоря: «В самом деле? Как интерес­но!» — англичане могут подразумевать: «Я не верю ни едино­му твоему слову, мерзкий ты лжец» или «Мне до cмepти надо­ела твоя болтовня, и я тебя слушаю лишь из вежливости». А бывает, что эта фраза и впрямь означает искреннее удив­ление и неподдельную заинтересованность. Здесь никогда не угадаешь. Точно не всегда могут определить даже сами ан­гличане, которые «шестым чувством» распознают иронию. Так что привычка англичан к иронизированию создает мно­жество проблем: иногда мы и впрямь говорим то, что имеем в виду, но, поскольку мы постоянно прибегаем к иронии, на­ши слушатели и собеседники воспринимают наши слова скептически, а иностранцы и вовсе с недоумением, даже ког­да в них нет ироничного подтекста. Англичане привычны к этому вечному состоянию неопределенности, и, как говорит Пристли, климат, в котором мы живем, — «зачастую сплош­ной туман, и очень редко бывает по-настоящему ясно», — вне сомнения, благоприятствует юмору. Однако в сфере тру­да и бизнеса «ясность была бы весьма кстати». Между прочим, это сказал один из наиболее патриотично настроенных анг­личан, с которыми я беседовала. Правда, он также добавил: «...хотя мы благополучно находим дорогу в тумане».

А иммигрант-индиец, героически пытающийся вести де­ла с англичанами на протяжении многих лет, поведал мне, что ему потребовалось некоторое время на то, чтобы осво­ить искусство английской иронии. Потому что, хотя ирония свойственна всем народам, сказал он, «англичане иронизи­руют не так, как индийцы. У нас это получается неуклюже — мы все время подмигиваем, вскидываем брови, меняем тон произношения, давая понять, что мы иронизируем. Мы мо­жем сказать: „Вот как? Неужели?" — если не верим кому-то, но при этом всячески подчеркиваем, что мы смеемся. В при­нципе, насколько мне известно, так ведут себя многие наро­ды — дают подсказки. Только англичане иронизируют с со­вершенно непроницаемым лицом. Я понимаю, Кейт, что именно так и надо, это гораздо забавнее. Индийская ирония со всеми ее неоновыми вывесками „Ирония" совершенно не­смешная. Но, знаешь, англичане порой могли бы выражаться и яснее — ради собственного же блага».

Большинство английских работников очень гордятся на­шим национальным чувством юмора, и их совершенно не волнует то, что оно создает трудности для иностранцев. Со­гласно материалам исследования, проведенного моим другом социолингвистом Питером Коллеттом, опытные британские бизнесмены, исколесившие всю Европу, утверждают, что в на­шей стране атмосфера делового климата более веселая и не­принужденная, чем в любой другой стране Европы, за исклю­чением Ирландии (правда, из их высказываний неясно, счита­ем ли мы, что у ирландцев чувство юмора лучше, чем у нас, или мы просто находим их забавнее). Только испанцы могут срав­ниться с нами в чувстве юмора, а бедняги немцы слывут са­мым скучным народом. По нашей оценке, немцы полностью лишены чувства юмора, — а может, нам попросту трудно отыскивать в них черты, заслуживающие высмеивания.

ПРАВИЛО СКРОМНОСТИ И ШКОЛА РЕКЛАМИРОВАНИЯ

Еще одно потенциальное препятствие, мешающее успешно заниматься бизнесом, — это английское правило скромнос­ти. Англичане от природы не более скромны и благопри­стойны, чем любой другой народ — если уж говорить начис­тоту, заносчивости и самомнения нам не занимать, — но мы высоко ценим эти качества, и у нас есть целый ряд неписа­ных правил, обязывающих нас выказывать хотя бы видимостъ скромности. Может быть, правила скромности приду­маны для того, чтобы мы не давали воли своей природной надменности, равно как правила вежливости сдерживают в нас агрессивные наклонности? Каков бы ни был источник их происхождения, английские правила, запрещающие хвас­товство и предписывающие скромность и выдержку, зачас­тую идут вразрез с законами современного бизнеса.

Когда я занималась изучением мира конного спорта, ме­ня, как официального антрополога «племени» любителей скачек, однажды попросили поговорить с группой владель­цев и администраторов ипподромов о том, как им сделать свой бизнес более прибыльным. Я предложила им более ак­тивно рекламировать скачки с точки зрения социальной привлекательности — превозносить солнечный «микрокли­мат» ипподромов. Один из администраторов, глядя на меня с неописуемым ужасом на лице, воскликнул: «Но это же хвас­товство!» Стараясь сохранять невозмутимость, я возразила: «Нет, думаю, сегодня эта пpaктика носит название «привле­чение клиентуры»». Однако правила скромности оказались сильнее моих доводов, и он сам, и целый ряд его коллег оста­лись непреклонны в своем суждении.

Это крайний случай, и большинство английских бизнес­менов теперь посмеялись бы над таким старомодным подхо­дом, и все же отголоски подобных умонастроений по-пре­жнему бытуют в английских деловых кругах. Большинство из нас не станут впадать в крайность, отвергая такой вид мар­кетинговой деятельности, как «хвастовство», но «навязчи­вость», «назойливость», «бесцеремонное тыканье в лицо» при рекламировании и сбыте товара — так называемый амери­канский метод, как неизменно презрительным тоном гово­рят англичане, — почти у всех нас вызывает отвращение. Как обычно, данный стереотип больше хаpaктеризует самих ан­гличан, чем пресловутых американцев: нам нравится думать, что наш метод продажи товаров и услуг более утонченный, более изысканный, более ироничный — и, разумеется, осно­вывается не на неприкрытом хвастовстве.

И в общем-то, так оно и есть. Как я уже указывала, эти ка­чества свойственны не нам одним, но нам они присущи в большей степени, чем представителям других культур, и мы доводим их до крайности, особенно в своем отношении к рекламе. Например, недавно вышла серия телевизионных рекламных роликов о «Мармайте»⁴⁰, в которых показывали, как люди с отвращением — вплоть до рвоты — реагируют на малейший вкус или запах этой пасты.

----------------------

⁴⁰ «Мармайт» — фирменное название соленой пасты темно-ко­ричневого цвета из побочных продуктов брожения пива.

Всем известно, что «Мармайт» — продукт, который одни обожают, другие на дух не выносят, но рекламную кампанию, пропагандирующую одну только ненависть к данному продукту, многие иност­ранцы восприняли как извpaщeние. «Такое не прошло бы ни в какой другой стране, — сказал мне один из американцев, которых я интервьюировала, — Ну да, смысл мне ясен. „Мармайт" либо любят, либо ненавидят, и, поскольку тех, кому он противен, полюбить его ты никогда не заставишь, значит, нужно хотя бы пошутить на эту тему. Но чтобы выпустить рек­ламу, в которой говорится: «Некоторые это едят, но большинс­тво на дух не выносит»? Такое возможно только в Англии!»

В I960 г. юморист Джордж Майкс заявлял: «Все рекламы — особенно телевизионные — сделаны совершенно не по-анг­лийски. Они слишком откровенные, слишком определенные, слишком хвастливые». Вместо того чтобы «рабски имитиро­вать американский стиль превосходных степеней», советовал он, англичане должны изобрести свой собственный стиль рекламы-рекомендации типа «Попробуйте фруктовый сок «Бампекс». Многим он не нравится. Вы, возможно, станете ис­ключением». Якобы подобный способ нехвастливого рекла­мирования товара вполне соответствует нашему духу.

Разумеется, данный пример был комическим преувеличе­нием, карикатурным стереотипом, и тем не менее теперь, спустя сорок лет, отсутствие превосходных степеней является нормой в английском рекламном бизнесе, а производители пасты «Мармайт» выпустили весьма удачную рекламу своего продукта, очень похожую на рекламу выдуманной Майксом торговой марки «Бампекс». Сходство потрясающее. Такое впе­чатление, что рекламное агентство списало текст рекламы прямо из книги Майкса. Это навело меня на следующую мысль: идея Майкса о том, что рекламное дело само по себе чуждо природе англичан, почему необходимо радикально пересмот­реть его принципы, приведя их в соответствие с английскими правилами скромности и сдержанности, — это нечто боль­шее, чем просто забавное преувеличение. Майкс был абсо­лютно прав, по сути, он выступил пророком. Реклама и в более широком смысле все формы привлечения клиентов и сбыта товаров и услуг — это почти по определению хвастовство, а значит, в основе своей они противоречат одному из осно­вополагающих принципов английской культу ры. Правда, в кои-то веки ограничения, к которым мы сами себя принудили, сослужили нам добрую службу: реклама не вписывается в нашу систему ценностей, поэтому вместо то­го, чтобы отказываться от своих негласных правил, мы изменили правила рекламирования, придумав методику, позволя­ющую нам не нарушать правило скромности. Остроумная новаторская реклама, снискавшая англичанам мировую сла­ву и всеобщее восхищение, как утверждают люди, занятые в рекламном бизнесе, — на самом деле просто способ оста­ваться скромными.

Мы, англичане, если придется, можем и похвастать, мо­жем трезвонить во все колокола, прославляя наши товары и услуги, но правила, запрещающие хвастовство и важничанье, означают, что в нашем понимании это непристойно и пос­тыдно, и потому хвастливая реклама у нас получается неубе­дительной. Это хаpaктерно не только для большого бизнеса. Работники из социальных низов к хвастовству относятся с таким же отвращением и неприятием, как и образованные представители верхушки и среднего слоя среднего класса.

ПРАВИЛО ПРОМЕДЛЕНИЯ ИЗ ВЕЖЛИВОСТИ

Правила, регулирующие порядок знакомства и обмена при­ветствиями в рабочей обстановке, позволяют избежать тра­диционных проблем, связанных с неназыванием имен и ру­копожатием, однако с завершением данной процедуры, которая протекает безболезненно для ее участников, может возникнуть целый ряд затруднительных ситуаций.

Как только первоначальные формальности соблюдены, . всегда наступает период неловкости, обычно продолжающийся пять —десять минут, но порой длящийся все двадцать минут. В течение этого времени отдельные участники встречи или все стороны в полном составе, опасаясь проявить невоспитанность, умышленно оттягивают начало «делового разговора» и старательно делают вид, будто они пришли на дружескую вечеринку. Вместо того чтобы сразу перейти к обсуждению деловых вопросов, мы из вежливости говорим о погоде, интересуемся друг у друга, кто как доехал, обязательно жалуемся на пробки на дорогах, хвалим хозяина за умение объяснять маршрут, подшучиваем над теми, кто заблyдился, и бесконечно суетимся по поводу чая и кофе. Все это сопро­вождается стандартными «спасибо» и «пожалуйста», одобри­тельными репликами гостей и шутливо-уничижительными извинениями хозяев.

Я всегда с трудом сохраняю невозмутимость во время та­ких ритуалов «промедления из вежливости». Ведение бизне­са — для нас процесс, вызывающий дискомфорт и нелов­кость, поэтому, чтобы снять стресс, мы оттягиваем начало переговоров, исполняя массу никчемных ритуалов.

И горе тому, кто посмеет прервать наши терапевтические процедуры пустой болтовни и мелочной суеты. Один канад­ский бизнесмен жаловался: «Хоть бы кто предупредил меня об этом заранее. На днях я присутствовал на деловой встре­че, где все примерно с час только тем и занимались, что без толку мельтешили, болтали о погоде и шутили по поводу движения на М25*. Я предложил приступить к обсуждению контpaкта, и на меня так посмотрели, будто я воздух испор­тил! Словно спрашивали, как можно быть таким идиотом?» Еще один бизнесмен поведал мне, что он работал в Японии, где его часто приглашали на чайную церемонию. «Но там вы либо пьете чай, либо ведете бизнес. В отличие от вас здесь, японцы не делают вид, что деловая встреча — это на самом деле чайная церемония».

--------------------

*М25 — автострада в районе аэропорта Хитроу.

ТАБУ НА РАЗГОВОРЫ О ДЕНЬГАХ

«Но почему, — недоумевал еще один озадаченный иностра­нец, иранский иммигрант, с которым я обсуждала ритуалы «промедления из вежливости», — именно так они себя и ве­дут? Причем могут тянуть до бесконечности. Меня это с ума сводит. Только не пойму, зачем им это? Какой в том резон? Почему сразу не перейти к делу?»

Хороший вопрос, на который, боюсь, нет разумного отве­та. Для англичан «ведение бизнеса» — неприятный процесс, вызывающий дискомфорт и неловкость, по крайней мере, отчасти из-за того, что в нас глубоко укоренилось необъяс­нимое отвращение ко всяким разговорам о деньгах. А на том или ином этапе деловой встречи разговор непременно заходит о деньгах. Если не принимать в расчет присущую нам от природы скованность, можно сказать, что мы чувствуем себя вполне комфортно при обсуждении почти всех остальных аспектов бизнеса. Пока не требуется прибегать к хвастовству проявлению излишней серьезности, мы достаточно не­принужденно обговариваем все детали проекта или проблемы, связанные с производством и сбытом продукции, обсуж­даем поставленные цели, решаем пpaктические вопросы — например, что необходимо сделать, каким образом, где, кто это должен сделать и т. д. Но когда дело доходит до так назы­ваемой грязной темы денег, мы становимся косноязычными и теряемся. Некоторые прячут свое смущение за шутками, другие сбиваются на повышенный тон, прямолинейные вы­сказывания, а то и вовсе ведут себя агрессивно, третьи начи­нают возбужденно тараторить, четвертые проявляют чрез­мерную учтивость и принимают виноватый вид, либо раз­дражаются и занимают оборонительную позицию. Но вы редко увидите, чтобы англичанин сохранял полнейшее са­мообладание при обсуждении денежных вопросов. Некото­рые держатся развязно и самоуверенно, но это зачастую та­кой же признак смущения, как нервные шутки или винова­тый вид.

Одна раздосадованная иммигрантка из Америки поведа­ла мне, что она «наконец-то поняла, что переговоры по фи­нансовым вопросам лучше всего вести с помощью перепис­ки или по электронной почте. Англичане просто не способ­ны говорить о деньгах при личных встречах, им приходится делать это в письменной форме. Переписка их вполне устра­ивает: не нужно смотреть друг другу в лицо, произнося вспух все эти «непристойные» слова». Как только она это сказала, я вдруг осознала, что сама именно таким образом всегда умуд­ряюсь решать данную проблему. Во всем, что касается денег, я щепетильна, как всякая типичная англичанка. И если нужно договориться о сумме гонорара за консультационные услуги или найти средства на какой-то проект, «грязные» слова — «деньги», «стоимость», «цена», «гонорар», «оплата» и т. д. — я всегда стараюсь довести до противной стороны в письмен­ной форме, а не при личной встрече или по телефону. (Чест­но говоря, я даже писать их не люблю и обычно пытаюсь пе­реложить переговоры на плечи своего многострадального содиректора, ссылаясь на то, что я не сильна в математике.)

Будучи англичанкой, я всегда считала, что уклонение от разговора о деньгах — это нормальное явление, что всем проще обсуждать запретную тему в письменной форме, но один мой много путешествующий информатор твердо за­явил, что эта проблема существует только у англичан. «Нигде в Европе я с подобным не сталкивался, — сказал он. — О де­ньгах все говорят совершенно открыто. Никто не стыдится и не смущается. Это абсолютно нормальный разговор, никто не пытается обойти денежные вопросы, не считает, что он зачем-то должен извиняться или отделываться шутками. А у англичан тема денег неизменно вызывает нервные смешки и нелепые остроты».

Шутки, конечно, это еще один вариант защитной реак­ции, наш излюбленный способ противостоять всему, что нас пугает, смущает или расстраивает. Табу на разговоры о де­ньгах не могут игнорировать даже влиятельные банкиры и брокеры из Сити — люди, которым приходится вести разго­воры на эту тему целыми днями. Сотрудник одного коммер­ческого банка сказал мне, что некоторые типы сделок и пе­реговоров проходят совершенно безболезненно, потому что задействованы «не деньги как таковые», но, когда речь идет о его собственных гонорарах, он смущается и теряется, как все остальные. Другие финансисты из Сити подтвердили его слова и объяснили, что, как и все англичане, финансисты при обсуждении денежных вопросов справляются с нелов­костью с помощью шуток. Если что-то не ладится, сказал мне один из них, «вы говорите: «Надеюсь, вы не вычеркнули нас из списка адресатов рождественских поздравлений?»»

Если честно, табу на разговоры о деньгах, хотя сама я не­укоснительно его соблюдаю, приводит меня в недоумение. Самоанализ не помог мне выяснить природу отрицательно­го отношения англичан к разговорам о деньгах на работе. Запрет на разговоры о деньгах в повседневном общении это устоявшаяся норма: вы никогда не спрашиваете у людей, сколько они заpaбатывают, никогда не сообщаете свой собс­твенный доход; никогда ни у кого не спрашиваете, сколько они заплатили за какую-то вещь, никогда не сообщаете стои­мость собственных приобретений. Применительно к соци­альному контексту, табу на разговоры о деньгах имеет некую «внутреннюю логику», во всяком случае, в какой-то мере оно соотносится с основными правилами «английской самобыт­ности», регулирующими установки на скромность, непри­косновенность частной жизни, вежливый эгалитаризм и прочие формы лицемерия. Но распространение данного за­прета на сферу труда и бизнеса — это, мягко выражаясь, из­вращение. Несомненно, должно быть исключение из этого правила — область, в которой, из пpaктических соображе­ний, мы забываем про свою Дypaцкую щепетильность и «раз­говариваем по-деловому», как все нормальные люди. Но тог­да это означало бы, что англичане ведут себя рационально.

И раз уж я решила быть столь безапелляционно честной, мне следует признать, что я несколько покривила душой, когда заявила, что табу на разговоры о деньгах имеет некую «внутреннюю логику». Да, совершенно очевидно, что данный запрет связан, так сказать, «грамматически», с правилами скромности, неприкосновенности частной жизни и вежли­вого эгалитаризма, но ведь именно таким образом антропо­логи объясняют наиболее диковинные, противоречащие здравому смыслу верования или нелепые обычаи племен, ко­торые они изучают. Пусть какое-либо верование или некий обычай на первый взгляд нам представляются неразумными (в иных случаях откровенно глупыми или жестокими), но, доказываем мы, во взаимосвязи с другими элементами систе­мы верований, обычаев и ценностей изучаемого племени или общины они кажутся абсолютно обоснованными. Ис­пользуя этот умный трюк, мы можем найти «внутреннюю ло­гику» в любой безумной или непонятной идее или тради­ции — от колдовства и танцев-заклинаний для вызова дождя до женского обрезания*.

-------------------

* Женское обрезание — удаление клитopа, в редких случаях по­ловых губ; пpaктикуется у ряда народов, исповедующих ислам.

Не спорю, «внутренняя логика» объ­ясняет многое, и нам важно понимать, почему люди поступают так, а не иначе. Но от этого нелепые обычаи не становятся менее абсурдными.

Разумеется, я не равняю английское табу на разговоры о деньгах с женским обрезанием. Я просто хочу сказать, что по­рой антропологам не мешало бы честно признать, что отде­льные национальные верования и обычаи выглядят весьма странно и, пожалуй, не в полной мере соответствуют интере­сам данного народа. По крайней мере, здесь меня не смогут обвинить в этноцентризме*, колониальных воззрениях или высокомерии (на языке антропологов это все эквиваленты святотатства — преступления, за которое человек может быть подвергнут общественному остpaкизму), поскольку критику­емое мною глупое табу является неписаным правилом моей родной культуры, которому я слепо и рабски повинуюсь.

-------------------------

* Этноцентризм — национальное или расовое чванство.

Вариации разговоров на тему денег и инверсия по-йоркширски

Табу на разговоры о деньгах — исключительно английская поведенческая норма, но не все англичане ее соблюдают. Су­ществуют значительные отклонения. Например, южане, го­воря о деньгах, как правило, смущаются сильнее, чем северя­не, а верхушка и средние слои среднего класса более щепе­тильны в этом отношении, чем рабочий класс. По сути, представители верхушки и средних слоев среднего класса зачастую внушают своим детям, что говорить о деньгах — это дурной тон и признак «низкого происхождения».

В сфере бизнеса соблюдение данного табу находится в прямой зависимости от статуса бизнесмена: люди, занимаю­щие более высокое положение в английских компаниях — независимо от их социального или регионального проис­хождения, — более склонны тушеваться при обсуждении де­нежных вопросов. Выходцы из среды рабочего класса и (или) северных районов страны на первых порах вовсе или почти не выказывают «естественной» неловкости в разгово­ре о деньгах, но по мере продвижения по служебной лестни­це они учатся смущаться и конфузиться, отшучиваться, мед­лить или уклоняться от обсуждения этой темы.

Правда, есть очаги более жесткого сопротивления табу на разговоры о деньгах, в частности в Йоркшире. Жители этого графства гордятся своей прямотой, резкостью и откровеннос­тью, особенно в вопросах, смущающих жеманных нереши­тельных южан, например касающихся денег. Чтобы проил­люстрировать свой серьезный деловой подход, в качестве примера йоркширцы приводят следующий разговор между йоркширским коммивояжером и йоркширским лавочником.

Коммивояжер (входя в лавку): Owt?

Лавочник: Nowt⁴¹.

Коммивояжер удаляется.

-----------------------------

⁴¹ Тем, кто не знает йоркширский диалект, перевожу: Owt? — «Что желаете?»; Nowt — «Ничего».

Разумеется, это пародия — большинство йоркширцев не более прямолинейны, чем остальные северяне, — но паро­дия, с которой отождествляют себя многие жители данной области, а некоторые стремятся соответствовать ей и в жиз­ни. Гордый йоркширский бизнесмен не станет ходить вок­руг да около, обливаться потом от волнения и придумывать эвфемизмы к слову «деньги». Йоркширский бизнесмен со злорадным удовольствием проигнорирует запрет на разго­вор о деньгах и скажет прямо, без шуток и преамбул: «Хоро­шо, так во что это мне обойдется?»

Но это не исключение, аннулирующее данное правило или хотя бы ставящее его под сомнение. Это умышленное де­монстративное инверсирование данного правила, что воз­можно только там, где это правило является всеми признан­ной установленной нормой. Это обратная сторона одной и той же монеты, а не другая или особая монета. Прямолиней­ные йоркширцы знают, что они переворачивают правила задом наперед: они делают это специально, они шутят по этому поводу, они гордятся своим статусом диссидентов и бунтарей в системе английской культуры. В большинстве других культур их прямолинейность осталась бы незамечен­ной, это было бы расценено как нормальное поведение. В Англии же подобные аномалии считаются заблуждением, которое следует критиковать и высмеивать.

Классовость и предубеждение против торговли как занятия

Не пытаясь защитить или оправдать табу на разговоры о де­ньгах, замечу, что этому странному обычаю, возможно, есть объяснение с точки зрения как истории, так и «грамматики» английской самобытности. Выше я упоминала, что у нас еще бытует предубеждение против торговли, сохранившееся с тех времен, когда аристократия и нетитулованное мелкопо­местное дворянство — и вообще всякий, кто хотел прослыть джентльменом, — жили на доходы со своей земли или по­местья и ни в коем случае не занимались столь вульгарными видами деятельности, как производство и продажа товаров. Торговля была уделом низших сословий, и те, кто разбогател путем коммерции, всегда покупали земельное владение в сельской местности и пытались скрыть все следы своих пре­жних нежелательных «связей». Иными словами, предубежде­ние высшего класса против торговли, по сути, разделяли и представители низших сословий, в том числе те, кто сам за­нимался торговлей.

В своем эссе, посвященном Джейн Остин, каждый англий­ский школьник непременно отмечает, что писательница мягко высмеивает бытовавшее в ее время снобистское предубеждение против торговли, но серьезно не ставит его под сомнение. Однако школьникам не говорят, что остаточные признаки подобного снобизма до сих пор наблюдаются в отношении англичан к работе и в их поведении на рабочем месте. Эти предрассудки наиболее заметно проявляются в кругах высшего сословия, представителей престижных про­фессий из числа верхушки среднего класса (подразумевают­ся юристы, врачи, священнослужители и военные), интелли­генции и «болтливых классов».

В среде названных классов особенно прочно укорени­лась неприязнь к «бизнесмену-буржуа», но в принципе осуж­дение всякого, кто занимается «продажами», — довольно распространенное явление. Даже модели и марки автомоби­лей, ассоциирующиеся с богатыми бизнесменами («мерсе­дес») и людьми, занятыми в «торговле» («форд-мондео»), под­вергаются осмеянию со стороны социально неустойчивых элементов всех классов. Здесь нужно :помнить еще один тип торговцев — агентов по продаже недвижимости, — к которым почти повсеместно относятся недоброжелательно.

Данные примеры указывают на то, что со времен Остин англичане несколько изменили свои взгляды на торговлю: предубеждение против торговцев полностью не исчезло, но в нашем отношении к ним сместились акценты. Теперь к производителям товаров относятся гораздо терпимее, чем к тем, кто ими торгует. Разумеется, эти два процесса зачастую взаимосвязаны, но навязчивая, нeблагородная манера про­дажи товаров, подчеркивающая, что главный смысл и цель этой деятельности — деньги, вызывает у нас отвращение и недоверие. Существует неписаное правило (в общем-то, это даже не правило, а общепризнанный факт), согласно кото­рому не принято доверять тем, кто что-то продает. Недове­рие к торговцам присуще не только англичанам, но подоз­рительность, скептицизм и, главное, презрительная непри­язнь в отношении этих людей в нас выражены более рельефно, укоренились глубже, чем у других народов. В от­личие от американцев, англичане менее склонны к сутяжни­честву, когда нас обманывают или когда мы не удовлетворе­ны качеством проданного нам товара (в таких случаях мы все так же высказываем свое возмущение друг другу, а не ви­новнику нашего недовольства). С другой стороны, благодаря тому, что в нас сильно развиты нелюбовь и недоверие к тор­говцам, нас труднее оДypaчить.

В других культурах торговцам, возможно, и не доверяют, но общество их все-таки принимает, не то что в Англии. В других частях света торговля считается вполне нормаль­ным способом заработать на жизнь, и преуспевающие биз­несмены, разбогатевшие на торговле, пользуются в обществе определенным уважением. В Англии за деньги можно многое купить, в том числе власть и влияние, но уважения за деньги не купишь — как раз наоборот: по-видимому, заpaбытывание денег почти такой же моветон, как и разговор о них. Анг­личане едва ли не с издeвкой произносят слова «rich» и «wealthy» («богатый», «состоятельный»), когда хаpaктеризуют кого-то, и те, кого так можно охаpaктеризовать, редко упот­рeбляют эти же слова, говоря о себе: они признают, не очень охотно, что они «quite well off» («вполне обеспеченны»).

Возможно, мы и впрямь, как говорил Оруэлл, зациклены на классовости как никакая другая страна на свете, но, думаю, правильнее сказать, что ни в какой другой стране не бывает так, чтобы классовая принадлежность не имела ни малейше­го отношения к уровню материального достатка. Или чтобы признание в обществе и финансовое процветание находи­лись в обратно пропорциональной зависимости. Кое-кто, конечно, заискивает перед «богатыми», но в принципе «жир­ные коты» — объект презрения и насмешек, и если им не смеются в лицо, то уж за глаза издеваются над ними непре­менно. Если вы, по несчастью, оказались состоятельным че­ловеком, не вздумайте привлекать к этому факту внимание. Это считается признаком дурного тона. Вы должны умалять свои достижения в денежных делах и всячески показывать, что вы стыдитесь своего богатства.

Было сказано, что главное отличие английской системы социального статуса, основанной на классовой принадлеж­ности (определяется по происхождению), и американской, зиждущейся на принципе «меритократии», заключается в том, что богатые и влиятельные американцы упиваются собственным высоким положением, поскольку считают, что они заслужили богатство и власть, а богатые и влиятельные англичане более остро чувствуют социальную ответствен­ность, с большим состраданием относятся к тем, кто занима­ет менее привилегированное положение, чем они сами. Я, конечно, сильно упрощаю — целые книги написаны на эту тему, — но не исключено, что щепетильность англичан в отношении денег и неуважение к коммерческому успеху в какой-то мере обусловлены этой традицией.

Однако следует заметить, что брезгливое отношение анг­личан к деньгам — это лицемерие чистой воды. От природы англичане не менее амбициозный, алчный, эгоистичный и корыстолюбивый народ, чем любой другой. Просто у нас больше правил, причем правил более строгих, требующих, чтобы мы скрывали, отрицали и подавляли эти наклонности. Наши правила скромности и вежливого эгалитаризма — так сказать, «законы грамматики» или «ДНК культуры», лежащие в основе табу на разговоры о деньгах и предубеждения в от­ношении коммерческого успеха, — это все внешний лоск, проявление коллективного самообмана. Скромность, кото­рую мы выказываем, — это обычно ложная скромность, а за демонстративным нежеланием подчеркивать различия в со­циальном статусе мы скрываем свою острую восприимчи­вость к этим различиям. Но, черт возьми, по крайней мере, мы ценим эти качества и подчиняемся правилам, которые пропагандируют эти качества, — хотя зачастую они только вредят нам в работе.

ПРАВИЛО УМЕРЕННОСТИ

В 1980-х гг. в Англии приобрела популярность фраза «work hard, play hard» («трудись усердно, веселись до упаду»), и до сих пор можно слышать, как люди употрeбляют ее, описывая свой увлекательный образ жизни и свой динамичный под­ход к труду и отдыху. И все они почти всегда лгут. Англичане в общей массе «не трудятся усердно и не веселятся до упаду»: и то и другое мы делаем, как и почти все остальное, разме­ренно. Разумеется, «трудись в меру, веселись в меру» звучит не очень эффектно, но, боюсь, это гораздо более точная ха­paктеристика отношения к труду и отдыху типичного англи­чанина. Трудимся мы, в общем-то, добросовестно, и в сво­бодное время веселимся довольно скромно.

Меня не поблагодарят за столь скучный портрет, поэтому я должна сразу четко сказать, что это не просто мое впечат­ление или субъективное суждение. Мое утверждение основа­но как на данных, полученных ИЦСП в процессе довольно обширного исследования привычек и социальных устано­вок англичан, так и на материалах всех других исследова­тельских работ на эту тему, которые мне удалось найти. Что интересно, эти степенные, традиционные, консервативные привычки присущи не только людям среднего возраста или представителям среднего класса. Вопреки бытующему мне­нию, «нынешняя молодежь» вовсе не нерадивые, безответс­твенные бездельники, ищущие острых ощущений. Если уж на то пошло, и наши собственные исследования, и другие на­блюдения и опросы показывают, что молодые люди всех классов более благоразумны, прилежны, воздержанны и осторожны, чем поколение их родителей. На мой взгляд, это весьма пугающая тенденция, поскольку она подразумевает, что если молодежь с возрастом не изменит свое отношение к жизни, перенятое у старшего поколения (что маловероят­но), то англичане как нация станут законченными занудами. Если думаете, что я сгущаю краски, наговариваю на моло­дежь, обвиняя ее в излишней умеренности, несколько при­меров из материалов исследования ИЦСП, возможно, вас пе­реубедят:

Благополучие, здравомыслие, мещанские устремления

В ходе исследования мы спрашивали молодых людей, какой они представляют свою жизнь через десять лет, и почти три четверти из них (72 %) выбрали путь благополучия и благо­разумия, заявив, что они желали бы «остепениться» или «иметь успешную карьеру». Из старшего поколения анало­гичный ответ дали всего 38 %. Только 20 % молодежи 16 - 24 лет проявили склонность к авантюризму, заявив, что они хотели бы «путешествовать по миру/жить за границей». Из людей 45 - 54 лет подобное желание выразили 28 %. В группе опрашиваемых старшего поколения нашлось вдвое больше людей, чем в группе молодежи, которые хотели бы быть «са­ми себе хозяевами». Почти все работающие молодые люди из группы тематического опроса и из тех, с кем мы проводи­ли неофициальные интервью, на наш вопрос об их жизнен­ных устремлениях ответили, что они хотели бы достичь «фи­нансового благополучия и финансовой стабильности». Поч­ти все в долгосрочной перспективе ставили перед собой цель купить собственный дом.

Стабильность в будущем важнее развлечений

Боже, до чего скучный народ, подумала я, когда мы получили эти результаты. Надеясь доказать себе и другим, что наша мо­лодежь — бунтари с богатым воображением, я обратилась к теме «развлечений». Казалось бы, в вопросе «развлечение или забота о будущем» молодые должны выказать хоть чуточку беспечности и безответственности, но, к моему огромному разочарованию, в этом они проявили удивительное едино­душие со старшим поколением. Только 14 % молодых людей 16 -24 лет сказали, что в их «возрасте нужно развлекаться, а не думать о будущем», и примерно такое же меньшинство 45 - 54-летних оказались беззаботными любителями развле­чений.

Данные, полученные в ходе бесед с участниками групп те­матического опроса и других интервью, свидетельствуют о том, что единственное развлечение, которое позволяет себе работающая молодежь, — это посещение пабов и клубов ве­черами по пятницам и субботам, ну, и еще, может быть, мага­зинов одежды. Многие из участников наших групп для тема­тического опроса пытались описать свои «забавы» как без­рассудное буйство. Один с гордостью заявил: «Почти все свои деньги я трачу на утоление порочных желаний своего орга­низма — хожу в пабы и клубы, курю». Но, по сути, их досуг сводится к довольно спокойному рутинному времяпрепро­вождению — выпивке, танцулькам, посещению магазинов в выходные.

Трудолюбивые, прилежные, экономные

Не очень воодушевили меня и данные целого ряда других опросов, говорящие о том, что молодежь более трудолюбива, чем поколение их родителей: 70 % молодых людей в возрасте от 16 до 24 лет считают, что «успех в жизни зависит от трудо­любия и увлеченности работой». Из старшего поколения с ними согласились всего 53 %, а 41 % придерживается мнения, что составляющие успеха — везение и связи или «счастли­вый случай».

Более того, мы обнаружили, что молодежь проявляет та­кую же осторожность и ответственность в отношении де­нег, как и люди старшего поколения. В действительности 16 -24-летние даже больше откладывают из своего заработ­ка, чем 45 - 54-летние. Данные нашего исследования пока­зывают, что молодые менее склонны влезать в долги, чем старшее поколение. Из них только 44 % имеют задолжен­ность по кредитным и магазинным картам. Среди старшего поколения таких должников насчитывается 66 %.

Чем грозит чрезмерная умеренность?

Мне хочется крикнуть: «Боже мой, нy очнитесь же! Живите полной жизнью! Бунтуйте! А как же ваше кредо «Включайся, настраивайся, наслаждайся»?» Ну, хорошо, я знала и по-пре­жнему в том уверена, что многие сочтут эти результаты об­надеживающими. Даже некоторые из моих коллег считают, что я поднимаю шум на пустом месте. «Что ж плохого в том, что молодежь старательна, благоразумна и ответственна? — спрашивают меня, — Почему это тебя беспокоит?»

Дело в том, что эти похвальные качества также являются признаками более широкой и более пугающей тенденции: ре­зультаты наших опросов указывают на то, что молодежь зара­жена страхом, что неприятие риска и мания безопасности стали хаpaктерными чертами современного общества. Дан­ная тенденция, так называемый культурный климат всепро­никающей тревоги, по определению одного из социологов, ассоциируется с такими явлениями, как подавление желаний, осторожность, конформизм и отсутствие духа авантюризма, наблюдающиеся у многих молодых людей, с которыми нам пришлось общаться в процессе исследования.

Конечно, в негативных высказываниях по адресу «нынеш­ней молодежи», в критических замечаниях об их беспечности и безответственности всегда есть некоторая доля преувеличе­ния и даже надуманности. Так что, возможно, наши результа­ты лишь подтверждают то, что было всегда: что наша моло­дежь более традиционна, и ответственна, чем о ней говорят. Да, пожалуй. И, строго соблюдая правило умеренности, моло­дые люди, которых мы изучали, просто в какой-то степени де­монстрировали свою врожденную «английскость». Нравится мне это или нет, но мы по натуре народ очень консерватив­ный, воздержанный. Однако тревожит меня другое: эти моло­дые люди оказались более консервативными, воздержанными и традиционными, чем поколение их родителей, и, по-види­мому, их нынешняя чрезмерная умеренность (если можно так выразиться) — это еще не предел. И хотя сама я во многом ис­тинная англичанка, умеренность в столь огромных дозах я воспринимаю с трудом. Умеренность — замечательная черта, но и умеренным надо быть в меру.

ПРАВИЛО ЧЕСТНОЙ ИГРЫ

Справедливости ради следует отметить, что в своем исследо­вании, посвященном работающим англичанам, мы выявили много положительных закономерностей, в том числе те, что связаны с понятием «справедливость». Слова «честный» и «справедливый» я часто использую как взаимозаменяемые синонимы, но для данного раздела все же выбрала название «правило честной игры», а не «правило справедливости», поскольку, на мой взгляд, «честная игра» — понятие более широкое, не столь жестко связанное с эгалитаризмом и бо­лее точно отражающее суть английских мopaльных ценнос­тей, которые я пытаюсь охаpaктеризовать. Понятие «честная игра», имеющее спортивный подтекст, предполагает, что всем должны быть предоставлены равные возможности, что никто не должен пользоваться незаслуженным преимущест­вом или льготами, что люди должны вести себя благородно, соблюдать правила, не обманывать и не увиливать от ответс­твенности. В то же время понятие «честная игра» учитывает отличия в способностях и допускает исход, при котором есть победители и проигравшие, но при этом подразумева­ется, что сам процесс игры — причем играть нужно хорошо и по-честному — важнее, чем победа. Некоторые скажут, что этот последний элемент утратил актуальность и больше не учитывается, но данные моих опросов убеждают меня, что это правило по-прежнему остается правилом, в смысле иде­ального стандарта, которому англичане стремятся соответс­твовать, хотя у них и не всегда это получается.

В некотором отношении правила честной игры очень по­могают нам в сфере труда и бизнеса. Несмотря на то что у нас, разумеется, имеются свои мошенники и плуты, да и мы, все остальные, тоже не святые, англичане по праву слывут честными и законопослушными бизнесменами. И конечно же, к взяточничеству, коррупции и обману мы относимся ме­нее терпимо, чем люди в других странах. Когда мы слышим о подобных инцидентах, большинство из нас не пожимают плечами с понимающим видом, словно говоря: «А чего вы ожидали?» Мы шокированы, возмущены, полны праведного негодования. Возможно, отчасти потому, что англичанам нравится быть шокированными и возмущенными, а правед­ное негодование — наше излюбленное времяпрепровожде­ние, хотя выражаемые нами чувства абсолютно искренни.

Когда я просила иностранцев и иммигрантов сравнить пpaктику ведения бизнеса и систему трудовых отношений в Англии и в других странах, все они отметили, что нам свойс­твенно играть по правилам, что мы уважаем закон и относи­тельно свободны от коррупции, которой заражены другие страны, где с этим явлением (в той или иной мере) мирятся. Многие считают, что мы даже толком не осознаем этот фак­тор и не ценим его. «Вы просто принимаете это как долж­ное, — сказал один польский иммигрант. — Вам кажется, что все должны играть по правилам, и, если кто-то не оправ­дал ваших ожиданий, вы возмущаетесь и расстраиваетесь. В других странах никто не рассчитывает на честность дело­вого партнера».

Итак, пусть мы немного скучны и нам свойственна чрез­мерная умеренность, но все же чувство справедливости, стремление «играть по правилам» — это то, чем мы должны гордиться, не опасаясь показаться ярыми патриотами.

ПРАВИЛА ВЫРАЖЕНИЯ НЕДОВОЛЬСТВА

Менее привлекательная английская привычка выражения не­довольства — еще одна черта, хаpaктеризующая наше пове­дение на рабочем месте и наше отношение к труду. В данном контексте суть основного правила заключается в том, что ра­бота, почти по определению, — это то, по поводу чего нужно выражать недовольство. Здесь просматривается связь с прави­лом «как важно не быть серьезным» — в том смысле, что, если вы, как это принято, вместе со всеми не жалуетесь на работу, есть опасность, что вас заподозрят в излишнем усердии.

Жалобы утром в понедельник

Оханье англичан по поводу работы — предсказуемый, тра­диционный ритуал, протекающий по четко отработанному сценарию. Например, в понедельник утром на каждом рабо­чем месте в Англии — от фабрик и магазинов до офисов компаний и маклерских контор — кто-нибудь обязательно принимается сетовать на то, что понедельник — день тяже­лый, и все остальные сотрудники ему вторят. Кто не верит, пусть проверит. Понедельники ненавидят все — это обще­признанный факт. Господи, мы еле-еле встали, и вообще нам не мешало бы еще денек побыть дома, чтобы прийти в себя после выходных; а дороги/метро/поезда/автобусы с каждым днем все хуже и хуже; и у нас на этой неделе куча дел, как, черт побери, и всегда; и мы уже устали, у нас болят ноги/спи­на/голова, а ведь неделя едва началась, будь оно все прокля­то; и вот вам, ксерокс опять не фурычит — для полного счастья, ха-ха, вот так всегда!

Существует бесконечное множество вариантов этого ут­реннего ритуала стенаний по понедельникам, и среди них двух одинаковых вы не найдете, но, как и бесконечно разно­образные снежинки⁴², они все, тем не менее, поразительно похожи.

---------------------

⁴² Мне всегда хотелось понять, почему мы решили, что двух иден­тичных снежинок не существует? Разве кто-то сравнивал их все?

Большинство таких ритуалов начинаются и порой оканчиваются замечаниями о погоде. «Чертовски холодно» или «Опять дождь», ворчим мы, снимая пальто и шарфы по прибытии на работу. Своей репликой мы задаем общий тон разговора, провоцируя других на ворчливые замечания — о погоде, дорожном движении, поездах и т. д. В конце концов кто-нибудь произносит: «А дождь все еще льет» или «Лад­но, — стоический вздох, — хоть дождь перестал», — тем са­мым завершая первый этап утреннего ритуала стенания. Это сигнал всем переключиться из режима ворчания в рабочий режим. Мы неохотно приступаем к работе, бормоча: «Что ж, ладно, пора за дело»; или «Увы, надо пахать»; или, если вы на­чальник «Так, ребята, хватит скулить, давайте немного пора­ботаем».

Потом мы все дружно работаем, в меру усердно, пока не появляется новая возможность поохать — обычно во время первого перерыва на чай-кофе, когда ворчание возобновля­ется и льются потоком недовольные замечания: «Боже, не­ужели еще только одиннадцать? Как же я устал»; «Да, длинная выдалась неделька»; «Уже одиннадцать? У меня полный завал, нс знаю, за что хвататься»; «Эта чертова кофейная машина опять сожрала мои 50 пенсов! Достала!» И все в таком духе. Мы продолжаем ворчать за обедом, во время последующих перерывов и по окончании рабочего дня — когда уходим с работы или заходим выпить чего-нибудь после работы в близлежащий бар или паб.

Жалобы по поводу времени и совещаний

На рабочем месте находится много тем для выражения недо­вольства, но независимо от темы ритуалы стенаний в целом довольно предсказуемы. Например, все стонут по поводу времени. При этом младшие менеджеры или работники не­высокого ранга жалуются на то, что время идет медленно, что им еще целых семь часов торчать на работе, что они за­мучены, сыты по горло работой и ждут не дождутся, когда можно будет уйти домой. А старшие по должности работни­ки обычно ноют, что время летит, что у них дел невпроворот и не известно, как их разгрeбaть, а тут еще это чертово сове­щание.

Все «белые воротнички», включая самых влиятельных топ-менеджеров, всегда выражают недовольство по поводу совещаний. Признание того, что вы получаете удовольствие от совещаний или находите их полезными, равносильно бо­гохульству. Совещания по определению бессмысленны, уто­мительны, скучны и ужасны. Популярный учебный видео­курс о том, как проводить совещания (или, по крайней мере, проводить так, чтобы они казались менее ужасными), озаг­лавлен «Совещания, проклятые совещания», потому что именно так о них нее отзываются. Английские служащие ста­раются выбиться в руководящие работники, а потом, заняв достаточно высокое положение в компании, обязывающее их ходить на совещания, начинают стонать по поводу того, что им приходится посещать слишком много совещаний.

Мы все ненавидим совещания или, по крайней мере, во всеуслышание заявляем о своей ненависти к ним. Но нам приходится часто собираться на совещания, потому что пра­вила честной игры, умеренности, компромисса и вежливого эгалитаризма в совокупности убеждают нас в том, что очень немногие способны самостоятельно принимать решения: остальные должны консультироваться и достигать консенсуса. Поэтому мы бесконечно совещаемся, консультируемся, обсуждаем каждую мелочь и в итоге достигаем общего согла­сия. Иногда даже принимаем решения.

А потом, уходя с работы, непременно ворчим по поводу всего этого.

Правило притворного выражения недовольства и правило «Вот так всегда!»

Кажется, раз англичане так любят жаловаться, значит, они скучные пессимисты, но это вовсе не так. Что интересно, свое недовольство мы выражаем веселым, благожелательным тоном и, главное, с юмором. В принципе это, пожалуй, одно из важнейших «правил выражения недовольства»: вы должны жаловаться относительно добродушным беспечным тоном. Даже если вы очень рассердились, свои чувства следует пря­тать за притворным раздражением. Разница между искрен­ним и мнимым выражением недовольства едва уловима, и иностранцы, наверное, не сразу ее распознают, но у англи­чан на это особый нюх, и они за двадцать шагов отличат шут­ливое нытье, которое вполне приемлемо, от жалоб всерьез.

Жаловаться всерьез можно при других обстоятельствах, например во время задушевных бесед с близкими друзьями, но при исполнении ритуала стенаний всем трудовым кол­лективом это считается непристойным и неуместным. Если вы всерьез сетуете на свои неприятности в коллективе, вас могут заклеймить «нытиком», а «нытиков» никто не любит — «нытикам» нет места на сеансах коллективных стенаний. Ри­туал выражения недовольства на работе — это форма соци­ального взаимодействия, возможность установить более тес­ный контакт путем обмена недовольными замечаниями относительно раздражающих факторов. Все участники ри­туалов коллективных стенаний знают, что они никак не мо­гут повлиять на решение проблем, по поводу которых они ропщут. Мы жалуемся друг другу, а не высказываем претен­зии. И мы не надеемся найти решение наших проблем, да, в общем-то, и не стремимся к этому. Нам просто нравится сетовать на них. Ритуал стенаний — это не тактика и не спо­соб достижения цели. Мы жалуемся, чтобы отвести душу. Мы жалуемся просто для того, чтобы пожаловаться.

В ходе этих сеансов «психотерапии» затрагиваются и по-настоящему серьезные проблемы — жалованье, условия ра­боты, боссы-тираны и т. д., — но, даже выражая недовольство по этому поводу, мы насмешливо морщимся, пожимаем пле­чами, закатываем глаза, вскидываем брови в притворной до­саде и театрально вздыхаем; полные слез глаза, дрожащие губы и хмурые взгляды — это неприемлемо. Ритуал стена­ний — это развлечение, а не «драма на кухне»*.

----------------------

*«Драма на кухне» — бытовая пьеса о неприглядных сторонах жизни.

Надлежащий тон английского ритуала стенания выражает лозунговое вос­клицание «Typical!» («Вот так всегда!»), которое можно услы­шать множество раз за день на каждом рабочем месте в стра­не. «Typical!» также употрeбляется в ритуалах стенания, спро­воцированных рядом других обстоятельств, — при задержке поездов и автобусов, в дорожных пробках и вообще в лю­бых ситуациях, когда что-то не ладится. Как и «nice» («мило» и т. д.), «typical» — самое полезное и многоцелевое слово анг­лийской лексики. Наиболее общий, универсальный термин выражения недовольства «typical» применяется для хаpaкте­ристики любой проблемы, неприятности, несчастья или бедствия. Собирая материал для исследования в пабах в бес­покойный политический период 2003 года, я однажды услы­шала, как кто-то завершил ритуал стенаний следующей фра­зой: «И вот теперь ко всему прочему нам угрожают террорис­ты, и мы собираемся вступить в войну с Иpaком. Вот так всегда!»

В восклицании «Typical!» есть нечто сугубо английское. Оно передает одновременно обиду, негодование, символи­зирует бездеятельность и покорность, признание того, что жизнь полна мелких неурядиц и трудностей (а также войн и террористов) и что с этим нужно просто смириться. В ка­ком-то смысле «Typical!» — это проявление того, что прежде называлось английской чопopностью. Это жалоба, но жало­ба, выраженная с присущими англичанам терпимостью и выдержкой — некий сердитый холодный стоицизм.

ПОСЕЩЕНИЕ ПАБА ПОСЛЕ РАБОТЫ

Недавно мы с моей сестрой-социологом говорили об упот­рeблении спиртных напитков после работы, и она стала рассказывать мне об одном из недавних исследований в Англии по проблеме стресса на работе. «Можешь не продолжать, — перебила я сестру. —Выяснилось, что те работники, которые после работы ходят в паб выпить вместе со своими коллега­ми, меньше страдают от стресса, чем те, кто туда не ходит, верно?» «Да, конечно, — ответила она. — Но ведь мы это зна­ли!» И то же самое вам мог бы сказать любой английский ра­ботник, знакомый с ритуалом посещения паба после рабо­ты, — и при этом еще добавил бы, что социологи имеют обыкновение констатировать очевидное. Тем не менее, ду­маю, замечательно, что наше инстинктивное «знание» таких вещей находит подтверждение в материалах объективного исследования. Однако быть социологом — нeблагодарный труд, особенно в среде саркастичных англичан, которые обычно отмахиваются от результатов наших исследований как от очевидных, всем известных фактов (если они совпада­ют с «общеизвестными фактами»), либо как от чепухи (если они ставят под сомнение некую общеизвестную истину), или как от словоблyдия (когда неясно, какой совершен грех, пос­кольку выводы излагаются непонятным научным языком). Не исключено, что мой рассказ тоже сочтут констатацией очевидных фактов, чепухой или словоблyдием, а может, од­новременно тем, другим и третьим, но я все же рискну и по­пытаюсь объяснить, как скрытые правила ритуала посеще­ния паба после работы превращают этот самый ритуал в эф­фективное противоядие от стрессов, полученных на работе.

Во-первых, существуют универсальные правила, касаю­щиеся употрeбления спиртного и питейных заведений. Во всех культурах алкоголь используется как символический знак препинания, назначение которого — знаменовать, об­легчать и ускорять переход из одного социального состоя­ния или контекста в другое. В число ритуалов подобного рода, в которых алкоголь играет важную роль, входят и «обряды социальных перемен», знаменующие главные жизненные Циклы — рождение, достижение совершеннолетия, вступление в бpaк, cмepть и менее значимые «церемонии» — напри­мер, переход из состояния работы в состояние отдыха или домашнее состояние. В нашей культуре и ряде других куль­тур алкоголь — подходящее символическое средство для пе­рехода из состояния работы в состояние отдыха, потому что спиртное ассоциируется исключительно с отдыхом — с вос­становлением сил, развлечениями, весельем, непосредствен­ностью и расслаблением — и воспринимается как нечто не­совместимое с работой⁴².

-------------------------

⁴²На самом деле, не везде: во многих культурах, особенно там, где существует более здоровый, «комплексный» подход к употрeбле­нию спиртных напитков, алкоголь знаменует и обратный пере­ход — из домашнего состояния/состояния отдыха в состояние ра­боты. Например, во Франции и Испании люди по дороге на работу зачастую заходят в бар или кафе, чтобы «подкрепиться» бокалом ви­на, рюмкой кальвадоса или бренди.

Существуют также универсальные «законы», связанные с социальными и символическими функциями питейных за­ведений. Об этом я упоминала в начале главы, посвященной общению в пабах, но здесь еще раз стоит напомнить, что все питейные заведения, во всех культурах, имеют свой собс­твенный «социальный микроклимат». Это — «пороговые зо­ны», для которых хаpaктерна в той или иной степени «куль­турная ремиссия» — временное смягчение или временная отмена действия традиционного социального контроля, временная отмена ограничений. Любое питейное заведе­ние — это также эгалитарная среда или, по крайней мере, та­кая среда, в которой статус индивида определяют критерии, отличные от тех, что бытуют во «внешнем» мире. И, пожалуй, самое главное: и употрeбление спиртных напитков, и сами питейные заведения во всем мире ассоциируются с социаль­ным взаимодействием.

Таким образом, английский ритуал употрeбления спирт­ных напитков после работы служит эффективным нейтра­лизатором стресса отчасти в силу того, что, согласно универ­сальным «законам», служебные иерархические отношения и напряжение рабочего дня растворяются в алкоголе, особен­но если алкоголь потрeбляется в компанейской эгалитарной среде паба. Забавно то, что ритуал употрeбления напитков после работы в местном пабе эффективно снимет стресс, да­же если вы будете пить только кока-колу или фруктовый сок. Зачастую достаточно лишь окунуться в своеобразную атмос­феру паба, и вы мгновенно чувствуете расслабленность, у вас поднимается настроение — даже без такого социального посредника, как алкоголь.

Специфические правила ритуала употрeбления спирт­ных напитков после работы, которым мы следуем добро­вольно, призваны главным образом усилить этот эффект. Например, обсуждение вопросов, связанных с работой, доз­волено (в сущности, пабы — это то место, где во время «соб­раний» за выпивкой принимаются важные решения), но пра­вила, запрещающие излишнюю серьезность, и правила веж­ливого эгалитаризма там соблюдаются более жестко, чем на работе.

Согласно правилам, запрещающим излишнюю серьез­ность, в пабе вы можете обсуждать с коллегами или товари­щами по работе важный проект или проблему, но напыщен­ные, пафосные или скучные речи недозволительны. На рабо­чих совещаниях, если вы занимаете достаточно высокое положение в компании, вам это, возможно, сойдет с рук (хо­тя популярности не прибавит), но, если вы начнете ораторс­твовать, важничать и задирать нос в пабе, вам недолго думая скажут: «Ой, да будет тебе».

Правила вежливого эгалитаризма не требуют, чтобы вы совсем забыли про систему служебной иерархии, но предпи­сывают более шутливое, непочтительное отношение к раз­личиям в должностном статусе. На «совещания» в пабе соби­раются обычно небольшие группы коллег, занимающих в компании примерно равное положение, но если к ним при­соединяется кто-то из вышестоящих сотрудников, уважи­тельность, с которой к ним относятся на работе, в пабе заме­няется ироничной формой почтительности. «Босс» — впол­не приемлемое обращение к менеджерам, которые после работы отправляются в паб выпить вместе со своей «коман­дой», но произносить его нужно в шутливой, несколько на­гловатой манере, например, так «Эй, босс, теперь ты угоща­ешь!» Разумеется, с приходом в паб мы все не становимся в одночасье равными друг другу по статусу, но у нас есть право подшучивать над служебными иерархическими отношения­ми, чтобы показать, что мы не воспринимаем их слишком серьезно.

Правила употрeбления напитков после работы и обще­ния в пабе в целом глубоко укоренились в сознании англи­чан. Если вы видите, что обсуждение деловых вопросов или беседа-интервью не клеится, что ваш собеседник скован и вы не можете разговорить его, скажите этому человеку: «Держи­тесь так, будто вы в пабе» или «Рассказывайте об этом так, будто мы с вами сидим в пабе». Все сразу поймут, что вы име­ете в виду: общение в пабе — это непринужденный, спокой­ный, дружеский разговор. Никто не пытается произвести впечатление на собеседников, никто не воспринимает вещи слишком серьезно. Конечно, если у вас есть возможность пригласить собеседника в ближайший паб, тем лучше, но, как я выяснила, даже просто упоминание о социальном микро­климате паба снимает напряжение и помогает человеку рас­слабиться.

ПРАВИЛА ПОВЕДЕНИЯ НА КОРПОРАТИВНЫХ ВЕЧЕРИНКАХ

Те же принципы, только в жесткой форме, действуют и в от­ношении корпоративных вечеринок (под данным термином я, как и большинство людей, подразумеваю все мероприятия, организуемые фирмами и компаниями для своих сотрудни­ков, будь то «синие воротнички» или «белые») — особенно ежегодного вечера накануне Рождества, который считается традиционным ритуалом и теперь неизменно ассоциирует­ся с «пьяным дeбoшем» и другими формами дурного поведе­ния. Я проводила несколько исследований на эту тему в рам­ках проекта ИЦСП, посвященного социальным и культурным аспектам употрeбления спиртных напитков, и всегда знаю, когда начинается официальная «подготовка» к Рождеству, поскольку именно в это время мне начинают звонить журна­листы, спрашивая: «Почему люди всегда плохо ведут себя на корпоративных вечеринках по случаю Рождества?» Ответ сле­дующий: мы плохо себя ведем, потому что на рождественских вечеринках полагается плохо себя вести. Плохое поведение предопределено неписаными правилами, регулирующими нормы поведения на этих мероприятиях. Плохое поведение ожидаемо, это нормальное явление.

Однако под «дурным поведением» я не имею в виду ниче­го непристойного или предосудительного. На корпоратив­ных вечеринках «дурное поведение» выражается просто в более высокой степени раскованности, чем это обычно доз­волено, — в понимании англичан, разумеется. Согласно дан­ным моего исследования в рамках проекта ИЦСП, 90 % рес­пондентов признали, что «дурно себя ведут» на корпоратив­ных вечеринках, но наиболее общий «грех» —- это просто потакание собственным слабостям: почти 70 % сказали, что они слишком много пьют и едят. Другие хаpaктерные черты корпоративных рождественских вечеринок — флиpт, «не­жничанье», «скабрезные шутки» и «валяние Дypaка».

50 % людей в возрасте до 30 лет рассматривают корпора­тивные вечеринки по случаю Рождества как непосредствен­ную возможность пофлиpтовать и «понежничать», и почти 60 % признались, что им нравится Дypaчиться. 30—40-летние ведут себя несколько сдержаннее, но ненамного: 40 % Дypa­чатся на рождественских вечеринках, зачастую «говоря та­кое, что при обычных обстоятельствах никогда бы не произ­несли». «Праздничная болтовня» порой вызывает неловкость, но во многих случаях дает и положительные результаты: на рождественских вечеринках 37 % опрошенных подружились с бывшими врагами или соперниками или помирились пос­ле ссоры, а 13 % набрались смелости и признались в своих чувствах тем, кто им нравится.

Но даже самые диковинные формы плохого поведения на корпоративных вечеринках — это скорее проявление глу­пости, чем порочных наклонностей. В более непринужден­ных беседах с английскими работниками, когда я задавала свой традиционный вопрос: «Как люди развлекаются на кор­поративных вечеринках, устроенных по случаю Рождест­ва?» — мои собеседники часто упоминали обычай фотоко­пировать чей-нибудь зад (или иногда гpyдь) на офисном фо­токопировальном аппарате. Не знаю, как это происходит на пpaктике, но то, что данная забава стала символом кор­поративных вечеринок, дает представление об отношении англичан к этим мероприятиям и об их поведении в услови­ях «культурной ремиссии».

В последующих разделах я еще вернусь к анализу разных форм «культурной ремиссии», «узаконенного отклонения от нормы» и «режима перерыва», но здесь следует напомнить, что все это — не просто модные ученые словечки для обоз­начения «непринужденного поведения». Это не значит, что вы вправе полностью отказаться от условностей и делать то, что вам заблагорассудится. Речь идет о временных узаконен­ных отклонениях от нормы в определенных условиях, при которых могут нарушаться только определенные правила и только определенными, установленными правилами спосо­бами.

Работники английских фирм и компаний любят описы­вать свои ежегодные корпоративные вечеринки так, будто это буйные opгии древних римлян, но на самом деле они принимают желаемое за действительное, так сказать, щеко­чут себе нервы. В реальности для большинства из нас «рас­путство» заключается в следующем: мы едим и пьем больше, чем обычно; поем и танцуем более энергично, чем то нам свойственно; наряжаемся в более короткие юбки и блузки с более глубоким вырезом; позволяем себе пофлиpтовать и. может быть, украдкой обменяться поцелуем или «пообжи-маться»; общаемся с коллегами более непринуждённо, чем обычно, а с начальством ведем себя менее почтительно — и, может быть, если пребываем в особенно игривом настрое­нии, фотокопируем чьи-нибудь задницы.

Существуют исключения и незначительные вариации, но это все дозволенные формы поведения по меркам боль­шинства английских компаний. Некоторые молодые работ­ники английских компаний постигают данные правила на собственном «печальном опыте» — переступая невидимые границы, заходя несколько дальше, чем позволительно, они таким образом навлекают на себя недовольство коллег и в результате расплачиваются за свои выходки карьерами. Но большинство из нас инстинктивно повинуются данным пра­вилам, в том числе тому, что позволяет нам расписывать рождественские вечеринки как буйные римские opгии.

ПРАВИЛА ИГР И РАЗВЛЕЧЕНИЙ

Слово «игры» я использую здесь в очень широком смысле, Ообозначая им все виды досуга: развлечения, отдых, занятия спортом — все, что не есть работа, все, что мы делаем в сво­бодное от работы время (за исключением тех видов деятель­ности, которые будут рассматриваться позже в главах о пита­нии, ceкcе и «обрядах изменения гражданского состояния»). У англичан существуют три разных подхода к досугу; они связаны с тремя способами борьбы с нашей «социальной не­ловкостью», с нашей некомпетентностью в области — так сказать, на минном поле — социального взаимодействия.

 Во-первых, занятия личного хаpaктера и бытовая деятельность — «сделай сам», садоводство и хобби (метод«иди домой, запри дверь, подними подъемный мост»).

 Во-вторых, публичные, культурно-спортивные мероприятия — посещение пабов, клубов, занятия спортом,игры (метод «искусного использования «помощников и посредников»).

 В-третьих, антиобщественные занятия и развлече­ния — чрезмерное употрeбление спиртных напитков и дpaки (наш наименее привлекательный способ борь­бы с «социальной неловкостью» — метод «шумного, агрессивного и оскорбительного поведения»).

ПРАВИЛА НЕПРИКОСНОВЕННОСТИ ЧАСТНОЙ ЖИЗНИ, ИЛИ ЧАСТНАЯ ЖИЗНЬ - ПРЕВЫШЕ ВСЕГО. ЗАНЯТИЯ ЛИЧНОГО ХАРАКТЕРА И БЫТОВАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

Как и в случае с заголовком «Humour rules», данный заголо­вок («Privacy rules») можно интерпретировать в прямом смысле как «Правила неприкосновенности частной жизни» и как лозунг «Частная жизнь превіше всего», поскольку понятие «неприкосновенности частной жизни» занимает центральное место в культуре и мышлении англичан и регулирует все формы нашего поведения. Для англичан самый простой способ борьбы с нашей «социальной неловкостью» - вообще уклониться от всякого социального взаимодействия, посвятив свое свободное время делам, которые можно делать в стенах собственного дома, либо таким занятиям вне дома, которые не требуют вступления в сколько-нибудь значительный контакт с кем бы то ни было, кроме ближайших родственников, как то: прогулки, посещение кинотеатров или магазинов, - в общем, любой вид деятельности, который осуществляется с среде, где действует «правило отрицания», распространяющееся почти на все общественные места.

По данным недавно проведенных исследований, более половины видов досуга, упомянутых респондентами, - это личные и домашние дела, а из первого десятка развлечений только два занятия (обед/ужин или употрeбление напитков с друзьями или посещение пабов) можно однозначно охаpaктеризовать как «общение». Самыми популярными считаются самые домашние занятия: сидение перед телевизором, слушание радио, чтение, «сделай сам» и садоводство. Результаты опроса показывают, что англичане, даже когда им хочется пообщаться, предпочитают развлекать близких друзей и родных у себя дома, а не в окружении незнакомцев.

Дом и сад

Я уже довольно подробно говорила (в главе «Правила английского быта») о приверженности англичан к своим домам и склонности к уединению, но здесь еще раз стоит повторить сделанный мною вывод о том, что «дом англичанам заменяет навыки общения». Наша любовь к собственным домам и садам, полагаю, непосредственно обусловлена стремлением к уединению, что, в свою очередь, является симптомом нашей «социальной неловкости».

Люди во всем мире любят на досуге смотреть телевизор, так что ничего уникально английского в этом нет. И другие упомянутые здесь домашние дела, коими занимаются на досуге, - чтение, садоводство и «сделай сам», - по крайней мере, как таковые, тоже не являются исключительно английскими развлечениями. Другое дело, что у нас они пользуются колоссальной популярностью, особенно «сделай сам» и садоводство. Если пройтись по домам англичан в любой из вечеров субботы или воскресенья, можно увидеть, что, пожалуй, в половине из них кто-нибудь непременно «улучшает» свое жилище (что-нибудь сколачивает или красит) или свой сад (копает или попросту ковыряется в земле). В материалах исследования на тему «сделай сам», проведенного моими коллегами из ИЦСП, указывается, что лишь 12% женщин и 2 % мужчин признались, что они никогда ничего не мастерили. По данным последней общенациональной переписи населения, более половины всего взрослого мужского населения что-то мастерили дома в течение месяца перед проведением переписи. Около трети женского населения также активно «совершенствовали» свои жилища в указанный период. Не менее показательны и цифры, свидетельствующие о любви англичан к своим садам: 52% всех мужчин Англии и 45% англичанок работали в своих салах – подрезали кусты и выдергивали сорняки.

Сравните эти цифры с данными о посещении церкви, и вы поймете, что именно является в Англии национальной религией. Даже из тех, кто утверждает, что принадлежит к определенной конфессии, только 12% посещают церковные службы каждую неделю. Остальное население утром по воскресеньям можно найти либо в местном магазине для любителей-садоводов, либо в хозяйственных супермаркетах. А когда мы хотим отдохнуть от своих домов и садов, то отправляемся поглазеть на дома и сады, превосходящие по размерам и красоте наши собственные, - такие, как величавые замки и парки, открытые для публики Национальным трестом* и Королевским обществом садоводов.

----------------------

*Национальный трест — организация по охране исторических Памятников, достопримечательностей и живописных мест, осно­вная в 1895 г.

Посещение роскошных загородных особняков считается одним из самых популярных национальных развлечений. Что, впрочем, не удивительно, ведь в таких местах есть все, что нужно англи­чанину во время воскресной загородной прогулки. Мы не только черпаем там вдохновение, требуемое для усовершенствования наших домов и садов («Ой, смотри, именно в таких розово-бежевых тонах я хотел бы оформить свою гостиную!»), удовлетворяем свое любопытство и даем волю своим классовым предрассудкам. Мы также стоим там в привычных для нас очередях, которые нас успокаивают, взбадриваемся чашками чая и тешим себя мыслью, что тратим время на просвещение, — по крайней мере, поездка в замок более поучительна, чем поход в хозяйственный супермаркет или магазин для любителей-садоводов, потому что замки — это, как ни крути, «история»⁴⁴.

---------------------------

⁴⁴ Но, возможно, я слишком сурова к своим соотечественникам. По мнению Джереми Паксмана, миллионы англичан, посещающих исторические здания и парки, выражают в числе прочего «глубоко прочувствованное» ощущение причастности к истории. Не уверена. Да, в нас живет хроническая тоска по прошлому, но это не одно и то же. И все же мне как-то не по себе от того, что я более цинична, чем Паксман.

Эта пуританская жилка, потребность показать, что наши занятия на досуге — не просто поиск бездумных развлечений, наиболее заметно прослеживается у представителей среднего сословия. Рабочий класс и верхушка общества, как правило, более откровенно наслаждаются удовольствиями, не особо заботясь о том, кто и что о них подумает.

Телевизор

Те, кому небезразлично чужое мнение, возможно, несколько успокоятся, ознакомившись с результатами опроса, которые свидетельствуют о том, что в действительности мы вовсе не нация телеманов. Поначалу, посмотрев на статистические выкладки, вы получаете ошибочное представление. Цифры говорят о том, что сидение перед телевизором — самая по­пулярная из форм домашнего досуга: регулярно смотрят те­левизор 99 % населения. Но, когда мы обращаем внимание на формулировку вопросов («Чем из перечисленного вы занимались в минувший месяц?»), картина меняется. В конце кон­цов, редко кому удается хотя бы раз в месяц не включить те­левизор, чтобы послушать новости. Ответ «да» напротив пун­кта о телевизоре не обязательно означает, что вы каждый вечер сидите перед ним как приклеенные.

Верно, мы много смотрим телевизор — в среднем по стране три — три с половиной часа в день, — но нельзя ска­зать, что телевидение убивает искусство общения. По дан­ным того же опроса, 97 % респондентов также в минувшем месяце принимали друзей и родственников или ходили к ним в гости. Сама я довольно скептически отношусь к циф­рам о просмотре телепередач, чему поспособствовало мое участие в исследовательском проекте, в рамках которого ко­мaнда психологов установила видеокамеры в гостиных до­мов обычных людей, чтобы проследить, сколько времени они посвящают просмотру телепередач и как при этом себя ведут. В данном проекте мне была отведена роль скромного помощника. Моя работа заключалась в том, чтобы просмат­ривать видеопленки и при помощи секундомера с остановом засекать, сколько времени на самом деле наши несчастные подопытные кролики смотрели на телеэкран, а также отме­чать все другие виды деятельности, которыми они занима­лись во время «просмотра», — занимались ceкcом, ковыряли в носу и т. д. Объекты нашего исследования ежедневно за­полняли опросные листы, указывая, какие программы они смотрели и на протяжении какого времени.

Оценки самих этих людей и результаты, полученные мною с помощью секундомера, существенно разнятся. Когда люди говорят анкетеру, что они целый вечер или в течение часа «смотрели телевизор», это чаще всего не так. Обычно подразумевается, что телевизор был включен, а сами хозяева в это время беседовали с родными или друзьями, играли с со­бакой, читали газету, ссорились из-за пульта, болтали по те­лефону, подстригали ногти, ворчали на жену/мужа, стряпали и ужинали, спали, гладили и пылесосили, кричали на детей и так далее, возможно, иногда бросая взгляд на телеэкран.

Конечно, есть люди, которые значительно занижают ко­личество времени, проводимого ими перед телевизором, но онии, как правило, лгут — в отличие от наших «подопытных кроликов», которые хотя бы старались быть точными. Люди, утверждающие, что они «никогда не смотрят телевизор», обычно пытаются убедить вас, что в нравственном и/или ин­теллектуальном отношении они стоят выше массы люмпе­нов, которые только на то и способны, чтобы «часами пя­литься на бездумную чушь» каждый вечер. Такой подход свойственен мужчинам среднего возраста из среднего сословия, которые столь же дорожат своим социальным стату­сом, как и те, кто насмехается над владельцами «мерседесов». На мой взгляд, в Англии подобное показное неприятие теле­видения совершенно неоправданно, поскольку наше телеви­дение признано лучшим в мире. И действительно, мы почти каждый день можем увидеть по телевизору что-нибудь стоя­щее, удовлетворяющее вкусам даже тех, кто претендует на особо высокую интеллектуальность.

Что же касается нас, всех остальных, простых cмepтных, телевидение помогает нам осваивать искусство общения, служа замкнутым, закрытым англичанам еще одним столь необходимым «посредником». Согласно результатам недав­него опроса, телевизионные программы являются самой распространенной темой разговора между друзьями и родс­твенниками, даже еще более популярной, чем охи и ахи по поводу дороговизны жизни, В качестве «посредника» при социальном взаимодействии телевидение уступает первенство только теме погоды. Телевидение — это то, что нас всех объединяет. Если мы не знаем, что сказать, или исчерпали тему погоды, всегда можно спросить: «А вы смотрели?..» У нас всего лишь пять каналов наземного телевидения, но при этом высока вероятность того, что многие из нас смотрели одну и ту же из недавно трaнcлировавшихся передач. И, хотя анг­лийское телевидение относительно высокого качества, нам почти всегда есть что поругать.

Мыльные оперы

Наше неумение общаться и склонность к уединению также находят отражение в телевизионных программах, которые мы создаем и смотрим, и в частности в «мыльных операх». Самые популярные английские «мыльные оперы» очень не-обычны и сильно отличаются от сериалов, которые снимают и показывают в других странах. Темы и сюжетные линии мо­гут быть очень похожи — измены, насилие, cмepть, кровос­мешение, нежелательная беременность, споры об отцовстве и прочие невероятные происшествия и трагические случай­ности, — но только в английских сериалах все это происхо­дит исключительно в среде обычных людей простоватой на­ружности из числа трудового люда, зачастую среднего или пожилого возраста, которые заpaбатывают на жизнь утоми­тельным низкооплачиваемым трудом, носят дешевую одеж­ду, едят бобы и чипсы, пьют в захудалых пабах и живут в ма­леньких, убогих, непривлекательных домишках.

Американские сериалы («дневные телеспектакли»), как и наши «Жители Ист-Энда»* и «Улица Коронации», тоже рас­считаны на аудиторию, представленную главным образом низшими слоями населения (о рынке потребителя можно судить по типу продукции, рекламируемой в паузах)⁴⁵, но персонажи, их стиль жизни, окружающая обстановка — это все сфера среднего класса: роскошь, шик, очарование, моло­дость.

---------------------

*»Жители Ист-Энда» (East Enders) — популярный многосерий­ный телевизионный фильм о повседневной жизни жителей одной из площадей в лондонском Ист-Энде; показывается Би-би-си-1 с 1985 г.

⁴⁵Некоторые представители среднего класса, главным образом подростки, тайно обожают телесериал «Жители Ист-Энда», но очень немногие смотрят «Улицу Коронации».

Герои американских сериалов — адвокаты, врачи и преуспевающие предприниматели. Они восхитительно на­рядны и ухожены, живут в дорогих домах, где царит безуп­речный порядок, бесконечно выясняют отношения со свои­ми супругами и тайком встречаются со своими любовника­ми в красивых ресторанах и роскошных отелях. Фактически во всем мире сериалы снимаются по «вдохновенной» амери­канской модели. Только англичане показывают уpoдливый натуралистический реализм рабочей среды. Даже австралий­ские «мыльные оперы», наиболее близкие нашим по хаpaкте­ру, кажутся сказкой в сравнении с мрачной непригляднос­тью английских сериалов. Почему это так? Почему милли­оны простых англичан хотят смотреть «мыльные оперы» о таких же простых, как они сами, англичанах, которые легко могли бы оказаться их соседями?

Думаю, ответ частично кроется в эмпиризме и реализме⁴⁶, глубоко укоренившихся в сознании англичан, что породило у нас такие качества, как приземленность, прозаичность приверженность ко всему реальному, конкретному и факти­ческому и неприятие искусственного и претенциозного. Ес­ли бы Певзнеру случилось написать сегодня «Особенности английской „мыльной оперы»», думаю, хаpaктеризуя телесе­риалы «Жители Ист-Энда» и «Улица Коронации», он отметил бы те исконно английские черты, которые увидел в произве­дениях Хогарта, Констeбля и Рейнолдса, — «предпочтитель ность фактов, полученных путем наблюдения и личной опыта», «пристальное внимание к окружающему», «правда во всех ее повседневных мелочах».

--------------------------

⁴⁶ Я понимаю, что между эмпиризмом и реализмом как фило­софскими доктринами и эмпиризмом и реализмом в более широ­ком, обиходном смысле, который мы вкладываем здесь в эти два понятия, существует отличие (суть которого заключается в том, что^: всякое знание происходит из чувственного опыта и что материя су­ществует независимо от нашего восприятия). Но я бы сказала, что есть прочная взаимосвязь между нашими официальными философскими традициями и обычными, повседневными представлениями и умонастроениями, включая те, что определяют наше отношение к «мыльным операм».

Но это не полноценное объяснение. Швейцарский ху­дожник Фюсли*, возможно, был прав, когда заметил, что на­ши «вкусы и чувства связаны с реальностью», однако англи­чане вполне способны оценить и гораздо менее реалистич­ные формы искусства и драмы. Только «мыльные оперы» у нас не такие, как во всем мире, потому что нам требуется зер­кало, в котором мы видели бы отражение собственной орди­нарности.

----------------------

*Фюсли (Фьюзели), Генри (Иоганн Генрих) (1741 — 1825) ~~ британский художник-романтик, родился в Швейцарии. Писал кар тины на гротескные сюжеты, приближенные к сверхъестественный образам английских «готических» романов того времени, а также картины на темы произведений Мильтона и Шекспира.

Я сильно подозреваю, что эта наша особенность некоторым образом прямо обусловлена нашей манией уединения, привычкой держаться особняком, стремлением уйти домой, запереть дверь и поднять подъемный мост. В преды­дущих главах я довольно подробно рассматривала данное явление и пришла к выводу, что наша закрытость порождает в нас крайнее любопытство, которое мы лишь частично удовлетворяем в процессе беспрестанного обмена сплетня­ми. Здесь действует эффект запретного плода: английские правила неприкосновенности частной жизни означают, что мы очень мало знаем о личной жизни и делах людей, не вхо­дящих в наше непосредственное окружение, которое состав­ляют близкие друзья и родственники. Нельзя «полоскать на людях грязное белье» и нельзя задавать личные вопросы, вы­нуждающие нас к подобным действиям.

Поэтому нам неизвестно, чем занимаются наши соседи у себя дома за закрытыми дверями (если только они не шумят так, что мы бежим жаловаться на них в полицию и местный совет). Когда на обычной английской улице случается убийс­тво, на вопросы полиции или журналистов все соседи отве­чают примерно одно и то же: «Ну, мы их, в общем-то, почти не знали...», Они держались особняком...», «На вид вполне приятные люди...», «Мы здесь не суем нос в чужие дела...», «Странно, конечно, но вы ведь знаете, никому не хочется лезть в чужие дела...» На самом деле мы охотно проявили бы нездоровый интерес к чужим делам, потому что мы нация любопытных: мы обожаем подсматривать и подглядывать, и наши дpaконовские правила неприкосновенности частной жизни просто выводят нас из себя. Телесериалы на бытовые сюжеты пользуются у нас огромной популярностью именно потому, что персонажи этих «мыльных опер» — «люди, ко­торые вполне могли бы оказаться нашими соседями». Когда мы смотрим такие сериалы, как «Жители Ист-Энда» или «Улица Коронации», у нас создается ощущение, будто мы на­блюдаем в глазок — с разрешения — за тайной, запретной для нас личной жизнью наших соседей — за людьми, кото­рые равны нам по социальному статусу; они такие же, как мы, но об их судьбах мы можем только догадываться и строить предположения. «Мыльные оперы» тем и привлекательны, что мы можем опосредованно удовлетворять свое нездоровое любопытство: сериалы — это форма проявления извpaщeнного болезненного любопытства. И конечно же, они подтверждают наши худшие подозрения о том, что происхо­дит за запертыми дверями и занавешенными плотными што­рами окнами домов наших соседей, — здесь и адюльтер, и алкоголизм, и избиение жен, и магазинные кражи, и торгов­ля наркотиками, и СПИД, и подростковая беременность, и убийства... Семьи, о которых рассказывается в «мыльных опе­рах», — это такие же люди, как мы, только у них в жизни все гораздо запyтaнней, все гораздо хуже, чем у нас.

Пока я упомянула лишь самые популярные английские «мыльные оперы» — «Жители Ист-Энда» и «Улица Корона­ции», - в которых однозначно изображена среда рабочего класса. Но наши телевизионные продюсеры — народ про­ницательный и добрый. Они стараются создавать сериалы для всех слоев населения и даже для разных демографичес­ких групп в рамках этих слоев. «Жители Ист-Энда» и «Улица Коронации» — сериалы о городском рабочем классе соот­ветственно южной и северной областей страны. Сериал «Эммердейл» (Emmerdale) рассчитан на категорию населения, занимающую на социальной иерархической лестнице более высокую ступень, чем рабочий класс. В этом сериале выведен целый ряд персонажей, принадлежащих к низшему и сред­нему слоям среднего класса, причем проживают они в сель­ской местности, а не в городе. «Холлиоукс» (Hollyoaks) — это версия сериала «Жители Ист-Энда», только о молодежи — подростках, проживающих в пригороде Честера. Создатели фильма не стали строго придерживаться канонов натурализ­ма: некоторые персонажи весьма симпатичные молодые люди, хотя и носят, как и их прототипы в жизни, дешевую oдежду, купленную в «народных» магазинах. От случая к случаю снимают «мыльные оперы» даже для верхушки и средней части среднего класса. Некоторое время шел сериал «Эта жизнь» (This life) о неврастеничных адвокатах в возрасте от 30 до 40 лет. Они красивы, красиво говорят и красиво одеваются, но, в отличие от персонажей американских «мыльных опер», не просыпаются по уграм с безупречным макияжем на лице и безупречными прическами. Они часто напиваются до рвоты, весьма убедительно сквернословят, когда ссорятся и скандалят, и у них в paковинах горы грязной посуды.

Комедии положений

Те же правила реализма «со всеми бородавками» хаpaктерны и для другого английского телевизионного жанра — коме­дии положений. Почти все английские комедии положений о «неудачниках» — людях, которые не преуспели в жизни, трудятся на непрестижной работе, у них не складываются от­ношения в семье, живут они в лучшем случае в неприглядных пригородных домах. Это главным образом представители рабочего класса и самых низов среднего класса, но даже бо­лее обеспеченные персонажи в таких фильмах никогда не бывают преуспевающими честолюбцами. Герои английских телевизионных комедий — это антигерои, персонажи, над которыми мы смеемся, — неудачники.

Это создает некоторые проблемы на рынке экспорта. Ког­да популярные английские комедии положений — такие как «Негодники» (Men behaving badly) — «переводят» для амери­канского рынка, оригинальные английские персонажи за­частую «приукрашивают», потому что на вкус американцев они слишком «простонародны», слишком непривлекатель­ны, слишком неотесанны — в общем, слишком реалистич­ны. В американских версиях у них более престижная работа, более правильные черты лица, более ухоженные волосы, бо­лее красивая одежда, более очаровательные подружки, более роскошные дома, они ведуг более элитарный образ жизни. Их отвратительные привычки облагородили, а речь саниро­вали наряду с их ванными и кухнями⁴⁷.

------------------------

⁴⁷За эти и другие и наблюдения, которые помогли мне понять природу английской комедии, я в огромном долгу перед Саймоном Наем, автором сценария телевизионной комедии "Негодники», и Полом Дорнаном, осуществлявшим «перевод» сценария для амери­канского рынка.

Я вовсе не хочу сказать, что в американских комедиях по­ложений нет неудачников, они есть, но это неудачники «бо­лее высокого класса». Они не столь непоправимо безнадеж­ны, омерзительны, жалки и непривлекательны, как их анг­лийские сотоварищи. Например, некоторые персонажи сериала «Друзья» не могут похвастать блестящей карьерой, но при этом они не ходят непричесанными; они могут потерять работу, но идеальные черты лица и безупречный загар служат им утешением. Только одна американская комедия — «Розинна» (Roseanne) — пользуется успехом у англичан, по­тому что эта комедия наиболее близка по стилю к «драме на кухне», к бытовому натурализму, который является нормой на английском телевидении и востребован склонной к эм­пиризму, приземленности, цинизму, любопытству и подгля­дыванию английской аудиторией, желающей видеть певзнеровскую «правду во всех ее повседневных мелочах» как в сво­их комедиях положений, так и в «мыльных операх».

Я не пытаюсь здесь утверждать, что английские комедии обязательно лучше, тоньше и жизненнее, чем американские или чьи-то еще. Если уж на то пошло, в большинстве английс­ких комедий положений юмор менее смешной и изощрен­ный, чем в американских телефильмах, а зачастую и вовсе де­тский, грубый и плоский. Я бы сказала, что в повседневной жизни, в повседневном общении англичане демонстрируют более тонкое чувство юмора, чем многие другие народы, и это искусство остроумия, иронии и преуменьшения также нахо­дит отражение в некоторых наших телевизионных комедиях.

Мы по праву можем гордиться такими искрометными программами, как «Да, господин министр» (Yes, Minister). И англичане, вне сомнения, гении в области пародии и сати­ры (как нам таковыми не быть, если мы только подтруниваем и язвим, вместо того чтобы злиться и устраивать революции). Но не будем забывать, что на нашей совести также шоу Бен­ни Хилла и серия комедий «Продолжайте» (Carry on), кото­рые от европейского непристойного поишого фарса (и его американских, австралийских и японских аналогов) отлича­ются лишь обилием неудачных каламбуров, двусмысленнос­тей и косвенных намеков, — таким образом, полагаю, англи­чане отдают дань своей любви к словам, но в остальном это не делает нам чести. «Монти Пайтон» (Monty Python) и в сло­весном, и в социальном выражении — произведение друго­го уровня, но это тоже детская, школьная форма юмора.

Главный вопрос, как мне кажется, состоит не в том, лучше или хуже, умнее или грубее наши комедии, чем у других на­родов; важно выяснить, связывает ли их все некая общая ха­paктерная тема или черта, которая может рассказать нам что-либо об особенностях английской культуры. Я долго и настойчиво изучала этот вопрос, консультировалась с коме­диографами и другими специалистами, добросовестно от­смотрела десятки телевизионных комедий положений, сати­рических передач, пародий и эстрадных программ с участи­ем комических актеров разговорного жанра. Все это я упopно называла «исследованием», чем доводила до белого каления моих родных и друзей. Но в конечном итоге ответ я нашла. Насколько я могу судить, почти все грубые виды теле­визионной комедии, равно как и более утонченные, — о том, что постоянно тревожит англичан, — о смущении.

Конфуз — неотъемлемый элемент национальных теле­визионных комедий других народов, но у англичан склон­ность к смущению, по-видимому, развита сильнее, чем у представителей других культур: мы чаще испытываем нелов­кость, для нас это постоянный повод для беспокойства и тре­воги. Дня не способных к общению англичан почти любая социальная ситуация — потенциальный конфуз, соот­ветственно, у нас имеется богатейший источник материала, который мы можем обыгрывать в комических пьесах. В об­ласти комедии положений нам даже незачем придумывать нелепые или невероятные ситуации, чтобы создать эффект конфуза: во многих наших комедиях положений никаких «положений», в общем-то, нет, если только под таковыми мы не подразумеваем «не богатую событиями жизнь обычной семьи из пригорода» («Моя семья» [My Family], «2.4 ребенка» [2.4 Children], «Бабочки» [Butterflies] и др.), «скучные будни за­урядного скучного учреждения» («Офис» [Office]) или даже то, как «простая рабочая семья сидит перед телевизором» («Королевская семья» [The Royal Family]). И все же подобные ситуации порождают массу забавных неловкостей. Я могу ошибаться, но подозреваю, что в других странах все это вряд ли сойдег за гениальный сюжет для комедии положений ^48.

^{--------------------------------}

⁴⁸ В других странах, возможно, с удовольствием смотрят некото­рые из наших комедий положений (думаю, у «Бабочек» в Америке есть свои поклонники). И мы, конечно же, тоже с удовольствием смотрим многие иностранные комедии (например, такие, как «Дру­зья», «Фрейзер» [Frazier], «Ваше здоровье» [Cheers]). Но мне хочется понять, как английские телевизионные комедии, комедии, которые мы создаем, хаpaктеризуют самобытность английской культуры.

Телевизионные реалити-шоу

Так называемые телевизионные реалити-шоу предоставляют новые доказательства, если таковые требуются, социального торможения англичан и того, что психотерапевты, наверно, назвали бы «проблемами частной жизни». Реалити-шоу име­ют мало общего с тем, что любой здравомыслящий человек подразумевает под реальностью, поскольку, как правило, главная задача их сценария — ставить людей в необычные, неправдоподобные условия и заставлять их конкурировать друг с другом, выполняя нелепейшие задания. Правда, сами люди вполне «реальные», в том смысле, что это не професси­ональные актеры, а простые cмepтные, которых от осталь­ных обычных людей отличает лишь страстное желание «по­пасть в телевизор». «Реальное» телевидение ни в коем случае нельзя считать исключительно английским или британским явлением. Самая известная и популярная из таких программ, «Большой брат», была придумана в Голландии. Сейчас во многих странах есть свои версии этой передачи, что позво­ляет нам провести кросскультурное сравнение. Сценарий довольно прост. Из тысяч кандидатов, подавших заявки, от­бираются 12 участников, которых поселяют в дом особой планировки, где они живут на протяжении девяти недель. В доме всюду спрятаны телекамеры, снимающие каждое движение участников 24 часа в сутки. Наиболее важные мо­менты каждый вечер трaнcлируют по телевидению. Жизнь этих людей полностью контролируют режиссеры телешоу (так называемый Большой брат), которые ставят перед ними задачи и затем кого-то из них награждают, а кого-то наказы­вают. Ежевечерне каждый из «жильцов» этого дома называет две кандидатуры из числа участников «на вылет», а телезри­тели путем голосования определяют, кого их названных кан­дидатов они хотят «выселить», и в результате одного из «жильцов» удаляют. В конце победитель — последний «невыселенный» участник телешоу — получает в награду денежный приз, довольно внушительную сумму. Всем участникам удается побыть хотя бы пятнадцать минут в ореоле славы, а некото­рые даже попадают в список «знаменитостей» категории «D». Из всех стран только в Великобритании и США участники телешоу «Большой брат» не занимаются ceкcом (думаю, по разнім причинам: нам мешает наша скованность, а амери­канцы просто ханжи). В Голландии участникам названного телешоу, очевидно, запретили постоянно заниматься ceкcом, потому что беспрерывное совокупление на телеэкране стало утомлять телезрителей. В Великобритании газетчики впада­ли в исступление, если двое «жильцов» осмеливались поце­ловаться. Когда в третьей серии пара участников наконец-то решилась пойти дальше поцелуев, они предусмотрительно спрятались под одеялом, так что нельзя было сказать, чем конкретно они там занимались. Даже когда режиссеры «Боль­шого брата» — в отчаянной попытке придать пикантность своей передаче — устроили в доме «любовное гнездышко», где пары могли бы прятаться от любопытных глаз своих со­седей (хотя скрытые телекамеры все равно их снимали на пленку), никто из застенчивых участников шоу не восполь­зовался предоставленной возможностью. «Любовное гнез­дышко» использовали для задушевных бесед. В 2003 г. одна бульварная газетенка предложила награду в 50 000 фунтов (почти столько же получает победитель шоу «Большой бра­т») тем из участников, кто станет на телеэкране заниматься ceкcом, но ничего не произошло.

В других странах жильцы «Большого брата» постоянно скандалят и даже дерутся, ломая стулья и посуду. В английс­ком «Большом брате» даже повышенный тон или замечание, пронизанное мягким сарказмом, — это уже крупное собы­тие, которое на протяжении нескольких дней обсуждают как сами участники, так и многочисленные поклонники шоу. На­ших «жильцов» отличает поразительная сдержанность и уч­тивость. Они редко выказывают недовольство непосредс­твенно в лицо кому-то из своих соседей — чаще, в типично английской манере, ворчат и жалуются на того, кем недо­вольны, за его спиной.

Несмотря на то что данное шоу — состязание, малейший намек на настоящее соперничество вызывает решительное недовольство у всех участников телешоу «Большой брат». «Обман» — попрание важнейшего идеала «честной игры» — считается самым страшным грехом, но ни в коем случае нельзя признавать, что у вас есть определенный план действий, что вы «играете на победу». То, что это табу, познал на собственной шкуре один из участников телешоу, когда пох­вастался тем, что он выработал умную стратегию: его под­вергли остpaкизму и быстро «выселили» из дома. Если б он не раскрыл свои мотивы, сделал вид, что он «участвует в шоу ради забавы», как и все остальные, у него был бы хороший шанс победить. Главное —лицемерие.

Сдержанность, скованность, скрытность, застенчивость. смущение, уклончивость, лицемерие, вежливость сквозь стиснутые зубы — все это очень по-английски. Так чему ж тут удивляться, можете спросить вы. Однако задумайтесь на минутку о том, что представляют собой эти участники «Боль шого брата». Люди, которые подают заявки и проходят пробы, чтобы участвовать в этой программе, очень хотят бьть на виду у всей страны двадцать четыре часа в сутки на протяжении девяти недель, не имея при этом возможности уеди­ниться ни на минуту, даже в туалете и в душе, — не говоря уже про то, что они обязаны выполнять всякие идиотские смущающие задания. Это не нормальные обычные люди. Это самые отъявленные эксгибиционисты в стране, самые бесстыдные самые наглые, самые раскованные люди, стремящиеся быть в центре внимания. Таких особей в Англии еще надо поискать. И тем не менее их поведение в «Большом брате» отличают присущие всем англичанам сдержанность, скрытность, щепетильность и неловкость. Правила они нарушают только тогда, когда пьяны, — или, вернее, они напиваются, чтобы узаконить свои отклонения от правил⁴⁹, — но даже в это случае они никогда не выходят за определенные рамки.

-------------------

⁴⁹Чуть позже в этой главе мы более подробно поговорим об от­ношении англичан к алкоголю и правилах поведения в нетрезвом виде.

В моем представлении телешоу «Большой брат» — это полезный опыт, испытание на прочность «правил английской самобытности».

Правила чтения

Любовь англичан к словам занимает центральную строчку в большинстве перечней наших «национальных черт», с которыми мне случилось ознакомиться в процессе работы над данной книгой. Таких перечней очень много, и это лишний раз подтверждает ту точку зрения, что мы составляем спис­ки — так сказать, «забрасываем» проблему словами, —пото­му что не уверены в собственной национальной идентич­ности. Основоположником этой традиции стал Оруэлл, и теперь списки составляют все кому не лень.

Джереми Паксман, включивший «викторины и кроссвор­ды» в свой собственный «оруэлловский» список хаpaктерных черт английской самобытности, называет англичан «наро­дом, одержимым словами», ссылаясь на то, что мы выпускаем феноменально огромное количество печатной продукции (100 000 новых книг в год), что у нас газет на душу населения больше, чем в любой другой стране, что мы «беспрерывно шлем письма редактору», что у нас «неутолимый аппетит» ко всем формам словесных игр и головоломок, что у нас про­цветают театры и книжные магазины.

Я бы добавила, что чтение книг у нас даже еще более попу­лярно, чем такие занятия на досуге, как «сделай сам» и садо­водство. Более 80 % населения нашей страны регулярно читает ежедневные газеты. Наша страсть к словесным играм и го­ловоломкам хорошо известна, но также следует отметить, что каждому невербальному виду хобби или увлечению — таким как рыболовство, филателия, наблюдение за поездами, наблю­дение за птицами, пеший туризм, спорт, уход за домашними питомцами, флористика, вязание и разведение гoлyбей — у нас посвящен хотя бы один специальный журнал. А более по­пулярным увлечениям у нас посвящены как минимум с пол­дюжины еженедельных и ежемecячных изданий, равно как и бесчисленные сайты в Интернете, так что зачастую мы боль­ше времени проводим за чтением о наших любимых видах досуга, чем занимаемся ими на пpaктике.

Чтение в туалете

Мы читаем постоянно — в любое время, в любом месте. Во многих английских домах вы найдете то, что я называю «туалетной литературой»: стопки книг и журналов, лежащих возле унитаза или даже аккуратно расставленных на специ­альной полочке или в книжном шкафу в туалете. В других странах я тоже иногда натыкаюсь в туалетах на книгу или журнал, но, по-видимому, нигде, кроме Англии, чтение в туа­лете не является укоренившимся обычаем или традицией. Многие англичане — особенно мужчины — вообще не в со­стоянии справить нужду, если им нечего почитать, сидя на унитазе.

Один мой циничный приятель заметил, что причиной тому является не наша любовь к словам, а подверженность запорам, но я не уверена. Часто говорят, что англичане чрез­мерно озабочены своим кишечником, и, судя по содержимо­му шкафчиков в ванных (да, я всегда туда заглядываю — а вы разве нет?) и аптечек в домах моих соотечественников, мы и впрямь злоупотрeбляем средствами от запоров и поносов, стремясь достичь некоего сомнительного идеального состо­яния нормальности и надежности. Но разве мы более озабо­ченны, чем немцы? В отличие от них мы не ставим себе уни­тазы с полочками, чтобы рассматривать свои испpaжнeния (по крайней мере, в моем представлении, унитазные полоч­ки только для этого и предназначены — а для чего же еще?). В сущности, наш обычай читать в туалете свидетельствует о том, что процесс отправления естественной нужды вызываем у нас смущение. Мы предпочитаем отвлекаться на слова, чтобы не разглядывать пристально (по-немецки? с пристрасти­ем?) собственные фекалии. Но, возможно, это еще одно про­явление английского лицемерия.

Согласно неписаным правилам чтения в туалете, книги и журналы, которые мы держим рядом с унитазом, должны быть из разряда несерьезной литературы — юмор, цитаты, сбор­ники писем и дневников, справочники непонятного назначе­ния, — в общем, все, во что можно углубиться ненадолго, a не тяжелые тома, требующие длительной сосредоточенности.

«Туалетная литература», как и фактически любая вещь и английском доме, — это достаточно надежный индикатор классовой принадлежности.

 «Туалетная литература» рабочего класса — это в ос­новном легкое развлекательное чтиво юмористичес­кого или спортивного содержания: анекдоты, комик­сы, от случая к случаю кроссворды, иногда глянцевые журналы со сплетнями или спортивные журналы. Порой в туалетах представителей рабочего класса можно увидеть журналы о таких хобби и увлечениях, как мо­тоциклы, музыка или катание на скейтборде.

 Представители низшего и среднего слоев среднего класса не особо увлекаются чтением в туалете. Иногда они берут с собой в уборную книгу или журнал, но предпочитают не афишировать эту свою привычку, устраивая в туалете библиотеку. По их понятиям, это вульгарно. Женщины этих слоев населения неохотно признают, что они читают в туалете. Представители верхушки среднего класса менее щепе­тильны в этом вопросе. У них в туалетах зачастую мож­но увидеть мини-библиотеки. Некоторые из них де­ржат в туалете несколько претенциозные собрания книг и журналов, которые призваны не развлекать, а поражать воображение гостей⁵⁰. Но у многих в туале­тах воистину эклектические, интереснейшие собра­ния, так что гостей не выманишь из уборной к обеден­ному столу.

 Представители высшего света в туалетах обычно чита­ют то же, что и рабочий класс, — главным образом «литературу» спортивного и юмористического содер­жания, хотя их спортивные журналы, как правило, пос­вящены не футболу, а охоте и рыболовству. В «туалет­ных библиотеках» некоторых из них можно увидеть чудесные детские книжки и старые измятые номера журналов «Лошади и собаки» (Horse and Hound) и «Сельская жизнь» (Country life), в которых можно уви­деть фотографию хозяйки дома, запечатленной во время собственной помолвки в 1950-х гг.

---------------------------------

⁵⁰ В порыве честности я кинулась в свой собственный туалет, чтобы проверить, какая «литература» там лежит, и обнаружила ря­дом с унитазом издание писем Джейн Остин з мягкой обложке и один из потрепанных номеров литературного приложения к журна­лу «Тайме». О боже. Меня ведь тоже могут обвинить в претенциоз­ности. Полагаю, не стоит говорить, что обе книги не для туалетного чтения. Так что зря я бросаю камни в чужой огород. Может, некоторым и впрямь доставляет удовольствие читать Хабермаса (немецкий философ и социолог XX в.) и Деррида (французский философ XX в.), сидя на унитазе. Беру свои слова обратно.

Газеты

Когда я говорю, в поддержку своего утверждения о любви ан­гличан к словам, что более 80 % населения нашей страны чи­тает национальные ежедневные газеты⁵¹, те, кто не знаком с английской культурой, могут ошибочно предположить, что мы — нация сверхобразованных интеллектуалов, поглощен­ных серьезным анализом политических и текущих событий, освещаемых на страницах «Таймс», «Гардиан» и других крупных газет. На самом деле, хотя у нас целых четыре та­ких информационных издания, только 16 % англичан чита­ют так называемые качественные национальные ежеднев­ные газеты.

--------------------

⁵¹Несомненно, мы читаем больше газет, чем любая другая нация, за исключением — что удивительно, то удивительно — японцев.Так что же такого особенного в маленьких перенаселенных островах?

Это широкополосные газеты, и я никогда не могла по­нять, зачем их выпускают в таком неудобном формате, — по­ка не стала наблюдать за читающими пассажирами в обще­ственном трaнcпорте. Оказывается, дело вовсе не в читабель­ности или удобстве издания. Англичане берут с собой в дорогу крупноформатные газеты, потому что за ними можно спрятаться. Английские широкополосные газеты — яркий пример того, что психологи называют «сигнальным шлагба­умом», хотя в данном случае более уместное определение — «сигнальная крепость». За огромными разворотами газег можно не только полностью спрятаться — и тем самым ис­ключить всякие формы взаимодействия с окружающими, ис­кусно убеждая себя в том, что этих людей не существует. За­крываясь большими газетными листами, англичане отгора живаются от окружающих прочной стеной слов. Очень по-английски.

Широкополосные газеты также служат, до определенной степени, индикаторами политических взглядов. «Таймс» и «Дейли телеграф» — газеты правого толка, хотя «Телеграф», которую также называют «Ториграф», считается более пра­вой, чем «Таймс». «Индепендент» и «Гардиан» относятся к из­даниям левого толка, но, опять-таки, «Гардиан» считается га­зетой более либеральной направленности, чем «Индепендент». Выражение «читатель „Гардиан"» часто используют для обозначения человека, исповедующего нечетко выра­женные левые, политически корректные взгляды. Хотя речь идет об Англии, и поэтому ни одна из упомянутых полити­ческих позиций не выражается в крайней форме. На самом деле различия между ними установить очень трудно, если только вы — не англичанин и не знакомы со всеми тончай­шими нюансами. Англичане не приветствуют экстремизм — ни в политике, ни в любой другой сфере. Помимо всего про­чего, политические экстремисты и фанатики, будь они пра­вые или левые, неизменно нарушают важнейшие правила английского юмора и, в частности, правило «как важно не быть серьезным». У Гитлера, Сталина, Муссолини и Франко было много грехов, в том числе и то, что они никогда не при­бегали к преуменьшению. В принципе ни один из подобных им лидеров тоталитаризма в Англии не имел бы шансов на успех. Дело даже не в том, что они по природе своей без­нравственны; их отвергнут уже хотя бы потому, что они вос­принимают себя слишком серьезно. Джордж Оруэлл в одном оказался неправ: в Англии «1984» год был бы попросту невоз­можен; Большому брату (настоящему, а из не телевизионной программы) мы ответили бы: «Ой, да будет тебе».

Бульварные газеты, так называемая массовая пресса, име­ют меньший формат (хотя они достаточно большие — при­крывают голову и плечи) и требуют меньшего напряже­ния — как в интеллектуальном плане, так и в физическом. Читатели широкополосных газет иногда приподнимают свои печатные «шлагбаумы», чтобы взглянуть на тех, кто чи­тает бульварную прессу. Когда читатели крупноформатных изданий говорят, что «пресса» у нас отвратительная, а жалу­ются на прессу они постоянно, они обычно имеют в виду бульварные газеты.

Согласно отчету «Мори»*, «недовольных» нашей нацио­нальной прессой среди англичан больше, чем «довольных», но в процентном отношении эта разница незначительная и, как отмечают исследователи, «пронизана иронией».

------------------------

*«Мори» (MORI) — организация, проводящая опросы обще­ственного мнения. Создана в 1969 г. (сокр. от Market and Opinion Research International).

Недо­вольных прессой больше за счет читателей широкополоcных газет (меньшинства), которые более склонны ругать на­шу прессу, чем читатели бульварных газет (большинство) Маловероятно, что читателей крупноформатных изданий не удовлетворяют газеты, которые они сами покупают, поэтому, говорят сотрудники «Мори», эти люди, скорей всего, выражают недовольство газетами, которых они не читают. Прессу и целом критикуют «люди, которые на самом деле не читают того, что вызывает у них неодобрение». Справедливое заме­чание. Англичане любят критиковать, а английские образо­ванные классы имеют привычку критиковать громко то, о чем имеют весьма приблизительное представление. Но я осмелюсь предположить, что читатели крупноформатных изданий, возможно, выражают недовольство как газетами, ко­торые они читают, так и теми, которых не читают. Если англичане что-либо покупают, это вовсе не значит, что им это нравится или что они «удовлетворены» тем, что покупают. И это тем более не значит, что мы не станем выражать недо­вольство по поводу своих покупок. Нам только дай возможность поворчать, мы будем критиковать все что угодно - например, любопытных сотрудников «Мори» с блокнотами, интересующихся нашим мнением.

Поскольку сама я принадлежу к преданным читателям крупноформатных изданий, меня, возможно, сочтут предателем за добрые слова в адрес «массовой» прессы, но, думаю, в некотором отношении бульварные газеты — жертвы не­справедливой клеветы. Да, я сыта по горло их сенсационны­ми статейками и «страшилками», но так называемая качест­венная пресса зачастую виновна в тех же грехах. У нас как минимум восемь крупнейших национальных ежедневных газет — четыре бульварные и четыре широкополосные — ведут жесткую борьбу за относительно маленький рынок, и все они порой вынуждены вводить в заблуждение и преувели­чивать, дабы привлечь наше внимание. Но, оставив в стороне вопросы нравственности, отметим, что качество публикаций и в бульварных газетах, и в широкополосных превосходное. «Массовая» и «качественная» пресса отличаются только по стилю, но мастерство авторов и тех и других изданий достойно восхищения. Что, впрочем, неудивительно, поскольку в тех и других газетах зачастую печатаются одни и те же авто­ры: журналисты переходят из бульварных газет в широкопо­лосные или даже пишут одновременно для тех и других.

На мой взгляд, нашу любовь к словам — и особенно универ­сальную природу этого пристрастия, для которого не сущест­вует классовых барьеров, — наиболее наглядно демонстриру­ют не остроумные эрудированные авторы широкополосных газет, даже в самых блестящих публикациях, а журналисты и редакторы отделов, придумывающие заголовки для статей в бульварной прессе. Возьмите на выбор несколько бульварных газет и пролистайте их. Очень скоро вы заметите, что почти каждый заголовок — это, по сути, игра слов — каламбур, двус­мысленность, умышленно неверное написание слов с шутли­вым подтекстом, литературная или историческая ссылка, иро­ничное замечание или забавная аллитерация и т. д.

Да, многие каламбуры ужасны; юмор зачастую вымучен­ный, вульгарный или детский; фразочки с ceкcуальным под­текстом непристойны. И вообще бесконечная игра слов уто­мительна. Вы стремитесь найти заголовок — не смешной и не умный, заголовок, который бы просто передавал суть ста­тьи. Но настоящая языковая изобретательность, тонкий, блестящий юмор достойны восхищения. И эта повальная страсть к каламбурам, стишкам и шуткам присуща только ан­глийским журналистам. В других странах, наверно, тоже есть «качественные» газеты, для которых пишут такие же умные и талантливые журналисты, как наши. Но ни одна другая наци­ональная пресса не может похвастать столь занимательны­ми каламбурными заголовками, как английские бульварные газеты. Нам есть чем гордиться.

Киберпрострaнcтво

С недавних пор у англичан появился новый предлог, чтобы остаться дома, поднять воображаемый «подъемный мест» и избавить себя от стрессов социального взаимодействия: Ин­тернет, электронная почта, чаты, веб-серфинг, мгновенные сообщения. Будто все это было специально придумано для замкнутых, социально заторможенных, обожающих слова . англичан.

В киберпрострaнcтве мы в своей стихии — в мире бес­плотных слов. Не надо беспокоиться о том, что надеть, следу­ет ли встречаться взглядом с собеседниками, пожимать руки, целоваться в щеки или просто улыбаться. Никаких тебе не­ловких пауз или конфузливых фальстартов. Не нужно нару­шать напряженное молчание репликами о погоде, пустой болтовней оттягивать начало делового разговора, предлагать чай или применять другие механизмы защитной реакции. Нет нужды в традиционных долгих прощаниях. Ничего ма­териального, никаких людей из плоти и крови. Только напи­санные слова. Как раз то, что мы любим.

И самое главное, киберпрострaнcтво — прекрасный растормаживатель. Растормаживающее воздействие киберпро-стрaнcтва — универсальное явление, наблюдаемое не только в Англии. Представители многих культур признают, что в процессе интеpaктивного общения они более открыты, бо­лее разговорчивы, менее сдержанны, чем при общении с гла­зу на глаз или по телефону. Но для англичан, которые в боль­шей степени, чем другие народы, нуждаются в таких соци­альных «посредниках», растормаживающее воздействие имеет очень большое значение.

Эффект раскованности — постоянная тема во всех моих беседах с участниками целевых групп и другими пользователями Интернета из числа англичан. Все мои собеседники без исключения говорят, что в киберпрострaнcтве они менее скованны, выражаются более свободно, чем при общении, по их определению, в «реальной жизни» : «По электронке я пишу такие вещи, которые ни за что бы не сказал в реальной жизни»; «Все верно, входя в Интернет, ты освобождаешься от сдерживающих факторов. Так бывает, когда ты немного пьян».

На мой взгляд, знаменательно, что так много людей, кото­рых я интервьюировала, противопоставляют свой стиль общения в Интернете манере разговора, как они сказали бы (или не сказали бы), в «реальной жизни». Эта любопытная де­таль дает ключ к пониманию природы эффекта раскован­ности при общении в киберпрострaнcтве. По-видимому, Уи­льям Гибсон, придумавший данный термин, был прав, говоря: «В сущности, это не место и не прострaнcтво». Для нас киберпрострaнcтво — это нечто отдельное от реального мира: в киберпрострaнcтве мы ведем себя не так, как в «ре­альной жизни».

В этом смысле киберпрострaнcтво можно считать тем, что антропологи назвали бы «пороговой зоной», Это, так сказать, отделенная от повседневного существования пре­дельная, пограничная среда, в которой приостанавливается действие традиционных норм и социальных моделей, что позволяет освоить альтернативные пути бытия. Входя в ки­берпрострaнcтво, мы перестаем соблюдать традиционные правила орфографии и грамматики, игнорируем социаль­ные факторы и ограничения, регулирующие наше поведение в реальной повседневной жизни. В киберпрострaнcтве анг­личане ведут себя совершенно не по-английски. Например, в интернетовских чатах, в отличие от большинства «реаль­ных» общественных мест в Англии, вступление в разговор с незнакомыми людьми считается совершенно нормальной формой поведения и даже поощряется. Потом, продолжая общаться по электронной почте и в режиме мгновенных со­общений, мы открываем о себе то, что никогда не рассказали бы в «реальной жизни». Возможно, поэтому, как было уста­новлено в ходе недавнего исследования, в киберпрострaнc­тве дружеские отношения завязываются легче и быстрее, чем при «реальном» общении.

Ощущение социальной раскованности в киберпро­стрaнcтве во многом зиждется на иллюзии. Благодаря «эф­фекту лиминальности»* кажется, что сообщения, приходя­щие по электронной почте, более эфемерные и менее обя­зывающие, чем «письма на бумаге», но на самом деле электронные письма более долговечны и откровенны.

----------------------

*Лиминальность — положение индивидов, находящихся в про­цессе перехода от одного статуса к другому.

Поче­му эта альтернативная реальность — хоть многие англичане и получают ощущение свободы, общаясь через Интернет, — может иметь обратные последствия. Как порой мы сожалеем о своих словах или поступках, сказанных или совершенных под воздействием алкоголя, так же мы иногда ругаем себя за несдержанность во время общения в киберпрострaнcтве.

Проблема в том, что киберпрострaнcтво не отделено от «ре­ального» мира, так же и корпоративные рождественские ве­черинки проходят не в параллельной вселенной. Не исклю­чено, что чрезмерно откровенное электронное сообщение, как и дурное поведение на корпоративной вечеринке, впос­ледствии можег нам аукнуться. И все же я готова поспорить, что преимущества «эффекта лиминальности» в киберпро-стрaнcтве, помогающего нам побороть нашу «социальную неловкость», перевешивают эти недостатки.

Магазины

Может показаться странным, что мы включили тему посеще­ния магазинов в главу о «занятиях личного хаpaктера и бы­товой деятельности», ведь магазин — это общественное мес­то. Однако мы ведем речь об англичанах, а это значит, что «публичная» деятельность может носить такой же «личный хаpaктер», как и домашние дела. Для большинства людей по­сещение магазинов — это не вид светского времяпрепро­вождения. В действительности для большинства людей по­сещение магазинов — это вовсе не «времяпрепровождение», а утомительная домашняя работа, и посему эту тему следова­ло бы рассматривать в главе о работе, а не здесь.

Но было бы еще более удивительно увидеть тему посещения магазинов в разделе о работе. Существует странное не­соответствие между понятием «посещение магазинов» и посещением магазинов как реальным видом деятельности - между нашими абстpaктными рассуждениями о посещении магазинов и реальностью наших действительных впечатлений, получаемых при осуществлении этого вида деятельности. ⁵²

^{-----------------------------------}

⁵²Данное наблюдение сделал Дэниел Миллер в своем замечательном этнографическом труде, посвященном покупателям север­ных районов Лондона. Меня оно заинтриговало, и я затем «протестировала» его разными полунаучными методами, когда собирала материал для данной книги.

При обсуждении темы магазинов — в средствах массовой информации, в кругу социологов и зачастую в разговорах между обычными людьми — упор делается на гедонистические, материальные, индивидуалистические аспекты данного вида деятельности. Мы говорим о посещении магазинов как о болезненном пристрастии и как о форме терапии. Мы го­ворим о власти рекламы, о людях, тратящих огромные де­ньги, которых у них нет, на вещи, которые им не нужны. Мы говорим о посещении магазинов в контексте различий меж­ду мужчинами и женщинами. Мы говорим о посещении ма­газинов как о потакании собственным прихотям, как об удо­вольствии, о виде досуга.

Порой посещение магазинов и впрямь представляет со­бой сочетание всех этих факторов, но для большинства лю­дей, за исключением очень богатых и совсем юных, ежеднев­ная беготня по магазинам имеет мало общего с бездумным гедонизмом. В магазины мы ходим главным образом «за про­визией», покупая товары первой необходимости — продук­ты питания, напитки, стиральные и чистящие порошки, туа­летную бумагу, лампочки, зубную пасту и т. д. Назвать это по­таканием собственным прихотям — все равно что обвинить в сибаритстве наших далеких предков, занимавшихся охо­той и собирательством, чтобы прокормиться. Посещение магазинов — это не работа в смысле «производственной де­ятельности», а форма «потрeбления», и люди, которые осу­ществляют этот вид деятельности, называются «потребите­лями». Тем не менее для многих покупателей поход по мага­зинам — это работа: они «осуществляют обслуживание», только бесплатно.

С другой стороны, посещение магазинов может быть и приятным развлечением, даже для тех, кто рассматривает этот вид деятельности как тяжелую обузу. (Согласно данным одного из недавних опросов, 72 % англичан ответили, что в минувшем месяце они «ходили по магазинам ради удовольс­твия»). Многие из покупателей, у которых я брала интервью в неофициальном порядке, проводили различия между посе­щением магазинов как «обычным делом» и развлечением, как покупкой провизии и приятным времяпрепровождением, как работой и игрой. В сущности, когда я заводила разговор о посещении магазинов, меня часто просили уточнить, что конкретно я под этим подразумеваю. В других случаях из самих ответов опрашиваемых было ясно, что они ведут речь о каком-то одном из двух типов посещения магазинов.

Зачастую это зависело от того, где я брала интервью: в супер­маркетах покупатели думали, что меня интересует прозаи­ческий аспект данного вида деятельности, а в магазинах одежды, антикварных лавках и магазинах для садоводов-лю­бителей те же самые люди считали, что я веду речь о занятии на досуге. Возраст тоже является немаловажным фактором: подростки, студенты и некоторые молодые люди 20—30 лет склонны рассматривать посещение магазинов как форму иг ры/отдыха/развлечения; люди постарше чаще делают упор на прозаических, рутинных сторонах этого занятия.

Посещение магазинов в свете различий между мужчинами и женщинами

Мужчины и женщины по-разному относятся к магазинам. Мужчины реже проводят различия между разными типами посещения магазинов и гораздо менее склонны признавать, что получают удовольствие от посещения магазинов, даже когда ходят туда ради развлечения. Англичане-мужчины старшего возраста особенно строго придерживаются непи­саного правила, запрещающего выражать удовольствие от посещения магазинов или, по крайней мере, открыто при­знаваться, что они получают от этого удовольствие. По мне­нию англичан-мужчин, удовольствие от магазинов могут получать только женщины. Все виды данной деятельности, и том числе приобретение предметов роскоши и безделушек, мужчины расценивают как необходимость, средство, веду­щее к некоей цели, но ни в коем случае не как удовольствие. Большинство женщин, напротив, охотно признают, что им нравится ходить по магазинам «ради развлечения», а некото­рые даже говорят, что любят «закупать провизию» — во вся­ком случае, они испытывают гордость и удовлетворение от того, что у них это хорошо получается. Есть женщины и муж­чины, которые не вписываются в данные стереотипы, но их рассматривают как отклонение от нормы, и они сами при­знают, что не такие, как все.

В правилах, определяющих отношение к магазинам представителей разных полов, находит отражение и то, как мужчины и женщины делают покупки. По моей терминологии, это — «правила охотников/собирательниц». Мужчины, если их вообще удается заставить пойти в магазин, при соверше­нии покупок ведут себя как охотники, женщины — как соби­рательницы. Для манеры мужчин хаpaктерна целенаправленность: они выбирают добычу и затем решительно, ни на что не отвлекаясь, устремляются за ней. Женщины проявля­ют большую гибкость: они приглядываются, смотрят, что есть в наличии; им приблизительно известно, что они ищут, но, заметив товар лучшего качества или по более сходной цене, они быстро принимают другое решение.

Значительное число англичан-мужчин, чтобы подчерк­нуть свою принадлежность к мужскому полу, любят говорить, что по части магазинов они — безнадежные профаны. Уме­ние делать покупки — это женское искусство. Если мужчи­на — большой мастер делать покупки, даже в приемлемом стиле охотника, это может заставить усомниться в его мужс­ких достоинствах и вызвать вопросы относительно его сек­суальной ориентации. Среди гетероceкcуалистов, с особой щепетильностью заботящихся о своем мужском «я», бытует мнение, что только гомоceкcуалисты — а также некоторые политически сверхкорректные «мужчины нового типа», под­держивающие идеи феминизма, — гордятся своим умением делать покупки. «Настоящие мужчины» стараются не ходить в магазины, постоянно твердят о своей ненависти к магази­нам и как покупатели совершенно беспомощны.

Отчасти это обусловлено попросту ленью, провоцирую­щей мужчин прибегать к так называемой — по определению американцев — тактике «разгильдяйства», выражающейся в умышленно халтурном выполнении какого-либо вида до­машних обязанностей, чтобы избежать подобной обузы в будущем. Но среди англичан-мужчин неумение делать по­купки — это еще и неисчерпаемый источник гордости. Анг­личанки зачастую подыгрывают своим мужьям и, стремясь помочь им продемонстрировать свою мужественность, жес­тами и мимикой выражают притворное раздражение по поводу их неумения ориентироваться в супермаркетах, постоянно поддразнивают их и рассказывают всевозможные ис­тории об их глупейших промахах и ошибках. «Ох, в этих делах он безнадежен, никакого от него толку, верно, дорогой? — сказала одна женщина, у которой я брала интервью в кафе супермаркета. Она улыбнулась мужу, с любовью глядя на него; тот изобразил притворное смущение. — Я послала его за помидорами, а он принес бутылку кетчупа и говорит: «Ну, разве это не из помидоров сделано?» Я отвечаю: «Из по­мидоров, но только в салат кетчуп не порежешь!» Мужчины! Что с них взять!» Ее супруг, просияв от гордости, довольно расхохотался.

Магазины и экономия

Для многих англичанок, которые, как правило, занимаются приобретением товаров первой необходимости, соверше­ние покупок — это искусство, и многие из них, даже относи­тельно состоятельные, гордятся тем, что они делают это хо­рошо, то есть экономно. Необязательно покупать самые де­шевые товары, но незачем и сорить деньгами, проявляя неоправданную расточительность, ведь деньги счет любят. Все английские покупатели сходятся во мнении, что приоб­ретение покупок — это не расходование, а экономия денег⁵³.

-------------------------

⁵³ Это еще одно наблюдение Дэниела Миллера, которое я успешно «протестировала» и подтвердила в процессе сбора данных на местах, когда работала над этой книгой.

Вы говорите не о том, что вы «потратили» энную сумму денег на продукты питания или одежду; вы говорите о том, что вы «сэкономили» ту или иную сумму, купив данный товар. И ра­зумеется, вы никогда не станете хвастать тем, что заплатили слишком много за какой-то товар, но с гордостью сообщите, что купили этот товар по выгодной цене.

Данного правила придерживаются представители всех социальных классов. Верхи хвастовство относительно непомерных трат расценивают как вульгарность, низшие со­общества — как чванливость. Только наглые грубые американцы кичатся своим богатством, самодовольно сообщая стоимость того или иного своего приобретения. Однако среди английских покупателей всех классов принято поздравлять себя с выгодной сделкой или экономной покупкой. То есть хвастать тем, как мало они заплатили за то или иное приобретение. Это одно из редких исключений из правила, запрещающего говорить о деньгах. У разных классов свои представления о том, что считается выгодной сделкой, деше­вой иди недорогой покупкой, но принцип везде один и тот же: сколько бы вы ни заплатили за свое приобретение, вам следует заявить, если это возможно, что на данной покупке вы сэкономили.

Оправдание и выражение недовольства

Если у вас нет оснований похвалить себя за бережливость — то есть вы заплатили полную стоимость за какую-то безу­словно дорогую вещь, — желательно вовсе не говорить об этом. Если промолчать нельзя, в вашем распоряжении два ва­рианта, оба типично английские: вы должны либо дать объ­яснение в свое оправдание, либо выразить недовольство. Можно просто извиниться за свою неоправданную расточи­тельность («О боже, даже не знаю, что на меня нашло, такая дорогая вещь, но я просто не смогла удержаться, кнута на ме­ня нет...») или начать жаловаться и ворчать на грабительские цены («Баснословная дороговизна, не знаю, как им это схо­дит с рук, нелепые цены, грабеж средь бела дня...»).

Порой оба эти варианта — скрытое хвастовство, способ косвенно намекнуть на свои покупательские возможности, не хвастаясь откровенно своей состоятельностью. И оба ва­рианта также могут быть формой «вежливого эгалитаризма»: даже очень богатые люди, чтобы не привлекать внимания к своим высоким доходам, часто оправдательным тоном или с ворчливым недовольством говорят о дороговизне вещей, ко­торые они приобрели, хотя на самом деле они могут позво­лить себе подобные траты. Таким образом, покупка товаров, как и любой другой аспект жизни англичан, не обходится без лицемерия.

Исключение для носителей культуры «bling-bling»

Есть одно существенное исключение из принципа «соверше­ние покупок с учетом экономии» и ассоциирующихся с ним тактик оправдания и выражения недовольства. Молодые люди, находящиеся под влиянием культуры афроамериканцев, исповедующих стиль хип-хоп/гангста-рэп (в настоящее вре­мя это одна из главенствующих молодежных субкультур к стране), избрали для себя образ жизни, требующий намерен­но показной демонстрации богатства. Приверженцы этого образа жизни носят дорогую модную одежду и яркие золо­тые украшения (стиль «bling-bling»), пьют дорогое шампанс­кое («Кристал») и коньяк, ездят на дорогих автомобилях — и, разумеется, ничуть не стыдятся своего расточительства; на­против, гордятся тем, что могут себе это позволить.

Даже те, у кого нет денег на шампанское и автомобили (а таких большинство: этот стиль особенно популярен сре­ди молодежи с низкими доходами), из кожи вон вылезут. чтобы приобрести хотя бы несколько дорогих предметов модной одежды, и затем станут говорить всем, кто согласит­ся их слушать, о том, в сколь кругленькую сумму им это обош­лось. Культура «bling-bling» — это не столько исключение из правил, сколько вызов традиционным нормам английской культуры, всем нашим неписаным правилам скромности, сдержанности, застенчивости, вежливого эгалитаризма и лицемерия. По-своему она подтверждает устойчивость этих норм — подтверждает через отрицание, если угодно.

Молодежные субкультуры появляются и исчезают, и к тому времени, когда вы будете читать эту книгу, данная субкультура, возможно, тоже исчезнет. Ее место займет новая субкультура, протестующая против какого-то другого аспекта английского традиционализма.

Классовость и посещение магазинов

Принцип «совершение покупок с учетом экономии» испове­дуют представители всех классов, и даже субкультура «bling-bling» не знает классовых границ: этот стиль импонирует молодежи из всех социальных слоев общества, в том числе и некоторым учащимся закрытых частных привилегирован­ных школ, которые, по-видимому, не осознают, сколь нелепо они выглядят, одеваясь, как сутенеры, двигаясь и выражаясь как крутые чернокожие парни из американских негритянских трущоб.

Однако большинство остальных аспектов посещения ма­газинов регулируются сложными правилами английской классовой системы. Как и следует ожидать, место, где вы де­лаете покупки, является надежным индикатором классовой принадлежности. Верхи отовариваются в более дорогих ма­газинах, низшие слои — в дешевых. Но это слишком упро­щенный подход. Представители верхушки среднего класса, например, не брезгуют искать товар по выгодной цене в ма­газинах подержанных вещей, куда низы среднего сословия и рабочий класс «даже нос не сунут». Тем не менее представи­тели верхушки и среднего слоя среднего класса не особо стремятся покупать продукты в дешевых супермаркетах, в названиях которых есть намек на экономность, например в магазинах «Куиксейв» (Kwiksave) и «Паундстретчер» (Poundstretcher), где предпочитает отовариваться трудовой люд. Они ходят за продуктами в супермаркеты для среднего клас­са — такие, как «Сейнзбериз» (Sainsbury\"s) и «Теско» (Tesco), или в «Уэйтроуз» (Waitrose), предназначенный для верхушки среднего класса.

Разумеется, никто не признается в том, что выбирает ма­газины по степени престижности. Нет, мы ходим в супермар­кеты для среднего класса, потому что там продукты более вы­сокого качества и более широкий выбор натуральных и эк­зотических овощей, даже если мы покупаем те же традиционные продукты, что и рабочий класс в «Куиксейве». Мы можем не знать, как готовить pak choi (китайская капус­та) или корень сельдерея, выращенный без применения хи­мии, но мы должны видеть их на полках, когда проходим ми­мо, катя в своей тележке пачку кукурузных хлопьев «Келлогг» или туалетную бумагу «Андрекс».

Домашние питомцы

Для англичан содержание домашних питомцев — это не вид досуга, а образ жизни. В сущности, «содержание домашних

питомцев» — не совсем точное и адекватное выражение. Оно и близко не передает нашего восторженного отноше­ния к нашим животным. Если дом англичанина — его крепость, то его пес — это настоящий король. Пусть в других странах люди покупают для своих питомцев роскошные бу­дочки и устланные шелком корзины, зато англичане предо­ставляют в распоряжение своих животных весь дом. Неписа­ные правила позволяют нашим кошкам и собакам лежать на наших диванах и креслах и занимать лучшие места перед ка­мином или телевизором. Мы дарим им куда больше внима­ния, любви, признательности, привязанности и времени, чем собственным детям, и зачастую даже лучше кормим. Пред­ставьте самого избалованного и обожаемого bambino в Ита­лии, и вы получите лишь приблизительное представление о том, какое положение занимает обычный домашний пито­мец в доме среднестатистического англичанина. Королевское общество защиты животных от жестокого обращения нас возникло гораздо раньше, чем Национальное обществ защиты детей от жестокого обращения, которое, по-видимому, было создано по аналогии с первой организацией.

Почему так? Чем объясняется столь особенное отноше­ние англичан к животным? Да, у многих народов принято держать домашних питомцев, и некоторые, в частности, вы­ходцы из наших бывших колоний, тоже по-своему не менее трепетно, чем мы, относятся к ним, но англичане особенно славятся своей безмерной любовью к животным, чем немало удивляют многих иностранцев. Правда, американцы, пожа­луй, переплюнули нас в чрезмерной сентиментальности и щедрости по отношению к своим домашним питомцам. Возьмите, к примеру, их слащавые, слезные фильмы, ухожен­ные кладбища для домашних животных, дорогие игрушки и сшитые по авторским моделям нелепые костюмчики, в кото­рые они наряжают своих питомцев. С другой стороны, аме­риканцы всегда впереди планеты всей во всем, что касаегся расточительности и престижных расходов.

У англичан к животным иной подход. Наши домашние питомцы для нас нечто большее, чем индикаторы классовой принадлежности (хотя они и впрямь служат этой цели), и наша привязанность к ним не ограничивается одной лишь сен­тиментальностью. Часто говорят, что к своим животным мы относимся как к людям, но это неправда. Вы что, никогда не видели, как мы относимся к людям? Столь неприветливое и недружелюбное отношение к животным было бы немыслимо.

Ну, хорошо, я преувеличиваю, немного. Но факт остается фактом: при общении с животными мы более открыты, не­принужденны, экспансивны и разговорчивы, чем при обще­нии друг с другом.

Среднестатистический англичанин старательно избегает социального взаимодействия с себе подобными, и, когда об­стоятельства заставляют его идти на контакт, он либо смуща­ется, либо проявляет агрессивность, если только у него нет возможности прибегнуть к помощи соответствующих «пос­редников». Но ему абсолютно ничего не стоит завязать ожив­ленный, дружелюбный разговор с собакой. Даже с незнако­мой собакой, которой его не представили. Отбросив всякое смущение, он с энтузиазмом поприветствует пса. «Привет! — воскликнет он. — Как тебя зовут? Откуда ты? Хочешь, поде­люсь с тобой сэндвичем, приятель? Мм, вкусно, да? Давай, иди сюда, присаживайся рядом! Места хватит!»

Как видите, англичане, как и южные народы, вполне спо­собны проявлять пылкость, энтузиазм и радушие. Мы можем быть такими же открытыми, доступными, эмоциональными и восприимчивыми, как и представители любой так называе­мой контактной культуры. Просто эти качества мы демонс­трируем лишь при общении с животными. И животных, в от­личие от наших соотечественников, наша раскованность ничуть не смущает и не отталкивает. Поэтому неудивитель­но, что животные так важны для англичан. Многие из нас ви­дят в них единственную возможность открытого, непринуж­денного общения с другим разумным существом.

Одна моя знакомая американка неделю гостила — вер­нее, мучилась — в типичном английском доме, где властво­вали два огромных, шумных и хронически непослушных пса, чьи безвольные хозяева беспрерывно развлекали своих пи­томцев болтовней в стиле потока сознания, потакали каждой их прихоти и с любовью хохотали над их скверными выходками. Американка заметила мне, что такие отношения между хозяевами и их питомцами — «нeнopмaльные», «нездоро­вые» и «неправильные». «Нет, ты не понимаешь, — возразила я, — Эти люди могут позволить себе несдержанность только со своими собаками. Так что для них, пожалуй, это самые нормальные, самые здоровые и правильные отношения».

Правда, моя американка оказалась довольно чуткой и быст­ро усвоила одно из важнейших правил английского этикета, категорически запрещающего критиковать питомцев в при­сутствии их хозяев. Сколь бы безобразно ни вел себя мерз­кий, невоспитанный пес ваших знакомых, вы ни в коем слу­чае не должны плохо о нем отзываться. Этим вы их сильно оскорбите. Критику в адрес своих детей они воспримут ме­нее болезненно.

Нам самим дозволено критиковать своих питомцев, но только снисходительным тоном, с любовью в голосе. «Он та­кой шалун. Уже третью пару обуви сжевал, честное слово». В наших недовольных восклицаниях «Ну разве это не безоб­разие?!» звучит гордость, будто мы втайне восхищаемся не­достатками и проделками своих питомцев. На самом деле мы часто устраиваем между собой словесные состязания, пыта­ясь доказать друг другу, что наши питомцы самые непослуш­ные и невоспитанные. Буквально на днях на одном вечернем приеме я слышала, как два владельца лабрадоров потчевали друг друга историями о том, что их собаки съели или испортили. «Мой не ел туфли и прочие обычные вещи. Ему мобильные телефоны подавай». — «А мой разгрыз на части целую стереосистему!» — «А мой «вольво» сожрал!» (Интересно, это-то как переплюнуть? «А мой съел вертолет»? Или «теплоход»?)

Я уверена, что англичане получают истинное удовольствие от не стесненного условностями поведения своих питомцев, будто резвятся сами. Мы даруем домашним животным полную свободу действий и самовыражения — то, в чем отказываем себе. У самых сдержанных и замкнутых людей на земле самые несдержанные, импульсивные и непослушные домашние питомцы. Наши животные — это наше второе «я» или даже символическое воплощение того, что психотера­певты назвали бы «дитя внутри нас» (но не то дитя, которое они имеют в виду, — с огромными доверчивыми глазами, дитя, нуждающееся в утешении и поддержке; это — курносый капризный озорник которому следует задать хорошую трепку). Наши животные представляют необузданную сто­рону нашего «я»; посредством них мы выражаем свои самые неанглийские наклонности, нарушаем все правила, хотя и опосредованно.

Неписаный закон гласит, что наши животные (наше вто­рое «я»/«дитя внутри нас») не могут совершать что-либо пре­досудительное. Если пес англичанина вас укусил, это значит, что вы, вероятно, как-то его спровоцировали. И даже если на­падение было неспровоцированным — если животное обоз­лилось на вас ни с того ни с сего, — хозяин собаки решит, что в вас, должно быть, есть что-то подозрительное. Англичане твердо убеждены, что наши собаки (кошки, морские свинки, пони, попугаи и т. д.) прекрасно разбираются в людях. Если наш питомец кого-то невзлюбил, хотя на то у него нет при­чин, мы доверяем чутью животного и становимся насторо­женными и подозрительными. Люди, которым не нравится, чтобы животные на них прыгали, лазали по ним, лягались, ца­рапались и вообще приставали — то есть «просто выражали свое расположение», — явно в чем-то испорченные.

Наши питомцы обычно служат нам целебной эмоцио­нальной отдушиной, которой мы не находим в людях, но при этом присущее нам умение общаться с животными выгодно сказывается и на наших отношениях с людьми. Мы даже спо­собны завязать разговор с незнакомым человеком, если ко­го-то из нас сопровождает собака, хотя следует отметить, что обе стороны порой предпочитают обращаться к животному, а не непосредственно друг к другу. Обмен вербальными и не­вербальными сигналами происходит посредством ни о чем не подозревающего пса, радостно реагирующего на привет­ливые взгляды и дружеские прикосновения, которые между едва познакомившимися людьми были бы просто невозмож­ны, — это воспринималось бы как панибратство и бесцере­монность. Домашние питомцы могут также выступать в роли примирителей или посредников в условиях более прочных взаимоотношений. Англичане-супруги, которым трудно вы­ражать свои чувства друг другу, зачастую общаются «через» своих питомцев. «Наша мамочка сердится, ты не находишь, Пэтч? Да, да. Еще как сердится. По-твоему, это мы ее раздра­жаем?» — «Видишь. Пэтчи, дружок, мамочка очень, очень устала. Наверно, она обрадуется, если ленивый папочка, вместо того чтобы читать газету целый день, оторвет свою задницу от дивана и немного ей поможет».

Большинство из упомянутых выше правил распространяются на все социальные слои населения, но некоторые в той или иной среде имеют свои, особые толкования. Например, средние и низшие слои среднего класса менее терпимы к «грубым» примерам плохого поведения своих питомцев и учиняемому ими беспорядку, чем представители высшего света и самых низов общества, хотя трясутся над ними так же, как и представители всех остальных классов над своими животными. Домашние питомцы средних и низших слоев среднего класса необязательно лучше воспитаны, но их хозяева более ревностно убирают за своими животными и сильнее конфузятся, когда те тыкаются носом в пах людям или пытаются совокупиться с их ногами.

Как бы то ни было, вид и порода домашнего питомца – более надежный индикатор классовой принадлежности, чем ваше отношение к животным. Например, собаки пользуются всеобщей популярностью, но представители высших слоев общества предпочитают лабрадоров, золотистых ретриверов, спаниелей короля Чарльза и спрингер-спаниелей; представители более низких социальных слоев чаще держат ротвейлеров, восточноевропейских овчарок, пуделей, афганов, чихуа-хуа и кокер-спаниелей.

Среди представителей высшего класса кошки менее популярны. Хотя те, кто живет в больших загородных особняках, считают кошек полезными животными, потому что те ловят мышей и крыс. Представители низших социальных слоев, напротив, держат в качестве домашних питомцев мышей и крыс. А также морских свинок, хомяков и золотых рыбок. Некоторые представители средних слоев, а также низов среднего класса, стремящиеся подняться по социальной лестнице, с гордостью показывают своим гостям экзотических рыб в своих садовых прудиках. По мнению верушки среднего класса и представителей высшего, это «плебейство». Лошади, по общему признанию, животные «светские», и выскочки часто начинают заниматься верховой ездой или покупают пони своим детям, чтобы снискать расположение «лошадиного» класса, к которому они мечтают быть причисленными. Правда, пока они не приобретут надлежащий акцент и соответствующий словарный запас, пока не освоят манеры и стиль одежды высшего класса, обмануть им никого не удастся.

То, что вы делаете со своими домашними питомцами, тоже может индикатором классовой принадлежности. Обычно только средние слои среднего класса и представители более низких социальных слоев водят своих животных на выставки собак и кошек и подвергают их тестам на исполенение комaнд хозяина. И только представители этих же классов клеят на задние стекла своих автомобилей наклейки с изображениями любимых пород собак или с предупреждениями другим автомобилистам о том, что в машине находится «выставочный» кот. Аристакраты считают, что возить на выставки собак и котов вульгарно, а вот выставлять лошадей незазорно. Разумеется, во всем этом нет никакой логики.

Представители среднего слоя среднего класса и более низких слоев более склонны украшать своих питомцев цветными ошейникми, бантиками и прочей мишурой. Если на собаке ошейник с ее кличкой в кавычках, значит, ее хозяин почти наверняка в лучшем случае выходец из среднего слоя среднего класса. На собаках представителей верхушки среднего класса и высшего общества обычно надеты простые кожаные ошейники коричневого цвета. И только мужчины определенного типа из среды рабочего класса, не уверенные в надежности своего социального статуса, заводят крупных, устрашающе-агрессивного вида собак и надевают на них безобразные широкие черные ошейники, усеянные металлическими шипами.

Англичане, у которых есть домашние питомцы, вряд ли признают, что их животные служат индикатором их социального статуса или что их выбор типа или породы животного каким-то образом продиктован понятиями классовости. Они станут доказывать, что предпочитают лабрадоров, спрингер-спаниелей и т.д. за нрав, свойственный данным породам. Если вы хотите заставить их обнаружить тайное беспокойство относительно собственной классовой принадлежности или просто причинить неудобство, подвергните их такому же тесту, как с «мондео» и «мерседесами». Сделайте невинное лицо и скажите владельцу лабрадора:» Надо же, а мне казалось, что такой человек, как вы, отдает предпочтение овчаркам (пуделям, чихуа-хуа и т.д.)».

Если вы по натуре более добродушны и обходительны, за­помните, что самый быстрый способ снискать доверие анг­личанина, к какому бы классу он ни принадлежал, — это обратить внимание на его домашнего питомца. Всегда хвалите питомцев англичан, и, обращаясь непосредственно к нашим животным (что вам следует делать по возможности чаще), не забывайте, что при этом вы адресуете свои слова «ребенку внутри нас». Если вы гостите в нашей стране и хотите подру житься с местными жителями, попытайтесь приобрести или позаимствовать собаку, которая будет исполнять при вас роль провожатого и служить вам ключом к общению.

«ПОМОЩНИКИ И ПОСРЕДНИКИ». МАССОВЫЕ И КУЛЬТУРНО-СПОРТИВНЫЕ МЕРОПРИЯТИЯ

Если у вас нет собаки, значит, вам нужен другой ключ к обще­нию. В этой связи я должна рассмотреть второй подход в от­ношении досуга, упомянутый в начале данной главы. Это - массовые культурно-спортивные мероприятия и развлече­ния: спорт, игры, посещение пабов, клубов и т. д. Все это непосредственно связано со вторым способом борьбы с на­шей социальной неловкостью — методом «искусного ис­пользования «помощников и посредников»».

Спорт и игры

Не случайно почти все виды спорта и игры, которые сегодня пользуются наибольшей популярностью во всем мире, заро­дились в Англии. В частности, именно здесь были придуманы футбол, бейсбол, регби. А для тех видов спорта, которые изобрели не мы (хоккей, конный спорт, поло, плавание грeбля, бокс — и даже, о господи, лыжный спорт), англичане выработали правила. Я уже не говорю про менее спортивные забавы и развлечения — дартс, пул, бильярд, карты, криб­бидж* и кегли.

----------------------

*Криббидж — карточная игра.

Не следует также забывать про охоту, стрельбу и рыболовство. Разумеется, не мы изобрели все это, но спорт и игры — неотъемлемая составляющая нашей культуры, и\" нельзя говорить об английской самобытности, не упоминая эти виды досуга.

Тестостерон

Ряд ученых, изучающих самобытность английской культуры, пытаются дать объяснение одержимости англичан играми. Многие из них ищут причины в истории. Джереми Паксман ставит вопрос следующим образом: является ли эта одержи­мость результатом «безопасности, процветания и наличия свободного времени» или она возникла потому, что «в Анг­лии дуэли запретили раньше, чем во всей остальной Европе, в связи с чем возникла потребность в альтернативных состя­заниях»? Хм, возможно. Паксман вплотную подошел к пони­манию сути проблемы, сделав вывод, что персоналу приви­легированных закрытых школ для мальчиков пришлось «придумывать виды физических нагрузок для одолеваемых гормонами учащихся». Но это то, что я назвала бы «кросскультурной универсалией». В любом обществе это — доста­точно веский мотив для того, чтобы развивать спорт и попу­ляризировать игры, и в принципе одна из причин, обусло­вивших их возникновение в каждом человеческом обществе. Нам всем приходится иметь дело с подростками и юношами, и мы управляемся с ними, пытаясь направить их потенциаль­но разрушительную агрессию и прочие губительные наклон­ности в относительно безвредное русло: поощряем их к за­нятиям спортом и к играм.

Универсальный тестостероновый фактор сам по себе не объясняет, почему именно в Англии развивается столь много видов активного отдыха, хотя я бы предположила, что анг­лийские юноши, которым приходится не только усмирять собственные гормоны, но еще и бороться с социальной за­комплексованностью, пожалуй, особенно остро нуждаются в таких «отводных каналах». Истинные причины любви англи­чан к играм, пожалуй, лучше всего можно объяснить на при­мерах, рассмотренных в моем исследовании.

Метод «помощников и посредников»

Значение игр в жизни англичан я начала понимать, когда изучала этикет общения в пабе. В беседах с туристами я выяснила, что иностранцы многие английские пабы воспринимают скорее как детские площадки, а не как питейные заве­дения для взрослых. Один американский турист, которого я интервьюировала, выразил недоумение по поводу количест­ва и разнообразия игр в местном пабе: «Ты только посмотри! Здесь и дартс, и бильярд, четыре разновидности настольных игр, карточные игры, домино, еще какая-то штука: ящик и ку­ча маленьких палочек... А ты еще говоришь, что в этом пабе есть футбольная и крикетная комaнды, проводятся конкур­сы... По-твоему, это — бар? У нас это назвали бы детским са­дом!» К счастью для меня, этот преисполненный презрения турист насчитал лишь около десяти типичных игр, которы­ми развлекаются в пабе, и никогда не слышал о малоизвест­ных региональных эксцентричных забавах, таких как «тетка Салли»*, метание резиновых сапожков (wellie-throwing), шаффлборд**, метание кабачка (marrow-dangling)***, мета­ние угря (conger-cuddling)**** и борьба пальцами ног (Wetton Toe Wrestling)*****.

-----------------------

*«Тетка Салли» — ярмарочная игра: участник должен с уста­новленного расстояния выбить шарами или палками трубку изо рта деревянной женской головы.

**Шаффлборд — настольная игра, популярная в пабах: монеты или металлические диски щелчком передвигают по разделенной на девять клеток доске.

***Marrow-dangling — разновидность боулинга, где в качестве кеглей выступают люди с ведрами на головах, стоящие на перевер­нутых цветочных горшках; их пытаются сбить с горшков привязанным к концу веревки кабачком.

****Conger-cuddling — разновидность боулинга, где в качестве кеглей выступают люди, стоящие на перевернутых цветочных горшках; их пытаются сбить с горшков привязанным к веревке угрем.

*****Wetton — селение в Англии, где проводятся состязания по борьбе пальцами ног.

Другой столь же озадаченный, но более уч­тивый гость страны сказал: «Вы, англичане, какие-то стран­ные. Зачем играть во все эти глупые игры? Почему нельзя просто прийти в бар, чтобы выпить и поговорить, как это де­лают во всем мире?»

Несколько оправдательным тоном я объяснила в книге об этикете общения в пабах, что во всем остальном мире люди не столь социально закомплексованы и неспособны к общению, как англичане. Нам очень непросто завязать дружеский разговор с незнакомыми людьми или сблизиться с другими завсегдатаями паба. Нам нужна помощь. Нам нужны посред­ники. Нам нужен повод, чтобы вступить в социальный кон­такт. Нам нужны игрушки, спортивные и другие игры, чтобы общаться друг с другом.

Рычаги, задействованные в микромире паба, необходимы и в английском обществе в целом. Даже в большей степени. Если мы испытываем потребность в играх и спортивных со­стязаниях даже в особом социальном микроклимате паба, где давление обычных сдерживающих факторов несколько ослаблено, и вступать в разговор с незнакомыми людьми считается допустимым, значит, вне этой дружеской среды нам тем более не обойтись без таких «помощников и посред­ников».

Правило самообмана

Но спорт и игры не только служат «посредниками», с помо­щью которых мы завязываем и поддерживаем социальные контакты, они также определяют саму природу этих контак­тов. Это не «произвольное» общение, а общение, происходя­щее в рамках множества правил и установлений, ритуалов и этикетов — как официальных, так и неофициальных. Англи­чане способны вступать в социальное взаимодействие друг с другом, но нам требуются ясные и четкие директивы, в кото­рых прописано, что делать и говорить и, главное, как это де­лать и говорить. Игры ритуализируют процессы социально­го взаимодействия, привнося в них структурность и упоря­доченность. Фокусируясь на правилах игры и ритуалах, мы можем делать вид, что игра сама по себе — наши истинная цель, а осуществляющийся в ходе игры социальный кон­такт — это просто случайный побочный эффект.

На самом деле все наоборот: игра — средство, ведущее к цели, каковой является социальное взаимодействие и социальные контакты, которые н других культурах достигаются без излишней суеты, ухищрений и самообмана. Англичане — тоже люди. Мы такие же общественные животные, как остальное человечество, но нам приходится хитрить, чтобы вовлечься в процесс социального взаимодействия, убеждая себя в том, что мы просто играем в футбол, крикет, теннис, регби, дартс, бильярд, домино, карты, «Скраббл»*, ша­рады и т. д.

---------------------

*»Скраббл» - фирменное название настольной игры в слова, которые составляются из кубиков с буквами (букв.:»каpaкули»).

Игровой этикет

У каждой из этих игр есть свои правила — не только уста­новленные правила самой игры, но и целый комплекс столь же сложных неофициальных, неписаных правил, обуславли­вающих манеру поведения участников игры и регулирую­щих процесс социального взаимодействия между игроками и зрителями. Еще один хороший пример — игры в пабе. Поскольку мы от природы застенчивы и стесняемся навязы­вать свое общество другим людям, это значит, что даже в этом дружеском микроклимате мы чувствуем себя намного уютнее, если есть некие установленные «правила знакомс­тва», которым мы должны следовать. Зная этикет и правиль­ные формы обращения, мы не боимся проявить инициативу. Вряд ли мы рискнем приблизиться к незнакомому человеку, сидящему за столом с пинтой пива в одиночестве или в ком­пании приятелей, -— даже когда очень нуждаемся в обществе. Но если какая-то компания играет в пул, дартс или бильярд, у нас появляется хороший повод завязать знакомство. К тому же существует определенная схема знакомства, которая пре­вращает данный процесс в менее болезненную процедуру.

Для игроков в пул и бильярд эта схема достаточно проста. Вы подходите к игроку и спрашиваете: «Игра на вылет?» ("Is it winner stays on?»). Задавая этот традиционный вопрос, вы од­новременно пытаетесь выяснить местные правила очеред­ности, которые могут быть разными в различных регионах и даже в разных пабах, и выражаете свою готовность сыграть с победителем текущей партии. В ответ вам могут сказать: «Да, деньги на стол» («Yeah, coins down») или «Точно. Запись на доске» («That\"s right — name on the board»). Этот ответ означает, что ваше предложение принято, и вы также получили представление о принятой в данном пабе системе резервирования бильярдного стола: вы должны либо положить мо­неты на угол стола, либо мелом написать свое имя на специ­альной доске. В том и в другом случае ясно, что вы заплатите за игру, и таким образом исключается необходимость нару­шать табу на разговор о деньгах, что вызвало бы неловкость у обеих сторон. Если вам в ответе сказали просто: «Да», — вы вправе уточнить: «Деньги на стол?» — или спросить: «Запись на доске?»

Осуществив процедуру знакомства в соответствии с пра­вилами, вы теперь можете наблюдать за игрой, стоя в непос­редственной близости к столу, и, пока ждете своей очереди, постепенно втянуться в общий шутливый разговор. Наибо­лее приемлемый способ завязать беседу — это задать оче­редной вопрос относительно местных правил. Обычно он формулируется в неопределенной форме, без использова­ния личных местоимений. Например: «Два удара по черному шару?» («Is it two shots on the black?») или «Луза по заказу или любая?» («Is it stick pocket or any pocket?»). Как только вас при­няли в число игроков, вы вправе комментировать игру. В принципе абсолютно безопасной и уместной считается только одна реплика, особенно среди игроков мужского по­ла. Это — восклицание «Shot!» («Здорово!»). Оно произно­сится, когда кто-то из игроков выполнил особенно удачный удар. Причем — возможно, для того, чтобы реплика не каза­лась куцей — это одно слово произносится протяжно, дабы слышались хотя бы два слога: «Sho-ot!» Другие игроки также могут поддразнивать друг друга относительно плохих уда­ров, но новичкам желательно воздержаться от уничижитель­ных комментариев до тех пор, пока они не познакомятся с завсегдатаями паба поближе.

Различия между мужчинами и женщинами и «правило трех чувств»

Правила, регулирующие поведение участников и зрителей во время игр в пабе, а также во время многих спортивных со­стязаний и игр в иной обстановке, различны для мужчин и для женщин. Если говорить приблизительно, мужчинам — и игрокам, и зрителям — во время игры полагается сохранять выдержку, вести себя по-мужски. Нельзя прыгать или кричать от радости, восхищаясь собственным мастерством или успехом другого игрока. Например, при игре в дартс дозволительно выругаться, если ты сам допустил ошибку, или отпустить саркастическое замечание, если промах совершил твой соперник. Однако нельзя хлопать в ладоши, если ты выбил сорок очков, или покатываться со смеху, если вовсе не попал в мишень, - это «девчоночьи» эмоции.

Здесь действует традиционное «правило трех чувств». Англичанам-мужчинам дозволено демонстрировать три вида чувств: удивление – при условии, что оно передается криком или сквернословием; гнев – также выражается бранными восклицаниями; и восторг/торжество – проявляется в той же манере. Непосвященный человек вряд ли определит, какое из этих дозволенных трех чувств обуревает англичанина, но сами англичане-мужчины без труда улавливают нюансы. Женщинам – участницам игр и зрительницам – позволительно демонстрировать более широкий спектр эмоций и выражать их более разнообразно. В Англии это в порядке вещей: представители одного пола в определенных условиях должны вести себя более «по-английски», чем представители другого пола. В данном случае мужчины подвержены ограничениям в большей степени, чем женщины, но в других ситуациях – например, связанных с комплиментами, - неписанными правилами более строго ограничивается поведение женщин. Наверное, в результате одно уравновешивает другое, но, на мой взгляд, правила английской самобытности мужчинам дают меньше поблажек, чем женщинам.

Правило честной игры

Понятие справедливости, как мы видели, проходит красной нитью почти через все стороны жизни и культуры англичан, идея честной игры по-прежнему остается – несмотря на пророчества пессимистов – идеалом, за который мы упopно цепляемся, хоть нам и не всегда удается следовать заложенным в нем принципам.

На государственном и международном уровнях для англичан, равно как и всех прочих народов, спорт превратился в жестокий бизнес, где упор делается на победу и достижения отдельных великих «личностей» (хотя «личности» - это слишком громко сказано) , а не на такие возвышенные категории, как комaндный дух и спортивное мастерство. До тех пор, пока не зазвучат обвинения в обмане, бесчестности, грубости или неспортивном поведении, после чего мы все кипим от негодования – или морщимся от стыда и смущения и говорим друг другу, что наша страна гибнет. И та, и другая реакции свидетельствуют о том, что мы по-прежнему придаем огромное значение спортивной этике, которая считается изобретением англичан.

В книге «Кто за Англию?» («Anyone for England?»), одном из множества издающихся в последнее время некрологов английской самобытности, Клайв Аслет оплакивает утрату всех этих благородных идеалов, заявляя, что даже крикет, «игра, являющаяся олицетворением спортивного идеала, по духу изменилась до неузнаваемости». В доказательство он ссылается на дpaку между Ианом Бодемом и Имраном Ханом, произошедшую в 1996 г. Но самый ужасный грех, по его мнению, - это то, что члeны английской комaнды по крикету «одеваются совсем не так, как подобает джентльменам». Он возражает против бейсболок, футболок и шортов, в которых ходят небритые игроки в крикет в свободное от работы время. Аслет осуждает «неджентльменскую тактику» игроков национальной комaнды, хотя подтверждающих примеров не приводит. Более того, он «был шокирован, когда узнал от своих приятелей, увлекающихся крикетом», что эта «тактика» во всю применяется на уровне любительских соревнований по крикету. Игроки-любители тоже иногда выходят на поле в шлемах и устрашающей «боевой раскраске», которые мы видим на участниках международных матчей, и противоборствующие комaнды теперь уже не всегда встречают и провожают друг друга аплодисментами. А в 1996 г. комaнду Вудмэнкота (Гемпшир) исключили из национального чемпионата по крикету за «излишний профессионализм». Первые два из этих примеров упадничества мне вовсе не показались очень уж шокирующими, а третий, на мой взгляд, как раз указывает на то, что старые принципы дилетантизма и честной игры бла­гополучно живут и здравствуют в любительском крикете.

Даже Аслет признает, что люди уже как минимум на про­тяжении столетия оплакивают «кончину» спортивной этики. В сущности, «некрологи» о ней стали появляться почти сразу же, как только викторианцы придумали джентльменский «спортивный идеал». Англичане имеют обыкновение выса­сывать из пальца «традиции» в духе времени, а потом почти незамедлительно начинают скорбеть по ним, будто эти уми­рающие «традиции» были неотъемлемой частью нашего культурного наследия.

Теперь самое время поговорить о футболе. И разумеется, о таком бедствии, как футбольное xyлиганство. Те, кто жалу­ется по поводу того, что наша страна летит ко всем чертям, что мы превратились в нацию хамов, что спорт уже не тот, что прежде, и т. д., насилие в футбольной среде всегда приво­дят в качестве самого главного аргумента. Эти нытики, по об­щему признанию, составляют довольно значительную часть нашего населения, что, в сущности, просто говорит о нашей любви к стенанию и самобичеванию, а не на обоснованность наших жалоб.

Плакальщики и ворчуны упускают из виду главное: наси­лие в футболе — не новое явление. Знаете избитую шутку: «Я пошел посмотреть на дpaку, а там вдруг стали играть в футбол»? Именно так и зарождался футбол. Эта игра ассоци­ировалась с насилием с самого ее возникновения в Англии в XIII в. Средневековые футбольные матчи были, по сути, жес­токими сражениями, которые вели между собой молодые мужчины из враждующих селений и городов. В них участтвовали сотни «игроков»; их пpaктиковали как возможность уре­гулировать старую вражду, личные ссоры и земельные споры. Некоторые формы «народного футбола» существовали и в других странах (Knappen — в Германии, calcio in costume — во Флоренции), но корни современного футбола нужно ис­кать в жестоких средневековых английских ритуалах.

Более сдержанная, дисциплинированная форма этой игры, которую мы знаем сегодня , появилась как развлечение в викторианскую эпоху, но традиции насилия и соперничества сохранялись — главным образом среди болельщиков, на трибунах и городских улицах. В истории Англии есть два до­вольно коротких периода — между Первой и Второй миро­выми войнами и примерно десятилетие сразу же после Вто­рой мировой войны, — когда страна была относительно свободна от связанного с футболом насилия. С историчес­кой точки зрения эти периоды — скорее исключение, чем правило. Поэтому, как ни жаль, я не могу согласиться с тем, что современное футбольное xyлиганство есть доказательс­тво падения нравов в спорте.

Как бы то ни было, я здесь рассматриваю не викторианс­кий набор джентльменских принципов, а основополагаю­щее понятие честной игры, которое не обязательно несов­местимо с желанием победить, неприглядной одеждой, фи­нансовой выгодой, коммерческим спонсорством — и, если уж на то пошло, жестокостью. Мой коллега Питер Марш (и не он один) доказал, что человеческая жестокость — в том числе xyлиганство английских футбольных фанатов — это не случайная всеобщая дpaка, а регулируемое правилами действо, в котором понятие справедливости зачастую играет не последнюю роль. Насилие среди футбольных фанатов — не столь широко распространенное явление, и зачастую вов­се не насилие, как это принято считать. Оно выражается в скандировании агрессивных речевок и в оскорблениях, в за­пугиваниях и угрозах, иногда случаются потасовки между небольшими группами фанатов. Цель xyлиганов — напугать болельщиков комaнды соперника, заставить их пуститься наутек и посмеяться над их трусостью, а не избить до полу­cмepти. Вот типичная песенка футбольных фанатов (слова скандируются на мелодию песни «Seasons in the Sun»), в кото­рой кратко изложена цель футбольных xyлиганов:

We had joy, wehadjun, we had Swindon on the run, But the joy didn\"t last, cos the bastards ran too fast! («Вот была потеха, „суиндоны" бежали, Только вот беда, мы их не догнали!»)

Я не защищаю футбольных xyлиганов и не пытаюсь их обелить. Они крикливы, несносны, невоспитанны, многие придерживаются расистских взглядов. Хочу подчеркнуть только одно: у них есть свой кодекс поведения, и понятие «честная игра» является неотьемлемой частью этикета, в со­ответствии с которым они вступают в агрессивные и ожесточенные стычки.

Правило поддержки слабой стороны

В 1990 г. члeн парламента от партии тори Норман Теббит спровоцировал громкий скандал в стране и вызвал негодование общественности, заявив, что азиатские иммигранты не прошли так называемый крикетный тест: в матче по крикету между Англией и Индией или Пакистаном они болели за со­перника Англии. Упреки Теббита были адресованы непосредственно иммигрантам из Азии и стран Карибского бассейна во втором поколении, которых он обвинил в «нeблагонадежности»: те обязаны были демонстрировать свою пре­данность Великобритании, болея за английскую комaнду. «Люди, переселяющиеся в другую страну, должны быть готовы к тому, что им придется целиком и полностью посвятить себя этой стране», — заявил Теббит.

Этот так называемый крикетный критерий, который в на­роде больше известен как «критерий Теббита», — воплоще­ние невежества, высокомерия и расизма. По мнению Тебби­та, азиатские иммигранты в Англии должны последовать вдохновляющему примеру, который подали мы, прибыв не­зваными гостями в их страны? И за кого он предлагает бо­леть английским переселенцам в Австралии, когда Англия играет с Австралией на их приемной родине? А что же шот­ландцы и валлийцы, живущие в Англии? Кого они должны поддерживать? Неужели он не знал, что шотландцы всегда из принципа, болеют за всякую страну, которая играет про­тив Англии? Равно как и многие представители английской интеллигенции из числа циничных «болтливых-классов», и которые всякое проявление патриотизма, особенно в том, что касается спорта, расценивают как наивность. Я уже не гово­рю про всех остальных англичан, которых смущает патриотический пыл, так что они чувствуют себя ужасно неловко, если их обязывают восхвалять Англию. Значит, нам всем тоже следует отказать в гражданстве?

Но даже если не принимать в расчет все вышесказанное, все равно «критерий Теббита» неэффективен в качестве кри­терия «английскости». Истинные в культурном отношении «англичане» — независимо от расовой принадлежности и страны происхождения — обязательно будут болеть за бо­лее слабого, это у них в крови. Разумеется, не я первая заме­тила эту черту: склонность англичан поддерживать сла­бых — один из тех национальных стереотипов, которые я вознамерилась всесторонне проанализировать в ходе своего исследования. Я видела множество примеров, но один мне особенно запомнился и помог по-настоящему понять всю глубину правила поддержки слабой стороны. Это был мужс­кой финал теннисного турнира Большого шлема — Уимблдона-2002.

Очевидно, любители тенниса сочли, что для финала Уим­блдона это весьма скучный матч, но я пришла на корт наблю­дать не за игрой, а за зрителями, и то было поразительное зрелище. Играли Лейтон Хьюит, знаменитый теннисист из Австралии, который был «посеян» на турнире под высоким номером, и пpaктически неизвестный в то время аргентинец Давид Налбандян, впервые выступавший на Уимблдоне. Как и ожидалось, австралийский чемпион одержал легкую побе­ду, обыграв Налбандяна в трех сетах со счетом 6:1, 6:3, 6:2. В начале матча все английские зрители поддерживали Налбандяна. Они хлопали, свистели и кричали «Давай, Да­вид!» каждый раз, когда тот выигрывал очко или просто де­монстрировал хороший удар (или как это еще называется в теннисе). В адрес Хьюита же раздавались редкие хлопки — из вежливости. Когда я стала спрашивать сидящих вокруг ме­ня английских зрителей, почему они поддерживают арген­тинца — учитывая, что Англия и Аргентина не испытывают большой любви друг к другу, и вообще мы еще не так давно воевали, — мне объяснили, что национальность не имеет значения, что Налбандян — слабая сторона, вряд ли победит, а значит, заслуживает нашей поддержки. Судя по всему, мой вопрос удивил зрителей, и несколько человек мне даже про­цитировали правило: «Всегда нужно болеть за слабого», «Вы обязаны поддерживать слабую сторону». Их тон говорил, что я, вообще-то, должна бы это знать, что это — основной за­кон природы.

Прекрасно, подумала я, замечательно, вот вам и еще одно «правило английской самобытности». Довольная собой, и продолжала наблюдение и уже начала скучать, подумывая о том, чтобы спуститься с трибуны и поискать где-нибудь мо­роженое, как вдруг произошло нечто странное. Хьюит осо­бенно удачно выполнил какой-то прием (какой именно, не знаю, — я не разбираюсь в теннисе), и зрители вокруг меня принялись улюлюкать и хлопать ему, выражая свое восхище­ние. «Так-так, — изумилась я. — Минутку. Вы же болеете за Налбандяна, за слабого? Почему же вы хлопаете Хьюиту?» Объяснения, которые дали мне зрители, были довольно пу­таными, но их суть заключалась в следующем: Хьюит играем превосходно, и публика болеет за Налбандяна, потому что тот слабее, а это значит, что бедняга Хьюит, несмотря на свою блестящую игру, фактически не получает поддержки стадиона, что, в общем-то, несправедливо; зрителям стало жалко Хьюита, ведь против него весь стадион, и, чтобы вос­становить равновесие, они стали его подбадривать. Иными словами, Хьюит-фаворит (Я правильно подобрала слово? Впрочем, неважно — вы знаете, что я имею в виду.) в одноча­сье превратился в жертву несправедливости, и, следователь­но, он заслуживал поддержки.

Некоторое время, конечно. Выведенная из состояния са­модовольства, я теперь была настороже, пристально наблю­дая за поведением зрителей, поэтому, когда крики в подде­ржку Хьюита прекратились и стадион вновь начал болеть за Налбандяна, я незамедлительно принялась приставать с рас­спросами: «А теперь что произошло? Почему вы больше не болеете за Хьюита? Он стал хуже играть?» Как оказалось, вов­се нет: он играл даже еще лучше. И в этом-то было все дело. Хьюит уверенно шел к легкой победе. Налбандян сопротив­лялся из последних сил; соперник разбивал его в пух и прах, не оставляя ему ни малейшего шанса, — поэтому, разумеется, справедливость требовала, чтобы публика всецело поддерживала его и лишь из вежливости вяло хлопала играющему на победу фавориту Хьюиту.

Итак, по логике английского правила «честной игры» всег­да следует поддерживать слабую сторону. Однако нельзя все время поддерживать только слабого. Это несправедливо по отношению к фавориту, который превращается, так сказать, в почетную «жертву», и вы, чтобы восстановить справедливость, начинаете его подбадривать — по крайней мере, до тех пор, пока не станет ясно, что более слабый игрок явно проиграет, и тогда вы вновь начинаете болеть за него. Все очень просто. Если знать правила. Во всяком случае, на Уимблдоне это было относительно просто, поскольку ни у кого не возникало сом­нений, кто из двух теннисистов слабее. Когда сразу не опреде­лить, кто из игроков фаворит, а кто — слабая сторона, могут возникнуть трудности: англичане приходят в смятение, не зная, какая из сторон больше заслуживает их поддержки. Еще хуже, если английский игрок (или комaнда) — фаворит, пос­кольку справедливость требует, чтобы мы хотя бы чуть-чуть подбадривали и уступающего противника.

Футбольные фанаты, самые патриотичные из спортив­ных зрителей, не особо задумываются о подобных пробле­мах справедливости, когда смотрят международные матчи или болеют за местную комaнду. Но даже они склонны под­держивать слабую сторону, если им все равно, за кого болеть, особенно в тех случаях, когда комaнда-фаворит слишком хвастает своими успехами или заранее уверена в исходе мат­ча. Многие английские футбольные болельщики всю жизнь болеют за какую-нибудь безнадежно слабую, неинтересную третьесортную комaнду и никогда не изменяют ей, даже если комaнда играет совсем плохо. Существует неписаное прави­ло, согласно которому вы в раннем возрасте выбираете лю­бимую комaнду, раз и навсегда, и болеете за нее всю жизнь. Вы можете высоко ценить мастерство и талант игроков ка­кой-то комaнды из премьер-лиги, допустим, «Манчестер Юнайтед», вы даже можете восхищаться этой комaндой, но болеете вы только за «Суиндон», «Стокпорт» и т. д. — за ко­мaнду, которую поддерживаете с детства. Вы не обязаны бо­леть за свою местную комaнду: многие молодые люди из всех областей страны болеют за «Манчестер Юнайтед», «Челси» или «Арсенал». Суть в том, что, раз выбрав какую-то комaнду, вы храните ей верность; вы не переходите из стана болельщиков «Манчестер Юнайтед» в стан фанатов «Арсенала» просто потому, что последний клуб играет лучше , или по любой иной причине.

Конный спорт – еще одна интереснейшая субкультура, которую я изучала три года и о которой написала книгу, - на самом деле в большей мере, чем футбол, имеет право называться нашим «национальным спортом». В данном случае критерий – не количество зрителей. Просто скачки привлекают внимание самых разных слоев населения. На скачках вы увидите даже еще больше ярких примеров того, как англичане соблюдают правила честной игры и поддержки слабой стороны. На скачках самобытность английской культуры предстает перед вами во всей своей полноте. На скачках вы увидите англичан в поведенческом эквиваленте полного национального костюма. Уникальный «социальный микроклимат» ипподрома, для которого хаpaктерно сочетание (относительной) раскованности и исключительной воспитанности, пробуждает в нас все самое лучшее.

На скачках, как я выяснила, также можно убедиться в том, что орды молодых мужчин, вопреки сложившемуся мнению, вполне способны собираться вместе, потрeбллять в больших количествах алкоголь и играть на тотализаторе, при этом не затевая дpaк и вообще не причиняя каких бы то ни было неприятностей. На скачках те же самые развязные юнцы, жестокость и вандализм которых стали притчей во языцех, те самые юнцы, которые устраивают погромы на стадионах и городских улицах, не только не проявляют эти безобразные качества, но даже извиняются, когда наталкиваются на людей (или – это чисто по-английски – когда кто-то наталкивается на них), и галантно открывают двери перед женщинами.

Клубы

Целый ряд обозревателей озадачивает одно явное несоответствие - между ярко выраженным индивидуальзмом англичан и нашей склонностью к формированию клубов и члeнству в них, между нашей манией уединения и «клубностью». Джереми Паксман отмечает, что у якобы замкнутых, индивидуалистичных, озабоченных частной жизнью англичан есть клубы почти по всем видам деятельности. «Существуют клубы рыболовов, футбольных фанатов, картежников, флористов, гoлyбятников, кулинаров, велосипедистов, любителей наблюдать за птицами, и даже клубы отпускников.» Я не стану давать более полный список – это заняло бы полкниги. В Англии каждому виду досуга посвящен как минимум один журнал, и для каждого вида досуга созданы клубы с сетью региональных филиалов и подразделений, а порой и целые национальные общества. Обычно действуют два конкурирующих национальных общества, исповедующих прямо противоположные взгляды на данный вид деятельности, и эти общества только тем и занимаются, что препираются и склочничают друг с другом.

Ссылаясь на Токвиля*, Паксман вопрошает, как «англичанам удается быть столь ярыми индивидуалистами и при этом постоянно создавать клубы и общества; как так может быть, что в одних и тех же людях столь сильно развито стремление к объединению и уединению?».

---------------------

*Токвиль, Алексис (1805 – 1859) – французский социолог, политолог, внесший вклад в кросскультурный анализ политических реалий Америки и Франции.

Судя по всему, он принимает прагматичное объяснение Токвиля, выдвигающего экономические причины: англичане всегда объединялись в союзы, чтобы общими усилиями добиться того, чего они не могли получить по одиночке. Паксман также подчеркивает, что члeнство в клубе – это дело личного выбора.

На мой взгляд, формирование клубов продиктовано скорее социальными потребностями, чем причинами пpaктического или экономического хаpaктера. Англичане не имеют предрасположенности к произвольному, бесструктурному, спонтанному, уличному общению – у нас это плохо получается, мы чувтсвуем себя неловко. Мы предпочитаем организованный, упорядоченный стиль общения – в определенное время, в определенном месте по нашему выбору, там, где есть правила, о которых мы можем спорить, программа, протокол и еженедельный информационный бюллетень. Более того, как и в случае со спортом и играми, нам необходимо делать вид, что мы вступили в данный клуб или общество, чтобы участвовать в профильной деятельности этой органи­зации (заниматься составлением букетов, разведением кро­ликов, участвовать в театральной самодеятельности, благо­творительности и т. д.), а социальное взаимодействие — это не главное.

Опять самообман. Из-за того же, чем обусловлено появле­ние у нас огромного количества видов спорта и игр, мы пос­тоянно создаем клубы и общества. Нам нужны «посредники», которые помогали бы нам общаться друг с другом и бороть­ся с нашей «социальной неловкостью». А еще нам нужна ил­люзия: нам необходимо убеждать себя в том, что мы не прос­то общаемся, а чем-то занимаемся, собираемся вместе для достижения неких пpaктических целей, что у нас есть некий общий интерес и мы объединяем ресурсы, чтобы сообща до­стигнуть того, чего мы не можем добиться поодиночке. Праг­матическое объяснение Токвиля/Паксмана относительно нашего стремления объединяться в клубы, как нельзя лучше соответствуя природе англичан, точно описывает эту иллю­зию (не называя ее иллюзией): что реальная цель члeнства в клубе — это социальное взаимодействие и социальная взаимосвязь, в которых мы остро нуждаемся, но не признаемся в этом даже самим себе.

Если вы истинный англичанин, то, вы, возможно, отвергнете мое объяснение. Мне самой оно не очень нравится. Мне хотелось бы думать, что я вступила, скажем, в Общество любителей арабских скакунов и посещаю собрания его Чилтернского регионального отделения потому, что у меня есть арабский жеребец, что меня интересует разведение и выездка арабских скакунов. Мне хотелось бы думать, что в годы учебы в университете я была члeном множества левых политических группировок и ходила на бесчисленные демонстрации, участвовала в маршах и митингах Движения за ядерное разоружение в силу своих убеждений и принципов. ⁵⁴

^{-----------------------------}

⁵⁴ Чтобы мне не приписали такие неанглийские качества, как отсутствие чувства юмора и чрезмерная серьезность, должна добавить, что я также состояла в организации шутников под названием «SAVE» (аббревиатура от «Students Against Virtually Everything» — «Cтуденты против всего на свете»).

И, в общем-то, это вполне объективные причины. Я не гово­рю, что англичане умышленно с помощью всевозможных ухищрений вовлекают самих себя в процесс общения. Но ес­ли я хочу быть предельно честной сама с собой, значит, я должна признать, что мне нравится ощущение принадлеж­ности к коллективу, нравится непринужденно общаться с людьми, с которыми меня связывает какой-нибудь общий интерес или цель. Это такая благодать в сравнении с тем ощущением неловкости, которое испытываешь, когда пыта­ешься завязать разговор с незнакомыми людьми в обще­ственных местах или на всгречах, куда все приходят с одной-единственной целью — чтобы собраться и быть общитель­ными без помощи таких «посредников», как общие интересы, увлечения или политические взгляды.

Если вы члeн какого-либо английского клуба или обще­ства, вы, возможно, обидитесь на меня за то, что я все валю в одну кучу, будто нет существенных различий между Обще­ством любителей арабских скакунов и Движением за ядер­ное разоружение или, скажем, между собраниями члeнов «Женского института» и клуба велосипедистов. Как ни жаль, но я вынуждена вас разочаровать: разница и в самом деле очень несущественная. Я состояла во многих английских клубах и обществах, в несколько других проникала «зайцем», когда проводила свое исследование, и могу с уверенностью сказать, что все эти организации фактически копируют одна другую. Собрания региональных или местных отделений Общества любителей арабских скакунов, Движения за ядер­ное разоружение, «Женского института» и Клуба мотоцик­листов проходят по одному и тому же сценарию. Сначала, по обычаю англичан, неловкий обмен приветствиями, шутками и замечаниями о погоде. Чай, бутерброды и печенье (если повезет, то и другое), сплетни, жалобы на то, на се, шутки, по­нятные только посвященным. Затем кто-нибудь начинает покашливать, пытаясь открыть собрание без излишнего официоза. Согласно неписаным правилам, ведущий и высту­пающие обязаны придерживаться насмешливого тона, упот­рeбляя такие формализмы, как «повестка дня», «протокол» и председатель», чтобы их не заподозрили в излишней серь­езности. Слушатели закатывают глаза, внимая чрезмерно длинной речи какого-нибудь зануды – а такой непременно есть в каждом клубе, - который воспринимает данное мероприятие и впрямь как нечто очень серьезное.

Обсуждение важных вопросов перемежается шутками, нелестными отзывами в адрес противника (или клуба-конкурента, отстаивающего те же интересы, - например, Клуб мотоциклистов ругает Британскую федерацию мотоциклистов) ; присутствующие пререкаются между собой, относительно несущественных деталей. От случая к случаю принимается какое-нибудь решение или резолюция или хотя бы достигается согласие по какому-либо вопросу, но утверждение основного решения откладывается до следующего собрания. Потом опять чай, шутки, сплетни, жалобы – особенно жалобы (попробуйте найти в Англии такой клуб или общество, члeны которого не считали бы себе недопонятыми или обиженными) – и, наконец, традиционное английское продолжительное прощание. Посетив одно собрание какого-нибудь английского клуба или общества, вы получите представление обо всех подобных мероприятиях. Даже собрание анархистов, на котором я однажды присутствовала, проводилось по аналогичному сценарию, хотя оно было организовано гораздо лучше, чем собрание других ассоциаций, и на демонстрации, состоявшейся на следующий день, все члeны этой организации были одеты в черное, скандировали в унисон и шагали в ногу.

Пабы

Вы, вероятно, уже догадались, что я считаю пабы важнейшей составляющей английской культуры. Из всех «социальных посредников», помогающих англичанам общаться и поддерживать взаимоотношения, пабы пользуются наибольшей популярностью. В Англии примерно 50 000 пабов, которые регулярно посещают три четверти взрослого населения страны. Многие из них – завсегдатаи, для которых местный паб – почти второй дом. Наша всеобщая любовь к пабам не слабеет: около трети взрослого населения – завсегдатаи, посещающие паб как минимум раз в неделю, но среди молодежи этот показатель достигает 64 %.

Я говорю о пабах так, будто они все одинаковы. Однако сегодня существует немыслимое количество разных типов пабов: студенческие, молодежные, тематические, семейные, гастрономические, спортивные, киберпабы, а также целый ряд других разновидностей питейных заведений — таких, как кафе-бары и винные бары. Разумеется, все эти новинки вызвали ворчание, жалобы, мрачные прогнозы и предосте­режения. Пабы теперь не те, что раньше. Одни только мод­ные бары, настоящего традиционного паба днем с огнем не найдешь. Страна гибнет, разваливается. Конец света в срав­нении с этим ничто.

Обычное ностальгическое нытье. Обычные преждевре­менные некрологи. (В буквальном смысле этого слова: лет двадцать назад была опубликована книга под названием «Ги­бель английских пабов» [«The Death of the English Pub»]. Инте­ресно, что теперь чувствует ее автор, каждый раз проходя мимо пабов «Rose&Crown» [«Роза и корона»] или «Red Lion» [«Красный лев»] и видя, как народ там благополучно пьет и играет в дартс?) По большей части это поспешное оплакива­ние — всего лишь проявление типичного английского пес­симизма, а в остальном — результат синдрома, сходного с. «этнографическим камуфляжем»: пессимисты настолько ос­леплены поверхностными отличиями между новыми и тра­диционными типами пабов, что не видят лежащих в их осно­ве незыблемых подобий — традиций и правил поведения, которые и делают паб пабом. Даже если ослики иа-иа правы, новые пабы, против которых они выступают, составляют не­значительное меньшинство, а остальные десятки тысяч — это все традиционные «местные» пабы.

Это правда, что многие деревенские пабы едва сводят концы с концами, и некоторые заведения в очень маленьких селениях даже закрылись, а жаль, ведь деревня без паба —это не деревня. Каждый раз в таких случаях местные газеты Разражаются воплями протеста, помещая на своих страни­цах фотографию, на которой изображена группа угрюмых селян с рукописным плакатом в руках: «Спасите наш паб». Их паб мог бы оставаться на плаву, если б они приходили туда пить и есть, оставляя там много денег, но селяне, по-видимому, не улавливают этой взаимосвязи. У нас та же проблема и с вымиранием сельских магазинчиков: все за то, чтобы в их се­лении был свой магазин, но почему-то никто не хочет поку­пать в нем товары. Типичное английское лицемерие.

Но английский паб — как институт, как микрообщест­во — по-прежнему благополучно живет и здравствует. И его жизнь по-прежнему регулируется все тем же незыблемым комплексом негласных правил. Большинство из них я уже рассмотрела в главе, посвященной общению в пабе. Паб — институт, призванный поощрять общительность, поэтому не удивительно, что большинство его правил связаны с языком. жестикуляцией и мимикой. Некоторые правила были проанализированы в разделах об играх, но остается еще не­сколько, довольно значимых, таких, как правила, регулирую­щие употрeбление алкоголя. Я имею в виду не официальные законы о торговле спиртными напитками, а гораздо более-важные нормы употрeбления напитков в социальной среде.

Правила употрeбления напитков

Многое можно узнать о культуре того или иного народа, изучая правила употрeбления напитков. А правила в отношении употрeбления алкоголя есть в каждой культуре: нет такого понятия, как произвольное питие. В каждой культуре, где употрeбляют алкоголь, питие — это регулируемая правила­ми деятельность, осуществляющаяся в рамках предписаний и норм, определяющих, кто и сколько может пить, что пить, когда, где, с кем, каким образом и с какими последствиями. Впрочем, это вполне естественно. Я уже указывала, что одна из отличительных черт Homo sapiens - это наша страсть к упорядоченности, стремление окружить даже такие насущ­ные виды деятельности, как принятие пищи и совокупление-множеством сложных правил и ритуалов. Но особые неписа­ные правила и нормы, регулирующие процесс употрeбления алкоголя в разных культурах, даже еще в большей мере, чем в случае с питанием и ceкcом, отражают хаpaктерные ценности, убеждения и взгляды народов тех культур. Антрополог Дуайт Хит выразился более красноречиво, написав, что « равно как питие и результаты этого процесса тесно связаны с аспектами культуры, так и многие другие аспекты культуры находят отражение в акте пития». Таким образом, если мы хотим понять самобытность английской культуры, нам следует подробно проанализировать особенности употреб­ления спиртных напитков в Англии.

Угощение по очереди

Угощение по очереди — английская форма универсального обычая, коим является употрeбление напитков в компании или взаимное угощение напитками. Во всех культурах упот­рeбление алкоголя — это акт общественный, и ритуальный порядок осуществления этого акта призван способствовать дружескому общению. Разумеется, угощать напитками свойс­твенно не только англичанам. Но английский ритуал отлича­ет одна особенность, которая зачастую озадачивает и даже пугает иностранцев. Суть ее заключается в том, что английс­кие завсегдатаи пабов придают огромное, почти культовое значение данному обычаю. Соблюдение правил взаимного угощения — это не просто признак воспитанности, это — священный долг. Отказавшись угостить своих приятелей в свою очередь, вы не просто нарушите этикет — вы соверши­те святотатство.

По мнению иностранцев, с которыми я беседовала, когда собирала материал для книги по этикету общения в пабах, это крайность. Почему, спрашивали они, взаимное угощение напитками столь важно для завсегдатаев английских пабов? В книге о пабах я написала, что мы придаем столь большое значение ритуалу угощения по очереди, потому что это пре­дотвращает кровопролитие. Сообразив, что мои слова могут воспринять как еще большую крайность — по крайней мере, не коллеги, — я дала более пространное объяснение. Обы­чай взаимного угощения напитками всегда был самым эф­фективным средством предупреждения агрессии между группами людей (семьями, кланами, племенами, народами) и индивидами. Для англичан, особенно для мужчин, эта система сохранения мира насущно необходима, потому что процесс общения для нас всегда стресс, и англичане-мужчины в состоянии дискомфорта зачастую становятся агрессив­ными. Общение мужчин в пабах, как мы видели, зачастую принимает хаpaктер жарких споров, поэтому необходим нейтрализатор, некое средство, противоядие, которое стало бы гарантией того, что спор не воспринимается слишком се­рьезно, а словесная перепалка не выльется в физическое на­силие. Угощение «противника» напитком — это символи­ческое рукопожатие, свидетельствующее о том, что вы по-прежнему приятели. Одна весьма проницательная хозяйка паба сказала мне: «Если бы мужчины не угощали друг друга напитками, они давно вцепились бы друг другу в горло. Они могут кричать и сквернословить, но, пока они угощают друг друга, я могу быть уверена, что в моем заведении дpaки не бу­дет». Я сама лично была свидетелем многих шумных перепа­лок с бранью и сквернословием, которые заканчивались вполне миролюбивой фразой: «Ладно, теперь твоя очередь платить!»; или «Черт, опять я угощаю, да?»; или «Хватит бол­тать, давай заказывай пиво».

Помимо того что обычай угощения по очереди предо­твращает дpaки и кровопролитие, этот ритуал важен еще и потому, что англичанам-мужчинам он служит заменителем выражения чувств. Рядовой англичанин страшится близких отношений, но он — человек, поэтому он испытываег пот­ребность в теплом дружеском общении с другими людьми, особенно с мужчинами. Это значит, что он должен найти способ сказать другим мужчинам: «Вы мне симпатичны», — не произнося, разумеется, вслух ничего столь неподобающе сентиментального. К счастью, такие положительные чувства можно выразить, не теряя мужского достоинства, — путем взаимного угощения напитками.

Как указывалось, мы придаем огромное значение обычаю угощения по очереди, и это еще одно свидетельство приверженности традициям справедливости — угощение по очереди, как и соблюдение очереди, подразумевает строгий порядок очередности. Однако, как и в случае с любым другим аспектом английского этикета, неписаные правила угощения по очереди очень сложные, запyтaнные, с множес­твом оговорок и исключений. А «справедливость» — поня­тие весьма неопределенное, и здесь речь идет не только о приблизительно равных тратах на напитки.

Правила угощения по очереди следующие.

 В любой компании из двух и более человек кто-то должен купить напитки для всей группы. Это не альтруис­тический жест: ожидается, что каждый из члeнов груп­пы в свою очередь угостит напитками всю компанию. После того как каждый из члeнов группы по разу за­платил за всю компанию, вновь наступает очередь пла­тить за напитки того, кто угощал первым.

 Тот, кто угощает, выступает и в роли официанта, если только компания не пьет у стойки бара. «Угостить на­питками» — это значит не только заплатить за напитки, но также подойти к бару, сделать заказ и принести напитки к столику. Если бокалов много, кто-нибудь из члeнов компании вызывается помочь угощающему, ноэто не обязательно, и порой угощающий один ходит к стойке бара несколько раз. Обслуживание столь же важно, как и затраты: это — часть «угощения».

 В ритуале угощения по очереди понятие справедли­вости имеет своеобразную тpaктовку. Случается, что один человек может заплатить за всех дважды в тече­ние одних «посиделок», а все остальные члeны компании только по разу. За несколько «посиделок» обычно достигается приблизительное равенство, но проявлять излишнюю озабоченность по этому поводу считается дурным тоном.

 В принципе, малейший признак скупости, расчетливости или нежелания участвовать в данном ритуале вызывает суровое осуждение. Англичанин сильно оби­дится, если ему намекнуть, что он «не угостил в свою очередь». Поэтому всегда желательно одним из первых сказать: «Теперь угощаю я». Лучше не дожидаться того момента, когда вы окажетесь последним в компании, кто еще не угощал своих приятелей.

 Как ни странно, я выяснила, что в среднем «инициато­ры» (те, кто регулярно угощает первым) тратят не больше денег, чем «ожидающие своей очереди» (те, кто не вызывается угощать почти до конца «посиделок»). В сущности, «инициаторы» никогда не остаются на мели и зачастую тратят меньше, чем те, кто выжидает, потому что благодаря своей щедрости они пользуются популярностью среди завсегдатаев паба, и те в свою очередь тоже стараются быть к ним щедры.

 Желая угостить своих приятелей, не следует ждать, когда они опустошат свои бокалы. Свое предложение «Я угощаю» нужно озвучить, когда бокалы пусты при­мерно на три четверти. Речь идет не о том, чтобы дока­зать свою щедрость. Просто, согласно правилу, нужно следить, чтобы алкоголь не кончался: никто не долженсидеть без напитка даже несколько минут.

 От случая к случаю допустимо отказаться от напитка в процессе угощения по кругу, но вы не должны заост­рять на этом внимание, выдавая свою умеренность за добродетель. Тем не менее отказ не освобождает вас отобязанности угостить своих приятелей, когда подойдет ваша очередь: даже если вы пьете меньше, чем ос­тальные, вы все равно обязаны в свою очередь заказатьнапитки для всех. При этом нельзя отказываться от напитка, предлагаемого в качестве миролюбивого жестаили как знак личной дружеской симпатии.

Нарушение священного ритуала угощения по очереди не­простительно, но существуют несколько исключений из правил, связанных с количеством участников пьющей ком пании и составом ее члeнов.

ИСКЛЮЧЕНИЕ, СВЯЗАННОЕ С ЧИСЛЕННОСТЬЮ KOMПАНИИ. Если компания слишком многочисленная, то затраты на угощение могут быть непомерны большими. Однако обычно это не считается веским основанием для того, чтобы вообще отказаться от ритуала угощения по очереди. Ситуация, как правило, разрешается следующим образом: большая группа дробится на маленькие подгруппы (это происходит само собой: никто не предлагает разбиться на подгруппы и не организует деление), и в каждой подгруппе уже обычным способом осуществляется ритуал угощения по кругу. В качестве альтернативы, в поддержку принципа угощения, члeны не­больших групп скидываются — каждый кладет относитель но скромную сумму денег в «общий котел», и потом на эти общие деньги покупаются напитки для всей компании. Только в самом крайнем случае, например когда собирают­ся студенты или люди с очень низкими доходами, члeны большой компании договариваются, что каждый платит за свой напиток.

ИСКЛЮЧЕНИЕ ДЛЯ ПАР. В некоторых социальных группах при исполнении ритуала угощения по очереди женско-муж-ские пары считаются за одного человека: от пары только мужчина покупает напитки для всей компании. Среди моло­дежи это редко пpaктикуется, если только молодые люди по какому-то особому случаю умышленно не копируют старо­модные изысканные манеры. При обычных обстоятельствах данная пpaктика имеет хождение в компаниях мужчин стар­ше сорока лет. Некоторые англичане-мужчины старшего возраста вообще считают неправильным, чтобы женщины покупали им напитки, и требуют, чтобы исключение для пар распространялось на всех женщин в компании, независимо от того, сопровождает их мужчина или нет. Эти старомодные мужчины старшего возраста, сидя в пабе только вдвоем с женщиной, непременно настоят на том, чтобы платить за все напитки, а молодые мужчины обычно ждут, что их спутница будет соблюдать ритуал угощения по очереди.

ИСКЛЮЧЕНИЕ ДЛЯ ЖЕНЩИН. В отличие от мужчин, женщи­ны обычно в значительно меньшей степени почитают пра­вила угощения по очереди. В смешанных компаниях женщи­ны подыгрывают, потакают мужчинам, соблюдая предписан­ный этикет, но в чисто женских компаниях можно наблюдать самые разные необычные варианты, а порой и полнейшее игнорирование правил угощения по очереди. Да, женщины тоже покупают друг другу напитки, но ритуал угощения по очереди для них не имеет большого значения и вообще приверженность мужчин ритуалу взаимного угощения их раздражает.

Это связано главным образом с тем, что англичанки в меньшей мере, чем мужчины, испытывают потребность в «рукопожатии» путем взаимного угощения напитками. Спо­ры — не основная форма их общения, поэтому они не нуждаются в миролюбивых жестах и вполне способны выразить свои симпатии друг к другу и достичь близости другими средствами — путем обмена комплиментами, сплетнями и посредством взаимной откровенности. Да, англичанки не столь легко идут на откровенность, как представительницы других, менее закомплексованных культур, и за первые пять минут встречи они не выложат тебе все про свой развод, опе­рацию по удалению матки и рекомендации врача. Но едва англичанки подружатся с кем-то, такие разговоры между ни­ми становятся вполне нормальным явлением, Зато англича­не-мужчины столь явной откровенности никогда не допус­кают, даже в беседах с самыми близкими друзьями.

Некоторым англичанам-мужчинам даже трудно заставить себя произнести слово «friend» («друг») ; по их мнению, оно че­ресчур сентиментальное. Вместо «friend» они употрeбляют «mate» («приятель, товарищ»). Вы можете быть с кем-то в при­ятельских отношениях и при этом совершенно ничего не знать о личной жизни этого человека, не говоря уже про его чувства, надежды и страхи, — за исключением чувств, надежд и страхов, связанных с выступлением его любимой футболь­ной комaнды или с его автомобилем. Слова и выражения «mate» («товарищ, приятель»), «good mate» («хороший, добрый приятель, товарищ») и «best mate» («лучший друг») якобы пе­редают разную степень близости, но даже ваш лучший друг может ничего не знать о ваших семейных проблемах — или знать только то, что можно сообщить в шутливой манере, с притворным недовольством, на что ваш приятель ответит: «Женщины! Ха! Что с них взятъ!» Вы, разумеется, готовы жиз­нью рисковать ради него, и он ради вас тоже. Ваш «лучший друг» прекрасно знает, какую фору вам дать при игре в гольф, но понятия не имеет, как зовут ваших детей. Тем не менее вы испытываете друг к другу глубокую привязанность. Зачем же без необходимости смущать друг друга, говоря об этом вслух? И вообще теперь твоя очередь угощать, приятель.

Скажи, что ты пьешь, и я скажу, кто ты

Здесь мы рассмотрим еще одну важную «человеческую уни­версалию». Во всех культурах, где в продаже имеется более од­ного вида алкогольных напитков, напитки классифицируют по их социальному значению, и эта классификация помогает дать хаpaктеристику социального мира. Не бывает «социаль­но нейтральных» алкогольных напитков. В Англии дело об­стоит так же, как и везде. «Что ты пьешь?» — вопрос с социаль­ным подтекстом, и мы судим о человеке по его ответу. Выбор напитка редко обусловлен исключительно личным вкусом.

Напитки выполняют несколько символических функций, в том числе сложат индикаторами социального статуса и по­ловой принадлежности. Это две наиболее важные символи­ческие функции алкогольных напитков в Англии: ваш выбор напитка (по крайней мере, в обществе) обусловлен главным образом вашей пoлoвoй принадлежностью и принадлежнос­тью к социальному классу; в том и другом случае возможны варианты в зависимости от возраста. Правила следующие.

• Женщины из среды рабочего класса и низов среднего класса пьют самые разные напитки. Почти все, что со­циально приемлемо, — коктейли, сладкие и сливоч­ные ликеры, все виды безалкогольных напитков, пиво и так называемые сконструированные напитки (пред­варительно смешанные напитки в бутылках). Есть только одно ограничение: размер бокала, из которого женщины из низов общества могут пить пиво. В среде рабочего класса и нижних слоев среднего класса счи­тается, что пинта — неженский бокал, не подобающий леди, поэтому большинство женщин этой социальной группы заказывают пиво в бокалах емкостью полпин­ты. Пинта пива сразу поставит вас в разряд мужеподоб­ных женщин (ladette), имитирующих грубые, хамские замашки много пьющих мужчин. Некоторым женщи­нам нравится такой образ, но их меньшинство.

• Следующими, по шкале свободного выбора напитков, идут представительницы среднего слоя и верхушки среднего класса. Однако их выбор более ограничен: сладкие до тошноты напитки, ликеры со сливками и коктейли расцениваются как вульгарность — заказав *Бейлис» или «Бейбишам»*, вы, вне всякого сомнения, навлечете на себя косые взгляды, — но им дозволено пить почти любое вино, крепкие спиртные напитки, херес, безалкогольные напитки, сидр и пиво.

------------------

*«Бейбишам» — фирменное название газированного грушевого сидра.

Женщи­ны этой социальной категории, особенно студентки, также предпочитают пить пиво из бокалов емкостью в пинту. Я даже заметила, что студентки из верхушки среднего класса считают своим долгом дать объясне­ние, если они вместо пинты заказали «девчачью» пор­цию — полпинты.

• Мужчины из верхушки и среднего слоя среднего класса гораздо более ограничены в выборе, чем женщины той же социальной категории. Они вправе пить толькопиво, крепкие спиртные напитки (в том числе разбавленные), вино (должно быть сухое, не сладкое) и без­алкогольные напитки. Мужчина, потягивающий что-тосладкое или со сливками, может быть заподозрен в женоподобности, а коктейли допустимы только на кок­тейлях или в коктейль-барах — в пабах и обычных ба­рах коктейли не заказывают.

Мужчины из среды рабочего класса фактически вообще не имеют выбора. Они могут пить только пиво или крепкий алкоголь, все остальное — напитки «для женщин». Рабочие старшего возраста не приемлют даже смешанные напитки: на джин с тоником в некоторых кругах еще смотрят сквозь пальцы, но экзотические комбинации одобрения не получают. У молодых рабо­чих свободы больше: например, они могут пить водку с кока-колой, равно как и последние новинки и готовые смеси в бутылках, при условии, что в этих напит­ках высоко содержание алкоголя.

Состояние опьянения и метод «шумного, агрессивного и оскорбительного поведения»

В разных странах люди в состоянии алкогольного опьяне­ния ведут себя по-разному. В некоторых обществах (в Вели­кобритании, США, Австралии и некоторых областях Скандинавии) употрeбление алкоголя ассоциируется с агрессией, насилием и антиобщественным поведением, в других (в южных странах) пьющие ведут себя вполне мирно. Эти различия нельзя объяснить разным уровнем потрeбления алкоголя или генетическими факторами — они непосредственно связаны с тем, что в каждой культуре свое понятие об алко­голе, о том, как он должен воздействовать на человека, и свои социальные нормы относительно поведения в состоя­нии опьянения.

Этот основополагающий факт неоднократно доказан, как в процессе широкомасштабного исследования, охватываю­щего множество разных стран, так и в ходе серьезных науч­ных экспериментов (дважды слепое испытание, плацебо* и т. д.).

-----------------

*Плацебо — лекарственная форма, содержащая фармакологически нейтральные вещества, по внешнему виду и вкусу имитирую­ще какое-либо лекарственное средство.

Проще говоря, опыты показывают, что люди, думаю­щие, будто они пьют алкоголь, ведут себя в соответствии с присущими их культуре представлениями о психофизиоло­гическом воздействии алкоголя. Англичане считают, что ал­коголь растормаживает, пробуждает в людях склонность к флиpту или агрессии, поэтому, когда им дают якобы спирт­ные напитки — а на самом деле безалкогольные плацебо, — они расслабляются: начинают флиpтовать, а мужчины (осо­бенно молодые) зачастую становятся агрессивными.

В связи с этим я должна рассмотреть третий способ борь­бы англичан с их хронической неизлечимой «социальной неловкостью» — метод «шумного, агрессивного и оскорби­тельного поведения». Разумеется, не я первая обнаружила эту темную неприглядную сторону английского хаpaктера. На протяжении веков все, кто посещал нашу страну, отмечали эту черту, и, благодаря нашему пристрастию к самобичева­нию, недели не проходит без того, чтобы о ней не упомина­лось в национальных газетах. Xyлиганство футбольных фанатов, неистовство на дорогах, хамство, скандальные соседи, пьяные дpaки, правонарушения, беспорядки и откровенное бесстыдство — эти напасти неизменно объясняют либо «упадком нравственности», вызванным некими неопреде­ленными, неясными причинами, либо воздействием алкоголя, либо связывают с обоими факторами. Ни одно из этих объяснений неправомочно. Достаточно одного поверхност­ного, беглого взгляда на социальную историю, и сразу стано­вится очевидным, что наши нынешние вспышки непристой­ного поведения в пьяном угаре — это отнюдь не веяние но­вого времени, и незачем проводить опыты с плацебо, чтобы убедиться, что многие другие народы, употрeбляя алкоголь в гораздо больших количествах, не превращаются при этом в грубиянов и дикарей.

Конечно, виной тому отчасти наши представления о пси­хофизическом воздействии алкоголя, которые действуют как самосбывающееся пророчество. Если вы твердо убежде­ны, что алкоголь пробудит в вас агрессивность, значит, так оно и будет. Но тогда возникает вопрос, почему мы придер­живаемся столь странного убеждения. Не только англичане считают алкоголь опасным растормаживающим средством. Подобное восприятие свойственно целому ряду других куль­тур, известных антропологам и другим социологам, которых интересуют «амбивалентные», «сухие», «нордические» или «трезвые» культуры — культуры, которым в мopaльном пла­не присуще двойственное отношение к алкоголю, отноше­ние любви — ненависти, отношение к алкоголю как к за­претному плоду, что обычно является результатом деятель­ности движений за трезвый образ жизни на протяжении всей истории той или иной страны. Этим обществам проти­востоят «интегрированные», «мокрые»,»средиземноморс­кие» или «нетрезвые» культуры, для которых алкоголь — ес­тественный, неотъемлемый, законный, нравственно ней­тральный элемент повседневной жизни; обычно это культуры, которые, по счастью, не удостоились пристально­го внимания активистов движений трезвенников. «Интегри­рованные» пьющие культуры обычно отличает гораздо бо­лее высокий уровень потрeбления алкоголя на душу населе­ния, но при этом у них очень мало связанных с алкоголем социальных и психических проблем, которыми поражены «амбивалентные» культуры.

Для меня, моих коллег, занимающихся, как и я, исследова­нием кросскультурных социологических реалий, и других непредубежденных «алкогологов» это абсолютно очевид­ные, ничем не примечательные факты, и мы все, разумеется, ужасно устали повторять их бесконечно, особенно перед ан­глийской аудиторией, которая не способна либо не желает признавать их действительность. Большую часть своей про­фессиональной жизни я посвятила исследованиям, в той или степени связанных с алкоголем; я и мои коллеги уже более десяти лет представляем на суд общественности одни и те же неопровержимые доказательства, полученные опытным пу­тем и в процессе кросскультурного анализа, но каждый раз правительственные учреждения, полиция, обеспокоенные пивовары и другие заинтересованные органы нашу компе­тентность ставят под сомнение.

Все всегда выражают неописуемое изумление — «В самом деле? Неужели есть страны, где люди не верят, что алкоголь вызывает насилие? Невероятно!» — и вежливо дают понять, что нет такой силы, которая разубедила бы их в пагубности демонического зелья. Это все равно что научно объяснять причины выпадения осадков и отсутствия таковых живуще­му вдали от цивилизации племени, верящему только в вол­шебство знахарей и колдунов. Да, да, говорят они, и все же дождя нет потому, что мы разгневали наших предков: шаман не исполнил танец, вызывающий дождь, или не принес в жертву козла в положенное время, или кто-то из необрезан-ных юнцов прикоснулся к священным черепам. Это всем из­вестно. Как известно всем и то, что люди, употрeбляющие ал­коголь, теряют контроль над собой и пытаются снести друг другу голову.

Или, вернее, по мнению обеспокоенных участников кон­ференции «Алкоголь и общественный беспорядок», алкоголь провоцирует на это других. А сами они невосприимчивы к алкоголю: они могут расслабиться немного на корпоратив­ной рождественской вечеринке, или распить с друзьями не­сколько бутылок «Каберне Совиньон», или выпить джин с то­ником в пабе и т. д., но при этом никому слова дурного не скажут и уж_, конечно же, не пустят в ход кулаки. А особенно сильно алкоголь действует на рабочий класс, ох уж и буйные они становятся, когда напьются. Вот это, пожалуй, и впрямь чудо — волшебство сильнее вызывания дождя. Мы придер­живаемся этих странных убеждений, потому что, как и всякие невразумительные религиозные догматы, они помогают нам объяснять необъяснимое — и в данном случае укло­няться от решения основополагающей проблемы. Сваливая все свои беды на алкоголь, мы обходим стороной весьма не­приятный для нас вопрос: почему англичане, учтивостью, сдержанностью и деликатностью которых восхищаются во всем мире, также на весь мир известны такими своими качес­твами, как бестактность, хамство и жестокость?

На мой взгляд, наша учтивая сдержанность и оскорбитель­ная агрессивность — это две стороны одной и той же монеты. Если говорить точнее, и то и другое — симптомы одной и той же «социальной неловкости». Мы страдаем врожденным рас­стройством функций общительности, комплексом скован­ности, из-за чего нам трудно выражать свои чувства и общать­ся в непринужденной дружеской манере — в отличие от боль­шинства других народов, у которых это получается легко и естественно. Почему мы такие, почему поражены этой «болез­нью»? Это — загадка, которую я, может быть, разрешу к концу книги, а может, и нет. Однако, чтобы диагностировать заболе­вание или расстройство, необязательно знать его причину. В случае с психологическими расстройствами, как это, и на индивидуальном уровне, и на общенациональном причину зачастую невозможно определить. Но это не мешает нам пос­тавить диагноз: сказать, что больной страдает аутизмом, аго­рафобией и т. д. В общем-то, это произвольные примеры, но, если подумать, у «социальной неловкости» англичан отчасти те же симптомы, что хаpaктеризуют аутизм и агорафобию. Но давайте будем милосердными и политически корректными и просто скажем, что мы «испытываем трудности в плане соци­ального общения».

Симптомы английской «социальной неловкости», какое бы определение мы ей ни дали, выражаются в противопо­ложных крайностях: испытывая дискомфорт или неловкость в различных ситуациях, связанных с общением (а так бывает почти всегда), мы либо становимся излишне учтивыми, об­ходительными, чопopными или замыкаемся в себе, либо превращаемся в склонных к крику, буйных, агрессивных, вспыльчивых, невыносимых монстров. Мы не знаем промежуточного состояния, не знаем «золотой середины». Обе крайности регулярно демонстрируют англичане всех социальных классов, независимо от того, отведали они демони­ческого зелья или нет.

Правда, самые крайние формы «шумного и предосудитель­ного» поведения мы демонстрируем, например, вечерами по пятницам и субботам в центральных районах городов, по праздникам или находясь на отдыхе дома или за границей. В это время можно видеть, как толпы молодежи собираются в пабах, барах и ночных клубах и напиваются. Состояние опья­нения — не случайный побочный результат вечернего раз­влечения, это — главная цель. Молодые гуляки и отдыхающие (юноши и дeвyшки) умышленно ставят перед собой цель на­питься допьяна, и им почти всегда это удается (не забывайте, мы — англичане и способны опьянеть даже в результате упо­трeбления безалкогольных плацебо). Чтобы доказать своим приятелям, что они достигли социально желаемой степени опьянения, они начинают выкидывать номера, демонстрируя вопиюще оскорбительную раскованность. Репертуар прием­лемых «выходок» на самом деле достаточно ограничен, и са­ми эти «выходки» не настолько уж вопиющи — относительно сдержанный ор с бранью, иногда нечто более вызывающее, как, например, выставление на всеобщее обозрение собствен­ного голого зада (весьма популярная забава среди молодых англичан мужского пола) и гораздо реже дpaки.

Очень незначительное меньшинство не представляют се­бе субботнюю вечернюю пирушку без потасовки. Однако это почти всегда регулируемое правилами предсказуемое дейс­тво, фактически происходящее по заданному сценарию — пьяные юнцы рисуются, задирают друг друга, от случая к слу­чаю неуклюже пуская в ход кулаки. Подобные инциденты за­частую разгораются буквально от одного взгляда. Завязать дpaку с подвыпившим юным англичанином — дело порази­тельно простое. Достаточно лишь посмотреть на него, задер­жать ненадолго взгляд (хотя бы на секунду, не дольше — анг­личане не любят встречаться взглядами) и потом сказать: "Чего пялишься?» Почти наверняка ответом будет тот же самый вопрос: «А ты чего пялишься?» — прямо как обмен тра­диционным английским приветствием «How do you do?». Haше вызывающее поведение, как и нашу учтивость, отличают неуклюжесть, неэлегантность и отсутствие логики.

ОДЕЖДА

Прежде чем приступить к рассмотрению правил, касаю­щихся манеры одеваться в Англии, нам необходимо вне­сти уточнения относительно нескольких кросскультурных универсалий. Помимо своего прямого назначения — согре­вать в условиях холодного климата и защищать от атмосфер­ных воздействий, одежда во всех культурах выполняет три функции: она является указателем пoлoвых различий, стату­са человека и принадлежности его к той или иной категории общества. Отличия по пoлoвoму признаку обычно сразу бро­саются в глаза: даже в таком обществе, где все носят на пер­вый взгляд одинаковую одежду и украшения, в нарядах муж­чин и женщин всегда есть небольшие различия, которые за­частую специально подчеркиваются, чтобы представители одного пола выглядели привлекательнее в глазах другого. Под «статусом» я подразумеваю социальный статус или об­щественное положение в более широком смысле; в эту же ка­тегорию я включаю возрастные отличия. Под понятием «принадлежность к той или иной категории общества» я имею в виду принадлежность ко всем другим группам населения, таким как племена, кланы, субкультуры, социальным группы или группы, исповедующие какой-то определенный образ жизни.

Мне очень жаль, если я обидела кого-то из редакторов журналов мод или их читателей, искренне полагающих, что одежда служит человеку исключительно для самовыражения или чего-то подобного. То, что в понимании современных западных, постиндустриальных культур есть «стиль» или «са­мовыражение» — или «мода», если уж на то пошло, — это, сути, просто нарядный набор элементов, указывающих на пoлoвые различия, статус и принадлежность к той или иной категории общества. Возможно, я также наношу оскорбление и тем представителям этих обществ, которые деклариру­ют, что им нет никакого дела до моды, что их одежда не выпол­няет никаких социальных функций, что при выборе одежды они руководствуются исключительно принципами удобства, экономии и пpaктичности. Вероятно, некоторые и впрямь сознательно не интересуются модой, но даже они вынужде­ны выбирать какую-то дешевую, удобную, пpaктичную вещь из целого ряда ей подобных, а значит, нравится им это или нет, своей одеждой они делают некое социально значимое заявление. (К тому же претензии на то, чтобы быть выше таких пустяков, как одежда, — уже само по себе социально зна­чимое заявление, причем довольно громкое.)

У англичан нет «национального костюма» — упущение, которое отмечают и о котором сокрушаются все, кто, ломая руки, кричит о кризисе нашей национальной идентичности. Некоторые из таких крикунов затем пытаются определить суть английского стиля одежды — причем в своеобразной, лишенной всякой логики манере: в своем стремлении выяснить, как английское платье хаpaктеризует англичан, они разбирают по косточкам типичные, традиционные пред­меты одежды, будто секрет английской самобытности кроет­ся в цвете, фасоне, строчках или подрубочных швах. Напри­мер, Клайв Аслет утверждает, что «самым английским пред­метом одежды следует считать водоотталкивающую куртку фирмы «Барбур» цвета жидкой глины». Наверно, ничего нет удивительного в том, что бывший редактор «Кантри лайф» выбрал данный стереотип, но, с другой стороны, стереотипы в отношении английской одежды — весьма распространен­ное явление. Аслет также сетует по поводу падения популяр­ности харриского твида*, что, по его мнению, свидетельству­ет об игнорировании традиционных «национальных» цен­ностей.

-------------------------

* Харриский твид — высококачественный твид ручного производства, выpaбатывается на острове Харрис (Гебридские острова).

Пребывая в сомнении, он начинает винить погоду: «У британцев в целом отсутствует стиль в летней одежде, — главным образом потому, что лета как такового у нас не бы­вает испокон веков». (Забавное замечание, но в качестве объ­яснения не подходит, поскольку есть много стран, которые не могут похвастать хорошим летом, но люди там почему-то одеваются гораздо более стильно, чем мы.) Наконец, Аслет жалуется на то, что мы плюем на формальности, что правила в отношении одежды соблюдаются «только в среде военных, местной знати, королевской семьи и по случаю некоторых важных мероприятий».

Другие исследователи даже не пытаются анализировать английский стиль одежды. Джереми Паксман в свой пере­чень «особенностей английской культуры» включает моду панков и «уличный» стиль, но в целом темы одежды вообще не касается, не считая краткого утверждения о том, что «в та­ких вопросах, как одежда, больше не существует единодушия, тем более предписывающих правил». Фраза «больше не су­ществует каких бы то ни было правил» — типично английс­кое ностальгическое нытье, из уст тех, кто пытается проана­лизировать самобытность английской культуры, звучащая, в общем-то, как типичная отговорка. Однако все эти жалобные комментарии, по крайней мере, базируются на весьма здоро­вой точке зрения — что основу национальной идентичнос­ти составляют правила, и отсутствие правил — это симптом утраты идентичности. Диагностический критерий верный, но и Аслет, и Паксман неверно тpaктуют симптом. Правила и установления в отношении английского стиля одежды су­ществуют, только это не те официальные или четко сфор­мулированные правила, что были у нас пятьдесят лет назад. Некоторые из неофициальных, неписаных правил даже очень обязывающие. Как бы то ни было, самое важное прави­ло — описательное: это так называемое метаправило, прави­ло о правилах.

ПРАВИЛО ПРАВИЛ

Отношение англичан к одежде непростое, затруднительное и в целом неправильное, хаpaктеризуемое в первую очередь острой потребностью в правилах, диктующих, как следует одеваться, и нашей плачевной неспособностью обходиться . без них. Это правило правил помогает понять, почему во всем мире считают, что англичане одеваются безвкусно, но есть особые области («карманы», так сказать) — английский мужской костюм, спортивная и «загородная» одежда, парад­ное платье и новаторская «уличная» мода, — где мы впереди планеты всей. Иными словами, мы, англичане, первые в мире модники там, где есть строгие, официальные правила и тра­диции, которым необходимо следовать, — то есть когда мы в буквальном смысле «в форме». Оставленные на волю собс­твенного воображения, мы изгаляемся над собой как можем, не имея ни врожденного чувства стиля, ни понятий об эле­гантности, — страдаем, как выразился Оруэлл, «от почти полнейшего отсутствия эстетического вкуса».

Наша потребность в правилах, диктующих, как нам оде­ваться, особенно заметно проявилась в последние годы, ког­да мы позаимствовали у американцев «небрежный стиль одежды по пятницам» и компании позволили своим сотруд­никам приходить на работу в пятницу не в деловом костюме, а в повседневной одежде по собственному выбору. В ряде компаний этот обычай укоренился, но некоторые были вы­нуждены от него отказаться, поскольку часть их сотрудни­ков. занимающих более низкие должности, стала являться на работу в чем попало — в нелепых, безвкусных нарядах, под­ходящих скорее для пляжа или ночного клуба, но никак не для серьезного учреждения; другие выглядели непристойно неряшливыми; а большинство сотрудников из числа руково­дящих работников предпочли — и, пожалуй, поступили муд­ро — не терять достоинства, оставаясь приверженцами тра­диционного делового костюма. Это только подчеркнуло ие­рархическое деление в сфере бизнеса, хотя политика свободной формы одежды как раз направлена на демократи­зацию отношений в компаниях и учреждениях. Словом, экс­перимент оказался не очень удачным.

Друтие народы тоже небезупречны в вопросах одежды, но только жители наших бывших колоний, американцы и авс­тралийцы. могут сравниться с нами в отсутствии вкуса. Как ни смешно, но даже эти не отличающиеся изысканным вку­сом народы гораздо лучше, чем мы, умеют одеваться по пого­де, хотя погода — это наша основная достопримечатель­ность, и мы гордимся тем, что в нашей стране она столь не­постоянна. Мы можем сутками обсуждать прогнозы погоды,но при этом редко одеваемся соответственно погоде. Напри­мер, несколько дождливых дней я по нескольку часов прово­дила на улице, считая зонтики, и выяснила, что только около 25 % нашего населения (главным образом люди среднего возраста и старше) имеют при себе столь необходимый в Ан­глии предмет экипировки, даже когда дожди льют целые дни напролет. Эти превратные привычки дают нам повод жа­ловаться и ворчать на жару, холод и сырость — и, между прочим, подтверждают мою точку зрения о том, что наши постоянные разговоры о погоде — это способ поддержания социальных контактов, а не свидетельство нашей привер­женности родной погоде.

ЭКСЦЕНТРИЧНЫЕ ОВЦЫ

Внимательные читатели наверняка отметят, что я включила новаторскую «уличную» моду в категорию «формы», и, воз­можно, поставят под сомнение мое суждение. Разве это не противоречие? Ведь странные, диковинные уличные стили носителей субкультуры — панков с «ирокезами», готтов в об­лике викторианских вампиров, скинхедов в ужасающих бо­тинках, которыми славятся англичане, — это все свидетельс­тва нашей эксцентричности и оригинальности, а не конфор­мистского, консервативного следования правилам. Представление о том, что английскую «уличную» моду отли­чает эксцентричность и творческий подход с выдумкой, ста­ло общепризнанным фактом среди авторов, пишущих о мо­де, — причем не только в популярных журналах, но и в науч­ных трудах об английском платье. Даже обычно циничный Джереми Паксман не поставил под вопрос этот стереотип, повторив распространенное мнение о том, что разновид­ности английского «уличного» стиля «это все отражение ос­новополагающего принципа — веры в свободу личности». Однако то, что люди принимают за английскую эксцентрич­ность в одежде, на самом деле — прямая противополож­ность: это трибализм, форма традиционализма, единообра­зие. Пусть панки, готгы и им подобные выглядят диковинно, но все они — вернее, каждая из этих хаpaктерных групп диковинны одинаково. Нет ничего уникального или эксцент­ричного в английской «уличной» моде: все ее разновидности указывают на принадлежность к той или иной субкультуре.

Такие модельеры, как Вивьен Эствуд и Александр Макуин, подхватывают эти тенденции «уличного» стиля и по-своему интерпретируют их, превращая в элегантные новинки моды, которые показывают на международных подиумах. И все го­ворят: «О, как эксцентрично, как по-английски». Но на самом деле нет ничего очень уж эксцентричного в выхолощенном копировании формы. К тому же новинки «уличной» моды недолго служат индикаторами принадлежности к той или другой разновидности субкультуры, поскольку эти стили очень скоро превращаются в «массовые»: едва молодежная субкультура придумает какой-то нелепый «племенной» на­ряд, как модельеры-авангардисты тут же подхватывают идею этого наряда. Английская молодежь тратит уйму времени и сил на то, чтобы не быть «заурядными» («mainstream» — ру­гательное слово, употрeбляемое как оскорбление), но это не помогает им стать эксцентричными анархистами-индивиду­алистами: они остаются все теми же традиционными овца­ми, но только в волчьих шкурах.

По-настоящему эксцентрично в нашей стране одевается только королева, которой нет никакого дела до моды. Она не боится выглядеть ни заурядной, ни оригинальной, продол­жая носить одежду в своем уникальном стиле (выражаясь языком моды, в стиле ретро 1950-х гг., в котором прослежи­вается ее собственный вкус), и чужое мнение ее совершенно не интересует. Потому что она королева, люди ее стиль назы­вают «классическим» и «вневременным», а не эксцентрич­ным или странным, и из вежливости смотрят сквозь пальцы на тот факт, что больше никто не одевается так необычно, как она. Королева — самый яркий образец эксцентричности в одежде. С ней не могут тягаться ни орды уличных овец, ни их подражатели от haute-couture.

Тем не менее нашим молодым носителям субкультуры следует отдать должное: они и впрямь изобретают модные стили, которые по оригинальности и причудливости пре­восходят «уличную» моду всех других наций. В сущности, бунтующая молодежь многих других стран просто имитирует английские «уличные» стили, а не придумывает свои собс­твенные. Пусть каждый из нас по отдельности, за исключе­нием королевы, не может претендовать на эксцентричность, зато наши группы молодежи, представляющие разные суб­культуры, отличает, так сказать, коллективная эксцентрич­ность, хотя многие сочтут, что это логическая несообраз­ность. Как бы то ни было, мы ценим оригинальность и гор­димся своей репутацией эксцентриков в мире моды, пусть эта слава и незаслуженна.

ПРАВИЛО НАПУСКНОГО БЕЗРАЗЛИЧИЯ

Что отчасти обусловлено еще одним набором неписаных правил об одежде, которые в некоторой степени являются производной от правил английского юмора, столь глубоко укоренившихся в сознании англичан. В частности, наше от­ношение к одежде определяет вездесущее правило «Как важ­но не быть серьезным». К одежде, как и почти ко всему ос­тальному, не следует относиться слишком серьезно. Негоже слишком увлекаться собственным туалетом, точнее, нельзя показывать, что ты стремишься быть модно или элегантно одетым. Мы восхищаемся эксцентричностью, потому что подлинная эксцентричность означает, что вам плевать на чу­жое мнение. Состояния полного равнодушия достичь очень трудно. Это удается, наверно, только клиническим безумцам и некоторым пожилым аристократам, но это — идеал, к ко­торому мы стремимся. Лучшее, на что мы способны, — это выказывать напускное равнодушие, делать вид, что нас не заботит, как мы одеты и как выглядим.

Правилу напускного безразличия более строго подчиня­ются мужчины, в кругу которых всякое проявление интереса к моде или внешности расценивается как женоподобность. И этот интерес незачем даже выражать словами: достаточно малейшего намека на то, что мужчина печется о своем вне­шнем виде, и его мужские достоинства будут поставлены под сомнение. Некоторые англичане-мужчины, можно сказать, считают своим долгом одеваться плохо — чтобы их не приняли за гомоceкcуалистов.

Юноши скрывают это, но им хочется одеваться в соот­ветствии с современными тенденциями «уличной» моды, де­монстрируя все необходимые атрибуты той субкультуры, к которой они принадлежат, и только их матери, у которых они выпрашивают деньги на модные вещи, знают, сколь важ­но это для них. Правило напускного безразличия не распро­страняется лишь на девочек-подростков. Им дозволено про­являть неподдельный интерес к одежде и собственной вне­шности — по крайне мере, в своем кругу.

ПРАВИЛА СМУЩЕНИЯ

У меня есть подозрения, что мы все, признаем мы это или нет, озабочены своим внешним видом, и соблюдение прави­ла напускного безразличия помогает нам скрывать свою не­уверенность относительно одежды, стремление «соответс­твовать» и страх перед смущением. Моим самым проница­тельным консультантом по вопросам одежды была «сердобольная тетушка» Аннализа Барбьери. В газете «Индепендент он санди»* (Independent on Sunday) она ведет руб­рику «Дорогая Энни», в которую еженедельно приходят со­тни писем от англичан, не уверенных в правильности своей манеры одеваться.

------------------------

*»Индепендент он санди» - воскресная газета; определенного политического направления не имеет; основана в 1986 г.

Барбьери несколько раз брала у меня ин­тервью для своих статей на разные темы, и когда я узнала, что она и есть «Дорогая Энни», то ухватилась за возможность расспросить знающего человека об истинных, обычно скры­тых проблемах англичан, связанных с одеждой, тем более что она, имея международный опыт работы, могла сравнить эти проблемы с теми, что существуют в других культурах.

Барбьери подтвердила, что англичане гораздо более оза­бочены своими туалетами и внешним видом, чем дозволено нам признавать, согласно правилу напускного безразличия. И, судя по присылаемым ей письмам, наши тревоги связаны в основном с тем, чтобы «соответствовать», одеваться надле­жащим образом и, самое главное, из-за своего наряда не ока­заться в неловком положении. Да, мы хотим выглядеть привлекательно, в наилучшем свете представлять свои природ­ные данные и скрывать недостатки, но, в отличие от других народов, мы не любим красоваться и привлекать внимание к своей внешности. Мы просто хотим «соответствовать». Пре­обладающее большинство вопросов, адресованных Дорогой Энни, не о том, красив или элегантен тот или иной туалет, а подходит ли он, уместен ли для какого-либо конкретного случая, можно ли в нем показаться на людях. «Можно носить X с Y?», «Можно надеть то-то и то-то на свадьбу?», «В этом не зазорно прийти в офис?», «Это не слишком вульгарно?» и т. д. и т. п. «До 1950-х годов, — сказала мне Аннализа, — сущест­вовало много официальных правил относительно одежды, по сути, была форма, и англичане одевались хорошо. Начи­ная с 1960-х годов официальных правил поубавилось, из-за чего возникли пyтaница и смятение, и англичане стали оде­ваться плохо, но приверженность этикету осталась. На самом деле нам требуются дополнительные правила».

Как ни смешно, но это отчаянное стремление «соответс­твовать» и «сообразовываться», особенно со стороны самых завзятых модников, зачастую приводит к ярчайшим и абсур­днейшим ошибкам в манере одеваться. Эдина, нелепейшим образом разодетая дамочка из телевизионной комедии по­ложений «Абсолютно сказочно» («Absolutely Fabulous»), — карикатура на определенный тип английской жертвы моды. В ней сочетаются жгучая потребность быть модной и типич­но английское отсутствие всякого природного вкуса и чувс­тва стиля. Она напяливает на себя без разбору все самые не­обычные новинки современных модельеров и в результате выглядит как разряженная рождественская елка. Эдина — ка­рикатура, но карикатура, созданная на основе особенностей и моделей поведения, хорошо знакомых всем англичанкам. Таких, как Эдина, полно среди наших поп-звезд и других зна­менитостей, безвкусно одетых эдин в нарядах из дешевых магазинов вы увидите на любой торговой улице.

Женщины из других стран, смотря комедию «Абсолютно сказочно», хохочут над нелепыми туалетами Эдины. Англи­чанки тоже смеются над Эдиной, но при этом морщатся от стыда за нее, да и смех наш пронизан страхом и тревогой: а . вдруг мы тоже в своих нарядах выглядим столь же несуразно? Эдина — воплощение безвкусия в его самом крайнем проявлении, но в принципе англичанки особенно предрас­положены к наиболее абсурдным плодам лихорадочного во­ображения модельеров: в 1980-х гг. в гардеробе почти каж­дой англичанки была нелепая пышная юбка в форме одуван­чика; мы носим мини каждый раз, когда они входят в моду, независимо от того, стройные у нас ноги или нет; то же мож­но сказать о высоких сапогах, теплых чулках, шортах и про­чих изобретениях, которые не льстят никому, кроме, навер­но, самых тощих, да и те иногда выглядят в них смешно.

Эти глупые привычки свойственны не нам одним — на­ши американские и австралийские кузины тоже не отлича­ются безупречным вкусом, — но мои приятельницы, знако­мые и респонденты из других стран особенно пренебрежи­тельно отзываются о манере одеваться английских женщин. Однажды, когда я возмутилась, что они к нам несправедливы, что мы не одни такие, одна довольно знатная француженка заметила: «Все упреки абсолютно справедливы. От колоний много ожидать не приходится, но вы, англичане, вроде бы цивилизованные европейцы. Могли бы одеваться и гораздо элегантнее. Да и Париж от вас не так уж далеко. Всего-то час лету». Она приподняла безупречно очерченную бровь, эле­гантно повела плечиками и многозначительно хмыкнула, очевидно, давая понять, что раз мы не берем на себя труд по­учиться у своих соседей и знающих людей, то нечего с нами и разговаривать. Я не придала бы большого значения ее сло­вам, но этот разговор — импровизированное интервью со­стоялся на «Королевском Аскоте»*, ни много ни мало на ко­ролевской трибуне**, где все англичанки (даже «тайные» со­циологи) были в своих самых нарядных платьях и шляпках. И я особенно гордилась своим розовым коротким платьем и розовыми туфлями с забавными пряжками в виде уздечки — дань скачкам - которые, как мне казалось, смотрелись оча­ровательно уместно на ипподроме, но теперь, под уничтожа­ющим взглядом этой стильной француженки, в моих глазах мгновенно превратились в нелепые детские башмачки. Ти­пично английская попытка свести все к шутке.

--------------------------

*«Королевский Аскот» — четырехдневные скачки на ипподро­ме «Аскот», близ г. Виндзора; проводятся в июне, считаются крупным событием светской жизни; на скачках обыкновенно присутствует Монарх.

**Королевская трибуна — изолированная часть ипподрома «Аскот», доступ на которую разрешен лишь по специальным пропускам.

По сути, одежда — это форма общения, даже, можно ска­зать, искусство общения, поэтому, наверно, не удивительно, что беспомощные в плане общения англичане не умеют оде­ваться. Почти все аспекты общения представляют для нас трудности, особенно когда нет четких, официальных пра­вил, которым мы должны следовать. Отказ от строгих правил в одежде в 1950-х гг., пожалуй, дал тот же результат, что и вы­ход из употрeбления формы «How do you do?» в качестве стандартного приветствия. В отсутствие формального при­ветствия «How do you do?» мы толком не знаем, что сказать, и, пытаясь обменяться неформальными приветствиями, свои­ми неуклюжими, топopными фразами ставим в неловкое по­ложение и себя, и других. Вот и отмена официальных правил относительно одежды — которые многие теперь считают консервативными и устаревшими, как и «How do you do?», — означает, что мы не знаем толком, как нам одеваться, и в ре­зультате наша повседневная одежда такая же нелепая, как и наши приветственные фразы.

Мы ненавидим формализм, не хотим жить по ханжеским правилам и установлениям, но нам не хватает природной де­ликатности и легкости в общении, чтобы совладать с нефор­мальностью. Мы словно бунтующие подростки, которые хо­тят, чтобы к ним относились как ко взрослым и не мешали самим делать выбор и принимать решения, но им не хватает здравомыслия и зрелости, чтобы с умом распорядиться пре­доставленной свободой, которая им ничего, кроме неприят­ностей, не приносит.

КОНФОРМИЗМ И «ПЛЕМЕННАЯ»ФОРМА

Итак, мы пришли к выводу, что нам нужны дополнительные правила. Строгий этикет в одежде прошлого не сменился полной анархией в области моды. Хоть журналы мод и регулярно провозглашают, что «сегодня можно носить все», это абсолютно не так. Если сравнить «традиционную» одежду нынешнего времени и периода до 1960-х гг., то мы увидим, что в прошлом, когда, например, женщинам полагалось но­сить шляпки, перчатки, юбки определенной длины и т. д., су­ществовал более строгий этикет в одежде, дозволявший лишь несущественные, четко обозначенные отклонения в зависи­мости от принадлежности к социальному классу и какой-ли­бо субкультуре. Но существуют приблизительные нормы и модные тенденции, которым мы по-прежнему подчиняемся. Покажите любому человеку снимок толпы 1960-х, 70-х, 80-х или 90-х гг., и тот немедленно определит — по одежде и при­ческам, — в какое десятилетие была сделана эта фотография. Вне сомнения, так же будет обстоять дело и со снимком ны­нешнего десятилетия, хотя, как обычно, нам кажется, что теку­щий период в большей степени, чем все предыдущие, хаpaкте­ризуется непредсказуемостью, анархичностью и переменчи­востью. Даже если фотограф в 2003 году запечатлел стиль ретро, повторяющий моду, скажем, 1970-х гг. в 1990-х гг. или 1960-х и 1980-х, нас это не обманет, потому что ретро — это не точная копия того или иного стиля, а сочетание отде­льных хаpaктерных черт того или иного периода с множест­вом едва уловимых «неправильностей», другими прическами и другими тенденциями в области макияжа. Сравните не­сколько фотографий, на которых запечатлены группы лю­дей, или просто пролистайте семейный фотоальбом, и вы поймете, что манера одеваться обусловлена гораздо более строгими правилами, чем вы думали, а также что сами вы разбираетесь в деталях и нюансах современного этикета в одежде гораздо лучше, чем вам казалось, — даже если вы счи­таете, что не интересуетесь модой. Вы подчиняетесь этим правилам, нравится вам то или нет, и будущее поколение, увидев вас на фотографии, тоже признает в вас типичный образец вашего десятилетия.

Даже если я покажу вам фотографию, на которой запечат­лена не толпа людей в традиционной одежде какого-то кон­кретного десятилетия, а группа молодежи из числа носите­лей конкретной субкультуры, вы с легкостью определите пе­риод, в который господствовала данная субкультура. И этоподводит меня к разговору о правилах относительно «пле­менной» одежды. Английские субкультуры с их разными сти­лями одежды, отличающимися от господствующих тенден­ций моды, которым следует большинство, — это не веяние нового времени. В середине XIX в. контркультура прерафаэ­литов создала стиль одежды «художников» — ретро в стиле средневековой моды с налетом современного натурализма, который в свою очередь трaнcформировался в стиль «эсте­тической» субкультуры декадентства конца XIX в., а затем в свободные, но более яркие «богемные» стили начала двадца­того столетия. В 1950-х гг. пижоны, студенты и эстеты имели свои собственные хаpaктерные стили одежды. Потом были стиляги и рокеры, в конце 60-х — начале 70-х гг. хиппи воз­родили более мягкий стиль художественной богемы (не со­знавая, что этот стиль уже некогда существовал) ; следом поя­вились панки, скинхеды и готты (стиль последней субкульту­ры популярен до сих пор). В 90-х гг. мы вернулись к темам упадничества, богемы и натурализма с гранджем, краст-панками и эковоинами. Теперь, как обычно, маятник качнулся в сторону жесткого стиля (приверженцы стиля нью-метал, гангста, «bling-bling»). И так далее. Если придерживаться дан­ной схемы, к 2010 г. или даже раньше можно ожидать новый всплеск моды на стили воинствующих экологов, богемы и хиппи. Plus са change... *

------------------------

* Начало фразы: «Чем больше все меняется, тем больше остается неизменным» (фр.).

На мой взгляд, за последнее время произошла одна значи­тельная перемена: возросло количество стилей разных суб­культур, наблюдается рост трибализма — возможно, как ре­акция на процесс глобализации, оказывающий влияние на господствующие тенденции в нашей культуре. Прежде у юных англичан, стремившихся выразить свою индивидуаль­ность и досадить родителям, выбор был небольшой: одна-две, в лучшем случае три молодежные контркультуры. Теперь же таковых насчитывается как минимум полдюжины, и в каждой свои подгруппы, а также отколовшиеся группировки. Начиная с 1950-х гг. все стили молодежных субкультур ассо­циируются с разными музыкальными стилями. Последние почти все являются производными от американской негритянской музыки в интерпретации белой молодежи. Нынеш­ние стили одежды молодежных субкультур тоже связаны с музыкой. У каждого из музыкальных стилей — Garage (про­износится по аналогии со словом «marriage», а не «barrage»), ритм-энд-блюз, хип-хоп, Drum&Bass, техно, Trance и House — есть свои ревностные поклонники, и каждая из этих категорий приверженцев одевается по-своему. Группы поклонников техно, House и Trance исповедуют в одежде стиль небрежной элегантности, другие предпочитают но­сить дорогую модную одежду с эмблемами известных моде­льеров и яркие украшения.

Несущественные различия между этими стилями едва уловимы и фактически незаметны для стороннего глаза не­посвященного наблюдателя, так же как и сама музыка, поро­дившая данные стили одежды, звучит одинаково для нетре­нированного уха. Однако, являясь члeном одного из этих молодежных «племен», вы не только увидите и услышите важные различия между, скажем, стилями House, техно и Trance, но также будете прекрасно ориентироваться и в их подстилях: Acid House, Deep House, Tech House, Progressive House, Hi-NRG, Nu-NRG, Old Skool, Goa Trance, Psy Trance, Hardcore, Happy Hardcore и т. д⁵⁵.

---------------------

⁵⁵ Вполне вероятно, что к тому времени, когда вы будет читать эту книгу, почти все вышеперечисленное выйдет из моды — некото­рые стили уже, как говорят на современном жаргоне, «вчерашний день» или даже «трехминутной давности» (эти выражения сами по себе указывают на то, как быстро меняется музыкальная мода).

Например, вы будете знать, что Hard House и Hi-NRG популярны среди гомоceкcуалистов и ассоциируются с более вычурной манерой одеваться. Вы можете обсуждать различные подстили на языке, абсолютно непонятном непосвященным, и читать специальные журналы со статьями, написанными на этом закодированном языке.

ПРАВИЛА АНГЛИЙСКОГО ЮМОРА

Декларативные заявления представителей различных суб­культур, которые они доносят до общества на кодовом языке стилей одежды, как и все виды общения в Англии, пронизаны юмором. Я уже упоминала о роли правила «Как важно не быть серьезным» (главнейшей заповеди английского юмора) в том, что касается отношения англичан к традиционным сти­лям одежды, но, к своему удивлению, я обнаружила, что это правило так же строго соблюдается и в среде молодежных субкультур.

Я была абсолютно уверена, что правила иронии и «Как важно не быть серьезным» не распространяются на эти суб­культуры, предполагала, что члeны молодежных «племен» не способны — что было бы вполне понятно — или, по край­ней мере, не хотят смеяться над своими обожаемыми «одеж­ными» атрибутами, обозначающими их принадлежность к различным субкультурам.

Оказалось, что я заблуждалась. Я недооценила силу и всеп­роникающую способность правил английского юмора. Как выяснилось, шутят над собой даже те противники традицио­нализма — например, готты, — для которых «племенная форма» — первейший символ принадлежности к определен­ной субкультуре. Готты в их мрачных черных нарядах и впрямь похожи на людей, которые воспринимают себя слишком серьезно, но, вступая с ними в разговор, вы обнару­живаете, что они типично по-английски самоироничны. Во многих случаях даже их одежда — это сознательная насмеш­ка над собственными убеждениями. Как-то на автобусной ос­тановке я болтала с готтом в облике вампира со всеми подо­бающими данному образу атрибутами — напудренное добе­ла лицо, темно-лиловая помада, длинные черные волосы и т. д. — и вдруг заметила на нем футболку с надписью «ГОТТ» на гpyди. «А это зачем?» — поинтересовалась я, показывая на футболку. «На всякий случай, вдруг вы не сразу врубитесь, — отвечал он с насмешливой серьезностью в голосе. — Не могу же я позволить, чтобы меня приняли за скучного, заурядного традиционалиста, верно?» Мы оба глянули на его вырази­тельный маскарадный костюм и расхохотались. Он затем рассказал мне, что у него есть еще одна футболка — с надпи­сью «Мрачный старина готт» — и что вообще такие футбол­ки Весьма популярны среди его приятелей готтов. Они ходят в них, «чтобы люди не воспринимали все это слишком серь­езно, да и чтобы мы сами не воспринимали себя слишком серьезно, а это, честно говоря, и происходит, если не прояв­лять осторожность. Нужно уметь смеяться над собой».

Научившись расшифровывать «одежный» диалект суб­культуры, вы тут же замечаете, что многие наряды-заявления — это издeвка, шутки, высмеивающие строгий этикет в одежде данного «племени». Например, некоторые готты, вы­смеивая правило, обязывающее их ходить только в черном, разукрашивают свою внешность ярким «девчачьим» розо­вым цветом, который традиционно презираем представите­лями этой субкультуры. «Розовая вещь — это шутка, — объ­яснила одна юная готтка с розовыми волосами и в розовых перчатках, — потому что розовый цвет абсолютно противо­речит идеологии готтов». Итак, готты с розовыми волосами или розовыми аксессуарами насмехаются над самими собой, высмеивая не только свой стиль одежды, но и вообще все вкусы и ценности, определяющие своеобразие данного «пле­мени». На мой взгляд, это непредвзятая ирония в чистом ви­де. Юмор — всему голова!

В ходе этой дискуссии об одежде я пока только критико­вала англичан, но способность смеяться над собой — это, вне сомнения, компенсирующее качество. Где еще вы встре­тите убежденных члeнов помешанных на своем стиле одеж­ды молодежных «племен», которые, глядя на себя в зеркало, могли бы сказать «Ой, да будет тебе»? Лично я не видела, что­бы представители аналогичных категорий населения других стран столь же откровенно подшучивали над собой.

Итак, вампиры в розовом. Есть чем гордиться. Если мне не изменяет память, последний раз я с патриотическим жаром восхваляла плохие каламбуры в заголовках бульварных газет. Хм. Наверно, мое восприятие и мои суждения вызывают у вас скептицизм, но, по крайней мере, я верна себе: те редкие мо­менты, когда я выражаю безоговорочное восхищение англи­чанами, связаны с присущим нам чувством юмора, которое я ценю превыше многих других, возможно, более достойных качеств. Ну, чем я не типичная англичанка?

В присущем нам чувстве юмора, возможно, кроется объ­яснение еще одного озадачивающего увлечения англичан — пристрастия к маскарадным вечеринкам. В других странах тоже устраивают балы-маскарады и национальные или региональные празднества с маскарадными костюмами, но там не проводят маскарадные вечеринки каждую неделю — по поводу и без повода, как это принято в Англии. Особенно любят переодеваться в наряды противоположного пола анг­личане-мужчины. Они не упускают ни одной возможности, чтобы напялить на себя корсеты, чулки в сеточку и высокие каблуки. Причем это в большей степени свойственно самым мужиковатым мужчинам, с ярко выраженной традиционной ceкcуальной ориентацией (солдатам, регбистам и т. д.), кото­рые просто обожают являться на балы-маскарады выряжен­ными как пpocтитутки. На мой взгляд, это еще одна форма «коллективной эксцентричности»: мы любим пренебрегать этикетом в одежде, но только все вместе, в контексте регули­руемой правилами культурной ремиссии, как, например, маскарадная вечеринка, где можно не бояться того, что ты одет не так, как все.

КЛАССОВЫЕ ОТЛИЧИЯ

Сегодня гораздо сложнее по платью определить классовую принадлежность человека, и все же существует несколько на­дежных индикаторов. Они не такие очевидные, какими в прошлом были рабочая роба и костюмы в тонкую полоску, но, если присмотреться, можно заметить едва уловимые при­знаки, указывающие на социальный статус человека, и по ним определить неписаные правила, которыми тот руко­водствуется, выбирая для себя одежду.

Правила для молодежи

Индикаторы классовой принадлежности особенно трудно распознать в одежде молодежи, поскольку молодые люди всех классов следуют либо уличной моде в стиле молодеж­ных субкультур, либо главенствующим тенденциям традици­онной моды (которая в любом случае обычно представляет собой размытую копию уличных стилей). И это ужасно раздражает как родителей, заботящихся о своем социальном имидже, так и антропологов, изучающих классовые разли­чия. Одна мамаша из верхушки среднего класса посетовала: «Джеми и Саския выглядят прямо как оборванцы с муници­пальных окраин. Непонятно, зачем им это». Очевидно, она хотела сказать, какой был смысл придумывать своим детям «светские» имена и отправлять их в дорогие учебные заведения для детей из верхушки общества, когда те все равно оде­ваются, как Кевин и Трейси из местной средней школы.

Однако более наблюдательная мамаша, возможно, заме- тила бы, что Джеми и Саския на самом деле не выглядят точь-в-точь как Кевин и Трейси. Если Джеми коротко стрижется и мажет волосы гелем, так чтобы они стояли торчком, то Ке­вин пошел чуть дальше: постригся почти наголо, оставив на голове лишь щетину длиной в несколько миллимегров. То же самое и с Саскией: ее проколотые в нескольких местах уши приводят родителей в ужас, а более отчаянные саскии еще и вешают серьги на пупки, но большинство саский не станут, как Трейси, усеивать колечками и бусинками свои брови, но­сы и языки. Дочь принцессы Анны, Зара, проколола себе язык. Это было настолько шокирующее нарушение правил, что о нем написали на первых страницах все бульварные издания. Если Саския из среднего класса повесит себе серьгу на язык, ее могут принять за простолюдинку. Если то же самое сделает аристократка Зара, ее сочтут дерзкой и эксцентричной.

Однако оставим в стороне выходки отдельных предста­вителей высшего общества и сосредоточимся на стиле одеж­ды молодежи из среднего класса и рабочей среды. Отличия в их манере одеваться — это обычно вопрос степени. Напри­мер, и Джеми, и Кевин оба носят мешковатые джинсы (в сти­ле гангста афроамериканского происхождения), но у Кевина джинсы более мешковатые — не на два, а на четыре размера больше. И кевины из рабочей среды начинают исповедовать данный стиль в более раннем возрасте, чем джеми из средне­го класса. Так же обстоит дело и с их сестрами: трейси отда­ют предпочтение более вычурным моделям «племенного» стиля, чем саскии⁵⁶, и начинают носить их в более раннем возрасте.

----------------------------

⁵⁶ По крайней мере, данное правило действует в отношении сти­лей панк и афроамериканского гангсга/хип-хоп, однако относи­тельно высокий процент готтов и гранджеров — это выходцы из среднего класса, поэтому есть исключения.

Им также дозволено «взрослеть» раньше и быстрее. Если вы увидели дeвoчку-подростка в ceкcуальном молодеж­ном наряде, знайте, что она почти наверняка не из среднего класса.

Дети и подростки из среднего класса одеваются более сдержанно, и вещи на них по виду сшиты из натуральных тканей, в отличие от одежды их сверстников из рабочей сре­ды. Трейси и Саския могут одеваться в одном и том же стиле, носить футболки и брюки одинаковой модели, но вещи Саскии скорее матовые, чем блестящие, с более высоким про­центом натурального волокна — по крайней мере, днем. Классовые индикаторы почти не различимы. Возможно, Сас­кия и Трейси отовариваются в одних и тех же магазинах мо­лодежной моды и зачастую покупают одни и те же вещи, но они комбинируют и носят эти одинаковые вещи по-разному. Допустим, и у той, и у другой дeвyшки есть короткая джинсо­вая куртка, купленная в «ТопШоп» («ТорShop»), однако Трей­си свою наденет с облегающими блестящими черными брю­ками из лайкры/нейлона и массивными черными туфлями на высоком каблуке и платформе, а Саския точно такую же куртку будет носить с вельветовыми брюками, сапогами и большим мягким шарфом, который она обмотает вокруг шеи несколько раз. По непонятной причине молодежь из средне­го класса и высшего общества больше любит шарфы, чем их сверстники из низших слоев общества, и обычно они тепло укутываются в холодную погоду. А вот кевины и трейси поче­му-то предпочитают мерзнуть: студеными январскими вече­рами они выходят на улицу в кожаных куртках, под которы­ми надета одна лишь футболка (Кевин) или в мини-юбках и блестящих тонких колготках (Трейси). Столь неадекватно одетая молодежь — типичное зрелище в северных районах Англии.

Причем дело не в деньгах, и стоимость одежды не всегда точно указывает на социальный статус ее владельца. Вещи Саскии и Джеми не дороже, чем одежда Трейси и Кевина, и вполне вероятно, что в гардеробах последних есть целый ряд дорогих «модельных» вещей. Но опять-таки хаpaктерные от­личия налицо. Юноши и дeвyшки из рабочей среды выбирают одежду «от модельеров» с крупным опознаваемым товарным знаком. Причина, в общем-то, ясна: какой смысл носить фуфайку от Келвина Клайна или Томми Хилфигера, если никго о том не догадывается? Молодежь из верхушки средне­го класса и высшего общества считает, что броские эмблемы на предметах туалета — это вульгарно.

Если вы не уверены в своей оценке социального статуса того или иного представителя молодежи, посмотрите на во­лосы. Волосы — достаточно надежный классовый индика­тор. Волосы Трейси больше похожи на прическу, более за­тейливо уложены, выглядят менее естественно, чем у Саскии, и ее стиль предполагает более активное использование геля, краски и лака. Почти у всех учениц частных привилегиро­ванных школ, представительниц верхушки среднего класса и высшего общества, волосы чистые, прямые и гладкие. Эти дeвyшки обычно ходят с распущенными волосами, так что­бы их можно было постоянно убирать с лица, откидывать назад, запускать в них пальцы, убирать пряди за уши, соби­рать в небрежный пучок или конский хвостик и затем вновь распускать, причем все это явно неосознанные, непроиз­вольные жесты. Эта игра с волосами, распространенная сре­ди школьниц частных учебных заведений, — весьма показа­тельный ритуал, к которому очень редко прибегают дeвyшки из рабочей среды.

Более скромный/естественный внешний вид молодежи из среднего класса — это только отчасти результат требова­ний их родителей, заботящихся о социальном статусе своей семьи. Английские дети и подростки не меньше, чем взрос­лые, восприимчивы к классовым различиям, и хотя некото­рые джеми и саскии из среднего класса носят — из чувства противоречия — одежду или украшения «простолюдинов», они тоже обеспокоены своим социальным имиджем и в ма­нере одеваться по-своему снобы. Возможно, их родители это не осознают, но на самом деле они тоже не хотят, чтобы их принимали за «оборванцев с муниципальных окраин». У них даже есть прозвища для тех своих сверстников, чьи привыч­ки и стиль одежды выдают в этих подростках представите­лей низших социальных слоев населения, например, «трейси», «гари», «кевины» (зачастую просто «кев») или «шваль» (grubs). Гари и т. д., в свою очередь, кличут «светских» детей «камиллами*, «ура-генри» и «слоунами»* и совершенно не стремятся подражать им. Все эти ярлыки применимы только к другим: молодые люди, говоря о самих себе, никогда не употрeбляют прозвища Кев или Камилла.

-------------------------

* Слоуны — от Слоун-сквер (фешенебельная площадь в лондон­ском Уэст-Энде).

** «Тайм аут» (Time Out) — информационный журнал прогрессивного направления; печатает рецензии на новые фильмы, театральные постановки и концерты в Лондоне, материалы о лондонских выставках, новинках в мире музыке и т. п.; иногда помещает статьи на политические темы. Основан в 1968 г.

Более чувствительные юноши и дeвyшки из английского среднего класса стыдятся своего снобизма, они, давая интервью, несколько неохотно признавали, что употрeбляют эти прозвища. Обсуждение вопросов классовости неизменно сопровождалось нервными смешками. Дeвoчка-подросток из верхушки среднего класса призналась, что она мечтала об од­ном дорогом ювелирном украшении, пока не заметила, что это украшение обрело популярность у парикмахерш. «Это мгновенно охладило мой пыл, — сказала она и добавила: «Я понимаю, это нехорошо, снобизм чистой воды с моей сто­роны, но ничего не могу с собой поделать. Как только я увиде­ла на них эту вещь, она мне мгновенно разонравилась». Ее ще­петильная в отношении классовых отличий мамаша была бы довольна этим очевидным свидетельством своего влияния.

Хотя молодые англичане более восприимчивы к классо­вым отличиям, чем сами они это признают, большинство из них беспокоит не столько то, что их по одежде могут при­числить не к той социальной категории, к какой они прина­длежат, сколько страх показаться «традиционными». Назвать чей-то вкус в одежде, музыке или чем-то еще «общеприня­тым» («mainstream») — это всегда унижение, а в некоторых кругах — ужасное оскорбление. Антоним «mainstream» — «cool» («модный», «крутой», «классный»). Среди современной молодежи это слово выражает одобрение. «Mainstream» тол­куют по-разному. Просматривая вместе со мной список клу­бов и других танцевальных заведений в журнале «Тайм аут», юные меломаны не всегда сходились в определении относительно одного и того же клуба: клуб, который одни считали «крутым», другие называли «традиционным». В крайних слу­чаях словом «mainstream» обозначалось все, что бесспopно не подходило под определение «андеграунд». А некоторые юные завсегдатаи клубов всякий клуб, упомянутый в журнале «Тайм аут», автоматически причисляли к «традиционным». Рекламу «крутым» мероприятиям, по их мнению, создает только народная молва.

Для молодых англичан это — серьезные вопросы, но я очень обрадовалась, обнаружив скрытый юмор и даже эле­менты самоиронии в их рассуждениях о «крутом» и «обще­принятом». Некоторые подростки даже шутили по поводу своей манеры одеваться, в которой явно отражается их страх показаться ординарными. Например, в 1990-х гг., когда груп­па «Спайс гёрлз» считалась олицетворением традиционализ­ма и была презираема всеми, кто претендовал на крутость и авангардизм, некоторые гранджеры стали носить футболки с надписью «Спайс гёрлз» или фотографией солисток груп­пы: тем самым они шутили над собой, отказываясь слишком серезно воспринимать правила, обязывавшие их избегать традиционности. Разумеется, подобные шутки могут позво­лить себе только те, кто уже прочно зарекомендовал себя «крутым». Появиться на людях в футболке «Спайс гёрлз» — это все равно что заявить: «Я такой крутой, что могу ходить в откровенно традиционной футболке «Спайс гёрлз», и никому даже в голову не придет, что мне и впрямь могут нравить­ся «Спайс гёрлз»».

Правила для взрослых

Одежная семиотика» взрослых чуть менее сложная, чем правила и система знаковых обозначений подростков, и индикаторы классовой принадлежности здесь выражены более отчетливо.

Последний справочник по этикету и современным нравам «Дебретт» советует нам «забыть старую английскую поговорку о том, что слишком нарядное платье — это признак невоспитанности». Автор утверждает, что данное правило входит к тем временам, когда «можно было не наряжаться, разве что для работы в саду». Сегодня, говорит он, «одеться слишком нарядно — значит одеться ярко, вычурно, рас­франтиться в пух и прах, так что самому неловко, не учиты­вая то, что ныне господствует спортивный стиль одежды и почти вся страна ходит в спортивных костюмах». В общем-то, он прав, особенно в том, что касается мужчин. Однако среди женщин яркое, вычурное платье по-прежнему счита­ется безошибочным индикатором принадлежности к низше­му классу. Представительницы высших слоев общества уме­ют одеться нарядно так, что их туалет не кажется броским и кричащим.

Правила для женщин

Обилие ювелирных украшений (особенно золотых, а также ожерелий с именем или инициалами владельца), интенсив­ный макияж, замысловатая прическа, вычурный наряд, кол­готки с блеском и неудобные узкие туфли на очень высоком каблуке — это все признаки принадлежности к низшему сословию, особенно если женщина является во всем пере­численном на относительно будничное мероприятие. Ин­тенсивный коричневый цвет кожи — загар также расцени­вается представительницами социальных верхов как вуль­гарность. Как и в случае с мебелью и убранством дома, слишком много шика_; старательно подобранные в тон одеж­да или аксессуары — это тоже признак низкого происхож­дения, особенно если задействован яркий цвет — скажем, синее платье с красной отделкой, красный ремень, красные туфли, красная сумочка и красная шляпка (если какой-то из названных предметов не только красный, но и блестящий. значит, его владелица по социальному статусу еще на две ступени ниже). Женщин, разряженных в подобном стиле, часто можно видеть на свадьбах и прочих праздничных мероприятиях в рабочей среде. Столь же старательно подобранный туалет, но с отделкой и аксессуарами более приглушенного тона (например, кремового) — это признак принадлежнос­ти к низам среднего класса. Если количество подобранных аксессуаров сведено к двум-трем предметам, туалет в целом может сойти за наряд представительницы среднего класса. Однако это по-прежнему будет «ансамбль», по-прежнему слишком вычурный; лучшее воскресное пла­тье — не для верхушки среднего класса.

Если хотите найти ключевые отличия между стилями одежды низов/среднего слоя среднего класса и верхушки среднего класса, представьте Маргарет Тэтчер (строгие эле­гантные ярко-гoлyбые костюмы без единой мятой складоч­ки: сияющие блузки; туфли и сумочки в тон; безупречная прическа) и Ширли Уильямс (поношенные, мятые, скомби­нированные — но хорошего качества — твидовые юбки и кардиганы; тусклые «грязные» цвета; ни одной пары вещей в топ; растрепанные, взлохмаченные волосы без намека на стильную прическу)⁵⁷.

----------------

⁵⁷ Я приношу извинения тем, кто по молодости лет не помнит Ширли Уильяме на взлете ее политической карьеры, но я не смогла найти хороший пример на современном материале, поскольку все нынешние женщины-политики одеваются в стиле представитель­ниц низов/среднего слоя среднего класса. По крайней мере, я не видела никого, кому была бы свойственна элегантная небрежность Уильяме — первейший признак принадлежности к высшему сосло­вию.

Я не хочу сказать, что неряшли­вость — это непременно признак «светскости», а любая по­пытка нарядно одеться автоматически переводит вас в кате­горию низов общества. Женщина из верхушки среднего класса или высшего общества не пойдет обедать в изыскан­ный ресторан в легинсах, как у Уэйнетты Слоб*, и лоснящей­ся велюровой фуфайке — она наденет что-нибудь простое, сдержанное, не отяжеленное обилием старательно подоб­ранных аксессуаров. Пусть волосы ее не будут уложены в ак­куратную прическу, но при этом они не будут и сальными или — если она крашеная блондинка —темными у корней. О социальном статусе взрослых англичанок также можно судить по степени оголенности тела. В этом случае, как пра­вило, первый индикатор — глубина декольте. Чем больше открыта гpyдь, тем ниже по социальному статусу ее облада­тельница (речь идет о дневной одежде; вечернее или бальное платье может быть более откровенным).

* Персонаж ряда популярных в Англии развлекательных телевизионных шоу и сериалов.

Для женщин среднего возраста и старше аналогичное правило применимо и в отношении плеч и верхней части рук. И узкая облегающая одежда, обтягивающая жировые складки, — тоже верный признак принадлежности к низшему классу. У знатных жен­щин жировые складки тоже имеются, но они скрывают их под одеждой более свободного покроя или закрытого фасона.

В отношении ног правила классовых отличий менее оп­ределенны, поскольку существует два дополнительных усложняющих фактора: мода и стройность ног. Женщины из низов рабочего класса (и буржуа, выбившиеся наверх из ра­бочей среды) склонны носить короткие юбки, когда они и моде и зачастую когда не в моде, независимо от того, строй­ные у них ноги или нет. А вот женщины из «респектабель­ной» верхушки рабочего класса, низов и среднего слоя сред­него класса обычно не оголяют ноги, даже когда это им поз­воляет и мода, и физические данные. Из представительниц более высоких слоев населения лишь молодые и модные ре­шаются надевать юбки укороченной длины, но только если у них очень красивые ноги. По мнению верхушки среднего класса и высшего света, полные ноги — особенно полные лодыжки — не только непривлекательны, но — что еще ху­же — мгновенно низводят тебя в ранг представительницы рабочей среды. Миф о том, что у всех светских женщин стройные ноги и изящные лодыжки, поддерживается в силу того, что женщины этого круга с полными ногами и лодыж­ками обычно старательно скрывают свои недостатки.

Таким образом, если вы увидите англичанку с полными ногами в короткой юбке, знайте, что она наверняка из рабо­чего класса. А вот женщина с красивыми ногами в короткой юбке может принадлежать как к самым низам общества, так и к самым верхам. В этом случае ищите другие индикаторы. обращайте внимание на детали, описанные выше: глубина декольте, выделяющиеся жировые складки, макияж, сочетае­мость по цвету, глянец, вычурность, ювелирные украшения. прическа и обувь. На все эти индикаторы можно ориентироваться при оценке той одежды, в которой ходят на работу - костюмов и пр., — и той, что носят в свободное от работы время. Начиная с 1950-х гг. английский этикет в одежде становится менее обязывающим, а «одежные» индикаторы классовой принадлежности — менее очевидными, но сказать, что теперь уже нельзя определить социальный статус чело­века по его манере одеваться — это полнейшая чушь. Вне сомнения, теперь это делать труднее, но по-прежнему су­ществует множество ключей — особенно если вы уловили разницу в толковании понятия «элегантность» представите­лями высшего общества и низших классов и — что, пожалуй, более важно — между степенями небрежности в одежде, ко­торые присущи разным классам.

В непонятных или пограничных случаях, когда просто по внешнему виду нельзя определить социальное положение англичанки, обратите внимание на другие факторы, связан­ные с одеждой, — например, на то, в каких магазинах она покупает себе одежду и как говорит об этом. Только предста­вительницы верхушки среднего класса и высшего общества охотно и с радостью признают, что они покупают вещи в ма­газинах благотворительных организаций. Данное правило не строго соблюдается подростками и молодыми женщина­ми, которым двадцать с небольшим, поскольку посещение магазинов для бедных с целью покупки дешевых предметов туалега стало модным увлечением, пропагандируемым жур­налами мод и супермоделями из рабочего класса, примеру которых следуют некоторые дeвyшки из низших слоев об­щества. Однако из женщин более старшего возраста только представительницы самых верхов и самых низов общества приобретают одежду в магазинах организаций «Оксфам»*, Фонд исследований в области paковых заболеваний, Фонд пожертвований Сью Райдер или «Забота о пожилых»**, при­чем только первые осмелятся сказать вам об этом.

--------------

*«Оксфам» (OXFAM) — Оксфордский комитет помощи голода­ющим: благотворительная организация с центром в г. Оксфорде; за­нимается оказанием помощи голодающим и пострадавшим от сти­хийных бедствий в различных странах.

**«Забота о пожилых» (Age Concern) — благотворительная орга­низация; оказывает помощь престарелым людям: организует для них столовые, клубы, помогает в доме и т. д. Основана в 1940 г.

Женщина из верхов среднего класса с гордостью покружится перед ва­ми, демонстрируя свою юбку, и ликующим голосом сообщит, что она «это купила в „Оксфаме" всего за четыре пятьдесят!», ожидая, что вы похвалите ее за сообразительность, бережли­вость, очаровательную эксцентричность, богемность и от­сутствие снобизма.

Бывает, что она и впрямь стеснена в средствах, и, зная, что в Англии о классовой принадлежности судят не по доходам, без стыда признает это. Но, в сущности, женщины — пред­ставительницы верхушки среднего класса часто покупают одежду в благотворительных и комиссионных магазинах из принципа (хотя не совсем ясно, что это за принцип), даже когда они могут позволить себе приобрести новые вещи. И потом хвастают своими покупками. Правда, их восторг непонятен женщинам из низов общества и с низкими дохо­дами, которые отовариваются в магазинах для бедных в силу необходимости, но при этом не испытывают ни удовлетво­рения, ни чувства гордости — напротив, многие из них счи­тают, что это постыдно.

Хотя представительницы верхушки среднего класса гор­дятся тем, что покупают одежду в комиссионных магазинах, некоторые из них — те, кто особенно беспокоится за свой социальный имидж, — зачастую неохотно признают, что они приобретают вещи в определенных «народных» универ­магах, таких, как «Маркс энд Спенсер» (здесь, по их мнению, не зазорно покупать только нижнее белье, простенькие фут­болки или мужские джемпера), «Бритиш хоум сторз» (British Home Stores) и «Литтлвудз» (Littlewoods) (два последних — запретные зоны, где нельзя покупать даже тренировочные штаны). Приобретая в «M&S» что-то более значимое — на­пример, куртку, — они обычно не демонстрируют приобре­тенную вещь своим подругам, сообщая всем, как дешево им это обошлось. Но если какая-нибудь приятельница выразит восхищение курткой и спросит, где та была куплена, пред­ставительница верхушки среднего класса с притворным удивлением ответит: «Не поверишь! В «Марксе»!» — словно сама не совсем в это верит. Приятельница таким же тоном подыграет ей: «Не может быть! В самом деле?» (Их дочери подросткового возраста в том же ключе говорят о дешевых магазинах молодежной моды, таких, как «Ныо лук» (New Look) или «Клэрз аксессориз» (Claire\"s Accessories)).

Правила для мужчин

Социальный статус англичанки так или иначе можно опре­делить по ее платью. А вот англичане-мужчины представля­ют гораздо более сложную задачу для наблюдателя, пытаю­щегося установить их общественное положение. Взрослая мужская одежда гораздо менее разнообразна — особенно это касается одежды, в которой ходят на работу, — а значит, выбор у мужчин небольшой и у них меньше возможностей умышленно или неосознанно заявить о своей классовой принадлежности с помощью одежды. Прежние различия между «синими» и «белыми воротничками» теперь уже не по­казатель. Упадок обpaбатывающей промышленности и пpaк­тика небрежного стиля одежды во многих новых компаниях и на предприятиях означают, что костюм сам по себе уже не поможет отличить представителя нижнего слоя среднего класса от рабочего. Молодой человек, идущий на работу в джинсах и футболке, может оказаться как строительным ра­бочим, так и исполнительным директором самостоятельной компании по разработке и продаже программного обеспе­чения. Униформа — более надежный индикатор, но не безо­шибочный. Да, униформа продавца или водителя автобуса, пожалуй, указывает на принадлежность к рабочему классу, а вот униформа бармена или официанта — не обязательно, поскольку студенты из среднего класса часто подpaбатыва­ют и барах и ресторанах. Обычно род деятельности — не очень надежный индикатор классовой принадлежности, особенно если речь идет о профессиях «белых воротнич­ков»: бухгалтеры, врачи, юристы, бизнесмены, учителя и агенты по продаже недвижимости могут оказаться выходца­ми из любой социальной среды. Поэтому, если даже по одеж­де вы сумеете определить род занятий какого-либо опреде­ленного мужчины, не факт, что вы наряду с этим установите и его социальный статус.

Ныне в некоторых профессиях не нужно соблюдать стро­гий этикет в одежде, однако большинство мужчин из числа «белых воротничков» по-прежнему ходят на работу в костю­мах, поэтому на первый взгляд все мужчины в костюмах, по утрам едущие в поездах на работу, выглядят одинаково. Впрочем, на второй и на третий взгляд они тоже будут выглядеть одинаково. Если б я была специалистом по мужской моде и могла бы отличить костюм от Армани от купленного в мага­зине «Маркс энд Спенсер», не оттягивая на пассажире ворот­ник, чтобы увидеть эмблему, я все равно получила бы инфор­мацию только о доходе этого человека, но не о его социаль­ном статусе. В Англии род занятий, как и богатство, не самый надежный индикатор классовой принадлежности. Я знаю, что англичанин из высшего общества, достаточно состоя­тельный, скорее выберет костюм, сшитый на заказ в ателье на Джермин-стрит, чем от Армани. А если у него нет денег, он предпочтет приобрести строгий костюм в комиссионном магазине, а не в «народном» магазине на главной торговой улице, но мне это все равно ничего не скажет, потому что все костюмы на вид одинаковы.

Ювелирные украшения и аксессуары — более надежный показатель. Обращайте внимание на размер. Большие, мас­сивные, бросающиеся в глаза металлические часы, особенно золотые, указывают на принадлежность к низшим классам, даже если это баснословно дорогие часы «Ролекс» (или часы в стиле Джеймса Бонда, которые показывают время в шести странах одновременно, будут работать на дне океана и бла­гополучно переживуг небольшой ядерный взрыв). Предста­вители верхушки среднего класса и высшего общества носят более скромные часы, обычно на простом кожаном ремеш­ке. Тот же принцип верен и в отношении запонок: большие, вычурные, кричащие запонки — это индикатор принадлеж­ности к низшим классам; маленькие, простые, незатейливые указывают на принадлежность к высшему эшелону. И в этом случае цена не имеет значения.

Если англичанин кроме простого обручального кольца носит еще какие-то кольца, это значит, что по социальному статусу он в лучшем случае выходец из среднего слоя средне­го класса. Некоторые мужчины из верхушки среднего класса и высшего общества носят на мизинце левой руки перстень с печаткой, на котором выгравирован родовой герб, но это не очень надежный индикатор, поскольку перстнями любят щеголять претенциозные представители среднего слоя среднего сословия. Носимый на любом другом пальце перстень с печаткой, на которой выгравированы инициалы, а не родовой герб, — это признак принадлежности к низшему слою среднего класса. Галстук — более верный ориентир. Очень яркие, кричащие цвета и крупные рисунки (особенно кари­катурные/смешные) — это признак принадлежности к низ­шим классам. Однотонные галстуки (особенно бледной рас­цветки и/или с блеском) указывают на то, что их владельцы принадлежат в лучшем случае к среднему слою среднего клас­са. Представители верхушки среднего класса и более высоких слоев общества носят галстуки относительно приглушенных, обычно темных тонов с мелким, едва заметным узором.

Однако честно признаюсь, что мне редко удается (если вообще удается) определить социальный статус мужчины в костюме по одной только одежде. Как правило, приходится, прибегая к разным ухищрениям, следить за телодвижениями или обращать внимание на газеты. (Только мужчины из ра­бочей среды, независимо от стиля одежды, сидят и поездах и автобусах, широко раздвинув ноги; а большинство мужчин из верхушки среднего класса не читают бульварной прес­сы — по крайней мере, на людях.)

Непарадная одежда более показательна — и в плане фи­зических данных, и как классовый индикатор, — чем дело­вые костюмы, поскольку небрежный стиль одежды предпо­лагает большее разнообразие, и у мужчин здесь больше вы­бор. Только вся беда в том, что взрослые англичане-мужчины всех классов, когда им предоставлена полная свобода выбо­ра в одежде и им не приходится ограничиваться строгими рамками делового костюма, одеваются плохо. Преобладаю­щее большинство английских мужчин лишены природного чувства стиля, они, вообще-то, не имеют желания одеваться элегантно — ведь сказать о мужчине, что он одет элегантно или даже просто хорошо — значит усомниться в его мужс­ких достоинствах. Слишком элегантный мужчина автомати­чески подозревается в гомоceкcуализме. Англичане-мужчи­ны стремятся одеваться правильно и подобающе, но это по­тому, что они не хотят выделяться или привлекать к себе внимание. Они просто хотят «соответствовать», сливаться с общей массой, выглядеть как любой другой бесспopный гетероceкcуал. В результате они все выглядят одинаково. Когда им не нужно надевать деловой костюм с галстуком, они все ходят примерно в одном и том же: джинсах и футболках/фуфайках или брюках свободного покроя и рубашках/ свитерах.

Да, я понимаю, что все футболки разные и что брюки брюкам рознь. Поэтому, казалось бы, вполне возможно уста­новить классовые различия, ориентируясь на разные стили, ткани, фирмы и т. д. И это возможно. Но нелегко. (Не думай­те, я не жалуюсь, хотя нет, конечно же, жалуюсь, просто хочу, чтобы вы знали: на это уходит много сил, не говоря уже про насмешливые взгляды мужчин, неверно истолковывающих мои попытки рассмотреть ярлыки на поясе брюк с внутрен­ней стороны.)

Правила классовых отличий в мужской повседневной одеж­де основываются фактически на тех же принципах, что и пра­вила для женщин, разве что вычурный наряд считается призна­ком женоподобности, а не низкого происхождения. Мужчины всех классов избегают вещей из откровенно блестящих искус­ственных тканей, так как последние считаются «женским» ма­териалом и к тому же неудобны в носке. И пусть рубашка муж­чины из рабочей среды не из чистого хлопка, по виду от хлоп­чатобумажной ее отличить трудно, а хватать мужчин за рукава, чтобы пощупать ткань, в общем-то, неприлично.

Как и в случае с женщинами, этикет в мужской одежде предполагает обратную взаимозависимость между количес­твом оголенного тела и положением на социальной шкале. Расстегнутые наполовину рубашки, так что видна обнажен­ная гpyдь — признак низкого происхождения. Чем больше пуговиц расстегнуто, тем ниже социальный статуc владельца рубашки (а если в вырезе видны еще болтающаяся на шее цепь или медальон, смело помещайте их хозяина на самую нижнюю ступень социальной лестницы). Даже степень оголенности рук имеет значение. Если говорить о мужчинах старшего возраста, представители высшего общества пред­почитают рубашки футболкам и никогда не покажутся на людях в одном только жилете или майке, даже в жару, — это стиль одежды исключительно рабочего класса. Ходить с ого­ленной гpyдью можно только на пляже и возле бассейна, во всех остальных случаях оголенная гpyдь — это свидетельс­тво принадлежности к низам рабочего класса.

Если мужчина в рубашке, классовой разделительной линией является локоть. В жаркий день мужчины из низов общества закатывают рукава выше локтя. Представители более высоких сословий поднимают рукава до линии чуть ниже локтя; исключение составляют те случаи, когда они заняты физическим трудом, например работают в саду. Правило оголенности тела применимо и к ногам. Взрослых мужчин из верхушки среднего класса и высшего общества вы редко увидите в шортах. Подобное они себе позволяют только тог­да, когда занимаются спортом, ходят по горам или работают в саду возле дома. Представители среднего слоя и низов сред­него класса носят шорты в отпуске за границей. Но только мужчины из рабочей среды демонстрируют свои ноги на людях в своем родном городе.

Общий принцип следующий: что зимой, что летом муж­чины из высших сословий носят больше одежды. Больше слоев, больше плащей, больше шарфов, шляп и перчаток. Представители этой категории населения также более склон­ны носить зонты, но только в городах. Существует старое не­писаное табу, запрещающее джентльменам ходить с зонтами за городом. С зонтами они могут появиться лишь на скачках и других светских мероприятиях, где им, возможно, придет­ся продемонстрировать галантность, укрывая нарядных ле­ди от дождя. Поэтому в городах зонт иногда может указывать на принадлежность к высшему классу, но зонт в руках муж­чины, прогуливающегося за городом, — это всегда признак низкого происхождения. Если только вы не викарий: по не­понятным причинам запрет на ношение зонтов на сельских священников не распространяется.

Мужчины из английского высшего общества при соблюде­нии правила «не выделяться» доходят до крайности: одеваются так, что сливаются не только друг с другом, но и с окружающей средой. За городом — твид зеленых и коричневых тонов, в го­роде — строгие серые и темно-синие костюмы в тонкую по­лоску, Нечто вроде аристократического камуфляжа. Ни мужчи­ны, ни женщины не вправе носить за городом неподобающую «городскую» одежду; это серьезное нарушение приличий. В не­которых кругах родовитой сельской аристократии данное табу распространяется на любую одежду, которую хотя бы отдален­но можно назвать модной: чем более непривлекательно и старомодно вы выглядите, тем выше ваш социальный статус.

ПРАВИЛА ПИТАНИЯ

В 1949 г. венгр Джордж Майкс заявил: «В Европе хорошая кухня, а у англичан хорошие застольные манеры». Позже, в 1977 г., он заметил, что наша кухня стала лучше, а вот за­стольные манеры испортились. Однако он по-прежнему не выражал восторга по поводу английской кухни и признавал, что за столом мы ведем себя все еще «вполне прилично».

Спустя почти тридцать лет комментарии Майкса по-пре­жнему отражают общее международное мнение относитель­но английской кухни, как это выяснил автор книг о путешес­твиях Пол Ричардсон, когда сообщил своим друзьям о том, что он намерен полтора года посвятить работе над книгой о британской гастрономии. Его испанские, французские и итальянские друзья, говорит он, сказали ему, что британской гастрономии не существует, поскольку понятие «гастроно­мия» подразумевает страстную любовь к еде, которой у нас явно нет. Они имели в виду, что «наши взаимоотношения с пищей, которую мы употрeбляем, — это бpaк без любви».

От своих зарубежных друзей и респондентов я тоже слы­шала много жалоб по поводу английской кухни; в частности, они отмечали, что для нас еда — это привилегия, а не право. У нас также нет приличной региональной кухни. Семьи больше не едят все вместе за одним столом, а потрeбляют гото­вую кулинарную продукцию перед телевизором. Наша диета включает главным образом соленые или сладкие закуски — чипсы, хрустящий картофель, шоколад в плитках, полуфаб­рикаты и пиццы, которые следует разогревать в микровол­новой печи, и т. п. Даже те, кто предпочитает вкусную здоро­вую пищу и может себе позволить ею питаться, обычно не имеют ни времени, ни сил, чтобы купить в магазине свежие продукты и приготовить из них домашние блюда, как это делают в других странах.

Критика в адрес английской кухни в целом, в общем-то, справедлива, но не всегда оправдана. То же самое можно сказать и о другой крайности — современной тенденции в британской культуре — провозглашать, что английская кухня за последнее время улучшилась до неузнаваемости, что Лондон теперь — гастрономическая столица мира, что еда — это новый рок-н-ролл, что мы стали нацией гурманов и гастрономов и т. п.

Я не намерена здесь тратить много времени на споры о г качестве английской кухни. На мой взгляд, она не настолько ужасна, как утверждают ее xyлители, и не так уж превосходна, как заявляют ее нынешние поборники. Это что-то среднее. Некоторые блюда английской кухни очень вкусны, дру­гие — несъедобны. В целом английская кухня вполне прилична. Качество английской кухни меня интересует лишь в той степени, в какой оно отражает наши взаимоотношения с едой, неписаные социальные правила, регулирующие наше поведение, связанное с принятием пищи, и то, как они хаpaктеризуют нашу национальную идентичность. В каждой культуре есть свои отличительные правила относительно еды — как общего хаpaктера, регулирующие отношение людей к еде и кулинарному искусству, так и особые, указывающие, кто и что может есть, в каком количестве, когда, где, с кем и каким образом, — и можно многое узнать о культуре, изучая принятые в ней нормы, связанные с едой. Поэтому меня интересует не английская кухня как таковая, а «английскость» английских правил относительно еды.

ПРАВИЛО ДВОЙСТВЕННОСТИ

«Бpaк без любви» — довольно точная хаpaктеристика взаи­моотношений англичан с едой, хотя «бpaк» - это, пожалуй, слишком сильно сказано. Наши взаимоотношения с едой и кулинарным искусством больше похожи на не очень счастливое сожительство без взаимных обязательств. Они носят двойственный хаpaктер, зачастую противоречивы и непос­тоянны. Бывают моменты искренней симпатии и даже страсти, но в целом будет справедливо сказать, что мы не испытываем глубокой, прочной, врожденной любви к еде, которая свойственна нашим европейским соседям, да и многим дру­гим народам. Просто в жизни англичан еда — не самое глав­ное, как у других наций. Даже американцы, у которых «обще­национальная» кухня (в противоположность этнической) явно не лучше нашей, все же проявляют больше интереса к еде, требуя, чтобы каждая категория готовой кулинарной продукции имела сотни разных ароматов и сочетаний, в то время как мы, например, довольствуемся двумя-тремя разно­видностями.

Во многих культурах не равнодушные к еде люди не стоят особняком; их не называют в насмешку или с восхищением «гурманами». Глубокий интерес к еде — это норма, а не ис­ключение. Те, кого англичане называют «гурманами», по су­ти, самые обычные люди, проявляющие типичный, здоро­вый, адекватный интерес к еде. То, что мы воспринимаем как одержимость едой, в других культурах — самое обычное яв­ление, а не нечто диковинное или даже примечательное.

Среди англичан подобный острый интерес к еде боль­шинством расценивается в лучшем случае как странность, в худшем — как нравственное извpaщeние, как нечто непри­личное, неправильное. Наклонности гурмана у мужчины считаются признаком женственности и даже заставляют усомниться в его ceкcуальной ориентации. В данном контек­сте любовь к еде сравнима, скажем, с горячим интересом к моде и мягкой мебели. Знаменитые английские повара, вы­ступающие по телевидению, из кожи вон лезут, чтобы проде­монстрировать свою мужественность и гетероceкcуальность: употрeбляют грубые словечки, играют мускулами, бравиру­ют своей страстью к футболу, упоминают жен, подружек или детей и одеваются как можно неряшливее. Яркий образец стиля «посмотрите, какой я настоящий гетероceкcуалист» — Джеми Оливер, молодой телеповар, сделавший очень много для того, чтобы развить у английских мальчишек интерес к профессии кулинара. Он ездит на мотороллере, слушает громкую музыку, женат на красивой ceкcуальной женщине, держится с развязностью кокни и исповедует молодцеватый подход к кулинарии: «кинем немного этого, потом немного того, и все будет отлично, приятель».

Среди женщин любовь к еде считается более приемлемой, но это по-прежнему нечто неординарное, что отмечают все окружающие, — а в некоторых кругах расценивается как претенциозность. Никто не хочет показать свою заинтере­сованность в еде. Большинство из нас с гордостью заявляют, что мы «едим, чтобы жить, а не живем, чтобы есть», — в отли­чие от наших соседей, в частности французов. Мы наслажда­емся и восхищаемся их великолепной кухней, но при этом презираем их бесстыдную любовь к еде, не сознавая, что между тем и другим, возможно, существует взаимосвязь.

СЕРЬЕЗНЫЕ РАССУЖДЕНИЯ О ЕДЕ НЕДОПУСТИМЫ, ДАЖЕ НЕПРИСТОЙНЫ

Наше двойственное отношение к еде, возможно, обусловле­но влиянием правила «Как важно не быть серьезным». Из­лишнее рвение относительно чего бы то ни было вызывает неловкость, а говорить серьезно, с чувством о чем-то столь тривиальном, как еда, в общем-то, довольно глупо. Афиширо­вать свою любовь к еде и открыто признавать, что еда достав­ляет удовольствие, неловко не только потому, что это прояв­ление излишней серьезности, — это еще и непристойно.

Говорят, что англичане по натуре пуритане, но, на мой взгляд, это не совсем точная хаpaктеристика. Например, ceкc не считается грехом; это нечто очень личное, частное и, со­ответственно, вызывающее смущение. Шутки о ceкcе, даже вполне откровенные, допустимы, но обсуждать серьезно, ув­леченно те же самые иHTиMные подробности непристойно. Еда как чувственное наслаждение, думается, относится к той же категории: вроде бы и не запретная тема, но говорить о ней следует исключительно беззаботным, веселым, шутли­вым тоном.

Гурманы (или иностранцы), описывающие поэтичным, эpoтичным языком достоинства отменно приготовленного пышного беарнского соуса, вынуждают нас морщиться, крас­неть и прятать глаза. Чтобы их собеседники не чувствовали себя оскорбленными, им просто следует быть чуть веселее, Подшучивать над собой, не говорить о еде слишком серьезно.

Если не демонстрировать ироничную бесстрастность, разго­вор о еде превращается в «гастропopнографию» (данный термин обычно употрeбляют в отношении красочно иллюс­трированных кулинарных журналов и поваренных книг с подробными описаниями каждого аппетитного блюда, но им в равной степени можно охаpaктеризовать и восторжен­ные рассуждения о еде).

УЖИН ПЕРЕД ТЕЛЕВИЗОРОМ

Заявления о том, что мы становимся нацией знающих гаст­рономов, — это, пожалуй, оптимистичная пропаганда, во всяком случае, сильное преувеличение, но, вне сомнения, за последние годы интерес к еде и кулинарному искусству в на­шей стране заметно вырос. На каждом телевизионном кана­ле ежедневно трaнcлируется хотя бы одна кулинарная про­грамма. По общему признанию, некоторые из этих телевизи­онных шоу, где повара за двадцать минут готовят из пяти ингредиентов обед из трех блюд, носят скорее развлекатель­ный хаpaктер, чем поучительный, и многие иностранцы, с которыми я беседовала, считают такой подход к еде либо за­бавным, либо непочтительным. Но есть и много по-настоя­щему информативных кулинарных шоу.

Трудно сказать, насколько заразительны эти кулинарные шоу. Более вероятно, что многие англичане, с интересом на­блюдая, как знаменитые телеповара готовят изысканные блюда из свежих экзотических ингредиентов, разогревают в микроволновых печах пластиковые упаковки с готовыми блюдами из супермаркета. (Я сама часто так делаю.)

Но есть и исключения — люди, которых эти программы вдохновляют, и они спешат приобрести поваренные книги телеповаров, а потом пытаются готовить по предложенным рецептам. И я веду речь не только об увлеченных гурманах из элиты среднего класса. Поваренные книги Делии Смит всег­да занимают высшую строчку в списке популярных бестсел­леров, и владельцам магазинов хорошо знаком «эффект лии», когда всякий продукт или товар, который она рекомен­дует в своем вечернем телевизионном шоу — от простого яйца до кастрюли какой-то определенной марки, — на следующий же день мгновенно сметают с магазинных полок. Небольшое, но значительное число моих приятелей и рес­пондентов из рабочего класса стали заядлыми и изобрета­тельными кулинарами в результате просмотра телевизион­ных кулинарных программ.

В Англии есть семьи — хоть таковых и не много, — где блюда из свежих продуктов, дорогих и не очень, старательно и с любовью готовят ежедневно. Пусть полки наиболее эли­тарных супермаркетов ломятся от экзотических овощей, фруктов, пряных трав и специй, но большинство покупате­лей понятия не имеют, что это за продукты и как их готовить. Я провела следующий опыт: стоя во фруктово-овощной сек­ции супермаркетов, я смотрела на такие продукты, как пак-чой (китайская капуста), лесные грибы и лимонное сорго, и спрашивала покупателей, знают ли они, что с ними делать. Большинство покупателей не знали, да и продавцы тоже.

В ПОГОНЕ ЗА НОВИЗНОЙ

Как бы то ни было, я попалась на ту же удочку, на которую ловятся все новоявленные английские гурманы, — прирав­няла «хорошую» еду и «подлинный» интерес к кулинарному искусству к необычным, диковинным ингредиентам и новым способам их приготовления. Это безумное стремление к но­визне английских гурманов приводит в недоумение моих за­рубежных друзей и респондентов, они посмеиваются над на­шими постоянно меняющимися причудами и пристрастия­ми. Сегодня нам нравится «новая» кухня, завтра каджунская, «фьюжн»*, тосканская, кухня стран Тихоокеанского региона или современная английская. Сегодня наша любимая при­права — сушеные помидоры, завтра — солерос травянис­тый и малиновый уксус или чесночная паста. Потом мы все сразу начинаем есть поленту (каша из кукурузной крупы), «черный» пудинг (из свиной крови, овсяной муки и жира) и рёсти — уложенный в шаткую башню посередине огромно­го белого блюда картофель с козьим сыром и выдержанным виноградным уксусом или розмариновой подливкой.

-----------------

* Кухня «фьюжн» — авторское направление в кулинарии, вобрав­шее в себя все лучшее из кулинарных традиций Востока и Запада.

Эта нынешняя мания новизны свойственна не только ан­гличанам. Подобная тенденция наблюдается и у жителей на­ших бывших колоний, в Америке и Австралии, но им это простительно, поскольку они — молодые нации, состоящие из иммигрантов, принадлежащих к разным культурам, и у них нет собственных кулинарных традиций. Но мы-то — древняя европейская культура с многовековыми традициями и богатой историей. Тем не менее, когда дело касается еды, мы ведем себя как юные жертвы моды. Вероятно потому, что мы, несмотря на свой древний возраст, во всем, что касается еды, по существу, занимаем то же положение, что и наши юные бывшие колонии: у нас нет своих собственных кули­нарных традиций. Некоторые интересующиеся историей гурманы утверждают, что английская кухня не всегда была столь посредственной. В качестве доказательства они ссыла­ются на роскошные пиры прошлых времен, когда столы ло­мились от ароматных пирогов с дичью, экзотических при­прав и т. д. Но ведь эти пиры устраивались для очень узкого, ограниченного круга богатого меньшинства, а иностранцы во все времена жаловались на плохое качество большинства английских блюд. Теперь они восхищаются, как мы посредс­твенно сочетаем кулинарные традиции других народов.

«Мне казалось, англичане должны противиться переме­нам, — с недоумением заметил один из иностранцев, кото­рых я интервьюировала. — А в ваших ресторанах я вижу сов­сем другое. В Италии в отношении еды мы гораздо более тра диционны, более консервативны. А французы даже еще больше...» А ведь он прав, подумала я. Англичане слывут кон­серваторами, но наше отношение к еде свидетельствует о том, что мы способны проявлять гибкость, что в нас живет тяга к новому и что мы готовы перенимать кулинарные тра­диции других народов. Наиболее безумные новшества испо­ведуют главные образом молодые, отслеживающие все пос­ледние тенденции гурманы и кулинары. Но блюда греческой, итальянской, индийской и китайской кухонь уже на протя­жении десятилетий входят в рацион англичан и знакомы нам так же хорошо, как и мясо с овощами. Индийская кухня в осо­бенности. Она попросту стала элементом английской куль­туры, средоточием наших кулинарных традиций. Ни один субботний вечер с посиделками в пабе не обходится без по­сещения местного индийского ресторана, где готовят тандори* и балти**. А находясь в отпуске за границей, англичане больше всего скучают, согласно данным последних опросов, не по рыбе с жареной картошкой или английскому пирогу с говядиной и почками, а по «настоящему английскому карри».

------------------

* Тандори — блюдо из молодой бapaнины, цыпленка, домашне­го сыра с добавлением различных маринадов. Готовится над откры­тым огнем в специальных индийских глиняных печах.

** Балти — блюда, приправленные острым соусом из специй и помидоров; подаются в специальных медных ведерках.

ПРАВИЛА СТЕНАНИЙ И ВЫРАЖЕНИЯ НЕДОВОЛЬСТВА

В ресторанах, как и везде, англичане могут стонать и ворчать, жалуясь друг другу на плохое обслуживание и плохую пищу, но в силу собственной скованности, из-за нашей «социаль­ной неловкости» нам трудно высказать претензии непос­редственно обслуживающему персоналу. У нас есть три спо­соба выражения недовольства в таких ситуациях, и все три неэффективны и не приносят удовлетворения.

Молчаливое выражение недовольства

Большинство англичан при виде неаппетитного или даже несъедобного блюда чувствуют себя настолько неловко, что они вообще не способны жаловаться. Выразить недовольс­тво — значит «устроить сцену», «поднять шум», «привлечь к себе внимание» на публике, а это все запрещено неписаными правилами. Англичане станут возмущенно жаловаться своим спутникам, сдвинут непривлекательную пищу на край тарел­ки, поморщатся с отвращением, глядя друг на друга, но, когда официант спросит, всем ли они довольны, они вежливо улыбнутся и, стараясь не встречаться с ним взглядом, про­бормочут: «Да, все хорошо, спасибо». Стоя в медленно движу­щейся очереди у стойки бара в пабе или в кафе, они будут тя­жело вздыхать, складывать на гpyди руки, переминаться с но­ги на ногу, демонстративно поглядывать на часы, но никогда вслух не выразят недовольства. Сами они никогда больше не придут в это заведение и отрекомендуют его с самой худшей стороны всем своим друзьям, но несчастный владелец паба или ресторана так и не узнает, что к нему были какие-то пре­тензии.

Выражение недовольства извиняющимся тоном

Некоторые чуть более отважные души прибегают к способу № 2: выражают недовольство извиняющимся тоном, что осо­бенно хаpaктерно для англичан. «Простите, мне ужасно не­ловко, мм... но... э... суп, кажется... хм... не очень горячий — не­сколько холодноват, правда...»; «Простите, что надоедаю вам, но я... мм... заказал бифштекс, а это, кажется... э... рыба...»; «Про­стите, вы к нам скоро подойдете? (И это после двадцати ми­нут ожидания, когда на сидящих клиентов никто из обслужи­вающего персонала не обращал внимания.) Просто мы не­много торопимся. Извините». Порой эти жалобы высказаны столь нерешительно и робко, столь туманно, столь тщатель­но замаскированы под извинения, что персонал и впрямь может не понять, что их клиенты чем-то недовольны. «Они смотрят в пол и мямлят, будто это они в чем-то провини­лись!» .— сказал мне один опытный официант.

Помимо того что мы извиняемся за свои жалобы, мы также склонны извиняться и за вполне резонно высказанные про­сьбы: «Ой, простите, извините, не могли бы вы принести нам соль?»; «Простите, не могли бы вы принести счет?» — и даже за то, что тратим деньги: «Простите, не могли бы вы принести еще одну бутылку этого? Будьте так добры». Я тоже веду себя подобным образом и всегда считаю своим долгом извиниться за то, что не съела всю порцию: «Простите, блюдо замечатель­ное, честное слово, просто я не очень голодна».

Шумное, агрессивное выражение недовольства оскорбительным тоном

И наконец, как обычно, другая крайность — способ выраже­ния недовольства по-английски № 3: жалоба, высказанная громко, агрессивным, оскорбительным тоном. Побагровевший от гнева, бушующий, грубый, преисполненный важнос­ти клиент, доведший себя до исступления из-за пустячной оплошности обслуживающего персонала. А порой и терпе­ливый клиент, которому изменяет выдержка, когда ему после долгого ожидания приносят несъедобное блюдо.

Часто говорят, что английские официанты и представи­тели других категорий обслуживающего персонала непри­ветливы, ленивы и некомпетентны. В этих обвинениях, на­верно, есть доля правды — нам не хватает профессиона­лизма, мы не умеем угождать, не способны выказывать чрезмерное дружелюбие, как другие народы. Но, прежде чем критиковать наших работников сферы обслуживания, сна­чала понаблюдайте, с какими глупостями им приходится ми­риться. Наши нелепые жалобы выведут из себя даже святого, а наше молчаливое выражение недовольства требует пони­мания бессловесного поведения, что явилось бы испытани­ем даже для многих психологов, особенно если им при этом приходилось бы жарить картофель или разносить заказы.

Все три способа выражения недовольства — молчаливый, извиняющимся тоном или агрессивно-оскорбительным — на первый взгляд разные, но на самом деле их объединяет тесное родство. Симптомы английской «социальной нелов­кости» подразумевают противоположные крайности: когда мы смущены или испытываем дискомфорт в социальных си­туациях, мы становимся либо чрезмерно учтивыми и сдер­жанными, либо шумными, грубыми, агрессивными и неснос­ными.

Еще раз о правиле «вот так всегда!»

В общем же наше нежелание жаловаться в ресторанах лишь отчасти обусловлено нашей врожденной «социальной не­ловкостью». Есть еще и другая, более широкая проблема: У нас низкий уровень запросов. В начале данной главы я упо­минала замечание Пола Ричардсона о том, что для англичан хорошая еда — это привилегия, а не право. В отличие от дру­гих культур, где существует культ еды, англичане в целом не ждут многого от ресторанных блюд или тех, что они готовят дома. За исключением небольшой горстки гурманов, мы не надеемся, что блюда, которые нам подадут, будут отменны­ми: нам приятно, если еда оказалась вкусной, но мы не чувс­твуем себя глубоко оскорбленными, не возмущаемся, как другие народы, когда нас кормят посредственным обедом или ужином. Нам немного досадно, если мясо оказалось пе­режаренным, а картофель — не хрустящим, но мы не счита­ем, что нас ущемили в правах. Посредственная пища — это норма.

И не только пища. Многие иностранцы, с которыми я бе­седовала, особенно американцы, указывают на нашу неспо­собность выражать претензии относительно плохого ка­чества большинства других товаров и услуг. «У меня такое впечатление, — сказал один раздосадованный америка­нец, — что где-то на подсознательном уровне англичане попросту и не ждут, что все должно функционировать как положено. Понимаете?» «Да, — отвечала я, — особенно если сравнивать нас с Америкой. Американцы ожидают хорошего обслуживания, ожидают соответствующего качества за свои деньги, и если их ожидания не оправдались, они приходят в ярость и предъявляют иски. А англичане в большинстве сво­ем не ждут, что обслуживание или товар окажутся качествен­ными, и когда их пессимистические предположения под­тверждаются, они говорят: „Ха! Как всегда!»

«Точно! — воскликнул мой собеседник. — Моя жена анг­личанка, и она всегда так говорит. Мы останавливаемся в оте­ле, где нас кормят отвратительно. Я хочу пожаловаться, а она говорит: „А чего ты ожидал? В отелях всегда кормят ужасно". Мы покупаем новую посудомоечную машину, ее не доставля­ют в назначенное время, и она опять говорит: „Вот так всег­да!" Поезд опоздал на два часа, она говорит: „Вот так всегда!" Я объясняю ей: ,Да, это обычное дело, и так будет всегда, по­тому что вы никогда ничего НЕ ДЕЛАЕТЕ по этому поводу, а только твердите друг другу: „Вот так всегда!"»

Он прав. Мы и впрямь воспринимаем подобные неприятности как Божественное провидение, а не результат людской некомпетентности. Опоздавший поезд или не доставленная в срок посудомоечная машина — столь же «типичное» явле­ние, как и дождь во время пикника в праздничный день. Пусть эти неудобства вызывают досаду, но нам они привычны, знакомы — «это следовало ожидать». И раз это Божественное провидение, нам незачем вступать в конфронтацию с други­ми людьми, что доставляет нам еще большие неудобства.

Но дело не только в этом. Прежде я уже отмечала, что ти­пично английский возглас «Вот так всегда!» передает оби­женное негодование и пассивное, сдержанное смирение, признание того, что неприятности неизбежны, что жизнь полна мелких казусов и сложностей, которые просто следует принимать как должное. В возгласе «Вот так всегда!» находит отражение наша раздраженная снисходительность, типично английский ворчливый стоицизм. Но теперь я вижу, что в нем прослеживается также и некое чувство извpaщeнного удовлетворения. Восклицая «Вот так всегда!», мы выражаем недовольство и обиду, но мы также, неким странным обра­зом, довольны, что наши мрачные пророчества и худшие предположения подтвердились. Да, мы расстроены, нам при­чинили неудобство, но неприятности не застигли нас врасп­лох. Мы знали, что так будет, мы «могли бы сразу сказать», что еда в гостинице отвратительная, что посудомоечную маши­ну не доставят, что поезд задержится, потому что нам, в силу нашей безграничной мудрости, известно, что такова приро­да гостиниц, служб доставки и поездов. Пусть мы не умеем предъявлять иски, не способны даже проявить элементар­ную напористость и вынуждены полагаться на милость не­компетентных поставщиков некачественных товаров и ус­луг, но, по крайней мере, мы прозорливы.

Такова природа вещей. Автомобили «капризничают»; на­греватели «непредсказуемы»; стиральные машины «оставля­ют желать лучшего»; тостеры и чайники «включаются через раз»; дверные ручки «заедают»; выключатели «сpaбааывают только со второго раза — к ним нужно приноровиться»; ком­пьютеры «выходят из строя» в самый неподходящий момент, и стираются все файлы; ты всегда встаешь в самую медлен­ную очередь; поставщики всегда опаздывают; строители ни­когда не сдают работу без огрехов; автобус всегда ждешь це­лую вечность, а потом их приходит сразу три; ничто никогда не работает как положено; всегда что-то идет наперекосяк, и ко всему прочему еще и дождь собирается. Для англичан - это доказанные, неопровержимые факты, такие же точные и бесспopные, как дважды два четыре или законы физики. Мы начинаем усваивать эти заклинания с пеленок, и к тому вре­мени, как мы взрослеем, пессимистический взгляд на мир уже становится частью нашей натуры.

Пока вы полностью не оцените это особое умонастрое­ние и его значение, вы никогда по-настоящему не сможете понять англичан. Повторяйте перечисленные выше заклина­ния каждый день на протяжении двадцати лет, и тогда вы постигните суть нашего хаpaктера. Причем повторяйте эти заклинания сдержанно бодрым тоном, перемежая их фраза­ми: «Не ропщи», «Не обращай внимания», «Не падай духом», — и вы начнете перерождаться в настоящего англичанина. На­учитесь встречать каждую проблему — от обугленного тоста до третьей мировой войны — нашим традиционным возгла­сом «Вот так всегда!», произнося его одновременно обижен­но, с безмерным терпением и самоуверенностью знающего человека, и вы станете полностью аккультурированным анг­личанином.

ПИТАНИЕ В КОНТЕКСТЕ КЛАССОВЫХ ОТЛИЧИЙ

В Англии каждый продукт, помимо перечня ингредиентов с указанием количества калорий, имеет также невидимый классовый ярлык. (Внимание: этот продукт может содержать признаки веществ, хаpaктерных для низов среднего класса. Внимание: этот продукт ассоциируется с мелкобуржуазными слоями и не предназначен для торжественных ужинов в кру­гу верхушки среднего класса.) Ваш социальный статус опре­деляет, что вы едите, а также когда, где и каким образом, как вы называете то, что едите, и как говорите об этом.

Популярная романистка Джилли Купер, разбирающаяся в английской классовой системе гораздо лучше любого соци­олога, цитирует одного лавочника, который сказал ей: «Когда женщина приходит в лавку и спрашивает свиную спинку (back), я обращаюсь к ней «мадам» (madam) ; если она спра­шивает гpyдинку (streaky), я называю ее «дорогуша» (dear)»- Сегодня в дополнение к этим двум частям бекона следуй принимать во внимание другие знаки классовой семиотики: сверхпостный (extra-lean) и натуральный бекон (organic ba­con), кусочки сала для шпигования (lardons), острая копче­ная тонко нарезанная ветчина (prosciutto), шпик (speck) и окорок серрано (иберийский окорок — Serrano ham) — все перечисленное — излюбленная пища класса «мадам», точ­нее, образованной верхушки среднего класса; а также «bacon bits» (кусочки бекона), pork scratchings (свиные шкварки) и bacon-flavoured crisps (чипсы с привкусом бекона) — все это едят исключительно представители класса «дорогуши», а «мадам» — очень редко.

Англичане всех классов любят сандвичи с беконом («ba­con butties» на языке рабочего люда северных областей), хо­тя некоторые более чванливые представители низов и сред­него слоя среднего класса претендуют на более изысканный вкус, а некоторые зацикленные на здоровом образе жизни представители верхушки среднего класса неодобрительно фыркают в отношении жира, соли и холестерина, считая, что эти компоненты могут спровоцировать болезни сердца.

Вот перечень других продуктов и блюд, ассоциирующих­ся с низшими классами:

коктейль из креветок (к самим креветкам претензий нет, но вот розовый «коктейльный» соус — это признак блю­да, популярного у низов среднего класса; кстати, этот соус не станет более «светским», если назвать его «Мари-Роуз») ;

яйцо с чипсами (каждый из ингредиентов сам по себе не несет отпечатка классовости, но такое их сочетание счи­тается блюдом рабочего класса) ;

макаронный салат (макароны, в общем-то, едят все, но если их подают холодными и заправленными майонезом — ЭТО блюдо простолюдинов) ;

рисовый салат (в любом виде блюдо низших классов, особенно если добавлена сладкая кукуруза) ;

консервированный фруктовый компот (в сиропе — блюдо рабочего класса; во фруктовом соке — продукт низов среднего класса) ;

нарезанные ломтиками сваренные вкрутую яйца и/или нарезанные ломтиками помидоры в зеленом салате (мелкие гроздевые томаты допустимы, но, если вы переживаете за свой социальный имидж, лучше не смешивайте томаты, яйца и салат-латук) ;

рыбные консервы (как ингредиент какого-то блюда — например, в рыбных пирожках — не вызывают возражений, но считаются исключительно пищей рабочего класса, если подаются отдельно) ;

бутерброд со сливочным маслом и жареным картофе­лем (едят главным образом на севере страны; даже если вы назовете такой бутерброд «chip sandwich», а не «chip butty» — все равно это пища рабочего класса).

Уверенные в надежности своего социального положения представители высшего общества и верхушки среднего клас­са, имеющие правильный выговор и все соответствующие их статусу признаки, могут безбоязненно признать, что они лю­бят какой-то один или все из вышеперечисленных продук­тов, — это будет расценено просто как эксцентричность. Менее уверенные в надежности своего социального статуса, желая продемонстрировать свою эксцентричность, должны выбирать блюда, которые считаются пищей наиболее уда­ленного от них класса (например, бутерброды со сливочным маслом и жареным картофелем), а не те, что популярны в среде ближайшего к ним социального слоя (консервирован­ные компоты во фруктовом соке), иначе их по недоразуме­нию поместят на более низкую ступень социальной иерар­хической лестницы.

Индикатор соблюдения норм здорового питания

Начиная примерно с середины 1980-х гг. нормы здорового питания становятся главным гастрономическим классовым разделителем. Средние слои населения очень восприимчивы к новейшим тенденциям в области здорового питания; пред­ставители самых верхов и самых низов общества непоколе­бимы в своих взглядах, едят то, что они привыкли есть, и в большинстве своем глухи к проповедям поборников здорово­го образа жизни из числа представителей среднего класса.

Еда, говорят нам, это ceкc наших дней. Действительно, так называемые назойливые классы, которые прежде учили нас правилам здорового ceкcа, теперь во всю проповедуют нор­мы здорового питания. Я веду речь о «менторах» из среднего класса, которые назначили себя блюстителями националь­ной культуры питания и в настоящее время озабочены тем, как бы заставить рабочий класс перейти на овощную диету. Вместо ханжеских речей Мэри Уайтхаус, сетующей по пово­ду ceкcа и «сквернословия», с экранов телевизоров теперь звучат голоса целой армии непрофессиональных диетоло­гов из среднего класса; они ругают coблaзнительные рекла­мы, пропагандирующие готовую кулинарную продукцию из пищевых суррогатов, которая развращает молодежь нации. В данном случае они имеют в виду молодежь из среды рабо­чего класса, всем известно, что именно кевины и трейси, а не джеми и саскии, пичкают себя закусками фастфуд с большим содержанием жиров и сахара.

И в первую очередь не саскии из верхушки среднего клас­са. Многие из них — новообращенные анемичные вегетари­анки, страдают анорексией (отсутствие аппетита), булимией (нeнopмaльно повышенное чувство голода) или воображае­мой «непереносимостью» глютена (клейковина, раститель­ный белок) и лактозы. Почему-то эти проблемы не волнуют поборников здорового питания; все их усилия направлены только на то, чтобы конфисковать у кевинов и трейси их чип­сы и заставить их есть по пять раз в день фрукты с овощами.

Представители верхушки среднего сословия из числа «болтливых классов» — наиболее восприимчивые и поддаю­щиеся внушению приверженцы культа здорового питания. В частности, среди женщин этого класса табу на еду стало первейшим средством идентификации социальной прина­длежности человека. Ваше общественное положение опре­деляет то, что вы не едите. Ни один званый обед в среде «бол­тливых классов» не обходится без того, чтобы принимающая сторона заранее тщательно не опросила гостей на предмет аллергии на модные продукты, непереносимости каких-то ингредиентов и идейной позиции в отношении питания. «Я перестала давать званые обеды, — призналась мне одна журналистка из среднего класса. — Это стало просто невоз­можно. Один-два вегетарианца — это еще куда ни шло, но теперь у каждого то аллергия на пшеницу, то непереносимость молочных продуктов, либо они строгие вегетарианцы, либо приверженцы питания, способствующего долголетию, либо сидят на диете Аткинса, или не употрeбляют яйца, име­ют что-то против соли, боятся пищевых добавок, едят только натуральные пищевые продукты или лечатся от алкоголизма или наркомании...»

Я искренне сочувствую тем, кто действительно страдает пищевой аллергией, но такие люди составляют очень ма­ленький процент населения, во всяком случае, их гораздо меньше, чем тех, кто считает себя пищевыми аллергиками. Женщины из «болтливых классов», по-видимому, думают, что, как и в случае с Принцессой на горошине, их крайняя чувствительность к пище указывает на то, что они утончен­ные, изысканные, аристократичные натуры, не чета вульгар­ным простолюдинам, которые могут проглотить что угодно. В этих рафинированных кругах на тебя посмотрят свысока, если ты без труда способен переварить такую грубую проле­тарскую пищу, как хлеб с молоком.

Если о себе вы не можете сказать, что у вас есть модные пищевые проблемы, придумайте таковые для своих детей или хотя бы шумно выражайте беспокойство по поводу того, что у вашего ребенка может быть аллергия на какой-то продукт: «Нет, нет, не надо! Не давай Тамаре абрикос! Она еще не пробовала абрикосы. Она плохо среагировала на клубнику, так что осторожность не помешает»; «Мы не кор­мим Кэти бутылочным детским питанием — в нем слишком много натрия, поэтому я покупаю натуральные овощи и сама их перетираю...». Даже если ваши дети не по-модному здоро­вы, старайтесь отслеживать все последние тенденции в об­ласти «опасных» продуктов. Вы должны знать, что углево­ды — это жиры наших дней (так же как коричневый цвет — это новый черный), а гомоцистеин — это холестерин наших дней; что высоковолокнистая диета теперь не в моде, диета Аткинса — в моде и что в спорах о генетически модифици­рованных продуктах партия «болтливых классов» проводит линию «два гена — хорошо, четыре — плохо». А вообще, имейте в виду, что «безопасных» продуктов нет, разве что на­туральная морковь, выращенная лично принцем Чарльзом на собственном огороде.

Низший и средний слои среднего класса, равняющиеся на верхушку среднего класса (и на «Дейли мейл»*, ежедневно публикующую по пять материалов об опасных для здоровья факторах), быстро перенимают «светские» взгляды в отно­шении «опасного» питания. Правда, обычно с некоторой за­держкой, как при спутниковой трaнcляции: проходит неко­торое время, прежде чем последние причуды и табу в отно­шении еды, придуманные верхушкой среднего класса, оседают в умах обитателей поместий в псевдотюдоровском и неоге opгианском стилях, а потом еще какое-то время, пока они достигнут пригородных одноквартирных жилых домов, построенных в 1930-х гг. Некоторые жители этих пригород­ных одноквартирных домов узнают о том, что жирофобия и поклонение высоковолокнистым продуктам — уже вчераш­ний день, после того как на смену данным тенденциям при­шли углеводофобия и протеиномания. Едва низы среднего класса усвоили все текущие веяния, связанные с дежурными канцерогенами и «опасными» продуктами, верхам, разумеет­ся, приходится придумывать новые угрозы. Какой смысл жа­ловаться на непереносимость пшеничных продуктов, если этим страдают все простолюдины, говорящие «pardon» («из­вините») и «serviette» («салфетка»)?

Рабочий класс, как правило, в подобные игры не играет. У них хватает реальных проблем, поэтому им незачем выду­мывать воображаемые аллергии, чтобы не скучно жилось. Аристократы тоже невзыскательны в еде и скептически от­носятся к проповедям диетологов. У них есть и время, и де­ньги на то, чтобы исповедовать эксцентричные табу на раз­ные продукты, но, в отличие от обеспокоенных средних классов, они уверены в надежности своего общественного положения, и им незачем афишировать свою принадлеж­ность к высшему свету, демонстративно отказываясь от хле­ба со сливочным маслом. Есть, конечно, и исключения — как, например, покойная принцесса Уэльсская, — но они лишь подтверждают правило, будучи гораздо более застенчивыми и неуверенными в себе, чем любой другой среднестатисти­ческий аристократ.

----------------------

* «Дейли мейл» (Daily Mail) — ежедневная газета консервативно­го направления; основана в 1896 г., с 1917 г. малоформатная газета.

Время приема пищи и терминология как индикаторы классовой принадлежности

Dinner/Tea/Supper (Ужин)

Как вы называете вечерний прием пищи? И в котором часу ужинаете?

Если вечернюю трапезу вы называете «tea» (букв.: «чай») и садитесь ужинать примерно в половине седь­мого вечера, значит, вы почти наверняка представи­тель рабочего класса или выходец из среды рабочих. Если вы склонны персонифицировать вечернюю тра­пезу, говоря о ней «mу tea» (букв.: «мой чай»), «our/us tea» (букв.: «наш чай») и «your tea» (букв.: «твой/ваш чай»), например: «I must be going home for my tea» («Мне пора домой ужинать»), «What\"s for us tea, love?» («Как дела с ужином, дорогая?»), «Come back to mine for your tea» («Приходи ко мне ужинать»), — значит, вы, веро­ятно, представитель рабочего класса с севера страны.

Если вечерний прием пищи вы называете «dinner» и садитесь ужинать около семи часов вечера, значит, вы, вероятно, из низов или среднего слоя среднего класса.

Если словом «dinner» вы обычно обозначаете званый ужин, а вечернюю трапезу в кругу семьи называете «supрег» (произносится «suppah»), значит, вы, скорей всего, принадлежите к верхушке среднего класса или высше­му обществу. В этих кругах время вечерней трапезы мо­жет разниться, но обычно семейный ужин («supper») едят около половины восьмого, a «dinner», как правило, позже, самое раннее — в половине девятого.

Для всех, кроме представителей рабочего класса, «tea» — это неплотная еда около четырех часов дня: чай (напиток) с пирожками, булочками, вареньем, печеньем и, возможно, ма­ленькими бутербродами (в том числе с традиционными сан­двичами с огурцами) со срезанной коркой. Рабочий класс называет полдник «afternoon tea» (букв.: «послеполуденный чай»), чтобы не путать с вечерним «чаем» — ужином, кото­рый все остальные называют «supper» или «dinner».

Lunch/Dinner (Обед)

Время обеда не является индикатором классовой принадлеж­ности, поскольку почти все обедают примерно в час дня. Единственный классовый индикатор — то, как вы называете эту дневную трапезу: если «dinner», значит, вы из рабочего класса; все остальные, от низов среднего класса и выше, обед обозначают словом «lunch». Те, кто говорит «d\"lunch», — что, как отмечает Джилли Купер, по звучанию немного напоми­нает выговор жителей Вест-Индии, — пытаются скрыть свое рабочее происхождение, в последний момент вспоминая, что обед словом «dinner» называть нельзя. (Они также могут сказать «t\"dinner» — что сбивает с толку, поскольку чем-то напоминает йоркширский диалект — о вечерней трапезе, которую они едва не обозвали «чаем» (tea).) Но абсолютно все англичане, к какому бы классу они ни принадлежали и как бы ни называли дневную трапезу, к обеду относятся несе­рьезно: большинство довольствуются сандвичем или каким- либо одним легким блюдом быстрого приготовления.

Затяжные, сытные, с алкоголем «деловые обеды» («business lunch») ныне вызывают неодобрение (сказывается влия­ние американцев, у которых мы научились ратовать за пури­танские нормы здорового питания), что, в общем-то, обидно, поскольку в их основе лежат здоровые антропологические и психологические принципы. Угощение едой и совместный прием пищи во всем мире считаются очень эффективной формой социального взаимодействия, для которой антропо­логи даже придумали специальный термин — «комменсальность»*.

--------------------

* Комменсальность — совместная трапеза

Во всех культурах данный ритуал — это, по меньшей мере, символическое подписание пакта о ненападении (с врагами «трапезу не делят»), в лучшем случае — значи­тельный шаг вперед в укреплении дружбы и связей. А если при этом задействован такой социальный «помощник», как алкоголь, то результат может быть еще эффективнее.

Можно было бы подумать, что англичане, остро нуждаю­щиеся в социальных «посредниках», не говоря уже о том, что мы постоянно ищем способы уклонения от неизменно вызывающего неловкость разговора о деньгах, должны ухва­титься и крепко держаться за эту испытанную традицию. И действительно, я уверена, что нынешняя необоснованная нелюбовь к деловому обеду, выражаясь языком защитников окружающей среды, «неустойчива» и окажется лишь времен­ным заблуждением. Однако эта тенденция — еще одно дока­зательство в поддержку моего утверждения о том, что англичане в целом относятся к еде несерьезно и, в частнос­ти, что мы сильно недооцениваем социальное значение сов­местной трапезы, что в большинстве культур усваивается на подсознательном уровне.

В этом отношении «гурманы» из среднего класса не более сведущи, чем мы, все остальные. Их показная любовь к еде — «Ах, какой пряный аромат у оливкового масла!», «Ах, какая ду­шистая, сладкая горчица!» — зачастую, как ни странно, ли­шена человеческого тепла и сокровенности, которые долж­ны ассоциироваться с потрeблением пищи. Они заявляют, что понимают этот социальный аспект, с затуманенным взглядом воспевая пиршества в Провансе и Тоскане, но сами, к сожалению, имеют привычку судить о званых ужинах, ко­торые дают их приятели-англичане, и о деловых обедах в ресторане, которые организуют их партнеры, по качеству стряпни, а не по сердечности атмосферы. «Джоунсы — ми­лейшие люди, но, бог мой, в еде ни черта не понимают — пе­реваренные макароны, сваренные всмятку овощи, а цыпле­нок... Интересно, как его хотели приготовить?» Их высокоме­рие и насмешки порой вызывают у нас тоску по прежним временам, когда еще не было диетологов, произведших ре­волюцию в области питания, и члeны высшего общества рас­ценивали как невоспитанность любое замечание по поводу блюд, которые им подавали, а низшие классы считали глав­ным достоинством еды ее сытность.

Завтpaк и вера в целебность чая

Традиционный английский завтpaк: чай, тосты, джем, яйца, бекон, колбаса, томаты, грибы и т. д. — одновременно вкус­ный и сытный. Завтpaк — единственный элемент английс­кого питания, который часто и с энтузиазмом восхваляют иностранцы. Правда, немногие из нас регулярно едят «пол­ный английский завтpaк»: иностранных туристов, останав­ливающихся в гостиницах, кормят гораздо более традици­онным завтpaком, чем тот, который мы, местные, готовим себе дома.

Данная традиция более строго соблюдается в самых вер­хах и самых низах общества, но не в кругу средних классов. Некоторые члeны высшего общества и аристократы по-прежнему едят настоящий английский завтpaк в своих загород­ных особняках, и некоторые представители рабочего класса (главным образом мужчины) по-прежнему считают, что день следует начинать с «приготовленного завтpaка», состоящего из яичницы с беконом, колбасы, тушеных бобов, жареного хлеба, тостов и т. д.

Рабочие чаще завтpaкают в закусочных, а не дома, и запи­вают еду большим количеством крепкого, сладкого чая цвета кирпича, разбавленного молоком. Низы и средние слои среднего класса пьют более бледный, «светский» тип чая — скажем, «Twinings\"s English Breakfast», а не «PG Tips». Предста­вители верхушки среднего класса и высшего общества пред­почитают слабый, почти бесцветный, неподслащенный «Earl Grey». Класть в чай сахар многими расценивается как верный признак принадлежности к низшим классам; даже одна ложка вызовет подозрение (если только вы родились не до 1955 г.) ; более одной ложки — и вы в лучшем случае относитесь к ни­зам среднего сословия; более двух — и вы определенно из ра­бочего класса. Сначала наливать в чашку молоко — это тоже привычка низших классов, как и усердная, шумная работа ложечкой. Некоторые претенциозные представители сред­него слоя и верхушки среднего класса стремятся всем пока­зать, что им по вкусу «Lapsang Souchong», без молока и без са­хара, поскольку такой чай рабочие уж точно никогда не пьют. Более честные (или менее озабоченные своим соци­альным имиджем) представители верхушки среднего класса и высшего общества часто признаются в своем тайном при­страстии к крепкому чаю цвета ржавчины — чаю «строите­лей». Ваше отношение к этому чаю, то, насколько старатель­но вы открещиваетесь от него, — достаточно надежный по­казатель прочности вашего социального положения.

Англичане всех классов убеждены, что чай обладает чудо­действенными свойствами. Чашка чая может вылечить или, по крайней мере, значительно облегчить почти любое пус­тячное недомогание, от головной боли до содранной колен­ки. Чай также является хорошим лекарством от всех болез­ней социального или психологического хаpaктера — от ос­корбленного «я» до душевных травм, полученных вследствие развода или тяжелой утраты. Этот волшебный напиток эф­фективен и как седативное средство, и как стимулятор. Чай и успокаивает, умиротворяет, и возбуждает, повышает жизнен­ный тонус. Каково бы ни было ваше психическое или физи­ческое состояние, все, что вам нужно, — это «чашка хороше­го чаю».

И что, пожалуй, особенно важно, приготовление чая — прекрасный защитный механизм: когда англичане чувству­ют себя неловко или испытывают неудобство в социальной ситуации (а это для них почти перманентное состояние), они заваривают и разливают чай. Если не знаешь, что делать, включай чайник. Пришли гости — мы, как всегда, испытыва­ем затруднения при обмене приветствиями и потому гово­рим: «Пойду, поставлю чайник». Неловкая заминка в беседе, о погоде все, что можно, сказано — мы говорим: «Так, кому еще чаю? Пойду, поставлю чайник». Деловая встреча, предпо­лагается обсуждение вопросов, связанных с деньгами, — мы оттягиваем неловкий разговор, угощая всех чаем. Случилось трагическое происшествие, люди травмированы, в шоке — нужен чай — «Пойду, поставлю чайник». Разразилась третья мировая война, возникла реальная угроза ядерного удара — «Пойду, поставлю чайник».

В общем, вы поняли. Мы не можем жить без чая.

А еще мы очень любим тосты. Тост — основной продукт завтpaка, универсальная удобная пища на все случаи жизни. То, что не излечивает один чай, чай с тостом исцелит непре­менно. «Подставка для тостов» — исключительно английс­кий предмет кухонной утвари. Мой отец — он живет в Аме­рике и во вкусах и привычках стал почти американцем — на­зывает это устройство «холодильником для тостеров», у которого, по его утверждению, лишь одна-единственная функция — способствовать тому, чтобы тост остывал как можно быстрее. Английские сторонники подставки для тос­тов возразили бы ему, что на этом устройстве тосты остают­ся сухими и хрустящими и что, если не отделять тосты один от другого и не ставить их стоймя в решетку, они отсыреют и обмякнут, что как раз и происходит с американскими тоста­ми, которые подаются на тарелке в виде беспорядочной влажной груды, порой под салфеткой, отчего они становятся еще более мокрыми. Для англичан холодные и сухие тосты предпочтительнее теплых и волглых. Американские тосты лишены собранности и достоинства: они слишком потные, несдержанные и эмоциональные.

Правда, судить по тостам о классовой принадлежности бесполезно: тосты любят все. Представители верхов обще­ства имеют предубеждение против хлебной нарезки в упа­ковке, но только те из них, кто боится, как бы их не причис­лили к более низкому сословию, демонстративно обходят стороной в магазине нарезанный хлеб для тостов. А вот то, что вы мажете на свой тосг, может дать представление о ва­шем социальном статусе. Средний и высший классы считают маргарин пищей «простолюдинов». Сами они используют сливочное масло (если только не сидят на диете, то есть не страдают непереносимостью молочных продуктов). Марме­лад пользуется широкой популярностью, однако верхи об­щества предпочитают темный, нарезанный толстыми куска­ми мармелад «Оксфорд» или «Данди», а низшие классы обыч­но едят светлый тонко нарезанный мармелад «Голден шред» («Золотая стружка»).

Неписаные классовые правила в отношении джема фак­тически те же самые: более темный и густой джем предна­значен для стола представителей высоких сословий. Некото­рые озабоченные классовыми признаками представители средней части и верхушки среднего класса в душе отдают предпочтение более светлым, мягким сортам мармелада и джема (возможно, потому, что они — выходцы из более низ­ких сословий и в детстве ели «Голден шред»), но вынуждены покупать сорта, предназначенные для высших классов. Толь­ко низшие сословия — в частности, низы среднего клас­са, — стремясь выражаться «по-светски», называют джем (jam) «preserves» («варенье»).

Застольный этикет и материальная культура

Этикет поведения за столом

Застольные манеры англичан всех классов стали хуже, но, по признанию Майкса, по-прежнему вполне приличны. Важ­нейшие аспекты этикета поведения за столом — предупре­дительность по отношению к другим, недопустимость эго­истичности и жадности, справедливость, вежливость и об­щительность — известны англичанам всех социальных классов, хотя и не всегда всеми строго соблюдаются. Ни один класс не может присвоить себе исключительное право на плохое или хорошее поведение за столом.

Ныне семьи собираются все вместе за одним столом в среднем раз в неделю, а не ежедневно, но большинство анг­лийских детей учат говорить «пожалуйста» и «спасибо», ког­да они просят, чтобы им что-то дали, или когда им дают еду, и большинство взрослых тоже ведут себя сравнительно уч­тиво. Мы все знаем, что нельзя хватать что-либо со стола без разрешения; нельзя накладывать себе большую порцию из общей тарелки, обделяя всех остальных; нельзя приступать к еде до тех пор, пока перед каждым сидящим за столом не бу­дет поставлено его блюдо, если только хозяева не скажут: «Ешьте, а то все остынет»; нельзя брать с общей тарелки пос­ледний кусок, предварительно не спросив, хочет ли кто-то еще съесть его; нельзя разговаривать с полным ртом; нельзя запихивать в рот помногу еды и громко чавкать; нельзя одно­му говорить за столом, не давая остальным вставить даже слово, и т. д.

Обедая или ужиная в ресторане, мы знаем, что, в дополне­ние к перечисленным выше правилам, мы также должны быть вежливыми с обслуживающим персоналом, в частности никогда даже не пытаться подзывать официанта, щелкая пальцами в его сторону или крича на весь зал. Для этого нуж­но просто откинуться на спинку стула с выжидательным ви­дом, постараться перехватить взгляд официанта и потом быстро вскинуть брови и дернуть подбородком. Можно так­же поднять руку или тихо произнести: «Excuse mе?» («Прошу прощения?») — если официант где-то поблизости и не заме­тил ваших призывных знаков, но это ни в коем случае не должно быть сделано в приказной манере. Мы знаем, что за­казы формулируются в форме просьбы и сопровождаются полным традиционным набором «please» («пожалуйста») и «thank you» («спасибо»). Мы знаем, что не подобает подни­мать шум, устраивать сцену или еще каким-либо образом привлекать к себе внимание, когда мы едим в общественном месте. Особенно неприлично суетиться из-за денег, а хвас­товство богатством вызывает такое же неприятие, как и оче­видная скупость. Презрительного отношения заслуживают и те, кто начинает дотошно подсчитывать, кто на сколько по­ел, когда приносят один счет на всю компанию, — и не пото­му, что это проявление мелочности, а в силу того, что подоб­ные обсуждения связаны с длительным нарушением табу на разговор о деньгах.

Пусть мы не всегда соблюдаем застольный этикет, но пра­вила мы знаем. Если спросить англичан о «застольных мане­рах», они поначалу сочтут, что вы имеете в виду ханжеский бессмысленный этикет правильного использования столо­вых приборов, но, когда заводишь разговор о том, что, по их мнению, приемлемо, а что нет во время совместной трапезы с другими людьми, чему их учили и чему они учат своих де­тей, речь сразу заходит о более существенных, универсаль­ных правилах вежливости, которых придерживаются все классы. Многие из них, если присмотреться, связаны с поня­тием, которому англичане во все времена предавали важней­шее значение, — понятием справедливости.

Мамаши из низших классов — особенно мамаши из «рес­пектабельной верхушки рабочего класса» и низов среднего сословия — обычно более строги в отношении этих осно­вополагающих аспектов, чем родители из среднего слоя и верхушки среднего класса, которые до сих пор находятся под влиянием якобы «прогрессивных» методов воспитания 1970-х гг., не признающих правил и установлений и пропа­гандирующих полную свободу самовыражения. В данном случае я говорю «родители», потому что в кругу среднего слоя и верхушки среднего класса зачастую отцы в большей мере вовлечены в процесс социального воспитания детей.

Как и во многих других случаях, в этом отношении предста­вители социальных верхов более схожи с рабочим классом, чем со средними слоями общества: матери из высшего клас­са старательно прививают своим детям хорошие застольные манеры, а их мужья не всегда осуществляют на пpaктике то, чему жены и няни старательно обучают их детей. Некоторые мужчины из числа аристократов отличаются отвратитель­ными застольными манерами, и в этом они мало чем отлича­ются от мужчин из самых низов рабочего класса и декласси­рованных элементов, которым тоже плевать на то, что о них думают окружающие.

Однако это, можно сказать, лишь отдельные исключения. В целом правила вежливости за столом не имеют классовой направленности. Существенные классовые отличия начина­ют проявляться, если рассматриваешь данный этикет в более широком контексте. Более загадочные, эзотерические пра­вила застольного этикета, — как, например, предписание есть горох внешней стороной вилки, — которыми славятся англичане и которые у многих вызывают насмешку, сохра­няются главным образом в высших слоях общества. В самом деле, можно простить тех, кто думает, что единственная фун­кция таких правил — отделять высшие классы от низших, поскольку в большинстве случаев трудно понять, есть ли у них какое-либо другое предназначение.

Элементы „материальной культуры” как индикаторы классовой принадлежности

Правила пользования ножом

Авторы авторитетного справочника по этикету «Дебретт» старательно пытаются доказать, что есть некий разумный смысл во всех деталях английского застольного этикета, свя­занного с «материальной культурой», что суть этих специфи­ческих правил — забота о других. Но мне трудно понять, как та или иная конфигурация пальцев на ноже — либо когда рукоятка ножа находится под ладонью (правильное положе­ние), либо когда, как карандаш, покоится между основания­ми большого и указательного пальцев (неправильное поло­жение) — может повлиять на аппетит остальных участников застолья. Тем не менее авторы «Дебретта» настаивают, что «ни в коем случае» не следует держать нож как карандаш. Это может только активизировать радар социального позицио­нирования ваших соседей по столу, которые тут же понизят вас на социальной лестнице. Для англичан, пекущихся о сво­ем социальном имидже, это само по себе уже хороший повод для того, чтобы пользоваться ножом в соответствии с уста­новленным правилом.

Правило пользования вилкой. Как есть горох

То же самое относится к зубьям вилки. Если вилку держать в левой руке, используя ее в сочетании с ножом или ложкой, зубья вилки всегда должны быть направлены вниз, а не вверх. Соответственно, англичане «гoлyбых кровей» горох должны есть следующим образом: с помощью ножа на вилку, повер­нутую зубьями вниз, накалываются две-три горошины, затем еще несколько горошин ножом подталкиваются на выпук­лую спинку вилки, при этом наколотые горошины служат своеобразным барьером, не позволяющим слегка раздавлен­ным горошинам соскользнуть с выпуклости вилки. На самом деле это не такая уж сложная процеДypa, как представляется на первый взгляд, и, если ее описать подробно, она не кажет­ся такой уж идиотской, какой ее рисуют в анекдотах о том, как англичане едят горох. Хотя следует сказать, что способы, предпочитаемые низшими классами — они держат вилку зу­бьями вверх и с помощью ножа накладывают на нее большое количество гороха, а иногда едят и вовсе без ножа: берут вил­ку в правую руку и загребают ею горох, как ложкой, — гораз­до более разумны, во всяком случае, более эргономичны, поскольку так с одной вилки в рот попадает больше гороха. Аристократический метод накалывания и раздавливания го­роха позволяет за один раз переместить из тарелки в рот в лучшем случае восемь горошин, а если орудовать вилкой по методу представителей низов общества — держать ее зубья­ми вверх или загрeбaть ею, как ложкой, — то на ней умеща­ется, по моим подсчетам, около тринадцати горошин — в зависимости от размеров вилки и горошин, разумеется. (Черт возьми, чем только не приходится заниматься!)

Поэтому, если исходить из пpaктических соображений, у авторов «Дебретта» и других справочников по этикету нет ос­нований утверждать, что метод потрeбления гороха вилкой, повернутой зубьями вниз, лучше.

К тому же трудно представить, каким образом способ низ­ших классов, предпочитающих держать вилку зубьями вверх, может испортить аппетит другим участникам застолья, так что довод о проявлении уважения к окружающим в данном случае также не выдерживает критики. В итоге мы вынуждены заключить, что, как и правило пользования ножом, правило потрeбления гороха — не что иное, как индикатор классовой принадлежности.

В последнее время «плебейский» стиль потрeбления го­роха начал распространяться вверх по социальной лестни­це. Прежде остальных его перенимает молодежь — возмож­но, под усиливающимся американским влиянием. Однако большинство члeнов верхушки среднего класса и высшего общества упopно продолжают накалывать и расплющивать горох.

Принцип „клади в рот понемногу/ешь не торопясь”

И так едят не только горох. Горох я выбрала в качестве при­мера, потому что манера англичан есть горох вызывает улыб­ку у людей во всем мире и потому что горох как продукт го­раздо забавнее, чем другие виды пищи. Однако наши правила застольного этикета, служащие индикаторами классовой принадлежности, предписывают есть методом «вилка зубья­ми вниз, накалывай и расплющивай» все, что едят ножом и вилкой. А поскольку этими двумя приборами полагается есть почти все, значит, почти всю пищу следует накалывать на зу­бья вилки и/или расплющивать на ее спинке. Только ограни­ченное число определенных блюд — например, горячие блюда и салаты, спагетти и «пастушью запеканку» (карто­фельную, с мясным фаршем и луком) — можно есть одной вилкой, держа ее в правой руке зубьями вверх.

При пользовании ножом и вилкой только низшие классы следуют американской системе: сначала разрезают на кусоч­ки все или почти все блюдо, затем откладывают нож и едят нарезанное одной вилкой. «Правильный», точнее, «светский» подход — отделять от мясного и других блюд по маленькому кусочку, каждый раз накалывая его на зубья вилки и разми­ная на ее спинке и затем отправляя в рот.

Этот же самый принцип «клади в рот понемногу/ешь не торопясь» лежит в основе многих правил-индикаторов клас­совой принадлежности, во всяком случае, большая часть этих правил была выработана, судя по всему, с той целью, чтобы за один раз с тарелки в рот попадало лишь малое ко­личество пищи, а между этими разовыми приемами пищи было бы время на то, чтобы отделить кусочек от основной части блюда, наколоть его на вилку и размять на ее выпуклос­ти. Система «отделяй-накалывай-разминай», применяемая в отношении гороха, мяса и пpaктически всего, что лежит у вас на тарелке, — это самый хаpaктерный пример, но дан­ные принципы распространяются и на другие продукты.

Возьмем, к примеру, хлеб. По правилам («светский» под­ход) любое хлебное блюдо — булочки со сливочным мас­лом, тост с паштетом, тост с джемом — едят следующим об­разом: от основного куска отламывают (не отрезают) маленький кусочек хлеба или тоста (такого размера, чтобы поместился в рот), мажут на него сливочное масло/паштет/ джем, кладут в рот и затем повторяют процедуру с другим ма­леньким кусочком. Нельзя — это расценивается как вульгар­ность — намазывать маслом и т. д. весь тост или половинку булочки, как будто вы готовите бутерброды для пикника, и затем откусывать от этого большого куска. Печенье или кре­керы, подаваемые с сыром, едят так же, как хлеб или тосты: отламывают по маленькому кусочку, намазывают сыром и кладут в рот.

Если подается рыба с костями, принцип «клади в рот по­немногу/ешь не торопясь» требует, чтобы мы отделяли от основного куска маленький кусочек, очищали его от костей, съедали и приступали к бедующему. Виноградные гроздья нужно делить на маленькие кисточки, от которых следует от­щипывать по ягодке; класть в рот сразу горсть виноградин нельзя. За общим столом яблоки и прочие фрукты очищают от кожуры, разрезают на четыре части и едят по одной доль­ке; откусывать от целого плода нельзя. Бананы не полагается есть «по-обезьяньи»; их очищают от кожуры, режут на колеч­ки, которые кладут в рот по одному. И так далее.

Как видите, во всех случаях прослеживается один и тот же принцип — ешь помалу и медленно. Суть правил-индикато­ров классовой принадлежности не в том, чтобы облегчить и ускорить процесс потрeбления пищи, сделать его более эф­фективным и пpaктичным. Напротив, эти правила призваны усложнять и затягивать данный процесс, заставить нас пот­рeбллять пищу крошечными дозами и тратить на это как мож­но больше времени и сил. Теперь, когда мы выявили основ­ной принцип, регулирующий процесс питания, становится ясна и его цель. Смысл в том, чтобы мы не выказывали жад­ность и, что еще более важно, не придавали еде первостепен­ного значения. Жадность в любой форме — это нарушение важнейшего правила справедливости. Если кто-то, идя на по­воду у своего желания, отдает предпочтение еде, не уделяя должного внимания общению с теми, кто сидит с ним за од­ним столом, значит, этот человек физическое наслаждение и удовольствие ценит выше, чем слова. В высшем свете на та­кое неанглийское поведение смотрят с укоризной. Чрезмерное рвение в отношении чего бы то ни было недостойно; чрезмерное рвение в еде отвратительно и даже непристой­но. Ешьте маленькими дозами, во время еды делайте частые паузы, выказывайте более сдержанный, неэмоциональный, английский подход к еде.

Кольца для салфеток и другие ужасы

Как индикаторы классовой принадлежности салфетки — предметы полезные и многофункциональные. Мы уже отме­чали, что называть салфетки словом «serviette» — это серьез­ный социальный ляпсус (правильно — «napkin»), один из «семи cмepтных грехов», безошибочно сигнализирующий о низком происхождении. Но активизировать английский ра­дар социального позиционирования с помощью салфеток можно и многими другими способами, в том числе (в хроно­логическом порядке по ходу трапезы):

- если во время сервировки класть на стол салфетки, сло­женные в стиле оригами («светские» люди сворачивают их по-простому) ;

- если вставлять сложенные салфетки в бокалы (их нуж­но просто класть на тарелки или рядом с ними) ;

- если заправлять салфетку за пояс или за ворот (ее нуж­но просто разложить на коленях) ;

- если тщательно вытирать салфеткой рот (следует прос­то промокнуть губы) ;

- если аккуратно сложить салфетку после еды (ее нужно оставить на столе в скомканном виде) ;

- или, еще хуже, если вставить использованную сверну­тую салфетку в специальное кольцо (только люди, говоря­щие «serviette», используют кольца для салфеток).

Первые два «салфеточных» греха подразумевают, что чрезмерно «благородная» изысканность — это черта низов среднего класса. Неэлегантное использование салфетки — когда ее заправляют за ворот или за пояс и тщательно выти­рают ею рот — указывает на принадлежность к рабочему классу. Последние два «салфеточных» греха вызывают отвра­щение, поскольку это свидетельство того, что грязные салфетки собираются использовать повторно. Светские люди предпочитают, чтобы им лучше уж подали бумажные салфет­ки, чем нестираные хлопчатобумажные или льняные. Пред­ставители верхушки среднего класса подшучивают над «людьми, использующими кольца для салфеток», имея в виду низы и средние слои среднего класса, которые, как кажется последним, демонстрируют утонченность и изысканность, а на самом деле нечистоплотность.

В правилах о салфетках есть свой резон (по крайней ме­ре, я полностью согласна с тем, что при сервировке класть на стол нестираные салфетки гадко и неприлично), а вот преду­беждение против рыбных ножей оправдать труднее. Одно время довольно многие англичане из средних классов и да­же из высшего общества использовали для рыбных блюд специальные ножи (и вилки). Возможно, по мнению некото­рых, это чрезмерная щепетильность и претенциозность, но непосредственно табу на эти приборы восходит к тому вре­мени, когда было опубликовано сатирическое стихотворе­ние Джона Бетчемана* «Как преуспеть в обществе» («How to Get On in Society»), в котором он высмеивает чванство и на­пыщенность хозяйки дома из низов среднего класса, устраи­вающей званый обед. Стихотворение начинается следующи­ми строками:

Закажи по телефону рыбные ножи, Норман,

А то кухарка немного не в себе,

Дети измяли все салфетки,

А ведь я должна красиво сервировать стол...

---------------------------

* Бетчеман, Джон (1906—1984) — английский поэт и эссеист. Поэт-лауреат (с 1972 г.).

К рыбным ножам, пожалуй, всегда относились с подозре­нием, но с того момента они стали однозначно ассоцииро­ваться с людьми, которые говорят «pardon», «serviette» и «toi­let» — и используют кольца для салфеток. Ныне рыбные но­жи также считаются безнадежно устаревшими и, наверно, используются только людьми старшего поколения из низ­ших и средних слоев среднего класса. Считаются мещанской утварью и ножи для мяса, а также салфеточки, вилки для пи­рожных, золотые предметы утвари, солонки и перечницы, подставки для бокалов и блюда с крышками на столиках на колесах, предназначенные для сохранения пищи в горячем виде в столовой.

Казалось бы, сосуды для ополаскивания пальцев — не­большие чаши с тепловатой водой, в которую окунают паль­цы, когда едят пищу руками, — тоже должны быть причисле­ны к категории мещанских изысков, но они почему-то в чес­ти, и их до сих пор можно видеть на званых обедах верхушки среднего класса и высшего общества. Во всем этом очень ма­ло логики. Часто рассказывают, как невежественные гости из низших классов пьют из чаш для ополаскивания пальцев, а крайне вежливые хозяева, чтобы не смущать гостей, указывая им на ошибку, тоже следуют их примеру. На самом деле по­лагается быстро окунуть пальцы в чашу и промокнуть их о салфетку — не мыть, не скрести и не тереть, как в ванной, иначе у хозяев дома сразу включится радар социального по­зиционирования.

ЗНАЧЕНИЕ ЧИПСОВ

Исследование ИЦСП на тему «Значение чипсов» посвящено продукту питания огромной национальной важности. 90 % англичан обожают чипсы, и большинство едят их хотя бы раз в неделю. Чипсы — жизненно важная часть английского наследия, но, пока ИЦСП не провел исследование на эту те­му, мало что было известно о нашем отношении к чипсам, их роли в процессе социального взаимодействия и о том, какое место отведено этому блюду в нашей культуре.

Чипсы, патриотизм и английский эмпиризм

Несмотря на то что чипсы изобрели в Бельгии и они пользу­ются популярностью во многих частях света (под разными названиями: French-fries, frites, patate frite, patatasfritas и т. д.), мы выяснили, что англичане считают это блюдо британским, а точнее, английским. «Fish and chips» («рыба с жареным кар­тофелем») до сих пор считается английским национальным блюдом. Обычно англичане не склонны выказывать патрио­тизм и страстность в том, что касается еды, но об обычной жареной картошке они говорят с энтузиазмом и патриоти­ческим пылом.

«Чипсы не требуют изысканного вкуса, — объяснил один из участников группы для тематического опроса. — Это пи­тательная, простая пища, по-хорошему простая. Нам нравит­ся такая еда, и это хорошая еда…Так уж мы устроены — не любим выпендриваться». Прежде мне не приходило в голову, что тарелка жареной картошки может столь красноречиво выражать житейский эмпиризм и неприкрашенный реализм, которые я ориентировочно поместила в разряд определяю­щих черт английской самобытности, и я благодарна этому человеку за столь глубокомысленное наблюдение.

Чипсы как блюдо современной трапези и общительность

Кроме того, чипсы — важный социальный «посредник». Это единственное английское блюдо, которое само напрашива­ется, чтобы его ели в компании, и которое наши неписаные правила позволяют нам есть вместе. Когда англичане едят чипсы, часто можно видеть, как мы ведем себя раскованно, непринужденно, совершенно не по-английски — лезем ру­ками в одну тарелку или в один и тот же пакет, а бывает, даже кормим друг друга. Обычно англичане всегда заказывают се­бе отдельную порцию — даже те блюда китайской и индийс­кой кухни, которые полагается есть из «общего котла». Но чипсы, судя по всему, способствуют общительности, чем они отчасти и привлекают многих англичан. Возможно, потому, что мы в большей степени, чем другие народы, нуждаемся в «помощниках» и «посредниках», которые поощряют нас к «комменсальности».

СЕКС

- Ну, как твоя книга об английской самобытности? Над ка­кой главой работаешь?

- Пишу о ceкcе.

- Значит, будет двадцать пустых страниц?

ЮМОР КАК КОЛЕННЫЙ РЕФЛЕКС

Я уже потеряла счет тому, сколько раз слышала эту реплику или ей подобные, как то: «Ну, это будет короткая глава!»; «Ну, это долго не займет!»; «Ну, это легко: „Никакого ceкcа, пожа­луйста. Мы — британцы!», «Но ведь у нас нет ceкcа. Сeкc нам заменяет грелка!»; «Ты имеешь в виду: ляг на спину и думай об Англии?»; «Пытаешься разгадать загадку, как англичане умуд­ряются воспроизводить себе подобных?». И это говорили мои приятели и респонденты из числа англичан. Иностранцы порой тоже так шутят, но со стороны англичан это почти однозначная реакция. Судя по всему, представление о том, что англичане редко занимаются ceкcом и смехотворно ред­ко испытывают пoлoвoе влечение, воспринимается как об­щепризнанный факт. Даже — вернее, особенно — самими англичанами.

Так ли это? Неужели мы и в самом деле верим в сложив­шийся во всем мире стереотип бесстрастного, чопopного, наивного и неумелого в ceкcуальном плане англичанина? Неужели, в нашем представлении, все англичане-мужчины вместо ceкcа предпочитают смотреть по телевизору футбол, а их жены — пить чай? И, если двигаться вверх по социаль­ной лестнице, все юноши из частных школ неуклюжи, кос­ноязычны и робки и встречаются с такими же бестолковыми дебелыми подружками, которые только и умеют что хихи­кать? Неужели мы видим себя такими? Неужели мы такие на самом деле?

Если исходить из фактов и цифр, наш аceкcуальный порт­рет составлен неверно. Англичане — живые существа, и ceкc для нас, естественно, столь же важен, как и для особей всех других видов. Репутацией полных профанов в делах ceкcа мы обязаны не цифрам и фактам, которые как раз свидетельс­твуют о том, что мы вполне способны совокупляться и раз­множаться, как все нормальные люди во всем мире. Если уж на то пошло, заниматься ceкcом мы начинаем в более ран­нем возрасте. Среди промышленно развитых стран Англия занимает первое место по пoлoвoй активности среди под­ростков: у нас 86 % незамужних дeвyшек до девятнадцати лет ведут активную пoлoвую жизнь (у США по этому показате­лю — 75 % — всего лишь скромное второе место). Многие другие народы большие пуритане в вопросах ceкcа, чем анг­личане, которые, по их мнению, слишком распущенны. Пусть наши дpaконовские законы более суровы, чем в других евро­пейских странах, и наши политики вынуждены уходить в от­ставку из-за скандалов, связанных с тем, что французы, ска­жем, называют мелкими ceкcуальными шалостями, но, в об­щем и целом, по международным стандартам в отношении ceкcа мы относительно либеральны.

Просматривая свои рабочие записи, я вижу, что у меня возникали трудности каждый раз, когда я пыталась завести конструктивный разговор о ceкcе со своими респондентами из числа англичан. «Англичане просто не могут серьезно го­ворить о ceкcе, непременно отпустят шутку, — сетую я в сво­ем блокноте. — Причем одну и ту же. Если еще кто-нибудь вызовется „помочь" мне в моей работе над главой о ceкcе, я закричу». При одном только упоминании слова «ceкc» англи­чане начинают изощряться в остроумии, а менее красноре­чивые произнесут какую-нибудь непристойную реплику или в лучшем случае скабрезно фыркнут. Это больше чем прави­ло — это непроизвольная, бездумная реакция — коленный рефлекс. Стоит только упомянуть о ceкcе, и тут же дает о себе знать рефлекс английского юмора. И нам всем известно, что уничижительные шутки — наиболее эффективная, высокоценимая форма юмора. Таким образом, колкости и остроты по поводу моей работы над главой о ceкcе не обязательно оз­начали, что мы согласны с существующими представлениями об аceкcуальности англичан; это была просто типично английская реакция на слово «ceкc».

Почему ceкc в нашем понимании — это нечто забавное? На самом деле это не совсем так: мы не считаем, что ceкc — это смешно. Просто юмор — наш стандартный способ борь­бы со всем, что вызывает у нас дискомфорт и неловкость. Ес­ли не знаешь, что сказать, шути. Это, вне сомнения, одна из десяти заповедей английской самобытности. Да, другие на­роды тоже шутят по поводу ceкcа, но никто, насколько мне известно, не реагирует на слово «ceкc» столь удручающе предсказуемо, как англичане. В других частях света ceкc мо­жет восприниматься как грех, форма искусства, вид здорово­го досуга, товар для продажи, политический вопрос и (или) психологическая проблема, от которой лечатся многие годы, в том числе с помощью бесчисленных «учебников по взаимооношениям». В Англии ceкc — это шутка.

ФЛИРТ, ЗАИГРЫВАНИЯ, УХАЖИВАНИЯ

А вот представление о том, что свойственные нам чопор­ность и скованность порождаются отсутствием интереса к ceкcу, ошибочно. Да, эта тема вызывает у нас смущение, но к ceкcу мы не равнодушны. Особенно — благодаря правилам неприкосновенности частной жизни, вызывающим эффект запретного плода, — жгучий, ненасытный интерес мы испы­тываем к ceкcуальной жизни других людей, который лишь частично удовлетворяют скандальные публикации в нашей бульварной прессе.

Наш интерес к ceкcуальной жизни своих соотечествен­ников указывает на то, что мы всячески стремимся преодо­леть собственную скованность, и если мы не большие мастеpa в искусстве флиpта, то это вовсе не потому, что нам не хватает пpaктики. Я провела два больших исследования на тему флиpта, и в ходе последнего только 1 % опрошенных ан­гличан — в возрасте от 18 до 40 лет — заявили, что «никогда не флиpтовали», а более трети признались, что флиpтовали с кем-то «сегодня» или «на минувшей неделе». Разумеется, ана­логичный результат можно получить и в других странах, поскольку флиpт — одна из «человеческих универсалий», основной инстинкт, не имея которого род людской давным-давно исчез бы. Если верить некоторым психологам-дарвинистам, флиpт — фундамент, на котором зиждется наша ци­вилизация. Они утверждают, что большой человеческий мозг — наш сложный язык, превосходящий разум, культура, все, что отличает человека от животного, — это аналог пав­линьего хвоста: средство ухаживания, призванное привле­кать и удерживать ceкcуальных партнеров. Если эта теория, которую в шутку называют «теорией эволюции флиpта», верна, значит, достижения человека во всех областях от искусства и литературы до paкетостроения являются просто побочным продуктом основополагающей способности очаровывать.

Таким образом, англичане, как и все другие народы, гене­тически запрограммированы на флиpт, и мы, наверно, флиpтуем не меньше, чем все остальные. Просто мы делаем это не столь умело, непринужденно и уверенно. Точнее, около 50 % англичан вовсе не умеют флиpтовать. Если внимательнее присмотреться к стереотипу ceкcуально закомплексованно­го англичанина, оказывается, что зачастую именно мужчины становятся объектом критики и насмешек в этом отноше­нии. Несколько стандартных шуток и острот содержат наме­ки на мнимую фригидность и неосведомленность англича­нок, но в основном в них высмеиваются бессилие, индиффе­рентность и некомпетентность англичан-мужчин. Считается, что именно эти недостатки мужчин являются причиной неа­декватного поведения в постели их разочарованных женщин. В начале XVIII в. один швейцарский обозреватель⁵⁸, хаpaкте­ризуя англичанок, писал, что они «...не очень избалованы вни­манием мужчин, которые уделяют им мало времени. Боль­шинство мужчин предпочитают женщинам вино и азapтные игры, что заслуживает порицания, поскольку в Англии жен­щины гораздо лучше, чем вино». Многие иностранцы, с кото­рыми я беседовала, говорят почти то же самое, хотя вино они заменяют английским пивом и не жалуются на его качество.

-----------------

⁵⁸ Б. Л. де Мюральт (В. L de Murait) в своих «Письмах об англича­нах» (Lettres sur les Anglais).

Первые два обвинения, предъявленные англичанам-муж­чинам — в бессилии и индифферентности, — беспочвенны и несправедливы, поскольку они основаны не на фактах или непосредственном наблюдении, а главным образом на впе­чатлении, которое создается по вине третьего недостатка, приписываемого английским мужчинам, — что они не вла­деют искусством обольщения. «По-видимому, англичане- мужчины не созданы для ухаживаний, — отмечает наш швейцарский критик. — Они не знают золотой середины между откровенной фамильярностью и почтительным мол­чанием». Среднестатистический англичанин-мужчина мо­жет быть очень ceкcуальным, но он, следует сказать, не завзя­тый сердцеед. Он проявляет себя не лучшим образом, когда ему противостоит, как выразился один из моих респонден­тов, «женщина противоположной породы». В таких случаях он обычно либо молчалив, косноязычен и неловок, либо в худшем случае груб, нагл и бестактен. ⁵⁹

-----------------

⁵⁹ Некоторые обозреватели искренне недоумевают, как английским поэтам-мужчинам удалось создать великолепные образцы любовной поэзии, которые считаются шедеврами мировой классики, Я здесь не вижу противоречия: изяшные любовные стихи пишут, когда объект воздыханий поэта находится, так сказать, на безопасном удалении; к тому же зачастую в виршах находит отражение скорее любовь к словам, а не к женщине, а любовь англичан к словам никогда не вызывала сомнения.

И, как правило, потрeбляет в больших количествах алкоголь, полагая, что это поможет ему избавиться от скованности. А состояние опьянения приводит лишь к тому, что мужчина из тушующегося сдержанного человека превращается в наглого, грубого мужлана. С точки зрения несчастной англичанки, такая метаморфоза – не самый лучший вариант, если только ей не отказывает здравомыслие, как это часто бывает, если она выпила не меньшее количество спиртного. В этом случае весь процесс флиpта сводится к фразе:»Э...может, перепихнемся?» – что в представлении обоих является верхом остроумия и красноречия.

Словом, ответ на загадку о том, как англичане умудряются воспроизводить себе подобных, кроется в бутылке. Ну, хорошо, я преувеличиваю – но совсем немного. Роль употрeбления алкоголя в передаче английского ДНК нельзя недооценивать.

Общительность/алкоголь/общность интересов

Разумеется, есть и другие факторы. Чтобы помочь англичанам усовершенствоваться в навыках обольщения,однажды я, движимая духом патриотизма, придумала тест, основанный на широкомасштабных „полевых исследованиях”, призванных выявить наиболее действенные „зоны флиpта” – типы социальной среды, благоприятствующие заигрыванию и ухаживанию. Свой тест я назвала „критерии ОАО”. Аббревиатура расшифровывается следующим образом: общительность ( здесь я имею в виду допустимость завязывания разговора с незнакомыми людьми в непринужденной манере), употрeбление алкоголя (необходимое средство для скованных англичан, способствующее флиpту) и общность интересов ( среда, в которой люди находят общие интересы или общий объект внимания, - среда , в которой есть „посредники”, помогающие англичанам преодолеть социальную неловкость). С помощью этих критериев мне удалось определить хаpaктер привычек англичан в соотношении флиpта и неписанные правила поиска партнера в английской культуре.

Вечеринки и пабы

Вечеринки и торжественные мероприятия, несомненно, являются „зонами флиpта”. Казалось бы, пабы, бары и ночные клубы в первую очередь следует отнести к „зонам флиpта”, но они соответствуют только двум критериям – факторам общительности и употрeбления алкоголя; фактор общих интересов там отсутствует. Неписанные правила позволяют (хотя и с некоторыми ограничениями и оговорками) завязывать беседу с привлекательным незнакомым человеком в пабе, но отсутствие общих интересов означает, что нужно придумывать тему для разговора. Согласно общему английскому этикету, существует универсальная тему – погода, но, если нет общих интересов,процесс знакомства требует значительных усилий.

Данные опроса показали, что 27 % англичан познакомились со своими нынешними партнерами в пабе – это то место, где англичане проодят большую часть своего свободного времени.

Завсегдатаи клубов и правило „Никакого ceкcа, пожалуйста. Нам здесь не до ceкcа”.

По показателю общности интересов ночные клубы занимают более высокую позицию, поскольку обычно у всех завсегдатаев ночных клубов есть общий интерес – музыка. Как бы то ни было, возможность завязать разговор в клубе напрямую зависит от громкости звучащей музыки, вследствие чего словесное общение ограничивается обменом несколькими односложными выкриками, и посетителям приходится вести заигрывания невербальными способами. Поскольку показатели общительности и употрeбления алкоголя в ночных клубах высоки, эти заведения, казалось бы, должны занимать почти верхнюю строчку в таблице английских «зон флиpта», но среди английской молодежи, посещающей ночные клубы, получило распространение весьма странное новое правило, согласно которому танцы — и посещение клубов в целом — рассматривается как аceкcуальная деятельность. Молодые англичане стремятся ощутить себя частичкой коллектива, достичь состояния эйфории, сливаясь воедино с толпой и музыкой (это похоже на то, что антрополог Виктор Тернер называет «communitas» [от лат. «общность»], — активное, проникновенное, раскрепощающее коллективное общение, родство душ, возникающее между людьми в «пороговых» со­стояниях). Они будут сильно оскорблены, если кто-то выска­жет им в лицо предположение, будто они пришли в клуб просто для того, чтобы «пообжиматься».

Например, по данным общенационального опроса, толь­ко 6 % завсегдатаев клубов признали, что для них важным элементом «танцевальных мероприятий» является «знакомс­тво с предполагаемыми ceкcуальными партнерами». Это от­крытие — пример того, что мы, исследователи, называем со­циально желательной ошибкой (поправкой на социальную приемлемость). Если помните, СЖО — «погрешность в отве­тах респондентов о себе, связанная с их стремлением пред­ставить себя в социально привлекательном свете». Иными словами — ложь. Данные опросов завсегдатаев клубов пока­зали, что респонденты несколько грешат против истины, поскольку их ответы на другие вопросы свидетельствуют о том, что более половины из них занимались ceкcом с теми, «с кем они познакомились на дискотеке». А это говорит о том, что знакомство с потенциальными ceкcуальными парт­нерами, пожалуй, более важный элемент посещения клубов, чем признают завсегдатаи ночных клубов.

Однако СЖО — достаточно важный показатель, посколь­ку повторяющаяся схема таких «социально желательных» от­ветов указывает на существование неписаного социального правила или нормы, действующих в среде какой-либо об­щности или субкультуры. В данном случае мне представляет­ся совершенно очевидным, что в среде молодых англичан, посещающих ночные клубы, особенно в кругу тех, кто про­тивопоставляет себя традиционной культуре и считает свои вкусы в музыке «необщепринятыми», распространено непи­саное правило «Никакого ceкcа, пожалуйста. Нам здесь не до ceкcа!». Считается, что только «некрутые» приходят в ночной клуб, чтобы подцепить ceкcуального партнера, поэтому, ес­тественно, завсегдатаи клубов неохотно признают, что ста­вят перед собой эту цель. Если им случится оказаться в посте­ли с кем-то, с кем они познакомились в ночном клубе, это просто случайный побочный результат вечернего развлече­ния, а не цель, которой они стремились достичь. Правило «Никакого ceкcа, пожалуйста» соблюдается больше на сло­вах, чем на деле. Мы делаем вид, что ceкc нас не особо инте­ресует, однако умудряемся случайно-намеренно довольно много заниматься ceкcом. Вот вам и опять наше очарователь­ное английское лицемерие.

Завсегдатаи ночных клубов для гомоceкcуалистов, как я выяснила, более открыто и честно признают свою заинтере­сованность в ceкcе, чем англичане традиционной ceкcуаль­ной ориентации. Некоторые из них придерживаются прави­ла «Никакого ceкcа, пожалуйста. Нам здесь не до ceкcа!», но большинство не скрывают, что флиpт, поиск партнера и ceкc являются для них существенными причинами для посеще­ния ночных клубов.

Флиpт на работе

И «флиpт с намерением», и «флиpт как развлечение» широко распространены в английских учреждениях, компаниях и организациях. По данным опросов, ныне до 40 % англичан знакомятся со своими будущими супругами или ceкcуаль­ными партнерами на работе. А некоторые материалы пос­ледних исследований свидетельствуют о том. что флиpт — эффективное средство для снятия стресса и избавления от беспокойства на работе: благодаря игривой атмосфере, со­здаваемой кокетливыми подшучиваниями, снижается напря­жение, а обмен комплиментами способствует повышению самооценки.В настоящее время место работы в Англии по-прежнему считается одной из самых благоприятных «зон флиpта». Формально оно соответствует только двум из критериев ОАО, поскольку алкоголь, как правило, недоступен в учреж­дениях и на предприятиях, но на пpaктике коллеги по работе находят возможность выпить вместе, а показатели общи­тельности и общности интересов на работе очень высоки. Особенно благоприятны для флиpта, по мнению участников групп для тематического опроса, курсы повышения квали­фикации, конференции специалистов, научные конферен­ции и другие служебные поездки и собрания, так как подоб­ные мероприятия одновременно обеспечивают и общность интересов, и условия для непринужденного дружеского об­щения, и возможность выпить.

Однако в английских компаниях и учреждениях флиpт обычно приемлем только в определенных местах, с опреде­ленными людьми, в определенное время или при определен­ных условиях. На каждом предприятии или фирме существу­ет свой собственный этикет, регулирующий поведение флиpтующих коллег. В некоторых компаниях, как я выясни­ла, неофициальными «обозначенными зонами флиpта» слу­жат помещения, где находятся кофейный автомат, фотоко­пировальный аппарат и кафетерий. В одной компании таким местом является балкон, облюбованный курильщиками, ко­торые обычно более общительны, чем те, кто не курит, или, по крайней мере, обладают чувством солидарности (одна женщина сказала мне, что сама не курит, но выдает себя за курильщицу, потому что с курильщиками «интересней об­щаться»).

Учебные заведения

Почти все учебные заведения — очаги флиpта. Главным об­разом потому, что там учатся неженатые и незамужние юно­ши и дeвyшки, предпринимающие первые попытки выбора ceкcуальных партнеров. Во всех учебных заведениях при­сутствуют все три фактора ОАО. В школах, колледжах и уни­верситетах показатели общительности и общности интере­сов очень высоки. Что же касается алкоголя, хоть его обычно и не подают в классах и аудиториях, у студентов есть масса возможностей выпить в компании.

Фактор общности интересов особенно важен для англий­ских подростков. Подростки во всем мире застенчивы, но юные англичане стеснительны особенно и не обладают на­выками общения, необходимыми для того, чтобы завязать разговор при отсутствии точек соприкосновения. Одинако­вый образ жизни, одинаковые заботы и неформальная ат­мосфера существенно облегчают студентам эту задачу. У по­тенциальных партнеров, просто потому что они студенты, сразу появляется много общего, и им нет нужды придумы­вать сферы взаимных интересов.

Занятия спортом, клубы, хобби - и дилетантство

Степень кокетства среди члeнов английских любительских спортивных комaнд или клубов по интересам находится в обратной зависимости от степени профессионализма учас­тников и их увлеченности данным видом деятельности. За некоторым исключением все плохие теннисисты, неспособ­ные пройти даже милю по карте любители пешего туризма, криворукие художники, танцоры с заплетающимися ногами и т. д. флиpтуют гораздо чаще и охотнее, чем их опытные и серьезно настроенные на достижение результата товарищи по увлечениям. Даже самые откровенные неумехи обычно притворяются, будто они по-настоящему увлечены видом спорта или деятельностью, которым якобы посвящен данный клуб. Они даже могут искренне верить в это (англичане — виртуозы в искусстве самообмана), но на самом деле их тен­нисные paкетки, географические карты и кисти — в первую очередь «помощники и посредники», способствующие обще­нию, и зачастую удобные подручные средства для флирта.

Зрелищные мероприятия

Зрелищные мероприятия, вне сомнения, являются для зрите­лей сферой взаимных интересов, и некоторые имеют отно­сительно высокий показатель общительности. Однако боль­шинство спортивных мероприятий и других зрелищныхвидов досуга, например театр или кино, — не самые благо­приятные зоны флиpта или поиска партнеров, поскольку всякое социальное взаимодействие там возможно лишь в рамках очень ограниченного времени или «за счет самого зрелища».

Наиболее примечательное исключение из этого прави­ла — скачки, где «действие» происходит в течение несколь­ких минут, получасовой интервал между забегами/заездами посвящен общению, и дружеское взаимодействие между не­знакомыми людьми активно поощряется этикетом поведе­ния на скачках. Скачки проходят тест на ОАО по всем трем показателям и даже имеют дополнительное преимущество в виде готовой шаблонной фразы со словом «fancy» («полагать, предпочитать»), помогающей завязать разговор: «What do you fancy in the three-thirty?» («Кто, по-вашему, победит в сле­дующем заезде?»).

Вечера знакомств, агентства знакомств и правило «я не на свидании»

Вечера знакомств, клубы «Для тех, кому за...» и агентства зна­комств соответствуют всем трем критериям ОАО, но лишь чуть-чуть. Показатель общности интересов там не очень вы­сок. Это может показаться нелепым, ведь всех участников связывает один общий интерес — поиск партнера, однако признаваться в этом стремлении стыдно, и, соответственно, данную тему нельзя использовать для того, чтобы завязать разговор. Даже в ситуациях, не связанных с ceкcом, англича­нам нужно притворяться, будто они собрались все вместе с определенной целью, а не просто так, и потребность в мни­мом мотиве еще более возрастает, когда истинной целью ме­роприятия является столь личный и иHTиMный вопрос, как поиск партнера. Даже когда мы «на свидании», само это сло­во англичане стараются не употрeбллять, мужчины особенно. Слово «свидание» («date») будто срывает завесу с тайны, сра­зу придает встрече официальный хаpaктер. И слишком серь­езный. А мы не любим, чтобы нас заставляли относиться к процессу ухаживания слишком серьезно. Слово «свидание» противоречит духу правил английского юмора.

И все же есть что-то непристойное в «организованном сводничестве». Вечера, устраиваемые для одиноких людей, и деятельность служб знакомств расцениваются как нечто неестественное, надуманное, искусственное, лишенное ин­туитивного наития и непосредственности, хаpaктерных для романтических встреч. Многие стыдятся признавать, что они прибегают к услугам агентств знакомств или посещают вечера, устраиваемые для одиноких людей: в их представле­нии это позор, признание собственной беспомощности. Ра­зумеется, в организованном сводничестве нет ничего пос­тыдного и неестественного. Это применялось на деле, не считаясь анормальным, на протяжении всей истории чело­вечества и до сих пор пpaктикуется во многих культурах ми­ра. Но англичане, в силу собственной скрытности, еще не­охотнее, чем жители других стран Запада, признают необхо­димость в такой пpaкгике.

Флиpт из вежливости

Один из англичан, которых я интервьюировала, заметил: «Можно флиpтовать, так сказать, платонически с людьми, ко­торые состоят в бpaке или несвободны. В некоторых ситуа­циях заигрывание почти обязательно — вы должны оказы­вать знаки внимания, чтобы не показаться невежливым».

Данное замечание относится к неофициальному правилу, предписывающему особую форму «безопасного», «развлека­тельного» флиpта, которой я дала определение «флиpт из вежливости». К такому флиpту прибегают главным образом мужчины, «приударяя» за женщинами из вежливости. (Жен­щины тоже иногда флиpтуют из вежливости, но делают это более осторожно, зная, что мужчины зачастую неверно ис­толковывают знаки внимания.) Флиpт из вежливости рас­пространен как в Англии, так и в странах континентальной Европы, но между английской и европейской формами есть едва заметные отличия: англичане склонны к игривым под­дразниваниям, европейцы отдают предпочтение галантным комплиментам. Обе формы приводят в замешательство аме­риканцев, которые зачастую флиpт из вежливости принима­ют за настоящее ухаживание.

Принцип неопределенности

Даже когда англичанин-мужчина по-настоящему увлечен женщиной, он зачастую не желает открыто выражать свою симпатию. Мы уже установили: а) что англичанин-мужчина не большой мастер по части флиpта, он либо тушуется, бекает и мекает, либо держится с развязной наглостью, и б) что ему претит само понятие «свидание». Слово «свидание» («date») в отношении встречи с женщиной — слишком точ­ное, четкое, официальное, недвусмысленное определение, откровенное заявление о своих намерениях в стиле «карты на стол», чего осторожные от природы, уклончивые англича не-мужчины предпочитают не делать.

Даже будучи во хмелю, мужчина вряд ли употребит слово «date». Скорее заменит его грубым «shag» («тpaxaться») или подобным ему эквивалентом, что может показаться стран­ным, поскольку «shag» более откровенно, чем «date», но в по­нимании пьяного мужчины это вполне логично: в предложе­нии заняться ceкcом звучит меньше личного, сокровенного и нескромного, чем в приглашении на ужин в ресторане.

В идеале англичанин-мужчина предпочел бы вовсе не предлагать заняться ceкcом и не приглашать на ужин. Своей цели он постарался бы достичь намеками и ухищрениями, порой столь скрытыми и неясными, что их трудно понять. «Принцип неопределенности» дает ряд преимуществ: муж­чине не требуется демонстрировать какие бы то ни было чувства; он не оказывается слишком быстро втянутым в то, что можно охаpaктеризовать как «отношения» («relation­ship») (это слово ему еще более ненавистно, чем «date) ; ему не приходится делать или говорить что-то глупо-сентиментальное, что бросило бы тень на его мужское достоинство; и, ко всему прочему, никогда не высказывая прямых, недвус­мысленных просьб, он избавлен от унижения прямого, недвусмысленного отказа.

Англичанки привычны к такой уклончивой амбивалент­ной форме ухаживания — хотя даже мы порой с трудом по­нимаем мужские знаки внимания и, бывает, с подругами часа­ми спорим о том, что может «означать» тот или иной неясный намек или двусмысленный жест. Принцип неопределеннос­ти выгоден и для женщин: хоть мы эмоционально и более раскованны, чем наши мужчины, мы легко смущаемся и предпочитаем не выслушивать скоропалительных призна­ний в любви. Принцип неопределенности дает нам время для того, чтобы всесторонне оценить потенциального парт­нера, прежде чем выказать к нему какой-либо интерес, благо­даря чему мы получаем возможность «отвергнуть» нежела­тельных кандидатов, не говоря им в открытую, что они нас не интересуют.

Однако иностранок такая уклончивая, неопределенная природа английского ритуала ухаживания приводит в заме­шательство и даже сильно раздражает. Мои иностранные приятельницы и респондентки постоянно жалуются на неа­декватное поведение англичан-мужчин, которое они объяс­няют их робостью, высокомерием или подавлением гомо­ceкcуальных наклонностей — в зависимости от степени гне­ва. Им невдомек, что английский ритуал ухаживания — это, по существу, хитрая игра по сохранению престижа, главная цель которой не столько найти ceкcуального партнера, сколько избежать оскорбления и неловкости.

Принцип неопределенности — согласно которому ни симпатию, ни антипатию никогда нельзя выражать откро­венно, а заигрывания и отклонение ухаживаний следует осу­ществлять в форме намеков, а не прямых приглашений и от­казов — позволяет обеим сторонам «сохранить лицо». Игра в ухаживания, как и любая другая, основана на принципе справедливости.

Правила подшучивания

В большинстве других культур флиpт и ухаживания подразу­мевают обмен комплиментами; англичане предпочитают обмениваться обидными колкостями. Точнее, шуточными колкостями. Мы называем это «banter» («подтрунивание, под­дразнивание») — это одна из самых популярных форм вер­бального взаимодействия (наряду с выражением недовольс­тва) и основной метод флиpта. Все ключевые элементы ри­туала кокетливого подшучивания типично английские: юмор и прежде всего ирония; каламбуры; спор, сарказм; притвор­ная агрессивность; поддразнивания, уклончивость. Это нашиизлюбленные аспекты общения. Что хаpaктерно, ритуал под­шучивания исключает все, что нам не нравится и приводит нас в состояние конфуза: эмоции, сентиментальность, серь­езность и ясность.

Правила кокетливого подшучивания позволяют влюблен­ным парам выражать друг другу свои чувства, не говоря о том, что они подразумевают на самом деле, — это поставило бы в неловкое положение обоих. Ниже представлен типич­ный пример диалога флиpтующих англичан, который я под­слушала в автобусе. Колкостями обменивались дeвyшка и па­рень в присутствии своих приятелей.

«— У тебя что, лицензия на эту рубашку? Или ты носишь ее на спор?

- Ха! Кто бы говорил. У тебя самой все трусы наружу, метелка!

- Это ремень, придурок. Хотя для тебя что трусы, что ремень — все равно не отличишь. А моих трусов ты не увидишь, и не надейся.

- На черта мне сдались твои трусы? С чего ты решила, что я за тобой бегаю? Метелки не в моем вкусе!

- Уж лучше быть метелкой, чём вонючим козлом!

- Cтepва!

- Уpoд!

- Ме-е... Черт, моя остановка. Вечером выйдешь?

- Да. Подваливай часикам к восьми.

- Ладно.

- Пока».

После из разговора их приятелей я выяснила, что эти двое уже некоторое время симпатизируют друг другу, толь­ко что начали «встречаться» (в таком непонятном, неопре­деленном английском стиле — вроде встречаются, а вроде и нет) и в ближайшем будущем должны стать «парой». Даже если б я не слышала этого разговора, в обмене колкостями двух подростков я все равно признала бы типичный флиpт. Я отметила его в своем блокноте только потому, что в то время проводила исследование на тему флиpта и собирала примеры из жизни.

Я также заметила, что английские подростки порой пpaк­тикуют особую форму «коллективного ухаживания», суть ко­торой заключается в том, что небольшая группа юношей обменивается колкостями — главным образом ceкcуально­го содержания — с небольшой группой дeвyшек. Этот тип коллективного ухаживания наиболее распространен среди молодежи из среды рабочего класса, особенно в северных областях страны, где я однажды стала свидетельницей того, как юноши и дeвyшки, собравшись двумя отдельными груп­пами по разные стороны улицы, осыпали друг друга шутли­выми оскорблениями. Английские подростки и молодежь постарше прибегают к этой особой форме коллективного заигрывания и на отдыхе за границей, чем весьма озадачива­ют местных жителей, которым непонятно, как подобные шумные перепалки с оскорблениями и издeвками могут стать прелюдией к любви и бpaку. (И хотя я смело могу под­твердить, что так оно и бывает, в душе я восхищаюсь прони­цательностью местных мужчин на испанских и греческих курортах, которые совершенно справедливо полагают, что молодые англичанки восприимчивы и к более традицион­ным формам ухаживания, льстящих их самолюбию, и зачас­тую благополучно отбивают англичанок у их грубиянов-ухажеров из числа англичан.)

Люди старшего возраста подтрунивают над объектами своих вожделений, пожалуй, не так оскорбительно, как под­ростки, но используют все те же приемы: иронию, насмешки, издeвки и т. д. Англичанки, возможно, предпочли бы более благородную, не столь завуалированную форму ухаживания, но правила подшучивания, как и принцип неопределеннос­ти, больше импонируют мужчинам, которые, в отличие от своих противников в лице женщин, более скованны в эмо­циональном и социальном плане. Правда, мы, женщины, привыкли сообразовываться с этими правилами, и обычно делаем это неосознанно. Нам известно, что спор — основ­ной способ дружеского общения между мужчинами, а под­шучивание, соответственно, — это форма тесных дружес­ких отношений, которая им хорошо знакома и не вызывает неловкости. Нам известно, что, если мужчина постоянно на­смехается и подтрунивает над нами, это обычно означает, что мы ему нравимся и что если мы отвечаем ему взаимнос­тью, то лучше всего выражать свое отношение в форме ана­логичных подшучиваний и поддразниваний.Как и в случае с принципом неопределенности, иност­ранки не обладают инстинктивным, врожденным понима­нием специфической природы английских мужчин, и их на­смешки обычно приводят иностранок в замешательство, а порой и сильно обижают Я сама им объясняла, что «глупая корова» может быть вполне ласковым обращением, а фраза «ты не в моем вкусе», произнесенная соответствующим то­ном и в контексте подшучивания, порой равносильна пред­ложению руки и сердца. Я не говорю, что англичане-мужчи­ны никогда не делают откровенных комплиментов или не приглашают женщин на свидание. Бывает и так. Но если есть возможность достичь цели окольным путем, они непремен­но ею воспользуются.

ПРАВИЛА МУЖСКОГО ОБЩЕНИЯ И РИТУАЛ НАБЛЮДЕНИЯ ЗА ЖЕНЩИНАМИ

Пусть англичанин-мужчина не завзятый сердцеед и не умеет красиво ухаживать за женщинами, но когда дело доходит до дружеского общения с другими мужчинами, здесь он в своей стихии. Я веду речь не о гомоceкcуальности, подавляемой или очевидной, а об универсальной человеческой пpaктике мужс­кого общения — способности мужчин устанавливать тесные дружеские отношения и союзы с другими мужчинами. Уже говорилось, что мужчинам столь же необходимо обще­ние с себе подобными, как необходима ceкcуальная близость с женщинами. В случае со среднестатистическим англичани­ном эта потребность, пожалуй, еще сильнее. Даже самый об­разцовый гетероceкcуал, у которого все в порядке с пoлoвым влечением, должен показать, что он отдает предпочтение об­ществу мужчин. И это вовсе не признак того, что все англи­чане-мужчины в душе гомоceкcуалисты. Если уж на то пошло, мужчины нетрадиционной ceкcуальной ориентации в обще­стве женщин чувствуют себя более непринужденно и полу­чают от общества женщин больше удовольствия. Однако следует сказать, что многие английские ритуалы мужского общения направлены на то, чтобы мужчины могли доказы­вать свою мужественность и гетероceкcуальность.

В первую очередь следует упомянуть ритуал «наблюдения за женщинами». Это английская версия освященного веками и, пожалуй, универсального мужского времяпрепровождения, в процессе которого мужчины обмениваются мнениями о физической привлекательности проходящих мимо женщин. Разновидности данного ритуала можно наблюдать — если, конечно, вам это интересно — пpaктически во всех пабах, ба­рах, кафе, ночных клубах или на улице. Английский вариант, как вы, должно быть, уже догадались, исполняется на кодовом языке. Очень мало ритуальных фраз понятны без толкования, однако расшифровать их нетрудно, к тому же большинство этих шаблонных выражений можно разделить на две простые категории: одобрение (если женщина привлекательна) и не­одобрение (если женщина непривлекательна).

Самая английская и по-английски замысловатая из таких реплик — моя любимая: «Don\"t fancy yours much!» («Твоя мне не очень нравится!») Это — стандартный комментарий в от­ношении любой пары женщин, одна из которых, по мнению говорящего, менее привлекательна, чем вторая. Данной фра­зой говорящий не только демонстрирует свою способность отличать красивых женщин от некрасивых (и здоровый мужской интерес к привлекательным женщинам), но еще и «предъявляет права» на более желанную из двух женщин, обозначая менее миловидную словом «yours» («твоя»). Фор­мально реплика «Твоя мне не очень нравится!» используется как комментарий в отношении пары женщин, но нередко мужчина употрeбляет это выражение, чтобы обратить вни­мание своего приятеля на непривлекательность проходящей мимо женщины, независимо от того, сопровождает ли ее бо­лее симпатичная женщина. Однажды в пабе в Бирмингеме я услышала и записала следующий диалог.

1-й мужчина (глядя на входящую в паб группу из четырех жен­щин): «Твоя мне не очень нравится!»

2-й мужчина (оборачиваясь к женщинам и озадаченно морща лоб): «Э... Это которая?»

1-й мужчина (со смехом): «Неважно, приятель. Выбирай любую: они все твои!»

2-й мужчина смеется, но не очень весело; вид у него несколько смущенный, он посрамлен.

Другая загадочная английская фраза из ритуала наблюдения за женщинами, на этот раз из разряда «одобряющих» — «Not many of those to the pound!» («Не меньше фунта!»). Данный комментарий относится к размеру гpyди женщины, привлек­шей внимание мужчин, и подразумевает, что гpyдь у нее очень большая. В данном случае «pound» — это мера веса, а не фунт стерлингов, и тогда фраза буквально означает, что такие гpyди не чета фруктам, их много не положишь на чашу весов, которую уравновешивает гиря массой в один фунт. На самом деле это преуменьшение, поскольку большая гpyдь на­верняка весит больше фунта, но мы не будем вдаваться в ма­тематические подробности. Как бы то ни было, это благо­склонное суждение: англичане-мужчины любят женщин с большой гpyдью, и даже те из них, кто втайне отдает пред­почтение маленькой гpyди, считают своим долгом выразить одобрение. Комментарий «Не меньше фунта!» зачастую со­провождается жестом: держа руки перед гpyдью, говорящий словно взвешивает в руках тяжелые предметы, перемещая вверх-вниз обращенные вверх ладони с чуть согнутыми пальцами. Вот еще один диалог, на этот раз подслушанный в лондонском пабе. Возможно, вы сочтете, что я пересказываю театральную сценку, но я клянусь, что это пример из жизни.

1-й мужчина (о сидящей неподалеку пышногрудой женщине): «Ни фига себе! Ты только глянь! Никак не меньше фунта, да?»

2-й мужчина: «Тсс! Думай, что говоришь, приятель. Теперь так го­ворить запрещено».

1-й мужчина: «Что? Иди ты куда подальше со своей феминист­ской политкорректностью! Как хочу, так и говорю про женские cиcьки!»

2-й мужчина: «Размечтался! Запрет наложили не феминисты, а Палата мер и весов. Фунты мы больше не используем, у нас те­перь метрическая система. Нужно говорить „килограммы"!»

Судя по самодовольному выражению лица второго муж­чины, тот, вероятно, воображал себя комедийным актером и только и ждал удобного случая, чтобы озвучить на людях придуманную им остроту. Правда, он сам испортил впечат­ление, расхохотавшись над собственной шуткой, и сквозь смех добавил: «Хе, хе... Брюссель ввел новые правила, забыл, что ли? Мы теперь говорим: „Не меньше кило! Понял? Кило!»

«I would!» («Я бы не прочь!») — более распространенное выражение одобрения, подразумевающее, что говорящий был бы не прочь переспать с женщиной, обратившей на себя внимание. «Definitely a ten-pinter!» («Пинт десять, не мень­ше!») — уничижительное замечание, означающее, что гово­рящему нужно выпить не меньше десяти пинт пива, то есть напиться, прежде чем хотя бы подумать о том, чтобы всту­пить в ceкcуальную связь с данной женщиной. Когда двое или группа англичан-мужчин, искоса поглядывая на находящую­ся рядом или проходящую мимо женщину, выкрикивают «шесть», «четыре», «два», «семь» и т. д., это вряд ли означает, что они оценивают ее внешность по десятибалльной шка­ле, — скорей всего прикидывают, сколько пинт пива им при­дется выпить для того, чтобы решиться на физическую бли­зость с ней. И неважно, что женщины, как правило, даже не замечают этих судей-самозванцев. Ритуал наблюдения за женщинами — это демонстрация мужской бравады в мужс­кой компании, игра на мужскую публику. По молчаливой до­говоренности любители наблюдать за женщинами никогда не ставят под сомнение способность друг друга «снять» при­глянувшуюся им женщину, и этот коллективный самообман способствует укреплению социальных связей между ними.

ПРАВИЛА КЛАССОВЫХ ОТЛИЧИЙ

Эндогамия

Как и всякий другой аспект жизни англичан, ceкcуальные от­ношения также регулируются правилами классовых отли­чий. Начнем с того, что существует неофициальное правило эндогамии, согласно которому бpaки между представителя­ми разных социальных слоев хотя и не запрещены, но не по­ощряются и на пpaктике заключаются очень редко. Вне стра­ниц книг Барбары Картленд* и П. Г. Вудхауса* сыновья герцогов и графов редко расстраивают своих родных, беря в жены бедных официанток. Мужчины из высшего общества заводят интрижки с женщинами из рабочей среды и, бывает, даже страстно в них влюбляются, но женятся они, как прави­ло, на дeвyшках по имени Арабелла или Люсинда, которые выросли в глостерширских особняках, где у них были лабрадоры и пони. Арабеллы и люсинды, в свою очередь, в юности из чувства противоречия могли водиться с кевинами и дайвами, но потом они обычно «образумливаются» (как вырази­лись бы их обеспокоенные мамаши) и выходят замуж за муж­чин «из своего круга».

---------------------------

* Картленд, Барбара (р. 1904 ) — английская писательница, представительница романтического направления.

** Вудхаус, Пелем Гренвил (1881 — 1975) — английский писа­тель-романист. с 1955 г. гражданин США

Есть два основных фактора — образование и бpaк, — ко­торые в Англии до сих пор влияют на социальную мобиль­ность**. Эти два фактора зачастую взаимосвязаны, поскольку университеты относятся к числу немногих мест, где молодые искатели ceкcуальных партнеров из разных социальных классов общаются «на равных». Но даже в университетах об­стоятельства складываются не в пользу межклассовых брач­ных союзов: результаты исследований регулярно показыва­ют, что англичане, поступая в университет, непроизвольно выбирают себе друзей из той же социальной среды, к кото­рой принадлежат сами.

--------------------------------------

*** Социальная мобильность — перемещение индивида или группы индивидов в социальном поле, что может происходить без изменения социального статуса (горизонтальная мобильность) или с его повышением или понижением (вертикальная мобильность).

И все же студенты из разных социальных классов, несмот­ря на присущее им стадное чувство, вынуждены общаться друг с другом, посещая одни и те же лекции и семинары, участвуя в спортивных играх или других видах внеаудитор­ной деятельности, таких как студенческий театр или занятия музыкой.

Неравные бpaки

Именно такие дeвyшки, бунтарки из верхушки среднего класса, зачастую привлекают внимание интеллектуальных мужчин из рабочей среды, и те, бывает, женятся на них. По­добные бpaки обычно менее удачны (хотя есть множество исключений), чем те, в которых женщина является предста­вительницей более низкого сословия. Это потому, что, со­гласно неписаному правилу, партнер более низкого соци­ального статуса должен перенять вкусы и манеры того клас­са, к которому принадлежит его супруга или ее супруг. Или, по крайней мере, в большей степени поступиться собствен­ными привычками и приложить больше усилий для того, чтобы адаптироваться в новой среде, чем партнер, имеющий более высокий социальный статус, и перемещающиеся вверх по социальной лестнице женщины в этом отношении более гибки, чем мужчины, выбирающие себе жен из более высо­кого сословия.

Когда мужчина из рабочего класса женится на представи­тельнице более высокого сословия, возникает конфликт между снобизмом и мужским шовинизмом — между прави­лом неравного бpaка и принципами главенствующего поло­жения мужчины в семье, согласно которым женщина должна быть более уступчивой и податливой. Способные мужчины из рабочего класса, которые благодаря полученному образо­ванию «переместились в средний класс», и особенно те, кто поднялся сразу на несколько ступеней вверх по социальной лестнице, сочетавшись бpaком с дeвyшками из верхушки среднего класса, с которыми они познакомились в универ­ситете, порой весьма агрессивно и с раздражением реагиру­ют на то, что им приходится менять свои привычки. Напри­мер, ужин они продолжают называть «tea» («чай»), сажают в саду пампасную траву и ноготки, отказываются расплющи­вать горох на выпуклой стороне вилки и нарочно ставят в неловкое положение своих чванливых тещ, говоря «toilet» («туалет») и «settee» («диван») при их гостях на приемах по случаю Рождества. У тех же из них, кто охотно адаптируется в новой «высокопоставленной» среде, как правило, возника­ют проблемы со своими родителями, которых они начинают стыдиться. В общем, и так не хорошо, и так плохо.

Женщины, сочетающиеся бpaком с мужчинами более вы­сокого социального положения, обычно более податливы и прилагают гораздо больше усилий к тому, чтобы «соответс­твовать», хотя опять-таки есть исключения. Если уж на то пошло, они гораздо охотнее перенимают акцент, язык, вкусы, привычки и манеры представителей того класса, к кото­рому принадлежат их мужья, и в порыве энтузиазма упуска­ют весьма существенные нюансы. Например, они носят «пра­вильную» одежду, но в неверных сочетаниях; употрeбляют «правильные» слова, но не в нужном контексте; выращивают «правильные» цветы, но не в тех горшках, — в общем, ведут образ жизни верхушки среднего класса в этаком анаграммном варианте. Обмануть им никого не удается; они лишь смущают своих родственников по мужу и отталкивают от се­бя своих родителей. Усердно пытаясь «переродиться», они превращаются в карикатуры; лучше бы не пытались. Кроме того, слишком ярое рвение влечет за собой нарушение пра­вила «Как важно не быть серьезным».

Трения и конфликты порождают не только бpaки между представителями удаленных областей социального спектра. Англичане гораздо больше презирают тех, кто «дышит им в затылок» на социальной лестнице, чем представителей клас­са с противоположного конца социальной шкалы. Напри­мер, вкусы и привычки среднего слоя среднего класса у вер­хушки среднего класса зачастую вызывают гораздо более сильное неприятие, чем вкусы и привычки трудового люда.

Миф о недюжинной потенции мужчин из среднего класса

Некоторые женщины из верхушки среднего класса грезят о мужчинах из рабочей среды — отчасти в силу бытующего штампа, что мужчины из этого сословия обладают недюжин­ной потенцией и как ceкcуальные партнеры гораздо состоя­тельнее, чем мужчины из верхушки и среднего слоя среднего класса. Никаких опытных данных в поддержку этого стерео­типа нет. Возможно, мужчины из рабочего класса начинают заниматься ceкcом в более раннем возрасте, чем представи­тели высших социальных слоев общества, но, как правило, ceкcом они занимаются не чаще, и нет оснований полагать, что своим партнершам они доставляют больше удовольс­твия. Представление о том, что мужчины из числа простолю­динов в ceкcуальном плане более сильны и раскованны, — это миф, навязанный образованным средним классам таки­ми людьми, как Д. Г. Лоренс и Джон Осборн, а всем остальным — эpoтическими фильмами и журналами, в ко­торых показывается и описывается, как женщины из средне­го класса только тем и занимаются, что воображают себя в постели с работягами — пожарными, строителями и мой­щиками окон. Миф о недюжинной потенции мужчин из ни­зов общества подкрепляется тем, что в последнее время вхо­дит в моду образ простого парня, наблюдается популяриза­ция его вкусов и интересов (футбол, автомобили, «телки», пиво и т. д.).

Живучесть данного мифа, думаю, зиждется главным обра­зом на ошибочном представлении о том, что грубо-хамский подход к флиpту, хаpaктерный, по мнению многих, прежде всего, для мужчин из низших классов, указывает на более вы­сокий уровень ceкcуальной потенции, чем сдержанно-смущенная манера, якобы присущая только мужчинам из верхуш­ки и среднего слоя среднего класса. Но дело в том, что оба эти подхода суть симптомы социальной неловкости и ceкcуаль­ной скованности, и ни тот, ни другой не могут служить на­дежным индикатором могучей потенции или искусности в делах ceкcа. В любом случае подход к флиpту англичанина- мужчины зависит не столько от его социальной принадлеж­ности, сколько от количества потрeбленного алкоголя. Все англичане-мужчины верят в волшебную растормаживающую силу демонического зелья. Представители более высоких сло­ев общества просто убеждены, что благодаря алкоголю они становятся столь же неотразимыми грубиянами, как и любой ceкc-идол пролетарского происхождения.

И, НАКОНЕЦ, ПОСТЕЛЬ...

А что же собственно ceкc? Некоторые из вас, должно быть, чувствуют себя обманутыми: я дала главе название «Сeкc», а сама говорю о юморе, флиpте, эндогамии и т. д. и пpaкти­чески ни слова не сказала — не считая развенчания мифа о недюжинной потенции мужчин из рабочей среды — о том, что англичанам на самом деле нравится в постели. И разуме­ется, почти ничего об отличиях в ceкcуальном поведении между нами и другими народами.На это есть две причины. Во-первых, я — англичанка, а это значит, что говорить о ceкcе мне неловко, поскольку это откровенно личная тема, поэтому я стараюсь оттянуть «мо­мент истины». (Если бы вы были у меня дома, я нервно лепе­тала бы что-нибудь про погоду, бежала бы ставить чайник и т. д.) Во-вторых... хм... как бы это сказать? — существует про­блема дефицита данных исследований. Метод «включенного наблюдения» очень эффективен, но в данном случае элемент наблюдения исключает непосредственное созерцание пос­тельных сцен, а элемент участия не подразумевает вступле­ние в пoлoвую связь со всеми представителями репрезента­тивной выборки из числа моих соотечественников или иностранцев для проведения сравнительного анализа. Да, известны случаи, когда антропологи вступали в близкие от­ношения с людьми, которых они изучали (мой отец говорит, что такие связи в шутку называют «культурное проникнове­ние»), но подобные случаи всегда вызывали осуждение. По­лагаю, это допустимо, если ты изучаешь родную культуру, как я. И у меня, разумеется, были возлюбленные из числа англи­чан, а также несколько иностранцев, но с научной точки зре­ния это далеко не полноценная репрезентативная выборка. Что же касается непосредственного опыта, я вообще не впра­ве говорить за всю женскую половину населения.

Однако это все неубедительные отговорки. Есть немало социологов, которые, не имея соответствующего личного опыта, во всех подробностях пишут о ceкcе.

Правила разговоров о ceкcе

Обсуждать с англичанами вопросы ceкcа непросто: хоть мы и не законченные пуритане, данная тема вызывает у нас нелов­кость, и наши методы борьбы со смущением и попытки скрыть замешательство — с помощью юмора и разных спо­собов уклонения от разговора по существу — привели к тому, что огромную часть своего бесценного времени, посвящен­ного исследованию, я тратила на шутки, колкости, остроты, беседы о погоде и приготовление чая. Не забывайте также про правило «Как важно не быть серьезным», являющееся залогом того, что добиться от англичан прямых, серьезных, неиро­ничных ответов на вопросы о ceкcе — это целая история.

Не облегчило мою задачу и другое неписаное правило, в соответствии с которым англичане-мужчины считают, что женщина, говорящая о ceкcе, пусть даже в завуалированной форме, по всей вероятности, сигнализирует о своей доступ­ности, а то и откровенно вешается им на шею. Из-за этого правила у одной моей знакомой американки возникли не­приятности. Она никак не могла взять в толк, почему англи­чане-мужчины «клеятся» к ней и жутко оскорбляются, когда она отвергает их ухаживания, — ведь она их к тому «совсем не поощряет». Желая помочь ей (причем с пользой для дела, поскольку это был эксперимент в чистом виде), я стала на­блюдать со стороны (но находясь неподалеку) за тем, как она общается с мужчинами в местном пабе, и выяснила, что она начинает говорить вещи типа «но это случилось сразу же после того, как я узнала, что мой муж гoлyбой, поэтому я не­много комплексовала по поводу своей ceкcуальности...» бук­вально в первые десять минут знакомства с собеседником. Я объяснила ей, что подобные откровения о личной жизни, являющиеся, без сомнения, обычным делом «в стране Опры Уинфри*», большинство англичан-мужчин истолковывает фактически как официальное приглашение в постель. Пре­кратив откровенничать, американка туг же заметила, что ей перестали оказывать нежелательные знаки внимания.

Замечательно, подумала я. Еще один удачный экспери­мент по выявлению правила, причем эксперимент, в кото­ром подопытным кроликом выступила не я сама. Мой люби­мый метод «полевых испытаний». Но, хотя данный опыт под­твердил, что я верно определила неписаное правило, само это правило, как я видела, препятствует моим попыткам ис­следовать и охаpaктеризовать пocтeльные привычки англи­чан. Эту проблему я обошла обычным способом — путем об­мана и ухищрений. Я вела обсуждения главным образом с женщинами и с теми мужчинами, которых я знала достаточ­но хорошо и которые, я была уверена, не истолкуют мои воп­росы превратно. Женщины — даже англичанки — могуг быть весьма откровенны и честны, обсуждая друг с другом наедине причуды и особенности своих любовников, да и свои собственные пocтeльные привычки, так что от них я уз­нала очень много об отношении к ceкcу представителей обо­их полов. И для объективности я выудила немало полезной информации и у своих друзей и респондентов из числа муж­чин. Из них мне особенно помог один. Он не только обладал, так сказать, энциклопедическими знаниями о ceкcуальном поведении англичанок (благодаря персональной «выборке» по системе «Мори»), но также был поразительно откровенен со мной, в самоуничижительной манере рассказывая о своих привычках и делясь своими мыслями.

--------------------------------

*Популярная ведущая собственного ток-шоу на американском телевидении.

Зона, свободная от правил

Итак, что я узнала о ceкcуальной стороне частной жизни анг­личан за десять лет напряженной деликатной работы по сбо­ру информации? В целом информация позитивная. По-ви­димому, постель — единственное место, где мы освобожда­емся почти от всех наших изнуряющих комплексов, где мы излечиваемся, пусть хотя бы на время, от нашей социальной неловкости. Задвинув шторы, приглушив свет, раздевшись, мы вдруг превращаемся в нормальных людей. Мы можем быть страстными, открытыми, пылкими, нежными, чувствен­ными, импульсивными — такими, какими мы обычно быва­ем только тогда, когда говорим о своих домашних питомцах.

Это — подлинная раскованность, не имеющая ничего об­щего с так называемой непринужденностью «на отдыхе» — субботним вечером или на курорте, — когда мы напиваемся и просто исполняем предписанную нам социальную роль, усердно демонстрируем раскованное поведение, точнее, свое представление о раскованности. А вот наша ceкcуальная раскованность — это наше истинное «я».

Конечно, некоторые из нас в постели более несдержанны и непринужденны. В постели мы остаемся самими собой, что подразумевает широкий спектр различных ceкcуальных сти­лей. Кто-то чуть робок и нерешителен, кто-то более уверен в себе; некоторые болтливы, другие молчаливы; одни неуклюжи, другие умелые; кто-то изобретателен или эксцентричен, кто-то консервативен, кто-то бахвалится своей виртуозностью... Все зависит от разных факторов, таких, как возраст, опытность, индивидуальность, настроение, отношение к данному ceкcу­альному партнеру и т. д. Но суть в том, что все эти факторы, влияющие на особенности ceкcуального стиля, носят лич­ный хаpaктер, то есть ничего не имеют общего с «правилами английской самобытности», регулирующими наше социаль­ное поведение.

Эти правила английской самобытности диктуют каждый шаг, ведущий к пoлoвoму акту: где мы знакомимся с ceкcуаль­ными партнерами, как флиpтуем, что едим на ужин и как это едим, как говорим, как шутим, что пьем и как алкоголь влияет на наше поведение, на каком автомобиле едем домой и как его ведем (или как ведем себя в автобусе или такси), что пред­ставляет собой наш дом, в который мы приглашаем ceкcуаль­ного партнера, как мы относимся к своему жилищу и как о нем говорим, какой породы собака встречает нас у двери, ка­кую музыку слушаем, что предлагаем выпить на ночь, как об­ставлена наша спальня, как выглядят шторы, которые мы за­крываем, как раздеваемся... Каждый шаг, буквально каждый шаг, вплоть до пoлoвoго акта, нравится нам это или нет, по крайней мере, отчасти обусловлен тем или иным негласным правилом английской самобытности. В постели мы не пере­стаем быть англичанами, но в тот относительно непродол­жительный промежуток времени, когда длится ceкcуальная связь, наши действия не регулируются исключительно анг­лийскими нормами и установлениями. Нами движут те же основные инстинкты, которые есть у всех людей; мы демонс­трируем тот же спектр личных ceкcуальных стилей, что и представители всех других культур. Постель, по крайней ме­ре пока мы занимаемся ceкcом, является зоной, свободной от правил.

Дефицит знаний о технике ceкcа

На основе вышеизложенного можно сделать несколько обобщений относительно английской культуры ceкcа. Напри­мер, англичане-мужчины, как правило, в отличие от своих американских собратьев, менее склонны читать серьезные самоучители и руководства по технике ceкcа. Англичанки черпают эту информацию если и не из книг, то из множества женских журналов. В связи с этим до недавнего времени анг­личане не могли похвастать «эрудированностью» в вопросах ceкcа, которая приобретается в процессе чтения специаль­ной литературы.

Но теперь в английских журналах, предназначенных для «простых парней», печатают иллюстрированные статьи на те­мы «Как привести женщину в экстаз», «Три простых шага для достижения множественного opгaзма» и т. д. А неграмотные могут смотреть образовательные программы о ceкcе, которые трaнcлируются по четвертому каналу поздно вечером, или псевдообразовательные эpoтические передачи по пятому ка­налу (которые — очень удачно — начинают показывать спус­тя некоторое время после закрытия пабов), так что наши муж­чины быстро наверстывают упущенное. Например, многие юноши — и даже некоторые продвинутые мужчины более старшего возраста, — судя по всему, пришли к выводу, что в постели нужно отдать символическую дань opaльному сек­су, — дабы доказать, что ты не неандерталец. И некоторые уже даже не ждут, что за это им повесят медаль на шею.

Поведение англичан после ceкcуальной близости

После ceкcа или, если мы заснули, на следующее утро к нам возвращается наше привычная неловкость. Мы говорим:

«Мне ужасно стыдно, но я точно не помню... Как тебя зовут?»

«Не возражаешь, если я позаимствую у тебя полотенце?» «Пойду, поставлю чайник...»

«Не смей, Монти! Положи! Нельзя есть лифчик благородной леди! Что о нас подумают? Брось! У-у, противный пес!»

«Прости, тост немного подгорел. Тостер у меня с хаpaктером — не любит понедельники...»

«Нет, нет, все замечательно. О да... чай! Чудно, спасибо!» (Это бы­ло произнесено таким же тоном, что и жаркие слова, звучавшие прошедшей ночью.)

Ну, хорошо, я немного преувеличиваю, но лишь совсем чуть-чуть: все это подлинные, дословные выдержки из диалогов, состояв­шихся наутро после бурной ночи.

Le vice Anglais/забавные «задницы»

В книге Джереми Паксмана «Англичане» первые четыре стра­ницы главы о ceкcе посвящены тому, что французы называ­ют «le vice Anglais» — «английский порок», собственно шлеп­кам «по мягкому месту». В конце своего занимательного об­зора на данную тему, построенного на примерах из жизни, он заключает: «Было бы глупо утверждать, что „английский порок" широко распространен среди англичан. Вовсе нет. И несмотря на то что этот порок называют английским, он распространен не только среди англичан». Вот именно. (И еще Паксман мог бы добавить, что само название не име­ет никакого значения, поскольку французы обозначают сло­вом «Anglais» («английский») все то, что они не одобряют или хотят высмеять.)

Но если этот ceкcуальный бзик не есть английская осо­бенность и присущ не нам одним, тогда зачем так много пи­сать о нем? Паксман утверждает, что «двусмысленность» пpaктики «наказание — это награда, боль —удовольствие — это английское лицемерие в чистом виде». Может быть. Но, думаю, есть куда более простое объяснение тому, что он на­чал главу о ceкcе с рассмотрения этого не очень английского порока, и это — юмор как коленный рефлекс. Любое упоми­нание о ceкcе мгновенно пробуждает в нас чувство юмора, и мы тут же обращаем разговор на эту тему в шутку. Кроме то­го, смех у нас вызывает и всякое упоминание «задницы». Поэ­тому, если вам случится говорить о ceкcе, начинайте разго­вор с какой-нибудь шутки о «задницах»⁶⁰.

-----------------------

⁶⁰ Надеюсь, вы поняли, что я ни в коем случае не хотела своими замечаниями выказать неуважение к Джереми Паксману. Как раз на­оборот: его книге стоит уделить самое пристальное внимание, она просто блистательна.

Страница №6 и неэpoтичная гpyдь

Затем, если возможно, пошутите по поводу женской гpyди — в нашем представлении это тоже весьма забавная тема. Пакс­ман утверждает, что «англичане-мужчины помешаны на жен­ских гpyдях». В доказательство он ссылается на ежедневный «парад женских гpyдей» на третьей странице изданий жел­той прессы. Я с ним не согласна. Не думаю, что англичане-мужчины более «помешаны на женских гpyдях», чем, скажем, американцы, австралийцы, скандинавы, японцы или немцы. Тем не менее ежедневная выставка женских гpyдей на треть­ей полосе газеты «Сан» (The Sun) и других бульварных изда­ний — весьма интересное английское явление, достойное более пристального внимания.

По данным опроса общественного мнения, проведенного «Мори», только 21 % англичан осудили показ женских гpyдей на странице номер 3. Фотографии дeвyшек с обнаженной гpyдью на 3-й странице газет меньше всего вызывают непри­ятие, гораздо меньше, чем другие виды демонстрации ceкcу­альности в СМИ. Даже среди женщин только 24 % опрошен­ных выразили неодобрение по поводу фотографий на 3-й странице газет, зато почти вдвое больше, 46 %, высказались против продажи в киосках журналов эpoтического содержа­ния (таких как «Плейбой» с аналогичными фотографиями), и 54 % заявили, что показывать в кинотеатрах пopнографи­ческие фильмы — это безнравственно. Конечно, это не озна­чает, что остальные 76 % женщин с удовольствием любуются полугoлыми дeвyшками на 3-й странице, но свидетельствует о том, что многие из нас не считают это «пopнографией», а расценивают это как нечто безобидное, хотя данные фо­тографии мало чем отличаются от тех, что публикуют в эро­тических журналах.

Я была заинтригована, когда ознакомилась с этой статис­тикой, и принялась проводить свои собственный опрос, пы­таясь выяснить, почему и мужчины, и женщины не ставят фотографии на 3-й странице газет в один ряд с пopнографи­ческими журналами. В цифровом выражении моя «выборка» была гораздо меньше, но результаты получились те же, что и при опросе, проведенном «Мори»: только пятая часть опро­шенных мною респондентов высказала возражения против фотографий на 3-й странице. Я очень удивилась, обнаружив, что даже наиболее феминистски настроенные респонденты не особенно возмущались амopaльностью публикацией эро­тических фотографий на 3-й странице. Чем это объяснить? «Потому что... э... дeвoчки на 3-й странице... В общем, они вро­де шутки, — сказала одна женщина. — Их нельзя воспринимать серьезно». «Ну... полагаю, мы просто к этому привык­ли», — объяснила другая. «3-я страница — это нечто вроде игривых открыток с дeвoчками на пляже, — заметила еще одна особо проницательная респондентка. — Легкомыслен­ные фотографии с глупыми подписями в виде ужасных ка­ламбуров. Разве можно на такое обижаться?» Дeвoчка-подросток высказалась столь же пренебрежительно: «По сравне­нию с тем, что выкладывают в Интернете или показывают по телику, фотографии на 3-й странице — сама невинность».

Я обратила внимание, что почти все, кого я спрашивала про 3-ю страницу, даже те, кто выражал неодобрение, как пра­вило, смеялись или, по крайней мере, улыбались, отвечая на мои вопросы. Они закатывали глаза или качали головами, но как-то смиренно, в снисходительной манере, будто говорили о пустячных провинностях шаловливого ребенка или домаш­него питомца. Фото на 3-й странице газет — это традиция, ус­тановление, нечто успокоительно привычное, как «Арчеры»* или дождь в праздничный день. Джордж Оруэлл, хаpaкте­ризуя английский рабочий класс, сказал, что его представители «обожают непристойные шутки», и отметил «поразительную вульгарность» примитивных комических открыток «Cиcьки и каламбуры» на 3-й странице не более пopнография, чем изоб­ражения гpyдей и каламбуры на игривых пляжных открытках или в кинофильмах серии «Продолжайте». В принципе, они даже не ceкcуальны. Фотографии на странице номер 3 слиш­ком глупые, слишком карикатурные, слишком английские, чтобы волновать воображение и возбуждать.

«В Англии, возможно, и совокупляются, но эpoтики в этой стране нет», — сказал Джордж Майкс в 1977 г. Это более вы­сокая оценка, чем та, что он дал нам в 1946 г. («народы кон­тинентальной Европы занимаются ceкcом, а англичане спят с грелками»), но все равно не очень лестная. Однако он прав, что подтверждают результаты моих опросов о 3-й странице: только англичане способны превратить фотографии рос­кошных полуобнаженных красоток в нечто столь неэpoтич­ное, как 3-я страница.

-----------------

* «Арчеры» (The Archers) — популярная радиопрограмма Би-би-си о жизни вымышленной деревенской семьи; передается ежедневно с 1951 г.

ОБРЯДЫ ИЗМЕНЕНИЯ ГРАЖДАНСКОГО СОСТОЯНИЯ

Я назвала последнюю главу «Обряды изменения гражданс­кого состояния», а не «Религия» потому, что религия как таковая по большому счету сегодня не играет особой роли в жизни англичан, но ритуалы, которые викарии англиканс­кой церкви непочтительно называют «hatchings, matchings and dispatchings» («рождения, свадьбы и cмepти»), и другие менее значимые церемонии пока еще не утратили своего значения. Многие честные англиканские священнослужите­ли охотно признают, что обряды бpaкосочетания, погребе­ния и в меньшей степени рождения — ныне единственное время их соприкосновения с большинством прихожан. Не­которые из нас ходят в церковь на рождественскую службу, еще меньше — на пасхальную, но для большинства англичан посещение церкви ограничивается свадебными и похорон­ными церемониями и, возможно, крестинами.

РЕЛИГИЯ ПО УМОЛЧАНИЮ

Елизаветинский придворный Джон Лили^* утверждал, что ан­гличане — Богом «избранный и особенный народ». Если это так, то, надо признать, со стороны Господа это весьма свое­образный выбор, потому что мы, наверно, самая нерелигиоз­ная нация на свете.

-----------------------

^*Лили, Джон (1554— 1606) — английский писатель и драматург, создал стиль прозы, названный позднее «эвфуистическим» («Эвфуэс, или Анатомия остроумия», 1578 г.; «Эвфуэс и его Англия», 1580 г.).

Согласно данным опросов, до 88 % англи­чан относят себя к той или иной христианской конфес­сии — в основном к англиканской церкви, — но на пpaктике только 15 % из этих «христиан» регулярно посещают церковь. Большинство бывает только на вышеупомянутых «об­рядах изменения гражданского состояния», а многие из нас вступают в контакт с религией только на последнем из этих обрядов — на похоронах. Большинство англичан в наши дни не крестятся, и только около половины венчаются в цер­кви, но почти всех хоронят по-христиански. Не потому, что cмepть вдруг пробуждает в нас религиозность, — это, так сказать, «выбор по умолчанию»: нехристианские похороны требуют определенных усилий, четкого понимания, чего мы хотим вместо этого, и подразумевают массу неприятных хлопот и смущающей суеты.

Как бы то ни было, англиканская церковь — наименее ре­лигиозная церковь в мире. Церковь с расплывчатым кредо, терпимая к пороку и недостаткам и поразительно нетребо­вательная. Мы не задумываясь указываем в анкете или заявле­нии, что мы по вероисповеданию англиканцы, «С of Е»* (мы предпочитаем по возможности употрeбллять именно эту формулу, как в речи, так и на письме, поскольку слово «church» («церковь») пронизано религиозностью, a «England» («Англия») звучит несколько патриотично), потому что это не подразумевает ни соблюдения религиозных предписа­ний, ни веры во что бы то ни было — даже в существование Бога. Алан Беннетт** однажды заметил, в речи к Обществу молитвенника***, что в англиканской церкви «вопрос о вере в Бога как-то всегда обходят стороной. Задавать его непри­лично. Кто-то сказал, что англиканская церковь так устроена, что ее члeны, по сути, могут верить во что угодно, но, разуме­ется, почти никто ни во что не верит».

--------------------------

* C of E – Church of England (англиканская церковь).

** Беннет, Алан (р.1934) – английский драматург, сценарист и актер.

*** Общество молитвенника – создано с целью защиты традиционного порядка проведения церковной службы, по канонам „Книги общей молитвы”, официального молитвенника и требника англиканской церкви, выпущенного в новой редакции в 1662 г.

Я вспоминаю один разговор, который подслушала, когда сидела в ожидании своей очереди в приемной терапевта. Школьница 12—13 лет с помощью матери заполняла какую-то медицинскую форму. Дочь спросила: «Вероисповедание? Какое у меня вероисповедание? Разве мы исповедуем какую-то религию?» — «Нет, — ответила ей мать. — Просто напиши „С of Е"». — «Что значит „С of Е"?» — поинтересовалась девоч­ка. «Church of England». — «А это религия?» — «Да, в некото­ром роде. Ну, не совсем... Просто мы всегда так пишем». Как и похороны по христианскому обряду, «С of Е» — это «выбор по умолчанию», нечто вроде варианта ответа «все равно» в вопроснике — апатичная, бесстрастная, умеренная религия для духовно «нейтральных» людей.

Трудно найти кого-то, кто относился бы серьезно к анг­ликанской церкви — даже среди ее верных служителей. В 1991 г. тогдашний архиепископ Кентерберийский, доктор Джордж Кэри, сказал: «В моем представлении это пожилая женщина, которая сидит в уголке и что-то тихо бормочет се­бе под нос, старушка, которую почти никто никогда не заме­чает». И эта реплика в духе ослика Иа-Иа прозвучала в интер­вью, которое он дал сразу же после того, как его назначили на самый высокий пост в англиканской церкви. Если уж ар­хиепископ Кентерберийский сравнивает свою церковь с дряхлой, забытой всеми старухой, стоит ли удивляться тому, что и все мы без стеснения игнорируем ее?

БЛАГОДУШНОЕ БЕЗРАЗЛИЧИЕ

Ключевое слово в его стенаниях — «негласный». Мы — не нация твердых открытых атеистов. И мы не агностики. И то, и другое подразумевает некий интерес к вопросу о том, есть ли Бог, существование которого мы отвергаем либо ставим под сомнение. Большинство же англичан просто не задумы­ваются на эту тему.

Согласно данным общественного опроса, около 60 % на­селения нашей страны на вопрос «Верители вы в Бога?»⁶¹ от­вечают положительно, но доктор Кэри прав, что не прини­мает такой ответ за чистую монету. Сама я, задавая тот же вопрос, пришла к выводу, что многие отвечают «да», потому что они:

-------------------

⁶¹ Кстати, всего лишь 56 % англичан верят в опросы обществен­ного мнения.

- не особенно религиозны, но, в общем-то, верят в то, что над нами есть Кто-то;

- в принципе готовы признать существование Бога, поэ­тому отвег «нет» прозвучал бы несколько категорично;

- хотели бы думать, что Бог есть, хотя это маловероятно;

- не знают, есть ли Бог, но готовы принять Его на веру;

- честно говоря, никогда не задумывались об этом, но, да, конечно, что-то есть.

Одна женщина объяснила так: «Ну, на первой странице я на­писала, что я христианка, в том смысле, что я не мусульманка и не индуска, поэтому подумала, что и на вопрос о существо­вании Бога тоже нужно ответить „да", иначе с моей стороны это выглядело бы непоследовательно».

Умные исследователи «Мори» недавно придумали форму опросов, более соответствующую расплывчатым, ни к чему не обязывающим религиозным убеждениям англичан. Те­перь они предлагают следующие варианты.

«Я — активный верующий»: только 18 % англичан поставили галочку в данной графе, в том числе все мусульмане, индусы, сик­хи и т. д., исповедующие религию в полном смысле этого слова.

«Я — неактивный верующий»: имеются в виду те, кто автома­тически ставит галочку против графы «С оґ Е» (англиканство) ; таковых набралось 25 %.

«В душе я верующий, но фактически не принадлежу ни к ка­кой религии»: довольно расплывчатая формулировка, на кото­рую откликнулись 24 % англичан, в их числе предположительно 31 % верящих в астрологию, 38 % — в привидения, 42 % — в те­лепатию, 40% — в ангелов-хранителей и т. д.

«Я — агностик (не уверен, что Бог существует):, требует большой работы ума; всего 14 %.

«Я — атеист (убежден, что Бога нет)»: тоже требует боль­шой работы ума, к тому же слишком определенное заявление; всего 12 %.

«Не отношусь ни к одной из вышеозначенных категорий»: охвачены все возможные варианты; всего 7 %.

«Не знаю»-, если предложено столько двойственных, уклончи­вых вариантов, неприлично не выбрать из них один; лишь 1 %.

Итак, хотя только 12% англичан в конечном итоге реши­лись назваться атеистами, думаю, замечание бывшего архи­епископа о том, что в Англии «негласный атеизм празднует победу», абсолютно верно. Если бы мы были настоящими атеистами, ему и его церкви было бы с кем спорить и бороть­ся. Ситуация же такова, что нам все равно.

Мы не просто безразличны. Ужасно то (с точки зрения ан­гликанской церкви), что мы вежливо безразличны, толеран­тно безразличны, благодушно безразличны. В общем-то, мы ничего не имеем против Бога. Если на нас надавить, мы даже признаем, что Бог существует, — ну, если и не Бог, то какое-то Высшее существо, которое можно назвать и Богом, хотя бы ради мира и покоя. Бог так Бог — прекрасно. Главное, что Он на своем месте, то есть в церкви. Приходя в Его дом — на свадьбы и похороны, — мы ведем себя так же вежливо, как в гостях, хотя нелепая выспренность нашего поведения нас са­мих немного смущаег. А за пределами церкви Бог крайне ред­ко затрагивает наше существование и присутствует в наших мыслях. Те, кто хочет поклоняться Ему, пусть поклоняются — мы живем в свободной стране, — но это сугубо личное дело, и негоже навязывать свои взгляды другим или смущать и бес­покоить остальных своей набожностью. (Все показное англи­чане ненавидят больше всего на свете.)

Наше благодушное безразличие остается благодушным до тех пор, пока верующие, к какой бы религии они ни при­надлежали, не досаждают духовно нейтральному большинст­ву своим религиозным рвением. Религиозный фанатизм вы­зывает у нас подозрительность и раздражение.

РОЖДЕНИЯ, СВАДЬБЫ И СМЕРТИ

Ладно, с религией мы разобрались. Но что же такое так назы­ваемые обряды перехода, которые до сих пор часто проис­ходят в церкви или которые предполагают отправление не­ких религиозных церемоний, пусть хотя бы «по умолчанию» или ради удобства? Термин «обряды перехода» {rites de pas­sage) ввел в 1908 г. антрополог Арнольд ван Геннеп*, давший

--------------------------

* Геннеп, Арнольд ван (1873—1957) — французский этнограф, фольклорист, исследователь первобытной религии.

данному понятию следующее определение: «обряды, кото­рыми сопровождается каждая перемена места, состояния, социального положения и переход из одной возрастной ка­тегории в другую». Ван Геннеп отмечает, что все животные рождаются, достигают зрелости, размножаются и умирают, но, пожалуй, только человек испытывает потребность в том, чтобы обозначить культовыми песнями и танцами каждый этап жизненного цикла, — а также некоторые календарные периоды⁶², — исполняя сложные ритуалы и наделяя каждый переход биологического и сезонного хаpaктера глубоким социальным смыслом. Другие животные тоже борются за господство и высокое положение в своем стаде или в иной социальной группе и устанавливают связи и союзы с равны­ми им по статусу избранными особями. Но, опять-таки, толь­ко люди устраивают грандиозные представления по случаю таких событий, обозначая обрядами, ритуалами и церемони­ями каждое свое продвижение по социальной лестнице или присоединение к какой-то подгруппе.

-----------------------

⁶² Позже Виктор Тернер дал новое определение понятию «обря­ды перехода» — исключил ритуалы, обозначающие жизненные цик­лы природы, и сосредоточился только на переходах, связанных с социальными превращениями индивида. Но, поскольку данный тер­мин придумал ван Геннеп, ему решать, что он означает, и потому я использую его — более широкое — определение.

Таким образом, обряды перехода — это отнюдь не анг­лийское явление. Подобные ритуалы есть в любом челове­ческом обществе, и, хотя в каждой культуре они имеют свои хаpaктерные особенности, ван Геннеп показал, что первоос­нова у всех приблизительно одна и та же, состоящая из трех ступеней, или элементов: отделение (прелиминальная фаза), маргинальность/переход (лиминальная фаза) и реинкорпорация (постлиминальная фаза).

Даже по своим хаpaктерным особенностям большинство английских обрядов перехода схожи с аналогичными ритуа­лами многих современных западных культур: при крещении наших детей одевают в белое, и у них есть крестные; наши дeвyшки тоже выходят замуж в белом и в сопровождении подружек невесты, а после свадьбы молодоженам полагается медовый месяц; на похороны мы надеваем черное; на Рождество обмениваемся подарками и т. д. Нет ничего сверхосо­бенного в процедуре обряда, скажем, типично английских похорон или свадьбы, что показалось бы необычным или незнакомым гостю из Америки, Австралии или Западной Ев­ропы.

Правила двойственного отношения

Итак, что же все-таки есть (если есть) исключительного анг­лийского в английских «обрядах перехода»? Что могло бы показаться странным или непривычным гостю нашей стра­ны или иммигранту из родственной нам современной запад­ной культуры? Разумеется, чтобы выяснить это, я принялась опрашивать иностранцев и иммигрантов. «Дело не в обыча­ях и традициях, — сказала одна наблюдательная американ­ка, сама принимавшая участие в свадьбах (один раз в качест­ве невесты, второй раз — как мать одного из брачующихся) по обеим сторонам Атлантики. — Вы правы, все они при­мерно одинаковы. Дело в отношении, в подходе в целом. Это трудно выразить словами. В отличие от нас, англичане, как бы это сказать, не.участвуют полностью в брачной церемо­нии — они всегда держатся... даже не знаю... как-то отстра­нение; вид у них циничный и одновременно смущенный — они будто наблюдают за происходящим со стороны». Еще один заокеанский респондент высказался так «Мне всегда казалось, что англичане должны чувствовать себя во время ритуалов как рыба в воде. Помпезность, церемонность — это все их стихия. И в общем-то так оно и есть: когда речь идет о крупных событиях национальной важности, таких как коро­левские свадьбы, похороны общественных деятелей, — в этом им нет равных. Но на обычной частной свадьбе и так далее все какие-то чопopные, ходульные, неестественные. Или напиваются и превращаются в круглых идиотов. Сред­него не дано».

Проблема в том, что «обряды перехода» по определению суть общественные мероприятия, подразумевающие обяза­тельное взаимодействие с другими людьми на протяжении длительного периода времени. Хуже того, в ходе проведения многих из таких общественных мероприятий «частные» семейные дела (бpaкосочетание, оплакивание утраты близких, достижение совершеннолетия) становятся достоянием «пуб­лики». Ко всему прочему, на этих церемониях необходимо выражать чувства. Правда, не очень бурно: англичанам не­свойственно рыдать на похоронах, вопить от радости на свадьбах или громко умиляться на крестинах. Но даже мини­мальное, символическое выражение чувств, предусматривае­мое английскими «обрядами перехода», для многих из нас является сущим испытанием. (Многие не выносят даже про­цедуру «пожелания мира и покоя» — ритуал, исполняемый в ходе обычной церковной службы по настоянию доброжела­тельных викариев, когда требуется пожать руку сидящему подле вас человеку и пробормотать: «Да будет мир с вами». «Все, кого я знаю, ненавидят ритуал «пожелания мира», — признался мне один англичанин. — Я без дрожи даже поду­мать об этом не могу».)

Разумеется, в других странах обряды, знаменующие этапы жизненного цикла, тоже требуют от их участников напряже­ния душевных сил. События, обозначаемые «обрядами пере­хода», часто влекут за собой большие перемены, которые вы­зывают страх и беспокойство. Даже события, расцениваемые как позитивные перемены, поводы для торжества — крести­ны, церемонии по случаю достижения совершеннолетия или окончания учебного заведения, помолвки и свадьбы, — это стрессовые ситуации. Переход из одного социального со­стояния в другое — напряженная процеДypa, поэтому неуди­вительно, что такие события в большинстве культур неиз­менно связаны с потрeблением значительного количества алкоголя.

Но для англичан эти «обряды перехода» особенно болез­ненны, и, думаю, наша неловкость — это отражение нашего двойственного отношения к ритуалу. Нам нужно, чтобы ри­туалы исполнялись в соответствии с определенными пра­вилами и установлениями, и в то же время сами церемонии вызывают у нас неловкость и смущение. Как и в случае с плать­ем, мы на высоте, когда мы «в форме» — то есгь когда присутс­твуем на пышных королевских или государственных ритуа­лах, где расписаны каждый шаг и каждое слово и нет места для неуверенности или неуместных социальных импровизаций.

Пусть участие в этих мероприятиях не доставляет нам боль­шого удовольствия, но, по крайней мере, мы знаем, что де­лать и что говорить. Англичане не особо жалуют официоз и не любят подчиняться удушающим ханжеским правилам и установлениям, но, как отметила я в главе об одежде, пос­кольку мы лишены природной деликатности и не способны общаться непринужденно, нам трудно совладать с нефор­мальностью.

Свадебные и похоронные церемонии, а также другие «пе­реходы», в которых главными действующими лицами явля­ются простые англичане, достаточно официальные мероп­риятия, вызывающие у нас раздражение и заставляющие за­мыкаться в скорлупу чопopности, и в то же время настолько неформальные, что мы невольно демонстрируем свою соци­альную неловкость. Требуемая официозом набожность и ба­нальности, которые мы слышим и говорим, слишком искус­ственно серьезны, неестественны и во многих случаях про­низаны смущающей религиозностью, отчего мы морщимся, теребим воротники и переминаемся с ноги на ногу. Но мо­менты неформальности, когда мы предоставлены сами себе, для нас еще более затруднительны. На свадьбах и других «об­рядах перехода» у нас возникают, по сути, те же проблемы, что и в «обычных» социальных ситуациях, связанных с об­щением, когда мы неумело знакомимся и неловко приветс­твуем друг друга, не зная, что сказать и куда деть руки, только эти наши проблемы усугубляются соразмерно важности со­бытия.

Рождение детей и обряды посвящения

Лишь около четверти англичан крестят своих детей. Это, пожалуй, больше свидетельствует о безразличии англичан к ре­лигии, чем о нашем отношении к детям. Однако половина из нас венчается в церкви, и почти всех хоронят по христианс­кому обряду, так что относительная непопулярность крес­тин, возможно, все-таки отражает некое безразличие к детям в нашей культуре. Хотя, конечно, это не означает, что мы ни­как не отмечаем пополнение в семье. Рождение ребенка, вне сомнения, радостное событие, просто англичане, в отличие от многих других народов, не устраивают по этому поводу пир на весь мир. Обычно новоявленный гордый отец угоща­ет напитками приятелей в пабе (эта традиция, как ни стран­но, известна под названием «обмывание головки ребенка», хотя сам младенец при этом не присутствует, что, пожалуй, и к лучшему), но, с другой стороны, англичане готовы выпить в пабе почти по любому поводу. О новорожденном говорят недолго: как только отец получил свою долю добродушных похлопываний по плечу и выслушал оханья относительно утраты свободы, бессонных ночей, потери либидо и прочих ужасов, связанных с детьми, данная тема считается исчер­панной и разговор возвращается в привычное русло.

Дедушки с бабушками, другие близкие родственники и подруги матери проявляют более неподдельный интерес к новорожденному, но главным образом во время неофици­альных визитов, а не на «обрядах перехода» с большим чис­лом приглашенных. Иногда пpaктикуется американская тра­диция «смотрин новорожденного», организуемых для буду­щей мамы, но в Англии данный обычай не получил широкого распространения, и в любом случае эти «смотрины» устраи­ваются до родов, когда младенца как такового еще нет. Крес­тины — тихое, спокойное мероприятие, на котором при­сутствует относительно немного людей, но даже там младе­нец недолго остается объектом внимания: у англичан не принято возбужденно ворковать и сюсюкать над детьми. В некоторых случаях (в справочнике «Дебретт» такая пpaк­тика порицается) родители новорожденных, стремящиеся .подняться по социальной лестнице, устраивают крестины лишь для того, чтобы заполучить в крестные для своих детей «светских», богатых и влиятельных людей. Только, пожалуйс­та, не поймите меня неправильно. Я вовсе не утверждаю, что англичане не любят и не лелеют своих детей. Безусловно, они их любят и лелеют и обладают теми же природными ро­дительскими инстинктами, что и все остальные люди. Прос­то мы как представители определенной культуры не це­ним своих детей так высоко, как другие народы. Мы любим их как индивидуумов, но, вводя их в социальный мир, не уст­раиваем пышных обрядов посвящения. Часто говорят, что о своих животных англичане заботятся больше, чем о детях.

Это несправедливое преувеличение, но то, что Националь­ное общество защиты детей от жестокого обращения было основано у нас лишь через шестьдесят лет после появления Королевского общества защиты животных от жестокого об­ращения, уже само по себе говорит об иерархии приорите­тов в нашей культуре.

Правила ведения разговора о детях

Англичане гордятся своими детьми так же, как и родители в любой другой культуре, но об этом вы никогда не догадае­тесь, слушая, как они говорят о них. Правило скромности не только запрещает нам хвастаться своими отпрысками, но еще и предписывает принижать их достоинства. Даже те, кто испытывает неимоверную гордость за своих детей, должны закатывать глаза, тяжело вздыхать и жаловаться друг другу на то, какие у них шумные, надоедливые, ленивые, никчемные и несносные дети. Однажды на вечеринке я стала свидетельни­цей того, как одна мамаша попыталась похвалить ребенка другой: «Я слышала, твой Питер сдает 10 предметов на аттес­тат об общем среднем образовании. Должно быть, он очень умный...» В ответ мать «гения» пренебрежительно фыркнула: «Умный-то умный, только совсем не занимается — все в ту­пые игры компьютерные играет да слушает чокнутую музы­ку...» На что первая мамаша сказала: «Ох, и не говори. Сэм все свои экзамены завалит. Он только и умеет, что на скейтборде кататься, а за это пятерки не ставят, я ему так и говорю. Да он меня, конечно, не слушает...» Оба мальчика, вероятно, были примерными учениками, и их матери это знали. В сущности, отсутствие беспокойства в голосе каждой предполагало, что они уверены в хороших результатах, но заявить об этом пря­мо было бы дурным тоном.

О детях следует говорить с неким бесстрастным, шутли­вым смирением, подразумевающим, что вы как родитель обожаете своих чад, но считаете их непослушными озорни­ками. Есть родители, которые нарушают эти неписаные пра­вила, до небес восхваляя достоинства и успехи своих детей или умиляясь ими, но подобное поведение порицается как же­манство и претенциозность, и с такими родителями обычно стараются не общаться. В кругу семьи или близких друзей англичане могут выражать свои истинные чувства к детям — обожание, гордость или сильное беспокойство, но в разгово­ре со знакомыми у школьных ворот или на светской вече­ринке почти все принимают слегка насмешливый вид кри­тичной непредвзятости, стремясь перещеголять друг друга в умении принизить достоинства своих несчастных детей.

Но этот ритуал порицания в типично английском стиле имеет совершенно противоположный подтекст. Англичане, как я уже говорила, от природы не более скромны, чем любая другая нация, и хотя они подчиняются неписаным правилам скромности, их душевный настрой — это совершенно иное дело. Многие уничижительные замечания о собственных де­тях — на самом деле скрытое хвастовство, в лучшем слу­чае — неискренность. Жалуясь на лень и нежелание своих детей делать домашнее задание, англичане таким способом косвенно намекают, что их дочь или сын настолько умны, что способны хорошо учиться, не прилагая усилий. Ругая «несносных» детей за то, что они все время болтают по теле­фону или «шляются бог знает где» со своими друзьями, мы подразумеваем, что они пользуются популярностью среди своих сверстников. Когда мать, закатывая глаза в притвор­ном отчаянии, сетует на то, что ее дочь чрезмерно увлечена модой и косметикой, это означает, что дeвoчка очень краси­ва. Если вы с притворным раздражением говорите о том, что ваш ребенок одержим спортом, значит, вы в завуалирован­ной форме восхищаетесь его спортивным мастерством.

Если привычки и поведение ребенка по-настоящему вы­зывают у вас беспокойство, вы все равно обязаны выражать свою озабоченность притворно отчаянным тоном. Подлин­ное отчаяние допустимо выказывать лишь в кругу очень близких друзей; у школьных ворот или на вечеринках можно только делать вид, что вы в отчаянии, даже если вы не нахо­дите себе места от беспокойства. Слушая подобные разгово­ры, я иногда замечала, как в голос какой-нибудь матери, жа­лующейся на своего «никчемного» ребенка, закрадываются нотки подлинной безысходности. В этом случае ее собесед­ники начинали смущаться, отводили глаза и неловко пере­минались с ноги на ногу, всем своим видом показывая, что предпочли бы уйти. Обычно забывшаяся женщина чувство­вала, что ее откровения вызывают дискомфорт у окружаю­щих. Она тут же брала себя в руки, вновь переходя на бес­печный, шутливый тон. Англичане должны демонстриро­вать беззаботность, даже когда им невыносимо тяжело.

Согласно правилам игры «мой ребенок хуже», строго-на­строго запрещается критиковать детей своих собеседников. Своего можете поносить сколько душе угодно, но не смейте слова худого сказать об отпрысках других жалующихся ро­дителей (по крайней мере, им в лицо). В ответ на сетования собеседников по поводу проделок и недостатков их детей позволительно выразить сочувствие, но в мягкой, деликат­ной форме, так чтобы не нанести им оскорбления. Умыш­ленно уклончивое «Да-а, представляю» или неодобритель­ное цоканье языком и удрученное покачивание головой — единственно безопасные формы ответа, а следом необходимо непременно посетовать на слабости собствен­ных детей.

Во всем этом нет никакого расчета или сознательного ли­цемерия, как это может показаться. Большинство англичан следуют правилам выражения недовольства своими детьми машинально, не задумываясь. Они непроизвольно прибега­ют к циничному тону притворного отчаяния и напускают на себя несчастный вид. Они на подсознательном уровне чувс­твуют, специально не напоминая себе, что хвастать и выка­зывать эмоции неприлично. Даже скрытое, непрямое хвас­товство — хвастовство, замаскированное под осуждение, — это не результат продуманной хитрости. Англичане не говорят себе: «Хм, хвастаться запрещено, как бы мне так вы­бранить моего сына/дочь, чтобы все поняли, что он/она — гений?» Подобное лицемерие у нас в крови. Мы не привыкли говорить то, что имеем в виду. Ирония, самоуничижение, преуменьшение, намеки, двусмысленность и вежливое при­творство — это все в нашей плоти и крови. Без этого англи­чане — не англичане. Этот особый склад ума воспитывается в нас с детства, и к тому времени, как наши дети идут в школу, они уже в совершенстве владеют искусством непрямого хвастовства и способны самостоятельно заявить о своих до­стоинствах путем самоуничижения.

Переходный возраст, которого якобы не существует

Что, пожалуй, и к лучшему, поскольку в нашей культуре дети воспринимаются как тяжкое бремя, а подростки — сущее наказание. Подростков считают одновременно ранимыми и опасными; они нуждаются в защите и в то же время их следу­ет держать в узде. В общем, от них одни неприятности. Пото­му, наверно, не удивительно, что в очень немногих культурах принято отмечать наступление этапа пoлoвoго созревания. Этот трудный, неловкий период, когда начинают бурлить гормоны, мало кто расценивает как повод для торжества. Ан­гличане предпочитают зарывать головы в песок, делая вид, будто с их детьми ничего не происходит. В англиканской цер­кви есть церемония конфирмации для детей, достигших соот­ветствующего возраста (обычно 11 — 14 лет), но она еще ме­нее популярна, чем крестины, а светского аналога данному ритуалу не существует, так что большинство английских де­тей лишено официального «обряда перехода», который озна­меновал бы их вступление в пору пoлoвoго созревания.

Поскольку в честь подростков, вступающих в период пе­реходного возраста, не устраивают торжеств, они придумы­вают свои собственные «ритуалы посвящения», связанные с незаконной деятельностью, — употрeбляют спиртное, экс­периментируют с наркотиками, занимаются кражами в мага­зинах, разрисовывают стены, угоняют автомобили и т. д. или пытаются еще каким-нибудь способом привлечь внимание к своему новому ceкcуальном статусу (например, среди стран Европы мы занимаем первое место по подростковой бере­менности).

Но официально их «принимают» в полноправные члeны общества только после того, как они преодолеют этап поло­вого созревания и достигнут восемнадцати лет — возраста, знаменующего их переход в категорию взрослых. Для неко­торых устраивают маленький обряд посвящения, когда они сдают экзамен на водительские права, но восемнадцать лет — возраст, с которого англичане получают право участ­вовать в выборах, вступать в бpaк, не спрашивая родителей, вступать в гомоceкcуальную связь, смотреть фильмы катего­рии «X» и — что наиболее важно для большинства — покупать спиртные напитки. Да, многие к этому времени уже не­сколько лет как пьют, занимаются ceкcом и смотрят фильмы «для взрослых», а многие в шестнадцать оставили школу и с тех пор работают полный рабочий день, возможно, даже же­нились/вышли замуж или живут в гражданском бpaке, забе­ременели или уже имеют своих детей. Но восемнадцатый день рождения все равно считается важной вехой, и его рас­ценивают как повод для того, чтобы устроить большую шум­ную вечеринку или хотя бы напиться сильнее, чем в обыч­ный субботний вечер.

«Свободный» год: перерыв в учебе и новые испытания

У образованных классов за «обрядом перехода» по достиже­нии восемнадцати лет зачастую следует «свободный» год — длительный «промежуточный» период между окончанием школы и поступлением в университет, в течение которого молодые люди несколько месяцев путешествуют за грани­цей. При этом многие занимаются благотворительной де­ятельностью (помогают перуанским селянам строить школу, работают в румынском приюте для сирот, спасают тропи­ческие леса, копают колодцы и т. д.), знакомясь с настоящим (то есть бедным) миром и набираясь жизненного опыта, ко­торый формирует хаpaктер. Путешествие, предпринятое в «свободный» год, рассматривается как своеобразный обряд посвящения — менее трудный вариант обычая, пpaктикуе­мого в некоторых племенных обществах, суть которого за­ключается в том, что взрослеющих мальчиков на некоторое время посылают в джунгли или в дикую местность, где те бо­рются с трудностями и тяготами, доказывая, что они достой­ны быть официально принятыми в сообщество взрослых.

Для детей из среды высшего общества и верхушки сред­него класса таким испытательным полигоном зачастую явля­ется закрытая частная школа, куда родители их отправляют на весь период отрочества. До относительно недавнего вре­мени представители высшего класса и аристократии были убежденными противниками интеллектуальности (в этом, а также в своей увлеченности спортом и азapтными играми они схожи с рабочим классом) и смотрели свысока на средние классы, почитающие высшее образование. Их дети мог­ли учиться в университете, но это не считалось жизненной необходимостью — служба в армии, сельскохозяйственный колледж* или какое-либо другое учебное заведение их бы то­же вполне устроили, — а уж дочерям, по их мнению, высшее образование и вовсе не к чему. Леди Диана Спенсер никогда особо не стыдилась своей необразованности и, выступая пе­ред общественностью, весело шутила по поводу своих удру­чающе низких результатов в средней школе. Дeвyшка из среднего класса скорее бы сквозь землю провалилась. С не­которых пор представители верхушки общества несколько пересмотрели свое отношение к высшему образованию, осо­бенно ее низшие или менее богатые слои, дети которых ны­не вынуждены конкурировать за престижные рабочие места с представителями средних классов, имеющих университет­ское образование. Молодые люди из высшего класса и даже аристократии, в том числе королевских кровей (например, принц Уильям), теперь общаются, взаимодействуют в одном коллективе и сравнивают следы от укусов москитов с юно­шами и дeвyшками из средних классов в ходе поучительных путешествий, предпринятых в «свободный» год.

-----------------------

* Сельскохозяйственный колледж — специальное одногодичное или двухгодичное учебное заведение, государственное или частное.

Считается, что молодые люди всех классов, прошедшие ис­пытание «свободным» годом, должны вернуться из путешест­вия зрелыми, сознательными, серьезными людьми, готовыми к самостоятельной жизни в университетском общежитии, способными постирать свою одежду и иногда открыть кон­сервную банку с бобами, если к моменту их возвращения из паба кафетерий уже закрылся. Студенты первого курса, «пе­режившие «свободный» год», смотрят свысока на тех, кто поступил в университет «сразу после школы». Они считают себя более зрелыми и умудренными жизненным опытом и постоянно подчеркивают, что они гораздо взрослее своих ин­фантильных, глупых, «непосвященных» сверстников.

В некоторых менее привилегированных слоях общества аналогом «свободного» года является срок, проведенный в тюрьме или в колонии для несовершеннолетних преступников примерно в таком же возрасте. Считается, что в этих ис­правительных учреждениях так же закаляется хаpaктер, как и во время испытаний «свободного года», поэтому «выпуск­ники» тюрем и колоний зачастую демонстрируют то же чувс­тво превосходства по отношению к своим незрелым, не знаю­щим жизни ровесниками. В сущности, можно заметить пора­зительное сходство в манере изъясняться тех, кто «побывал за решеткой», и тех, кто прошел испытания «свободного» года.

Студенческие ритуалы

Неделя первокурсника

Для привилегированной молодежи, поступившей в универ­ситет, за празднованием восемнадцатилетия, сдачей экзаме­нов и иногда «свободным» годом следует еще один важный «обряд перехода» — неделя первокурсника. Этот ритуал пос­вящения проходит по классической модели, выявленной ван Геннепом: отделение (прелиминальная фаза), маргинализа­ция/переход (лиминальная фаза) и инкорпорирование (постлиминальная фаза). Сначала новички расстаются со своими родителями, знакомым окружением и социальным статусом школьников. Большинство из них прибывают в университет в сопровождении одного или обоих родителей в машинах, набитых вещами из их прежней жизни (одежда, книги, компакг-диски, одеяло, любимая подушка, плакаты, фотографии, плюшевый мишка) и купленными специально для новой жизни (сияющий новенький чайник, кружка, мис­ка, тарелка, ложка, полотенце и т. д.).

Родители, как только они помогли выгрузить вещи из ма­шины, становятся смущающей помехой, и новичок с бесце­ремонной поспешностью пытается отправить их домой, не­терпеливо повторяя: «Да, да, все будет в порядке. Нет, я сам распакуюсь, справлюсь без вас. Не суетитесь, ладно? Да, за­втра позвоню. Да, понял. Ну, все, пока. Пока...» На самом деле новичка мучает страх и до слез пугает разлука с родителями, но он знает, хотя о том ему никто не говорил, что нельзя вы­казывать эти чувства перед другими новичками, иначе тебя сочтут маменькиным сынком.

Едва новоявленные студенты успели повесить на стены несколько плакатов, начинается «лиминальная» фаза, и они окунаются в дезориентирующую круговерть шумных утоми­тельных вечеринок, выставок и мероприятий, организуемых бесчисленными студенческими клубами и обществами са­мой разной направленности — спортивными, обществен­ными, театральными, художественными, политическими, — которые стремятся навязать им участие в самых разных ви­дах внеклассной деятельности. Эти «официальные» мероприятия перемежаются посещением пабов, ночными посиделками с пиццей или кофе (а также бесконечным стоя­нием в очередях, чтобы записаться на курсы, получить сту­денческие билеты и заполнить какие-то непонятные фор­мы). Эта недельная «лиминальная» фаза — период культур­ной ремиссии и адаптации, в течение которого новичок находится в состояния психологического дисбаланса, вы­званного алкоголем, недосыпанием и новой средой, бросив­шей вызов его прежней индивидуальности, средой, в кото­рой стерты грани между социальными категориями, а доступ в новый социальный мир обеспечивает члeнство в студен­ческих клубах и обществах. К концу недели новичок приоб­ретает новый социальный статус: его приняли в студенчес­кое «племя», и теперь он может немного отдохнуть, успоко­иться, начать посещать лекции и участвовать в нормальной студенческой жизни.

Описывая «неделю первокурсников», студента любят употрeбллять такие эпитеты, как «сумасшествие» и «хаос», но, как и в большинстве случаев культурной ремиссии, это на са­мом деле регулируемое правилами предсказуемое узаконен­ное отклонение от условностей. На период ритуала посвяще­ния в студенты действие определенных социальных норм приостановлено или они действуют в обратном порядке. На­пример, заводить разговор с незнакомыми людьми не только позволительно, но и желательно. В одной из бесчисленных инструкций о том, как вести себя и что делать во время «не­дели первокурсника», которые издают студенческие союзы, новичкам напоминают, что они вправе заводить разговор с совершенно незнакомыми им людьми и, поскольку, «вероят­но, такая возможность им вряд ли когда-нибудь еще представится», советуют использовать этот шанс на все сто. Подтекст абсолютно ясен: по окончании «недели первокурсника» во­зобновляется действие традиционных норм английского этикета, и без уважительной причины инициировать разго­вор с незнакомцами будет запрещено. Новичкам предлагают заводить как можно больше друзей среди студентов — то есть игнорировать классовые барьеры, — но при этом наме­кают, что знакомства, завязанные в лиминальный период «недели первокурсника», «ни к чему не обязывают» и никто не требует, чтобы они продолжали общаться с людьми «не их круга». «Вы встретите бессчетное множество новых людей (многих из них после первых двух недель вы больше никогда не увидите) и выпьете бессчетное множество пинт пива (ко­торое вы будете пить опять, уже на следующее утро)», — гла­сит одна из типичных инструкций о том, «как пережить „не­делю первокурсника».

Напиваться в течение «недели первокурсника», в общем-то, обязательно («вы выпьете бессчетное множество пинт пи­ва»). В данном случае важно, что англичане верят в волшебную силу алкоголя как растормаживающего средства — без этой веры приостановка действия традиционных социальных пра­вил общения с незнакомыми людьми не имела бы смысла, так как большинство новичков вообще ни к кому не посмели бы подойти. На всех вечеринках и мероприятиях в изобилии бес­платные спиртные напитки («социальный посредник»), в ко­тором новички не должны себе отказывать. Ожидается, что они напьются и будут вести себя раскованно. Количество до­пустимых моделей поведения в состоянии опьянения тоже ограничено. Например, «оголять задницу» позволительно, но демонстрация гeнитaлий порицается; споры и даже дpaки одобряются, но несоблюдение очереди по-прежнему строго запрещено; непристойные шутки приветствуются, расист­ские — вызывают осуждение. Среди англичан расторможенность в состоянии опьянения регулируется жесткими прави­лами, и «неделя первокурсника», которая проходит под знаком кутежей и анархии, на самом деле являет собой череду четко спланированных традиционных ритуалов — каждый октябрь первокурсники по всей стране сбрасывают с себя од­ни и те же узы ограничений одними и теми же освященными временем способами.

Выпускные экзамены и церемония вручения дипломов

Следующие важные «обряды перехода» для студентов — вы­пускные экзамены, послеэкзаменационные торжества и це­ремония вручения дипломов, знаменующие вступление в на­стоящую взрослую жизнь. Годы студенчества сами по себе рассматриваются как затянувшийся «лиминальный» пери­од — некое переходное состояние, когда ты уже не подрос­ток, но еще и не полноценный взрослый. Университет ус­пешно отсрочивает наступление подлинной зрелости еще на целых три года. В отличие от многих других переходных состояний, это — довольно приятное: студенты пользуются почти всеми привилегиями взрослых члeнов общества, но фактически не несут никакой ответственности. Английские студенты постоянно жалуются друг другу на «непомерно» большую нагрузку, у них всегда, как они выражаются, «писа­тельский кризис» (это значит, что им нужно срочно написать эссе), однако большинство учебных курсов не очень обреме­нительны в сравнении с занятостью полного рабочего дня.

Выпускные экзамены — это еще один повод для жалоб и нытья, но этот терапевтический ритуал стенаний осущест­вляется в соответствии с присущими ему собственными не­писаными правилами. Самое важное из них — правило скромности: даже если вы относительно спокойны за резуль­тат своего экзамена, говорить о том не принято. Вы должны делать вид, что трясетесь от стpaxa, не верите в собственные силы, убеждены, что провалите экзамен, поскольку (это само собой разумеется, хотя вы постоянно об этом твердите) не подготовились как следует. Только самые заносчивые и са­монадеянные студенты, которым все равно, как к ним отно­сятся окружающие, могут признать, что они досконально выучили весь материал. Такие люди встречаются редко, и обычно они не пользуются симпатией у своих. товарищей.

Даже если вы не поднимали голову от книг и вызубрили все, что можно, признать это позволительно только в самоуни­чижительной манере: «Я всю задницу отсидел и все равно не разобрался в генетике — не сдать мне этот предмет. Так или иначе, непременно попадется вопрос, который я плохо выучил. По закону подлости». Всякое выражение уверенности должно уравновешивать выражение неуверенности: «Думаю, с соци­ологией я справлюсь, но вот от статистики у меня ум за разум заходит...»

Перед экзаменом студенты прибегают к ритуалу стена­ний из суеверия или из стpaxa выставить себя в глупохм свете, однако скромность необходимо выказывать и после того, как был достигнут желаемый результат. Те, кто хорошо сдал эк­замен, всегда должны делать вид, что они удивлены своим ус­пехом, даже если в душе считают, что их оценили по заслу­гам. «О Боже! Даже не верится!» — это типичный возглас сту­дента, получившего хорошую оценку. Ликование, конечно, ожидаемо, но свой успех нужно объяснить везением — «Мне повезло. Билет хороший попался», — а не отнести за счет собственного таланта или упopного труда. Студент медицин­ского факультета Оксфордского университета, получивший степень бакалавра с отличием первого класса, на торжест­венном обеде, устроенном в его честь, в ответ на поздравле­ния друзей и родственников, пожимал плечами и, опустив голову, твердил: «В естественных науках — это обычное де­ло. Тут не нужно быть семи пядей во лбу. Все очень просто: вызубри материал и дай правильные ответы. Типичное попу­гайство».

На послеэкзаменационных торжествах студенты обычно жалуются на «опустошенность». На каждой вечеринке можно слышать, как они говорят друг другу о том, что выжаты как лимон. «Я знаю, что должен прыгать от счастья и праздно­вать, но, кроме опустошенности, ничего не чувствую», «Все в эйфории, а я... даже не знаю, что я чувствую...» Каждый из вы­пускников уверен, что до него/нее никто подобного не ис­пытывал, однако жалобы на опустошенность — типичное явление среди студентов, и таких, у кого и в самом деле при­поднятое, праздничное настроение, меньшинство.

Следующее событие, во время которого не принято выка­зывать радостное возбуждение, — это церемония вручения дипломов. Все студенты всегда говорят, что это мероприя­тие — сплошная тоска, они умирают от скуки; никто никогда не признает, что он горд собой. Это просто утомительный ритуал, который нужно вытерпеть ради любящих родителей. Как и на старте «недели первокурсника», родители — смущающая помеха. Многие студенты из кожи вон лезут, чтобы не подпустить своих родителей к присутствующим на церемо­нии друзьям, кураторам и преподавателям. «Не надо, папа! Не спрашивай его о моих «дальнейших перспективах». Это не родительское собрание...»; «Послушай, мам, только не выкинь что-нибудь сентиментальное, ладно?»; «Бабушка, ради бога, не плачь!»Это всего лишь диплом, а не Нобелевская премия...» Студенты, у которых слишком беспокойные родители, при­нимают скучный раздраженный вид — закатывают глаза и тяжело вздыхают, особенно если в пределах видимости или слышимости находятся их знакомые.

Последние несколько страниц были посвящены исклю­чительно «обрядам перехода» образованных средних клас­сов — «свободный год», «неделя первокурсника», оконча­ние университета. Это потому, что нет аналогичных госу­дарственных — официальных — ритуалов для тех, кто покинул школу в шестнадцать лет, или даже для тех, кто по­кончил с дневным образованием в восемнадцать. Выпускни­ки школ, возможно, как-то отмечают окончание школы со своими друзьями и/или родными, но их переход от учебы в школе к профессиональному обучению, трудовой деятель­ности или безработице не отмечается никакими официаль­ными, церемониями. Тем не менее первая работа (или посо­бие по безработице) — важная веха и, вне сомнения, гораздо более знаменательная перемена, чем просто переход из шко­лы в университет. В некоторых школах устраивают так назы­ваемый актовый день с вручением наград и т. д., но торжест­венной церемонии, организуемой в честь выпускников, как таковой нет (во всяком случае, нет ничего подобного амери­канской церемонии для выпускников школ, мероприятию, которое является важным событием, более грандиозным и тщательно подготовленным). Результаты экзаменов по про­грамме средней школы на обычном и повышенном уровнях высылают выпускникам по почте через несколько месяцев после окончания школы, так что выпускники в любом случае отмечают только расставание со школой, а не успехи в учебе, что, собственно, и подразумевает слово «graduation» («окон­чание»). И все же обидно, что переход из школы во взрослую трудовую жизнь не отмечается каким-либо более значимым ритуалом.

Обряды бpaкосочетания

В начале данной главы я указала, что гость из любой современной западной культуры не усмотрит ничего странного или незнакомого в процедуре обычной английской свадьбы. У нас почти все так же, как и у многих других народов: накануне свадьбы мальчишник («stag night») и девичник («hen night») (у американцев это называется соответственно «bachelor party» и «bachelorette paryt») ; потом венчание в церкви или гражданская церемония; прием; шампанское; невеста в белом; свадебный торт; подружки невесты (на ее усмотрение) ; шафер; речи; особые бдюда; танцы (необязательно) ; семейные ссоры и конфликты (более или менее обязательно) и т.д. С точки зрения антрополога, английская свадьба имеет много общего даже с ритуалами бpaкосочетания экзотических племен, которые показались бы весьма странными представителям большинства современных западных культур. Несмотря на внешние отличия, ритуалы бpaкосочетания всех народов строятся по общей формуле «обрядов перехода», выведенной ван Геннепом (отделение – переход – инкорпорация), в соответствии с которой люди посредством церемониала переходят из одной фазы жизненного цикла в другую.

По случаю помолвки англичане не устраивают больших торжеств, в отличие от многих других народов. В некоторых обществах обручение/помолвка считается таким же важным событием, как и свадьба. (Возможно, чтобы наверстать упущенное, мы оттягиваемся на девичниках и мальчишниках, которые зачастую гораздо более продолжительные и веселые, чем сама свадьба).

Справочник по этикету «Дебретт» напоминает нам, в несколько пессимистичном тоне, что «важная функция помолвки – дать возможность родным со стороны жениха и невесты привыкнуть друг к другу и таким образом устранить как можно раньше все разногласия и проблемы». Это нам очень многое говорит об отношении англичан к свадьбе. Мы знаем, что свадьба – это радостное событие, но с присущим нам пессимизмом расцениваем это событие как тяжелое испытание, полное трудностей и опасностей. (Или – снова заглянем в неунывающий «Дебретт» - как «минное поле для тех, кто тревожится за свой социальный имидж, и кошмар для организаторов», а также как «источник межсемейных конфликтов».) Что-то непременно пойдет не так, и кто-то будет cмepтельно обижен, - и потому что мы верим в волшебную силу алкоголя как растормаживающего средства, мы знаем, что оболочка благовоспитанной праздничности треснет, а таившиеся под ней межсемейные разногласия выльются в истеричные слезы и ссоры. Даже если нам удастся соблюсти приличия в день свадьбы, потом все равно будут жалобы и взаимные упреки. В любом случае мы знаем, что даже при самом удачном раскладе ритуал бpaкосочетания в целом доставит нам одни неудобства.

Табу на разговор о деньгах

Когда трения возникают из-за денег, как это часто бывает, - не в последнюю очередь потому, что свадьба – мероприятие недешевое, - ощущение дискомфорта усиливается вдвойне. В отличие от представителей большинства других культур, мы упopно стоим на том, что любовь и бpaк не имеют ничего общего с деньгами и что всякое упоминание о деньгах «снизит тонус» торжества. Например, обручальное кольцо невесте обычно покупает жених, выкладывая за него мecячное жалованье (в Америке как минимум вдвое больше, поскольку, по мнению большинства, обручальное кольцо символизирует статут мужчины, как кормильца), но спрашивать или говорить о том, в какую сумму обошлась покупка, неприлично. Это не мешает всем и каждому строить свои предположения или спрашивать про камни и оправу, дабы окольным путем определить цену кольца, но только жених (и еще, может быть, его поверенный) знает точную стоимость, и только очень невоспитанный, вульгарный жених станет хвастаться или жаловаться по этому поводу.

Тратятся на свадьбу традиционно родители невесты, но в наши дни за все платят совместно сами брачующиеся или/и дедушки с бабушками или другие родственники. Однако независимо от того, кто оплатил основную часть расходов, жених в своей речи непременно поблагодарит родителей невесты за «это чудесное торжество» (возможны другие эв­фемизмы) — слова «деньги» или «заплатили» не употрeбля­ются. Если родители жениха, дедушка с бабушкой или дядя заплатили, скажем, за шампанское или медовый месяц, их поблагодарят за «содействие» или «подарки» — слово «пла­тить» подразумевает использование денег. Мы все прекрасно знаем, что без денег свадьбу не сыграешь, но заострять на этом внимание считается дурным тоном. Типичное английс­кое лицемерие. За этими вежливыми эвфемизмами порой кроются неприятные финансовые споры, а в некоторых слу­чаях возмущение по поводу того, кто и за что заплатил и что вообще вся эта свадьба — неоправданное расточительство. Если вы испытываете денежные затруднения, нет смысла влезать в долги, чтобы устроить для своей дочери пышную свадьбу. В других культурах ваши старания, возможно, оце­нили бы по достоинству, но англичане только скажут, что это показуха, и спросят, почему вы не организовали «что-нибудь скромное и непритязательное».

Юмор

Помимо трудностей, связанных с деньгами или запретом на разговор о деньгах, в наши дни непременно возникают тре­ния из-за состава двух семей, участвующих в ритуале бpaко­сочетания: почти всегда родители одной из сторон разведе­ны, возможно, имеют уже новые семьи или живут в граждан­ском бpaке с другими партнерами, иногда имеют детей от второго или даже от третьего бpaка.

И даже если никто не устроил пьяный дeбoш, все остались довольны, как их рассадили и как был организован трaнc­порт, и шафер никого не обидел в своей речи, всегда найдет­ся кто-то, кто сделает или ляпнет что-либо вызывающее не­ловкость. На первой английской свадьбе, на которой я при­сутствовала, таким человеком оказалась я, хотя мне тогда было всего пять лет. Отец рассказал нам про союз двух сер­дец, описал свадебные обычаи и обряды разных культур и объяснил, чем могут быть чреваты бpaки между двоюродны­ми братьями и сестрами по материнской линии. Мама взяла на себя задачу объяснить про «факты жизни» — про ceкc, откуда берутся дети и т. д. Моих сестер рассказы родителей не очень увлекли (они тогда были еще слишком малы: одной три года, другой — четыре), а я слушала как зачарованная. На следующий день я с не меньшим интересом наблюдала цере­монию в церкви, и в минуту затишья, — возможно, после то­го, как священник произнес: «Скажите сейчас или храните молчание вечно», — я повернулась к матери и громким свис­тящим шепотом спросила: «И сейчас он ее оплодотворит?»

После этого меня несколько лет не брали на свадьбы, что, в общем-то, несправедливо, ведь я ухватила суть вещей, лишь немного перепутав хронологическую последовательность. Помнится, в следующий раз я уже присутствовала на свадьбе в Америке: второй раз женился мой отец. Тогда мне было восемь или девять лет, то есть я была достаточно взрослой, чтобы выслушать лекцию о кузенных, патрилокальных и матрилокальных бpaках с использованием соответствующей терминологии и диаграмм. Тем не менее во время самой тор­жественной части церемонии меня начал душить смех (сла­ва богу, беззвучный). Тогда мне было ужасно стыдно за то, что я веду себя как ребенок — отец всегда говорил мне: «Не будь ребенком», — но теперь я понимаю, что мой приступ смеха был чисто английской реакцией. Любая торжествен­ная ситуация нам кажется, нелепой и вызывает дискомфорт. В самые серьезные, важные моменты официальных церемо­ний нам, к несчастью, хочется смеяться. Это неестественный, нервный смех — близкий родственник юмора как коленно­го рефлекса. Юмор — наш излюбленный механизм защит­ной реакции, а смех —традиционный способ борьбы с на­шей социальной неловкостью.

Английские свадебные торжества — и большинство дру­гих «обрядов перехода» — полнятся смехом: фактически любой обмен репликами в ходе беседы пронизан явным или скрытым юмором. Правда, это не обязательно означает, что все счастливы и весело проводят время. Кто-то, возмож­но, и впрямь от души веселится, но даже эти люди подчиня­ются неписаным правилам английского юмора — прави­лам, которые столь глубоко укоренились в нашем сознании, что превратились в непроизвольный, бессознательный рефлекс.

Похоронные обряды

И это является одной из причин того, что мы совершенно не умеем себя вести на похоронах. На свете мало найдется «об­рядов переходов», где царила бы такая напыщенно-ходульная атмосфера всеобщей растерянности и смущения, как на типичных английских похоронах⁶².

--------------------------

⁶² Я имею в виду обычные похороны по англиканскому обряду, как хоронят большинство англичан. Этот ритуал можно считать ти­пично английским.

Отсечение юмора

На похоронах мы лишены нашего основного механизма за­щитной реакции, благодаря которому чувствуем себя отно­сительно свободно в процессе взаимодействия с другими людьми, поскольку шутить и смеяться на столь скорбных ме­роприятиях не принято. При других обстоятельствах мы постоянно шутим по поводу cмepти, как и обо всем, что нас пугает и выводит из равновесия. Но похороны — единствен­ная социальная ситуация, когда юмор, — по крайней мере, такой юмор, который вызывает более выразительную реак­цию, чем просто невеселая улыбка, — неуместен и расцени­вается как неуважение к покойному и скорбящим. А лишен­ные возможности шутить, мы чувствуем себя незащищенны­ми, все наши социальные комплексы обнажаются.

Наблюдать это интересно, но мучительно, как за поведе­нием животного, которому жестокий вивисекционист отре­зал какой-то орган. Наблюдать за поведением англичан на похоронах — все равно что смотреть на черепах, с которых содрали панцири. Не имея возможности шутить, мы чувству­ем себя ужасно уязвимыми, будто нам отсекли какой-то жизненно-важный социальный орган. По сути, так оно и есть. Юмор — существенный, неотъемлемый элемент английс­кой натуры, и, когда нам запрещено (или мы жестко ограни­чены в возможности) использовать этот элемент, с психоло­гической точки зрения для нас это равносильно ампутации пальцев на ногах: без юмора мы просто не в состоянии функ­ционировать в обществе. Правила английского юмора — это «правила» преимущественно в четвертом значении данного слова по определению «Оксфордского словаря английского языка»: «нормальное или обычное состояние вещей». Как на­личие пальцев на ногах. Или как дыхание. На похоронах мы обездолены и беспомощны. Не иронизировать! Не насме­хаться! Не дразнить! Не подтрунивать! Не прибегать к шутли­вому преуменьшению! Не каламбурить! Не говорить двус­мысленности! Так как же, черт возьми, нам общаться?

Приостановка действия табу на излишнюю серьезность/норма слез

Мало того что нам не дозволено освобождаться от напряже­ния, ломать лед и в целом избавляться от своей хронической неловкости, так мы еще обязаны сохранять важный вид. Нам полагается говорить скорбящим родственникам напыщен­ные, серьезные, сердечные слова или реагировать на проис­ходящее с важным, серьезным и искренним видом, если тя­желую утрату понесли мы сами.

Но и искренность не должна быть чрезмерной. Табу на из­лишнюю серьезность и сентиментальность на похоронах продолжает действовать, только с некоторыми ограничени­ями. Даже тем родным и друзьям покойного, которые скор­бят всем сердцем, не дозволено рыдать и в голос оплакивать покойного. Слезы допустимы: можно тихо всхлипывать и шмыгать носом, но громко плакать, что считается вполне ес­тественным и, в сущности, принято на похоронах во многих других культурах, у нас расценивается как недостойное и не­подобающее поведение.

Даже социально приемлемые тихие слезы и всхлипы вы­зывают у окружающих неловкость и дискомфорт, если вы плачете слишком долго, и, пожалуй, Англия — единственная культура в мире, где отсутствие слез на похоронах считается абсолютно нормальным явлением. Большинство взрослых англичан-мужчин прилюдно на похоронах не плачут; если у них на глазах наворачиваются слезы, они обычно смахивают их быстрым сердитым жестом и «берут себя в руки». Женщи­ны из числа родственников и друзей усопшего, бывает, всплакнут пару раз, но если глаза у них сухие, это вовсе не значит, что они, бессердечны или не скорбят, при условии, что они сохраняют подобающее случаю угрюмое выражение ли­ца, на котором время от времени блеснет «храбрая улыбка».

В принципе подобная сдержанность у многих вызывает восхищение. Возможно, кто-то и критиковал некоторых чле­нов королевской семьи за их «бездушную» реакцию на ги­бель Дианы, принцессы Уэльской, но никого не удивило, что ее юные сыновья на похоронах пролили всего по две-три слезинки, да и те украдкой, и сохраняли самообладание все то долгое время, что шли за гробом, и вообще на протяжении всей церемонии погребения. Все отметили, что они держа­лись мужественно и с достоинством. Их хвалили за то, как они со сдержанными улыбками и тихими словами благодар­ности принимали выражения соболезнования толпы. Эти улыбки и тихие «спасибо» были куда трогательнее, чем гром­кие рыдания. Для англичан слезы не мерило горя. Обилие слез расценивают как разнузданность и даже как эгоизм и несправедливость. Считается, что скорбящие родственники усопшего, которые не плачут или плачут очень мало на по­хоронах, выказывают уважение и предупредительность к ок­ружающим, бодрятся, чтобы подбодрить гостей; они не тре­буют к себе внимания, не требуют, чтобы их утешали. Стре­мясь быть точной и при этом рискуя «скатиться» в «режим подсчета горошин», я вывела следующую закономерность в отношении нормы слез на обычных английских похоронах.

Взрослые мужчины (близкие родственники или очень близкие друзья покойного): один-два раза их глаза на­полняются слезами, которые они смахивают резким движением; сдержанные улыбки.

Взрослые мужчины (все остальные): глаза сухие, но при этом угрюмое/сочувственное выражение лица; печальная/озабоченная улыбка.

Взрослые женщины (близкие родственницы или очень близкие подруги покойного): один-два раза всплакнут во время похоронной церемонии; бывает, шмыгают носом, иногда в ответ на выражения соболезнования их глаза наполняются слезами, которые они с винова­тым видом промокают носовым платком; сдержанные улыбки.

Взрослые женщины (все остальные): глаза сухие или один раз за время похоронной церемонии наполня­ются слезами; печальное/сочувственное выражение лица; печальные/озабоченные улыбки.

Мальчики (близкие родственники/друзья почившего/ей): могут плакать сколько угодно, если очень малень­кие (скажем, до десяти лет) ; мальчики постарше толь­ко раз всплакнут за время похоронной церемонии; храбрые улыбки.

Мальчики (все остальные): норма слез такая же, как и для взрослых мужчин (за исключением близких родс­твенников и близких друзей).

Дeвoчки (близкие родственницы/подруги почившего/ ей): могут плакать сколько угодно, если очень малень­кие; для девочек постарше норма слез вдвое больше, чем для взрослых женщин; храбрые улыбки.

Дeвoчки (все остальные): не плачут, но один раз за вре­мя похоронной церемонии их глаза могут на мгнове­ние наполниться слезами; могут шмыгнуть носом.

Помимо того что мы, бывает, и впрямь охвачены неподде­льным горем, запрет на юмор, временная отмена табу на из­лишнюю серьезность и нормы слез превращают английские похороны в весьма неприятное испытание. Нас заставляют «отключить» рефлекс юмора, выражать чувства, которых мы не испытываем, и подавлять те, что нас переполняют. Ко всему прочему, англичане воспринимают cмepть как нечто неск­ромное и неприличное, о чем мы предпочитаем не думать и не говорит Наша инстинктивная реакция на cмepть — это форма отрицания: мы пытаемся ее игнорировать и делать вид, что никто не умер, а на похоронах это плохо удается.

Неудивительно, что мы становимся косноязычными, чо­пopными и неуклюжими. Не существует общепринятых «по­хоронных» фраз или жестов (особенно в среде высших клас­сов, которые утешающие бaнaльности считают выражениями «простолюдинов»), поэтому мы не знаем, что говорить друг другу и как себя вести, и в результате только и твердим: «Та­кое горе», «Как прискорбно», «Даже не знаю, что сказать», — неуклюже обнимаемся или неловко похлопываем друг друга по плечу. Если усопшему или усопшей было за восемьдесят (или как минимум семьдесят пять), можно тихо сказать, что он/она «хорошо пожил/а на свете». В этом случае на помин­ках допустимы мягкие шутки, во всех остальных — только удрученное покачивание головой и многозначительные тя­желые вздохи.

Священнослужителям и тем, кто выступает на похоронах с официальной надгробной речью, повезло больше: у них есть набор штампов, которые они могут использовать. Выра­жения, с помощью которых хаpaктеризуют почившего, — это своеобразный шифр. О мертвых плохо не говорят, но всем известно, что, например, фраза «всегда был душой об­щества» — это эвфемистический синоним пьянства; «не вы­носил людской глупости» — вежливый способ сказать, что покойный был мелочным, сварливым человеком; «щедро да­рила свою любовь» — значит, была неразборчива в связях; а «закоренелый холостяк» — это всегда гомоceкcуалист.

СЕЗОННЫЕ ОБРЯДЫ И ДРУГИЕ ПЕРЕХОДЫ

Сезонные обряды — это такие большие календарные празд­ники, как Рождество, Новый год и другие, которые отмечают­ся ежегодно в одно и то же время — Пасха, майский празд­ник*, праздник урожая (в конце сентября — начале октября), канун Дня Всех Святых (31 октября) и Ночь Гая Фокса**, а также День матери (второе воскресенье мая), День святого Валентина и неприсутственные дни***.

-----------------------

* Майский праздник — народный; отмечается в первое воскре­сенье мая танцами вокруг майского дерева и коронованием короле­вы мая.

** Ночь Гая Фокса — вечер 5 ноября, когда по традиции отмеча­ется раскрытие «Порохового заговора» (был устроен католиками 5 ноября 1605 г. с целью убийства короля Якова I) сожжением пуга­ла и фейерверком (назван по имени главы «Порохового заговора» Гая Фокса).

*** Неприсутственные дни — общие дни отдыха помимо воскре­сенья, а именно: Рождество, день Нового года, великая пятница, пер­вый понедельник после Пасхи, последний понедельник мая, послед­ний понедельник августа или первый понедельник сентября.

В эту категорию я также включаю ежегодные летние каникулы/отпуска, так как они носят сезонный хаpaктер и, по существу, являются ка­лендарным праздником, хоть и не имеют фиксированной даты. (Некоторые педанты, возможно, заметят, что летние каникулы/отпуск, это, строго говоря, не «обряд» или, по край­ней мере, обряд не в том же смысле, что Рождество или праз­дник урожая, но, думаю, это верное определение, и позже я объясню почему.) Также к данной категории я причисляю ежедневные/еженедельные ритуалы перехода от трудовой деятельности к развлечениям/отдыху (посещение пабов после работы), но это я уже подробно рассматривала в главе о работе.

К категории «другие переходы» я отношу ритуалы, знаме­нующие переход из одной фазы жизненного цикла в другую (за исключением наиболее важных, которые я анализирова­ла выше): выход на пенсию, «знаменательные» дни рождения (юбилейные даты) и годовщины свадеб (серебряная, золо­тая), а также ритуалы, обозначающие другие «переходы», свя­занные с переменами социального статуса/работы/места жительства, — «отвальная», новоселье.

Все это вдобавок к огромному множеству ритуалов, боль­шинство из которых, как и основные «переходы» жизненно­го цикла, во многих отношениях схожи с их аналогами в других современных культурах промышленно развитых стран Запада. Подарки, вечеринки, особые блюда, песни и ук­рашения на Рождество; шоколадные яйца на Пасху; открыт­ки и цветы в День святого Валентина; употрeбление алкоголя по случаю почти всех торжеств; в большинстве случаев праз­дничный стол и т. д. Я не стану описывать каждый обряд в мельчайших подробностях, а сосредоточусь главным обра­зом на неписаных социальных правилах, регулиующих ис­ключительно английские модели поведения, ассоциирую­щиеся с этими обрядами.

Любая человеческая культура имеет свои праздничные ритуалы, обозначающие «переходы» сезонного или социаль­ного хаpaктера. Животные автоматически «регистрируют» такие явления, как смена времен года, и подстраивают под них свое поведение. Люди же должны устраивать торжества по поводу каждой пустячной знаменательной календарной даты. К счастью для антропологов, люди также вполне пред­сказуемы и примерно одинаково отмечают такие события — точнее, празднества, существующие в разных культурах, име­ют много общих черт. Например, пение и танцы. Во многих случаях это еще также и праздничный стол, и фактически всегда употрeбление алкоголя.

Роль алкоголя

Роль алкоголя в процессе празднования особенно важна для понимания природы англичан и требует некоторого пояс­нения. Во всех культурах, где принято употрeбллять спиртные напитки, алкоголь необходимая составляющая торжества. Тому есть две основные причины. Во-первых, карнавалы и праздники — это нечто большее, чем развлечение: в боль­шинстве культур эти события подразумевают «культурную ремиссию» — узаконенное ослабление социального конт­роля над нашим поведением. Модели поведения, которые при обычных обстоятельствах порицаются или даже запре­щены (например, флиpт со всеми без разбору, громкое пе­ние, появление на людях в одежде представителей противо­положного пола, купание в фонтане, завязывание разговора с незнакомыми людьми и т. д.), в период проведения празд­нества могут активно поощряться. Это лиминальные перио­ды — оторванные от повседневного существования марги­нальные, пограничные промежутки, когда мы в течение ко­роткого времени можем безнаказанно испробовать альтернативные способы бытия. Существует некое природ­ное сходство между алкоголем и лиминальностью, и, соот­ветственно, ощущение опьянения отражает состояние лиминальности, приобретенное в ходе ритуала, а результаты воз­действия алкоголя — культурный настрой празднества.

Но, хотя в человеке, судя по всему, живет глубокая потреб­ность в таких измененных состояниях сознания, в избавле­нии от ограничений повседневной обыденности, лиминальность его пугает. Достижение стадии измененного состояния сознания и поиск альтернативных реальностей мы позволя­ем себе только в особых ситуациях, а значит, наше стремле­ние к подобной свободе ни в коем случае не однозначно — его уравновешивает столь же сильная потребность в стабиль­ности и надежности обыденного существования. Нам хочется окунуться в раскрепощающую атмосферу праздни­ка, но лиминальность нас страшит. Нам нравится посещать альтернативные миры, но жить в них мы бы не хотели. Алко­голь играет двойственную или «уравновешивающую» роль в контексте праздничных ритуалов: в измененных благодаря алкоголю состояниях сознания мы можем исследовать же­ланные, но потенциально опасные альтернативные грани реальности, в то время как социальные функции пития — правила дружеского общения в коллективе, непременно ас­социирующиеся с потрeблением алкоголя, — служат урав­новешивающей силой. Потрeбляя алкоголь, мы создаем ат­мосферу лиминальности, которая является важнейшим элементом праздничных обрядов, но привычные, повсед­невные, успокаивающие социальные ритуалы употрeбления напитков в компании, наполнения бокалов и угощения по очереди, дружеское общение, отождествляющееся с питием, помогает нам неким образом приручить или даже «одомаш­нить» выбивающее из равновесия влияние этого лиминального мира.

Итак, в том, что касается роли алкоголя, существуют опре­деленные универсалии, но есть и некоторые кросскультурные отличия. Во всех обществах, где употрeбляют спиртные напитки, между алкоголем и празднованием существует тес­ная взаимосвязь, но в «амбивалентных» пьющих культурах — таких, где отношение к алкоголю обусловлено понятиями нравственности, где человеку требуется повод для того, что­бы выпить (например, в Англии), — эта взаимосвязь более прочная, чем в «интегрированных» пьющих культурах, где употрeбление алкоголя — нейтральный элемент повседнев­ной жизни, не требующий обоснования. Англичане (наряду с жителями США, Австралии, большей части Скандинавии, Исландии и др.) считают, что они должны найти повод для того, чтобы выпить; и самый распространенный и популяр­ный предлог — торжество. В «интегрированных» пьющих культурах (Франция, Испания и Италия) употрeбление алко­голя не вызывает или почти не вызывает осуждения, поэтому народам этих стран незачем искать повод для того, чтобы выпить. В этих интегрированных культурах празднество на­прямую ассоциируется с алкоголем, но не используется в ка­честве оправдывающего обстоятельства каждый раз при употрeблении спиртных напитков: торжество редко обхо­дится без алкоголя, но каждый бокал спиртного не требует торжества.

Повод для торжества/вера в магическую силу слова «торжество»

и алкоголя

Помимо того что вместе со своими коллегами из ИЦСП я участвовала в исследовательской работе, посвященной упот­рeблению алкоголя на торжествах в разных культурах, не­сколько лет назад я также провела исследование на тему праз­днований в Англии и отношения англичан к праздникам. Для сбора материала я использовала, как всегда, в сочетании три традиционных метода: наблюдение на местах, неформальные беседы и изучение данных общенациональных опросов.

Основной вывод, который я сделала, заключается в том, что мы, судя по всему, нация закоренелых «любителей вече­ринок», используем почти любую возможность, чтобы вы­пить по случаю какого-либо события. Примерно 87 % рес­пондентов помимо признанных календарных праздников в качестве поводов для торжества упомянули весьма странные или тривиальные события, в том числе такие, как «день рож­дения моего плюшевого мишки», «мой приятель проглотил свой зуб», «змея моего соседа, которую мы считали самцом, отложила яйца», «первая пятница недели» и «четырнадцатая годовщина со дня cмepти моего хомячка».

В дополнение к наиболее диковинным причинам более 60 % признали, что для них вполне оправданным поводом для распития спиртного является такое бaнaльное и незна­чительное событие, как «визит приятеля». Более половины населения страны отмечают «субботний вечер», чуть меньше половины — «пятницу» и почти 40 % молодых респондентов сказали, что для них хороший повод для веселой попойки — «окончание рабочего дня».

Слово «празднование» позволяет нам забыть о нашем двойственном отношении к алкоголю, празднество — законный повод для употрeбления спиртных напитков — ко всему прочему фактически служит официальным разреше­нием для раскрепощения. Празднования — по определению «лиминальные» ситуации, когда на время отменяются неко­торые социальные ограничения, действующие в обычной жизни. Бокал спиртного, которым «отмечают» какое-либо событие, как растормаживающее средство еще более эффек­тивен, чем просто бокал спиртного. «Празднование» — вол­шебное слово, превращающее обычный процесс пития в «ве­черинку», на которой ее участники не испытывают обычного прессинга социальных норм поведения. Абpaкадабра! Мгно­венная лиминальность!

В других культурах подобное волшебство тоже имеет мес­то, да и напитки сами по себе могут определять и «диктовать» природу торжества, никакие слова не нужны — ни волшеб­ные, ни прочие. Например, определённые виды напитков столь строго ассоциируются с определенными формами социального взаимодействия, что, когда их подают, это уже само по себе подразумевает и даже предписывает особые модели поведения. В большинстве западных культур шам­панское отождествляют с торжеством, поэтому, если его за­казывают или подают по случаю некоего «ординарного» со­бытия, кто-нибудь обязательно спросит: «Что мы отмечаем?» Шампанское способствует возникновению атмосферы праз­дничности, беззаботного веселья, вот почему этот напиток неуместно подавать на поминках. В Австрии sekt (игристое вино) пьют на официальных торжествах, a schnapps (шнапс) — в более теплой компании. Тип подаваемого на­питка одновременно определяет и природу события, и взаи­моотношения между его пьющими участниками. Выбор на­питка дигаует манеру поведения, так что появление на столе бутылки шнапса порой побуждает участников торжества пе­реключиться с «учтивой» формы обращения (sie — «вы») на фамильярную (du — «ты»). В Англии, где не существует столь четких лингвистических разграничителей, пиво считается более неофициальным, обычным напитком, чем вино, и, ес­ли его подают к блюдам, это служит сигналом к неформаль­ному, непринужденному общению. Меняется даже осанка гостей: они уже не сидят за столом так, будто кол проглотили,принимают более вальяжные позы и жестикулируют более оживленно.

В общем, в этом отношении англичане не очень отлича­ются от других людей, но мы сильнее верим в раскрепощаю­щую силу алкоголя и волшебных слов и нуждаемся в них больше, чем другие народы, поскольку нам труднее преодо­левать свои социальные комплексы. Наше двойственное от­ношение к алкоголю и вера в его чудодейственные свойс­тва — хаpaктерные черты всех английских обрядов перехо­да, от самых важных, знаменующих этапы жизненного цикла, до самых тривиальных и надуманных, таких, например, как празднование дня рождения плюшевого мишки.

Рождество/канун Нового года

Английский год пунктуационно размечен национальными календарными праздниками. Некоторые из них просто запя­тые, другие, более важные — точки с запятыми, а Рождество и канун Нового года — полноценные точки. Большинство обрядов сезонного хаpaктера изначально были религиозны­ми праздниками, зачастую языческими, которые позднее присвоило себе христианство, но христианское значение многих из этих обрядов во многом игнорируется. Напротив, эти праздники, можно сказать, как это ни забавно, вновь об­ретают свою языческую природу.

Рождество и канун Нового года — самые важные праздни­ки. Рождество (25 декабря) считается «семейным» ритуалом, в то время как Новый год — более шумное торжество, чаше от­мечаемое в кругу друзей. Однако, когда англичане говорят о «Рождестве» (например: «Что вы делаете на Рождество?» или «Терпеть не могу Рождество!»), они чаще подразумевают весь праздничный период с 23/24 декабря до самого Нового года, традиционно включающий следующие ритуалы:

канун Рождества (отмечается в семейном кругу; магази­ны в последний момент; паника и ссоры из-за пустяков; на елке зажигают огни; употрeбление спиртных напит­ков; поедание в больших количествах орехов и шокола­да; возможно, посещение церкви — рождественские песнопения ранним вечером или полуночная служба) ;

первый день Рождества (в семейном кругу; елка; вруче­ние подарков; долгие хлопоты, связанные с приготов­лением рождественского обеда, потом долгое засто­лье; выступление королевы по телевидению/радио — кто-то специально не смотрит/не слушает королеву; отход ко сну — кто-то, возможно, засыпает прямо во время просмотра фильмов «Звуки музыки», «Волшеб­ник страны Оз» и т. п.; опять застолье с едой и напитка­ми; беспокойная ночь) ;

второй день Рождества (похмелье; прогулка всей се­мьей, хотя бы в местном парке; длительная загород­ная прогулка; посещение родственников; побег из до­ма в паб) ;

27—30 декабря (несколько странный «промежуточ­ный» период; кто-то пытается работать, но зачастую безуспешно; другие отправляются в магазины, гуляют, пытаются развлекать детей; опять переедание и упот­рeбление спиртных напитков; посещение друзей/родственников; телевизор, видео; пабы) ;

канун Нового года (в кругу друзей; большие шумные вечеринки с употрeблением большого количества спиртного или посещение пабов; нарядные платья; громкая музыка; салют; «Auld Lang Syne»*; новогодние зароки; попытка поймать такси/ возвращение домой пешком по холоду пешком) ;

1 января (сон допоздна; похмелье).

--------------------------

* «Auld Lang Syne» («Доброе старое время») — шотландская песня на слова Роберта Бернса, которую по традиции поют на прощание в конце праздничного обеда, митинга и т. п.

Не все проводят Рождество по описанному выше сцена­рию, но многие включают в свой распорядок некоторые из названных ритуалов, и большинство англичан, по крайней мере, признают, что это — обычная программа традицион­ного Рождества.

Зачастую понятие «Рождество» имеет более широкий смысл. Когда люди говорят: «Ненавижу Рождество», — или жалуются, что «Рождество — это не праздник, а сущий кош­мар», тяжелое испытание, они обычно подразумевают все «приготовления» и «круговерть», связанные с празднованием Рождества, которые начинаются как минимум за месяц. Это и корпоративные рождественские вечеринки, и «рождест­венские покупки», и «рождественское представление для де­тей», а для тех, у кого дети школьного возраста, еще и «пьеса о Рождестве» или рождественский концерт — не говоря уже про ежегодный ритуал рассылки огромного количества рож­дественских открыток. В понимании англичан «Рождест­во» — это все названные обычаи и виды деятельности, а так­же собственно праздничная рождественская неделя.

Школьная «пьеса о Рождестве» (инсценировка евангель­ской легенды о рождении Иисуса Христа) для многих единс­твенное мероприятие религиозного содержания, с которым они сталкиваются в рождественский период, хотя его рели­гиозное значение, как правило, теряется в драматизме и ри­туалах социального хаpaктера, связанных с этим событием. В частности, родителей больше заботит то, чьим детям дове­рили исполнять главные роли (Мария, Иосиф), чьим — вто­ростепенные (Три Царя, лавочник, пастух, Ангел Господень), а чьи должны терпеть унижение, играя массовку — безликих пастухов, сонм ангелов, овец, коров, ослов и т. д. Или, бывает, школу охватит приступ политической корректности, и ад­министрация пытается заменить традиционную инсцени­ровку каким-нибудь «многокультурным» представлением («Мы все здесь сторонники культурного плюрализма», — за­явил мне один молодой рабочий-азиат из Йоркшира). В Анг­лии споры и стычки относительно распределения ролей и других вопросов редко ведутся открыто; чаще родители до­биваются своего путем скрытых интриг. Бесчестное манипу­лирование и недовольное ворчание. Отцы, как правило, опаздывают на представление и снимают на видео лишь вто­рую его часть, нередко направив камеру не на ту «овцу».

Рождественское представление для детей — эксцентрич­ный английский обычай. Почти каждый местный театр в стране ставит на Рождество какую-нибудь детскую сказку — «Аладдин», «Золушка», «Кот в сапогах», «Дик Уиттингтон», «Матушка Гусыня» и т. д., — в которой мужчины в женских платьях исполняют главные женские роли, а женщина в муж­ской одежде играет юного героя. Традиция требует, чтобы в спектакле участвовали дети, сидящие в зале. По ходу дейс­твия они должны громко кричать: «ОН ПОЗАДИ ТЕБЯ!», «НЕТ, ОН НЕ ТАМ!», «ДА, ЭТО ОН!» (ритуал, в котором взрослая пуб­лика зачастую участвует с не меньшим энтузиазмом). На взгляд взрослых, сценарий полон непристойных двусмыс­ленностей (над которыми дети весело смеются, прежде тер­пеливо объяснив родителям их смысл).

Выражения недовольства по поводу Рождества

«Рождественские покупки» — это то, о чем думают многие англичане, когда говорят, что ненавидят Рождество. Под рождественскими покупками обычно подразумеваются рож­дественские подарки, продукты для праздничного стола, от­крытки, украшения и прочие атрибуты данного праздника. Заявлять о нелюбви к магазинам считается признаком му­жественности, поэтому мужчины особенно склонны ругать Рождество. Однако ныне выражение недовольства по поводу Рождества — это почти что национальная традиция, и пред­ставители обоих полов обычно уже с начала ноября начина­ют жаловаться на тяготы, связанные с Рождеством.

Фактически существует неофициальное правило, пред­писывающее ругать Рождество в это время года, и редко встретишь человека старше восемнадцати лет, который бе­зоговорочно признал бы, что ему нравится «справлять» этот праздник. Те, кто ненавидит Рождество, чуть ли не с гордос­тью заявляют о своей неприязни, словно они первые замети­ли, что «на Рождестве пытаются нажиться все кому не лень», что «с каждым годом оно начинается все раньше и раньше — скоро, черт побери, уже в августе можно будет видеть рож­дественские украшения», что с каждым годом это все более дорогое удовольствие и что улицы и магазины переполнены так, что просто не протолкнуться.

Любители поругать Рождество повторяют одни и те же бaнaльности каждый год, убеждая себя, что все это — их оригинальные мысли и что таких, как они, несчастных про­видцев меньшинство, в то время как чудаки, которым рож­дественские покупки и все прочие рождественские ритуалы доставляют истинное удовольствие, скрывают свои эксцентричные вкусы. Из вежливости и чтобы не показаться белыми воронами они даже принимают участие в ежегодном ритуа­ле стенания по поводу Рождества — равно как люди, кото­рым нравится дождь, часто учтиво соглашаются, что погода отвратительная. Циничная позиция «Вздор! Ерунда!» — это норма (особенно среди мужчин, многие из которых начина­ют подозревать в нетрадиционной ceкcуальной ориентации представителей своего пола, если те признают, что им нра­вится отмечать Рождество). И потом, раз все любят поругать Рождество, так зачем же портить людям удовольствие? Те из нас, кто любит Рождество, почти извиняющимся тоном гово­рят о своем пристрастии: «В общем-то, все так, но... э... Если честно, мне нравятся все эти нелепые украшения, нравится искать подарки... Смешно, конечно...»

Однако не все, кто ругает Рождество, бездумно, по при­вычке подчиняются неписаному правилу. Существует две ка­тегории ненавистников Рождества, у которых есть все осно­вания жаловаться, и которым я глубоко сочувствую. Это ро­дители с низкими доходами, для которых затраты на рождественские подарки для своих детей — это целая про­блема, и работающие матери, для которых, даже если они не бедны, подготовка и проведение Рождества — это скорее ис­пытание, чем удовольствие.

Рождественские подарки

Подарки, как скажет вам любой студент-первокурсник, изу­чающий антропологию, бескорыстными не бывают. Во всех культурах подарок подразумевает некую отдачу, что, в об­щем-то, неплохо: взаимный обмен подарками — важная форма социального взаимодействия. Даже подарки малень­ким детям, которые не могут отплатить вам взаимностью, не являются исключением из этого универсального правила: от детей, получающих подарки на Рождество, ждут благодар­ности и хорошего поведения. И неважно, что в этом отноше­нии они не всегда оправдывают надежды взрослых: правило не утрачивает законной силы только потому, что кто-то его нарушает. Интересно отметить, что маленьким детям, кото­рые пока еще не понимают этого правила, мы не вручаем рождественские подарки «от себя». Мы говорим, что подарки им принес Санта-Клаус (придуманное нами волшебное су­щество). Когда дети узнают, что никакого Санта-Клауса не существует, это травмирующие открытие и заставляет их по­нять, что есть некие законы взаимности и что рождественс­кие подарки — это не бескорыстные дары.

В данной ситуации комплексы англичан в отношении де­нег могут создавать определенные сложности, особенно для представителей верхушки среднего класса и высшего обще­ства, которые особенно щепетильны в этом вопросе. Назы­вать стоимость рождественского подарка неприлично. Если вы упомянете цену подарка или хотя бы скажете, что он «до­рогой», это будет расценено как верх непристойности. Жа­ловаться на дороговизну рождественских подарков в целом допустимо, но постоянно обсуждать финансовые аспекты ритуала обмена подарками — это признак вульгарности и эгоистичности, поскольку вы ставите окружающих в нелов­кое положение.

Расходы на рождественские подарки, по-видимому, об­ратно пропорциональны уровню доходов. Живущие бедно представители рабочего класса стараются делать щедрые по­дарки, особенно детям, и зачастую одалживают для этого де­ньги. Средние классы (особенно из категории «менторов») ханжески осуждают подобную пpaктику и хвалят себя за бе­режливость, а сами в это время уплетают за обе щеки чрез­мерно дорогие овощи и восхищаются изысканностью вик­торианских украшений на своей елке.

Канун Нового года/упорядоченный беспорядок

Многие англичане признают, что им нравится отмечать Но­вый год, хотя, разумеется, находятся и нытики, которые каж­дый год жалуются в одних и тех же выражениях на утоми­тельное однообразие данного ритуала. Тем не менее ново­годняя ночь — праздник в полном смысле этого слова, которому присущи все обычные, стандартные элементы лиминальности: культурная ремиссия, узаконенный отход от условностей, измененное состояние сознания, раскрепоща­ющее коллективное общение и т. д. И совершенно очевидно,что этот праздник — прямой потомок языческих зимних праздников, которые впоследствии были упорядочены хрис­тианами путем «облагораживания» обрядов и внешнего оформления.

Как и в случае с «неделей первокурсника», корпоративные рождественские вечеринки и большинство других английс­ких праздничных обрядов описываются как разгульные пи­рушки, на которых царят невоздержанность и анархия. Та­кую славу им создали брюзги с пуританскими взглядами, осуждающие подобные празднества, и те из их участников, которым хочется видеть себя необузданными бунтарями, жаждущими развлечений. На самом деле наши новогодние кутежи представляют собой довольно упорядоченный бес­порядок: допустимо нарушение лишь определенных табу и раскрепощение в определенных рамках. При этом действу­ют стандартные правила поведения в состоянии опьянения: обнажать зад можно, гeнитaлии — нельзя; устраивать дpaки можно, лезть без очереди — нельзя; отпускать скабрезные шутки можно, расистские — нельзя; флиpтовать и, в некото­рых кругах, целоваться/обниматься с чужими мужьями/женами/ceкcуальными партнерами можно, заниматься с ними ceкcом — нельзя; пoлoвая распущенность допустима, но не­льзя вступать в гомоceкcуальную связь, если вы человек тра­диционной ceкcуальной ориентации, или в гетероceкcуаль­ную — если вы гомоceкcуалист; oпopoжнять желудок и (если вы мужчина) мочевой пузырь на улице можно, oпopoжнять кишечник — нельзя и т. д.

Второстепенные обряды сезонного хаpaктера/запятые и точки с запятыми

Поскольку считается, что Новый год — самый разгульный из наших календарных праздников, значит, все остальные (ка­нун Дня Всех Святых, Ночь Гая Фокса, Пасха, майский празд­ник, День святого Валентина и т. д.) достаточно спокойные, хотя происходят они от шумных языческих праздников.

Наш майский праздник, во время которого можно видеть, как степенные, респектабельные англичане, обычно средних лет, исполняют танец моррис*, иногда вокруг невинного де­тского майского дерева**, напоминает древний языческий праздник Белтейн. В некоторых районах страны вместе со степенными танцорами и «отцами города» майский празд­ник отмечают и представители контркультуры с несуразны­ми прическами и в несуразных нарядах — весьма странное соседство, но обычно миролюбивое. Канун Дня Всех Святых (маскарадные костюмы и сласти) произошел от праздника общения с мертвыми, отмечавшегося в канун дня всех душ. Этот обряд тоже имеет языческие корни и в разных формах отправляется во многих культурах мира.

Разведение костров и сжигание чучел в начале ноября — еще один языческий обычай, пpaктикуемый во время всех «праздников огня», знаменующих приход зимы (чучела сим­волизируют уходящий год). Данный обычай укоренился у нас в XVII в. — в память о провале заговора Гая Фокса, наме­ревавшегося взорвать здание парламента. Этот праздник до сих пор известен под названиями «Ночь костров» или «Ночь фейерверков»⁶⁴ и ныне отмечается вечеринками с фейервер­ками как минимум две недели, а не всего лишь одну ночь 5 ноября.

-------------------------

* Моррис — народный театрализованный танец; исполняется во время майских празднеств; мужчины в средневековых костюмах с ко­локольчиками, трещотками и т. п. изображают легендарных героев.

** Майское дерево — столб, украшенный цветами, разноцветны­ми флажками и т. п., вокруг которого танцуют во время майского праздника.

⁶⁴ Судя по всему, мы имеем обыкновение называть праздники в честь главных символов, которые с ними ассоциируются, а не в честь самих событий, которые они призваны увековечить. Например, по­минальное воскресенье больше известно под названием «день ма­ков» (Poppy day): в этот день мы прикрепляем к своей одежде искус­ственные маки — в память о погибших в мировых войнах. У органи­заторов Дня смеха (Comic Relief) хватило ума опередить нас, назвав день, в который они по всей стране проводят благотворительную ак­цию по сбору средств, Днем красных носов — в честь пластмассо­вых красных носов, которые в этот день принято покупать и носить.

День святого Валентина (открытки, цветы, шоко­лад) — облагороженный христианами вариант древнеримс­ких луперкалий, праздник, изначально отмечавшийся 15 февраля. Тогда это было довольно непристойное празд­нество в честь «прихода весны» (иными словами, наступления сезона спаривания), призванное обеспечить урожайность по­лей, прирост поголовья скота и рождаемость у людей.

Многие думают, что Пасха — один из немногих подлин­но христианских праздников, но даже само его название (Easter) нехристианское, происходит от имени англосаксон­ской богини Остары (Eostre), и в основе многих из наших пасхальных обычаев — яйца и т. п. — лежат языческие обря­ды плодородия. Некоторые из неактивных верующих-хрис­тиан могут посетить церковную службу в пасхальное воскре­сенье, и даже безоговорочные атеисты «отказываются от чего-нибудь» в традиционный период Великого поста (в это время принято «садиться на диету», вновь пытаться привести в исполнение зарок, данный себе под Новый год, о котором к третьей неделе января обычно забывают).

Согласно календарной пунктуационной разметке, все эти праздники главным образом запятые. Пасха расценивается как точка с запятой, поскольку предполагает однодневный выходной и к тому же служит своеобразной точкой отсчета: люди говорят, что им нужно сделать то-то и то-то «к Пасхе» или «после Пасхи» или что-то должно произойти «на Пасху». День святого Валентина тоже считается точкой с запятой (хотя этот день выходным не является), потому что данный праздник играет важную роль в наших обычаях ухаживания и бpaкосочетания (во всяком случае, в этот день резко воз­растает число самоубийств).

В дополнение к этим «традиционным» национальным ка­лендарным праздникам каждое этническое или религиозное меньшинство в Англии имеет свои собственные ежегодные пунктуационные знаки: у индусов это Дивали (пятидневный Праздник огней) и Джамаштами (празднование дня рожде­ния Кришны) ; у сикхов — Дивали и Вайсахи; у мусульман — Рамадан, Эйд-уль-Фитр и Аль-Хиджра; у евреев — Ханука (Праздник Освящения), Иом-кипур (День Всепрощения) и Рош га-Шана (иудейский праздник Нового года). Я назвала лишь некоторые праздники, которые сразу пришли на ум. И каждая английская субкультура тоже имеет свои собствен­ные календарные вехи, обозначающие ежегодные «племенные» собрания и празднества. К этой категории, в частности, я отношу светский сезон высшего общества; его главные со­бытия — «Королевский Аскот», Хенлейская регата и Уимблдонский теннисный турнир (обычно все три называют со­кращенно: «Аскот», Хенли и Уимблдон).

Братство любителей скачек, помимо «Аскота», посещает «Гранд Нэшнл»*, «Челтнемский золотой кубок»** и «Дерби», Готты ежегодно прово­дят свой «партийный съезд» в Уитби (Йоркшир) ; привержен­цы стиля «нью-эйдж», представители других субкультур и молодые меломаны организуют свой фестиваль в Гластонбери. Современные друиды отмечают летнее солнцестояние в Стоунхендже. Литераторы собираются в местечке Хей-он-Уай, любители оперы — в Глайндборне и Гарсингтоне. Лю­бители собак посещают «Крафтс»***, байкеры — ежегодное ралли в Питерборо, организуемое Британской федерацией мотоциклистов, любители конного спорта — Бадминтон- хаус****, Хикстедское дерби и ежегодные соревнования «На­ездник года» (проводится в закрытом манеже в Уэмбли) и т. д. Существуют тысячи таких дат — все не перечислишь, — от­мечаемых представителями разных субкультур, и каждое из этих праздничных мероприятий для его поклонников, воз­можно, гораздо важнее, чем Рождество. А ведь я упомянула только «рождества»: каждая субкультура имеет свои собс­твенные маленькие праздники — точки, точки с запятыми и запятые.

Но даже незначительные пунктуационные знаки необхо­димы: нам нужны эти особые дни, эти маленькие праздники, отвлекающие нас от рутины и придающие некую структур­ность нашему году, — так же как завтpaки, обеды и ужины определяют структуру наших дней. Разумеется, мы прежде всего люди, а потом уже англичане, но, судя по всему, нам, ан­гличанам, особенно необходимы регулярные «перерывы», на время избавляющие нас от жесткого социального контроля.

--------------------------

*«Гранд Нэшнл» — крупнейшие скачки с препятствиями; проводятся ежегодно весной на ипподроме Эйнтри.

**«Челтнемский золотой кубок» — ежегодные скачки на иппод­роме в г. Челтнеме (Глостершир).

***«Крафтс» — крупнейшая ежегодная выставка собак в Нацио­нальном выставочном центре в Бирмингеме.

****Бадминтон-хаус — усадьба герцога Бофортского в графстве Глостершир; известно как место проведения крупнейших состяза­ний по конному спорту.

Отпуск/каникулы...

Теперь поговорим о каникулах/отпуске и, в частности, о лет­них каникулах/отпуске, которые я включила в категорию «обряды сезонного хаpaктера» (хотя педанты, возможно, ука­жут, что с формальной точки зрения это вовсе не обряд), поскольку это ежегодно повторяющееся событие, в культур­ном плане имеющее, пожалуй, даже еще большее значение, чем Рождество. И так как каникулы/отпуск случаются каждый год, в моей книге они соотносятся с понятием «сезонный», а «лиминальный» ритуал, согласующийся со структурой «об­рядов перехода», определенной ван Геннепом, в моей книге называется «обряд». (И, поскольку это моя книга, «обрядом сезонного хаpaктера» я вправе называть все, что мне забла­горассудится.)

На языке знаков препинания (метафоры я тоже вправе придумывать, если хочу) летние каникулы/отпуск — это многоточие (...), три точки, обозначающие период времени, или что-то невысказанное, или большой перерыв, паузу в по­вествовании, зачастую подразумевающую некую тайну. Мне всегда казалось, что в этих трех точках есть что-то безогово­рочно лиминальное. Во всяком случае, летние каникулы/от­пуск определенно подразумевают лиминальность: этот двух-трехнедельный период — время вне рамок привычно­го повседневного существования, особая пора, когда пере­стают действовать обычные рычаги контроля и сдерживаю­щие факторы заведенного порядка и мы избавляемся от ру­тины и обыденности. Не нужно ходить на работу, в школу или заниматься домашним хозяйством. Это — время отдыха, «свободное время», время, которое мы посвящаем себе. На отдыхе мы говорим: «Твое время принадлежит тебе».

Летние каникулы /отпуск — это альтернативная реаль­ность. Если есть возможность, мы выезжаем за границу; мы иначе одеваемся, иначе питаемся — балуем себя вкусненьким («Ну же, съешь еще мороженое, ведь ты в отпуске!») и ведем себя иначе. Летом на отдыхе англичане более раскованны, более общительны, более непосредственны. (Согласно дан­ным опроса, проведенного моими коллегами из ИЦСП, «бо­лее общителен» — один из трех наиболее распространен­ных ответов на вопрос: «Что у вас в первую очередь ассоции­руется с летом?»; два других ответа — «пабы на открытом воздухе» и «пикники» — также подразумевают общитель­ность.) Каникулы/отпуск в нашем понимании — это пора, когда «можно расслабиться», «повеселиться», «выпустить пар», «сбросить напряжение», «немного побузить». Мы даже можем заговаривать с незнакомцами. Правда, это все, на что мы способны в «пороговом» состоянии.

Поведение англичан на отдыхе и, в частности, во время летних каникул/отпуска регулируется теми же законами культурной ремиссии, которые действуют во время праздни­ков и народных гуляний. Как и «празднование», «отдых» — волшебное слово. Правда, как и в случае с праздниками, здесь под культурной ремиссией имеются в виду не анархия, раз­нузданность и вседозволенность, а скорее контролируемое бесчинство, непосредственность лишь в определенных си­туациях, отказ от условностей по определенным правилам.

На отдыхе англичане не перестают в одночасье быть анг­личанами. Присущие нам хаpaктерные черты никуда не ис­чезают: мы по-прежнему ведем себя в соответствии с укоре­нившимися в нашем сознании правилами юмора, лицеме­рия, скромности, классовых отличий, справедливости, социальной неловкости и т. д. Просто мы немного теряем бдительность. Культурная ремиссия на отдыхе не излечивает нас от социальной неловкости, просто симптомы этой «бо­лезни» не выражаются столь ярко.

Разумеется, мы не становимся виртуозами в искусстве об­щения словно по волшебству, но мы более настроены об­щаться — более открыты, менее чопopны. Это не всегда нам льстит и не всегда выглядит достойно, как вам подтвердят местные жители некоторых из облюбованных нами зару­бежных курортов. Честно говоря, некоторые из нас куда бо­лее приятные люди, когда мы не раскрепощаемся без огляд­ки, сбрасывая с себя штаны и бюcтгальтеры, громогласной отрыжкой где ни попадя сотрясая воздух — и заодно вместе со всем этим теряя свое достоинство. Как я уже указывала, на­ша хваленая вежливая сдержанность и не менее знаменитое хамство — это две стороны одной и той же монеты: для не­которых из нас волшебное слово «отдых» — это сигнал к то­му, чтобы перевернуть эту самую монету неприглядной сто­роной.

Хорошо ли, плохо ли, но законы лиминальности, действу­ющие в периоды празднеств/отпуска, распространяются и на незначительные календарные вехи, как, например, непри­сутственные дни — и даже на обычные выходные (суббота/ воскресенье). (В частности, некоторые поклонники нетра­диционных субкультур имеют возможность ощутить себя «альтернативной» личностью, окунуться в «альтернативный» образ жизни, поносить «альтернативное» платье только в эти короткие лиминальные паузы. А более преданные своей суб­культуре или просто более удачливые полноценные предста­вители этих «племен» о «временщиках» пренебрежительно говорят «готт по выходным» или «байкер по выходным».) Ве­чера и обеденное время — тоже мини-ремиссии, и даже пе­рерывы на кофе и чай — что может быть короче? — своего рода наноремиссии. Маленькие оазисы передышки; крошеч­ные, почти гомеопатические дозы исцеляющей лиминаль­ности.

После каникул/отпуска мы говорим о «возвращении в действительность» или «возвращении в реальный мир», и от­части назначение и функция каникул/отпуска — дать более четкое определение этому «реальному миру». Каникулы/отпуск и мини ремиссии не отрицают и не отвергают нормы и законы повседневного бытия, действие которых зачастую приостанавливается в период отдыха. Напротив, каникулы/ отпуск подчеркивают и закрепляют эти правила. Употрeбляя в отношении каникул/отпуска такие эпитеты, как «особый», «необычный» и «нереальный», мы напоминаем себе о том. что есть «норма» и «реальность». Нарушая правила «по пра­вилам», мы лишний раз для себя обозначаем эти важные нор­мы, и это является гарантией того, что мы будем подчиняться им по возвращении «в реальность». Каждый год находящиеся на отдыхе англичане тяжело вздыхают при мысли о «возвращении в реальный мир» и утешают друг друга мудрыми сло­вами: «Мы бы не ценили это, если бы так было всегда». Истин­ная правда. Но верно и обратное: каникулы/отпуск помогают нам оценить упорядоченность и определенность — и даже ограничения — нашего повседневного существования. Лиминальность англичане выносят только в определенных до­зах. К концу летних каникул/отпуска мы устаем от излишеств и невоздержанности и начинаем тосковать по умеренности.

Другие «переходы»: обряды частного хаpaктера и неправильные глаголы

Дни рождения-юбилеи и годовщины свадьбы, новоселья, увольнения с работы и выход на пенсию — обычно неболь­шие торжества, отмечаемые в неформальной обстановке, в отличие от значимых «переходов» жизненного цикла, опи­санных выше, хотя некоторые из них для виновников тор­жества не менее значимы.

Поскольку эти «переходы» отмечаются в узком кругу, с близкими родственниками и друзьями, на этих торжествах, как правило, царит не столь напряженная, неловкая и напы­щенная атмосфера, как на больших церемониях, знаменую­щих этапы жизненного цикла, — например, на свадьбах или похоронах. В узком кругу, среди людей, которые им очень хорошо известны, англичане вполне способны быть сердеч­ными, открытыми, искренними и выражать всю гамму чувств, неизменно ассоциирующихся с дружескими и семейными узами. Некоторые из нас более сердечны и открыты, чем дру­гие, но это уже вопрос индивидуальных качеств личности, не имеющий ничего общего с национальным хаpaктером.

Празднования по случаю выхода на пенсию и «отваль­ные» мероприятия, которые устраиваются на работе, — ис­ключения, поскольку на них не обязательно присутствуют только близкие друзья виновника торжества. Соответственно, для этих обрядов хаpaктерны все обычные особенности анг­лийской самобытности: симптомы социальной неловкости, которые мы пытаемся подавить с помощью юмора и алкого­ля; вежливый эгалитаризм, маскирующий классовые отличия; скромность, самоуничижительные речи, преисполненные скрытого хвастовства; ритуалы стенания; преподнесение по­дарков в шутливой форме; раскрепощение в состоянии опь­янения; неловкий обмен рукопожатиями, неуклюжие похло­пывания по спине и смущенные объятия.

По-настоящему неформальные «обряды перехода» — дни рождения, годовщины и новоселья, отмечаемые в кругу близ­ких друзей и родных, — гораздо менее предсказуемы. Во время этих торжеств соблюдаются какие-то общепринятые традиции (торт, воздушные шарики, пение, праздничный стол, напитки, тосты), но они реализуются в другой интер­претации, да и сами участники торжества ведут себя совсем иначе, причем манера поведения обусловлена не только воз­растом и классовой принадлежностью, что вполне естест­венно, но также индивидуальными свойствами хаpaктера, привычками, настроением и мотивацией — в общем, таки­ми факторами, которые относятся к ведению психологов и психиатров, а не социологов.

В какой-то степени это же самое можно сказать и о более формальных «обрядах перехода», в конце концов, на этих церемониях каждый из нас присутствует как отдельная лич­ность, а не как робот, действующий исключительно в стро­гом соответствии со стереотипами национального хаpaкте­ра. Я ни в коем случае не хочу лишить каждого из нас своей индивидуальности, но настаиваю на том, что наше поведе­ние на этих многолюдных, менее неформальных собраниях откровенно предсказуемо и сообразуется с основными «грамматическими» правилами нашей культуры.

Но это вовсе не значит, что на неформальных церемони­ях наше менее предсказуемое поведение не соответствует правилам «грамматики». Подобные события — это своего рода неправильные глаголы: они имеют свои собственные правила, допускающие гораздо большую степень сердечнос­ти, непосредственности и открытости, чем мы обычно мо­жем себе позволить.

Мы не «нарушаем правила» во время этих обрядов част­ного хаpaктера. Когда мы находимся в узком кругу, среди лю­дей, которых мы знаем и которым доверяем, правила англий­ской самобытности способствуют тому, чтобы мы больше походили на нормальных людей.

ПРАВИЛА КЛАССОВЫХ ОТЛИЧИЙ

Вместо того чтобы закончить повествование на трогатель­ной оптимистической ноте, я намерена поговорить о клас­совости. Опять. Неужели вы думали, что мы в данной главе ограничимся всего парой реплик о классовой системе?

Собственно говоря, вы теперь и сами способны дата пол­ный анализ классовых отличий. Ну же, смелей! Чем отлича­ются похороны в среде рабочего класса от обряда погребе­ния у средних классов? Или свадьба представителей средне­го слоя среднего класса от обряда бpaкосочетания в среде верхушки среднего класса? Проведите сравнительный ана­лиз по классовым индикаторам материальной культуры, сти­лям одежды и надежности социального положения. Ну, хо­рошо, я сама это сделаю. Только не ждите сюрпризов: вы и сами видите, по тому, что «страницы становятся все короче», как писала Джейн Остин, что мы почти у цели. И если мы до сих пор не разобрались во всех английских индикаторах классовой принадлежности, то уже никогда и не разберемся.

Как и следовало ожидать, бесклассовых «обрядов перехо­да» в Англии не существует. Каждый элемент свадебного об­ряда, Рождества, новоселья или похорон — от терминологии и одежды участников до количества горошин на вилке — хо­тя бы в некоторой степени обусловлен классовой прина­длежностью.

Обряды рабочего класса

Как правило, «обряды перехода» рабочего класса самые до­рогостоящие (если судить по уровню затрат относительно уровня доходов). Например, свадьба в среде рабочего клас­са — это почти всегда большое «событие» с ужином в ресто­ране, пабе или гостинице, это большой модный автомобиль, на котором невесту доставляют в церковь; нужное количест­во похожих одна на другую подружек невесты в облегающих открытых платьях; огромный трехъярусный торт; гости в новеньких изысканных нарядах с подобранными по тону и стилю аксессуарами; профессиональный свадебный фото­граф и фирма, снимающая свадьбы на видео; многолюдная шумная вечеринка с танцами, алкоголь льется рекой; медо­вый месяц на каком-нибудь курорте с жарким климатом. «Мы за ценой не постоим». «Все самое лучшее для нашей принцессы».

Похороны (огромные роскошные венки, роскошный гроб), Рождество (дорогие подарки; много еды и напитков), дни рождения детей (самые современные игрушки, дорогая футбольная форма и фирменные спортивные штаны) и дру­гие обряды в среде рабочего класса осуществляются пример­но по тем же принципам. Даже если у вас туго с деньгами, важно дать понять, что вы потратили кругленькую сумму, в том числе на выпивку. Это обычно достигается следующим образом: организаторы мероприятия предпринимают так называемый алкогольный круиз — отправляются на день за дешевой выпивкой в Кале.

Обряды низших и средних слоев среднего класса

«Обряды перехода» низов и среднего слоя среднего класса, как правило, церемонии более скромные, с меньшим коли­чеством участников. Возьмем, например, свадьбу. Родители из среднего слоя среднего класса лучше помогут молодым внести начальный взнос по ипотечной ссуде, чем «спустят все деньги на большую свадьбу». Тем не менее они очень ста­раются, чтобы все было сделано «надлежащим образом» и «со вкусом» (именно для этой категории населения пишутся справочники по свадебному этикету), и очень переживают, как бы кто из родственников не «испортил торжество» и не навлек на них позор, устроив «пьяный дeбoш».

Идеал рабочего класса — эффектная свадьба знамени­тостей, как у Пош с Бексом*. Эталон низов и среднего слоя среднего класса — королевская свадьба: никаких модных ве­яний и диковинок, все «традиционно», старательно изыскан­но и элегантно.

--------------------------

* Пош и Бекс — чета Бекхэм.

Эти свадьбы буржуа или метящих в буржуа англичан — весьма напыщенные церемонии, где все проду­мано до мелочей: салфетки по тону сочетаются с цветами, цветы — с именными карточками у приборов на столе, кар­точки — с доминирующим цветом пастельного костюма-двойки матери невесты. Но этой «гармонии» никто не заме­чает, пока мать невесты сама на то не укажет. Пища диети­ческая, меню как в гостиничных ресторанах, где самое невзыскательное блюдо обозначают красивым названием. Порции не такие большие, как на свадьбах рабочего класса, зато на вид весьма нарядные, «украшены» петрушкой и реди­сом, вырезанным в форме цветка. «Хорошее вино» иссякает слишком быстро — потому что спиртное покупалось из рас­чета один-два бокала на человека, — но шафер все равно умудряется напиться и «запороть» свою речь. Невеста от сты­да готова сквозь землю провалиться, ее мать в ярости. Шафе­ра никто не укоряет, поскольку никто не хочет портить праз­дник безобразной склокой, но все возмущенно перешепты­ваются между собой и с тетушками и до конца вечера сверлят его ледяными неодобрительными взглядами.

Обряды верхушки среднего класса

«Обряды перехода» верхушки среднего класса обычно менее напыщенны и затейливы, по крайней мере, в кругу тех, у кого нет оснований тревожиться за свой социальный статус. Но даже те из представителей этого социального слоя населе­ния, кто не уверен в надежности своего социального поло­жения, стремятся к безыскусной элегантности, в отличие от выходцев из средних слоев, которые хотят, чтобы все заме­тили, сколько сил и умственного труда они вложили в устро­ение торжества. Но, как и в случае с «естественным» макия­жем, достижение атмосферы безыскусной непритязательной элегантности на свадьбе требует от верхушки среднего клас­са большой работы ума, огромных усилий и немалых средств.

Радеющие за свой социальный имидж представители этой категории населения, прежде всего из числа образо­ванных «болтливых» классов, проживающих в городе, оза­бочены не столько тем, как бы все устроить «правильно», сколько тем, чтобы устроить это по-особенному. Стремясь отличиться и дистанцироваться от средних слоев среднего класса, они стараются избегать не только вычурности, но и«традиционности». На их свадьбе не могут звучать «старый добрый свадебный марш» или «те же избитые утомительные гимны», как на свадьбах среднего слоя среднего класса, жи­вущих в псевдотюдоровских особняках или, не приведи гос­поди, обитателей Пардонии. У них появление невесты в цер­кви сопровождается малоизвестной музыкой, которую никто не узнает и которую гости активно обсуждают все то время, что невеста шествует к алтарю. Они выбирают малоизвест­ные трудные гимны, которые никто не может петь. Зачастую по этому же принципу они накрывают и свадебный стол: блюда «необычные», с выдумкой, но есть их не всегда легко и приятно. То же и в одежде: платья по последней моде, но но­сить их не всегда удобно, да и смотреть на них тоже, бывает, не очень приятно.

Брачующиеся более зрелого возраста — а представители верхушки среднего класса обычно не женятся и не выходят замуж рано — часто регистрируют отношения в загсе (в не­которых случаях просто потому, что ошибочно полагают, будто для церковной церемонии необходимо верить в Бога) или даже устраивают «альтернативную» светскую церемо­нию, на которой обмениваются клятвами собственного со­чинения. Как ни странно, содержание этих клятв обычно ма­ло чем отличается от традиционного церковного брачного обета, разве что они более многословны и менее удачно сформулированы.

Обряды высшего класса

Свадьбы высшего класса более традиционны, хотя и не в сти­ле низших и средних слоев среднего класса, строго придер­живающихся свадебного этикета, описанного в справочни­ках. Представители высшего общества привычны к большим приемам — благотворительные балы, балы охотников*, большие званые обеды и ужины, крупные события светского сезона являются неотъемлемыми составляющими их повсед­невного существования, — поэтому они не сходят с ума из-за свадеб и других «обрядов перехода», как мы, все остальные.

--------------------------

* Бал охотников — традиционный, ежегодный танцевальный ве­чер для члeнов охотничьего общества и их семей.

Свадьба в высшем обществе — довольно спокойное мероп­риятие, самое обычное дело. Его представители не несутся сломя голову в магазины покупать новый наряд «по случаю свадьбы», так как в их гардеробах много подходящих туале­тов. Мужчины надевают парадные костюмы для утренних и дневных приемов. Что же касается женщин, для «Аскота» мо­жет и следует приобрести что-то особенное, но, как сказала мне одна знатная дама: «Так часто приходится бывать на свадьбах — не будешь же каждый раз менять гардероб».

Зелен виноград

Верхушка среднего класса и высший класс, если они не мо­гут позволить себе богатую свадьбу (или богатые похороны, Рождество, торжество по случаю дня рождения или какой-нибудь годовщины), зачастую прибегают к уловке «зелен ви­ноград» — говорят, что они не хотят «ничего грандиозного, показного», что их вполне устроит «скромный семейный ужин с близкими друзьями». Они не станут, как рабочий класс, влезать в долги, или, как низший и средний слои сред­него класса, использовать свои сбережения. В данном случае правило скромности, несовместимое с хвастливой демонс­трацией богатства, играет на руку бедным представителям верхов общества: все, что они не могут себе позволить, они презрительно называют «показухой» или «пошлостью».

Этим же принципом скромности руководствуются низ­шие и средние слои средних классов, называя «пустотой тра­той денег» и «глупостью» пышные торжества, на которые они смотрят с тайной завистью, и с пренебрежением отзываясь о людях, у которых «денег больше, чем ума». «Респектабельная» верхушка рабочего класса порой придерживается той же по­зиции, тем самым подчеркивая свою расчетливую респекта­бельность и демонстрируя подход, присущий скорее средне­му классу, чем простолюдинам, суть которого заключается в том, чтобы выражать презрение к «помпезности» и «хвастли­вости» грандиозных изысканных церемоний. «Она устроила шикарный прием в отеле, — фыркнула одна респондентка, рассказывая о серебряной свадьбе своей соседки. — Это за­ведение (местный паб, где состоялась наша беседа) ей, види­те ли, не подошло. Чванливая корова».

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

ОСОБЕННОСТИ АНГЛИЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ: ОПРЕДЕЛЕНИЕ

В начале книги я поставила перед собой задачу выявить «ха­paктерные черты английской самобытности», пристально наблюдая за поведением англичан, определяя скрытые пра­вила, регулирующие поведенческие модели, и затем устанав­ливая, что эти правила говорят нам о национальном хаpaк­тере. Некая полунаучная методика, но по крайней мере в ней есть система. Однако, несмотря на все мои решительные за­явления, сделанные во «Введении», я тогда плохо представля­ла, что у меня может получиться, поскольку данный метод изучения национального хаpaктера никогда раньше не при­менялся.

Судя по всему, мой подход оказался вполне эффективным. Хотя, возможно, я несколько самонадеянна! Во всяком слу­чае, данный подход, вне сомнения, позволил мне лучше по­нять «грамматику» — «умонастроение», «хаpaктер», „geme-ingeis” (общинный дух) или «культурный геном», как ни на­зови, — английской самобытности. Теперь, если я наблюдаю какие-либо странные или нелепые формы поведения англи­чан (сейчас, когда я пишу эти строки, у нас сезон Рождества), я говорю себе (например): «Ага, типичный случай социаль­ной неловкости, врачуемой алкоголем и праздничной лиминальностью, + юмор + умеренность». (Обычно вслух я это не произношу, иначе меня сочтут нeнopмaльной.)

Однако цель данного проекта не в том, чтобы я могла гор­диться своей осведомленностью и свысока смотреть на кол­лег. Я стремилась помочь другим. Как вы знаете, глава за гла­вой я дотошно анализировала все наши поведенческие реалии, так что книга моя немного похожа на контрольную работу по математике, в которой, как требует учитель, пока­зан процесс решения задачи, а не просто итоговый ответ. Соответственно, если я, на ваш взгляд, неверно ответила на вопрос «Что такое английская самобытность?» — у вас есть возможность найти допущенные мною ошибки. Это также означает, что на данном этапе вам известно столько же, сколько и мне, об определяющих чертах английской само­бытности, которые мы пытались выявить. Я не припрятала в рукаве козырь для грандиозного финала. Если хотите, може­те сами дописать завершающую главу.

ПЕРЕЧЕНЬ ОСОБЕННОСТЕЙ

Но я обещала представить, как минимум, полный перечень наших определяющих черт, в лучшем случае — схему или диаграмму, показывающую, как эти черты соотносятся одна с другой.

Так что начнем с перечня. В процессе «решения» постав­ленной задачи я выработала своеобразную стенографичес­кую систему обозначения этих черт — называла каждую из них одним словом или словосочетанием («социальная не­ловкость», «умеренность», «пессимизм» и т. д.), не раскрывая смысла этих терминов каждый раз, и зачастую расширяла, пересматривала и совершенствовала их определения в свете новых данных. Но, сколь бы я ни любила придумывать новые слова и обыгрывать уже существующие, я понимаю, что есть опасность окончательно перейти на заумный профессио­нальный язык, фактически порождающий новую, никому не нужную дисциплину («наука об английской самобытности» или что-нибудь столь же бессмысленное) со своей непонят­ной терминологией. Чтобы избежать этого и избавить чита­теля от необходимости постоянно уточнять, что я имела в виду, говоря «эмпиризм», «справедливость» и т. п., на этот раз я попытаюсь дать четкое определение каждой из хаpaктер­ных черт. Их всего десять: «ядро» и три «ответвления» — реф­лексы, мировоззрения и мopaльные ценности.

Ядро: социальная неловкость

«Сердцевина» английской самобытности. Социальная нелов­кость — стенографическое обозначение всех наших хронических социальных комплексов и дефектов. Социальная не­ловкость англичан — это врожденное расстройство на гра­ни не поддающихся диагностированию аутизма и агорафобии («политически корректный» эвфемизм — «ис­пытывающий трудности в социальном общении»). Это — от­сутствие непринужденности, дискомфорт и некомпетент­ность в сфере (на минном поле) социального взаимодейс­твия; смущение, замкнутость, стеснительность, нравственная извpaщeнность, эмоциональная констипация, боязнь близ­ких отношений и вообще неспособность нормально, откры­то общаться с другими людьми. Когда мы испытываем нелов­кость в социальных ситуациях (то есть почти постоянно), мы становимся либо чрезмерно вежливыми, чопopными и косноязычными, либо шумными, крикливыми, грубыми, аг­рессивными и в целом несносными. И наша хваленая «анг­лийская сдержанность», и наше пресловутое «английское ху­лиганство» — это все симптомы социальной неловкости, равно как и наша мания уединения. Некоторые из нас пора­жены этой «болезнью» в большей степени, другие — в мень­шей. Социальная неловкость поддается лечению (временно­го ослабления/ремиссии можно достичь с помощью таких «посредников», как игры, пабы, клубы, погода, киберпро- стрaнcтво, домашние питомцы и т. д. и/или ритуалы, алко­голь, магические слова и других исцеляющих средств), но полностью избавиться от этого недуга мы не в состоянии, хотя периоды «естественной» ремиссии в уединении или среди близких доставляют нам удовольствие. Большинство особенностей поведения англичан обусловлены — прямо или косвенно — этой социальной напастью. Ключевые фра­зы: «Дом англичанина — его крепость»; «Чудесный день, вы не находите?»; «Э... на что пялишься?»; «Не лезь не в свое де­ло»; «Не люблю совать нос в чужие дела, но...»; «Не суетись»; «Не устраивай сцену»; «Не привлекай к себе внимание»; «Де­ржись особняком»; «\"Еге we go, \"еге we go»; «Еng-ег-lаnd! Еng-ег-1аnd!» (последние две фразы — слова из песни футболь­ных фанатов «Соmе оn Еng-ег-lаnd!»).

Рефлексы

Наши врожденные импульсы. Наш бессознательный, бездум­ный образ бытия/действий. Наши непроизвольные реакции. Наши «режимы по умолчанию». Культурные аналоги закона тяготения.

Юмор

Пожалуй, важнейший из наших трех основных рефлексов. Юмор — наше самое эффективное, заложенное в нас гене­тически противоядие от нашей социальной неловкости. Когда Господь (или Нечто, управляющее миром) наслал на нас Английскую социальную неловкость, Он/Она/Что-то смягчил удар, даровав нам Английское чувство юмора. Анг­личане не обладают монополией на юмор, но что и впрямь отличает английский юмор, так это его вездесущность и не­заменимость в повседневной жизни и культуре англичан. В других культурах юмору отводится «время и место»; у анг­личан юмор — это константа, нечто данное. У нас всегда и во всем чувствуется скрытый юмор. Фактически все виды раз­говора или социального взаимодействия между англичана­ми содержат в той или иной степени такие элементы, как подтрунивание, поддразнивание, ирония, острословие, на­смешки, каламбуры, сатира, преуменьшение, шутливое само­уничижение, сарказм, высмеивание напыщенности или просто глупость. Юмор — не особый, отдельный тип разго­вора. Это наш «режим по умолчанию». Юмор для нас как воз­дух, без него мы не способны функционировать. Английский юмор — это рефлекс, непроизвольная реакция, особенно когда мы испытываем дискомфорт или неловкость: если не знаешь, что сказать, шути. Табу на излишнюю серьезность глубоко укоренилось в сознании англичан. Наша реакция на излишнюю серьезность — это типично английская смесь пассивного цинизма, ироничного безразличия, брезгливого неприятия сентиментальности, упopного нежелания быть оДypaченными красивыми словами и озорства (мы обожаем высмеивать напыщенность и важничанье). (Не путайте юмор англичан с «добродушием» или «веселостью». Зачастую это не­что обратное. Революции и восстания англичанам заменяет сатира.) Одна из ключевых фраз — «Ой, да будет тебе!» (наш девиз наряду с выражением «Вот так всегда!»). Остальные пе­речислить невозможно — английский юмор содержится в контексте, то есть во фразах-преуменьшениях: «неплохо» (значит, «потрясающе», «великолепно») ; «досадная неприятность» (нечто ужасное, катастрофическое, травмирующее) ; «не очень дружественный поступок» (акт гнусной жестокос­ти) ; «Бог даст, поживу еще» («Скоро умру» — хотя, конечно, смешного в этом мало).

Умеренность

Еще один врожденный, непроизвольный рефлекс или «ре­жим по умолчанию». Под термином «умеренность» я подра­зумеваю целый ряд взаимосвязанных качеств. Стремление избегать крайностей, чрезмерности и напряженности лю­бого рода. Боязнь перемен. Боязнь суеты. Порицание не­воздержанности и потребность обуздывать свои желания. Осмотрительность, привязанность к дому и тяга к спокой­ной жизни. Амбивалентность, апатия, манера выражаться расплывчато, нейтральная позиция, выжидательный образ действий и консерватизм — и до некоторой степени терпи­мость, что, по крайней мере, отчасти обусловлено благодуш­ным безразличием. Умеренное трудолюбие и умеренный ге­донизм (мы живем по принципу «трудись в меру, веселись в меру», а не согласно тому девизу, который любим цитиро­вать: «трудись усердно, веселись до упаду»). Стремление к по­рядку и особенно к «упорядоченному беспорядку» — нашему собственному изобретению. Склонность к компромиссу. Полнейшая заурядность. За некоторым исключением, даже наша мнимая оригинальность носит главным образом «кол­лективный» хаpaктер и, по сути, традиционна. Мы все делаем в меру; только умеренными не можем быть в меру: умерен­ность мы доводим до абсурдных крайностей. Английская «сегодняшняя молодежь» отнюдь не безрассудна и беспечна; наши юноши и дeвyшки даже еще более умеренны, осторож­ны и благоразумны, чем поколение их родителей. (Только 14 % молодежи не помешаны на умеренности — так что в плане новаторства и продвижения прогресса в будущем мы можем рассчитывать лишь на этих малочисленных любите­лей риска.) Ключевые фразы: «Не раскачивай лодку»; «Не лезь вон из кожи»; «Не переусердствуй»; «Во имя мира и покоя»; «Не стоит»; «Все хорошо в меру»; «Живой и невредимый»; «Соблюдайте порядок!»; «Чашка хорошего чая»; «Если бы так было всегда, мы бы это не ценили»; «Не переборщи»; «Хоро­шего понемножку»; «Золотая середина»; «Чего мы хотим? ПОСТЕПЕННЫХ ПЕРЕМЕН! Когда, по-нашему, это должно произойти? В СВОЕ ВРЕМЯ!»

Лицемерие

Еще один «режим по умолчанию». Один из стереотипов, «подноготную» которого я пыталась постичь. Англичане по праву заслужили славу лицемеров. Это вездесущая черта, прослеживающаяся почти во всех моделях нашего поведе­ния — и даже в «идеалах», которые мы особенно ценим, та­ких как скромность, вежливость и справедливость. Однако с помощью специального «микроскопа», который я использо­вала в процессе работы над данным проектом, удалось выяс­нить, что лицемерие англичан — не столь отвратительное качество, как может показаться на первый взгляд. Все зависит от того, как на это смотреть. Можно сказать, что все наши формы вежливости/скромности/справедливости прониза­ны лицемерием, но верно и то, что почти всегда наше лице­мерие — это форма вежливости: мы скрываем свои истин­ные чувства и мнения, чтобы не обидеть или не поставить кого-то в неловкое положение. Лицемерие англичан — это скорее неосознанный коллективный самообман (между на­ми существует негласная договоренность, обязывающая нас лгать самим себе), а не умышленная, циничная, расчетливая попытка ввести в заблуждение других. (Пожалуй, самый яр­кий пример — наш «вежливый эгалитаризм»: замысловатая шарада, составляющими которой являются вежливая скром­ность и справедливость; тяжелый случай того, что психоте­рапевты назвали бы «отрицанием» наличия у нас обострен­ного чувства классового сознания.) Лицемерие нам дается легко не потому, что мы от природы подлы и коварны (во вся­ком случае, мы подлы и коварны не больше, чем все другие народы), — просто в силу своей социальной неловкости мы по натуре более осторожны, скрытны, непрямолинейны, не склонны говорить то, что имеем в виду, или подразумевать то, что говорим, и искренности предпочитаем вежливое притворство. Наше лицемерие также дает представление и о наших ценностях. От природы мы не более скромны, учтивы или справедливы, чем представители других культур, но у нас больше неписаных правил, обязывающих нас демонстриро­вать все эти качества, которым мы придаем большое значе­ние. Ключевые фразы: их слишком много — все не перечис­лишь. Разговоры англичан сплошь состоят из вежливых эв­фемизмов и прочих завуалированных фраз, обманных уловок и отрицаний. В среднем фактически каждое второе «пожалуйста», «спасибо», «простите», «мило» и «чудесно» (плюс улыбки, кивки и т. д.) — это лицемерие.

Мировоззрения

Наши убеждения. Наш взгляд на мир, наше миропонимание, мировосприятие, образ мыслей относительно природы ве­щей. Наша социокультурная «космология».

Эмпиризм

Важнейший пункт в данном «ответвлении». Эмпиризм — еще один термин, которым я обозначаю целый ряд понятий, ха­paктеризующих отношение англичан к жизни. Строго гово­ря, эмпиризм — это философская доктрина, согласно ко­торой всякое знание происходит из чувственного опыта, и, соответственно, его близкий родственник «реализм» фор­мально может означать только то, что материя существует независимо от нашего восприятия. Но я использую данные термины в их более широком, неформальном смысле, под­разумевая под ними также такие элементы нашей философс­кой традиции, как антитеория, антиабстpaкция, антидогма (в частности, наше глубокое недоверие к обскурантистско­му, отвлеченному теоретизированию и риторике «европей­цев»), и нашу пассивную приверженность фактам, конкрети­ке и здравомыслию. «Эмпиризм» — это наша приземленность, прозаичность, наш прагматизм, наша циничная бесцеремонная пpaктичность; наш несгибаемый реализм; наше неприятие всего искусственного и претенциозного (да, я понимаю, это противоречит тому, что я говорила о на­шем лицемерии, вежливых эвфемизмах и т. д., но я никогда и не утверждала, что мы последовательны в своих словах и действиях). Ключевые фразы: «Ой, да будет тебе!» (содержит юмористический подтекст; английский юмор зиждется на эмпиризме) ; «В конечном итоге»; «На самом деле»; «Внятно, члeнораздельно»; «Поверю, когда увижу собственными гла­зами»; «Вот так всегда!» (содержит элемент пессимизма, а пессимизм тоже происходит от эмпиризма).

Пессимизм

Нечто большее, чем просто непрерывное нытье. Да, мы ноем, стонем и жалуемся постоянно, что само по себе поразитель­но, но не это главное. Для английского нытья хаpaктерно од­но качественное отличие. Оно совершенно неэффективно: мы никогда не выражаем недовольство, адресуясь к «источ­нику» нашего недовольства, а беспрестанно плачемся друг другу. И правила выражения недовольства запрещают нам предлагать пpaктические решения. Но ритуал стенаний сам по себе очень полезен. Это весьма действенный «посредник» при социальном взаимодействии и дружеском общении. Ри­туал стенаний также доставляет нам удовольствие (это одно из любимых развлечений англичан, и наблюдать их за этим занятием весьма любопытно и приятно) и дает возможность продемонстрировать свое остроумие. Почти всегда ритуал стенаний «в компании» — это притворное выражение недо­вольства. Жаловаться по-настоящему, со слезами на глазах, можно лишь очень близким людям. Даже если вы доведены до отчаяния, нужно делать вид, что вы притворяетесь отчаяв­шимся (невыносимая легкость бытия англичан). Под «песси­мизмом» я подразумеваю умонастроение/мировоззрение, нашедшее воплощение в нашей национальной фразе «Вот так всегда!». В нашем представлении природа вещей такова, что ничто никогда не идет как по маслу, всегда что-то случа­ется, и мы испытываем извpaщeнное удовлетворение, когда видим, что наши мрачные пророчества сбылись. Мы одно­временно раздражены, стоически сдержанны и гордимся собственной прозорливостью. Пессимизм — это наш осо­бый вид фатализма, этакий радостный пессимизм. Ключевые фразы: «Ха! Вот так всегда!»; «Страна рушится»; «А чего еще вы ожидали?»; «Это сразу было ясно»; «Всегда что-то случится»; «Не ропщи»; «Не падай духом»; «Не бери в голову»; «Благо­словенны те, кто ничего не ждет, ибо они не будут разочаро­ваны».

Классовость

В любом человеческом обществе есть своя социальная ие­рархия и методы обозначения социального статуса. Англий­скую классовую систему отличает следующее:

наши вкусы, поведение, суждения и формы взаимо­действия обусловлены классовой принадлежностью (и/или надежностью социального статуса) ;

о классовой принадлежности мы судим не по богатству, а в некоторой степени по роду занятий, но главным об­разом по индикаторам неэкономического хаpaктера, таким, как речь, привычки, вкусы, образ жизни;

у каждого из нас есть «внутренний» высокочувстви­тельный датчик социального позиционирования;

мы отрицаем, что нам присуще все вышеперечислен­ное, и проявляем ханжескую щепетильность в отноше­нии классовости, скрываем свои классовые предрас­судки или выражаем их косвенно, иносказательно;классовое сознание англичан по природе своей — это лицемерие и самообман (такой подход особенно ха­paктерен для средних классов) ;

мы исповедуем «вежливый эгалитаризм»;

в нас еще живет предубеждение против «коммерции»;

все наши индикаторы классовой принадлежности по­разительно нелепы и смехотворны, равно как и наши классовые предрассудки;

и все мы высмеиваем свою систему классовых отли­чий.

Ключевые фразы: «Стоит одному англичанину открыть рот, как у другого тотчас же просыпается к нему либо нена­висть, либо презрение»; «С таким-то происхождением...»; «Не говори «serviette», дорогой: мы называем это «napkin»»; «вла­делец «мондео»»; «Немного грубовато/простовато/вычурно/вульгарно/неизящно/мелкобуржуазно/в стиле нувори­шей/Шарон и Трейси/обитателей грязных окраин/псевдо­тюдоровских особняков...»; «Эта чванливая выскочка (кретинка/светская Дypa/зазнайка/воображала/Камилла...) думает, что она лучше нас»; «А что еще можно ожидать от «выбившейся в люди» дочери лавочника?»; «Тот милый че­ловечек из магазина».

Мopaльные ценности

Наши идеалы. Наши основные руководящие принципы. Мо­ральные нормы, в соответствии с которыми мы стараемся строить свою жизнь, хоть нам и не всегда это удается.

Справедливость, «честная игра»

Национальная религия. Несоблюдение принципа справед­ливости порицается больше, чем любой другой грех. Англий­ское понятие «честная игра» — это не некий непреложный догмат или эгалитарная утопия. Мы признаем, что всегда и во всем есть победители и проигравшие, но считаем, что каждому должен быть предоставлен шанс; при условии, что будут соблюдаться правила, никто не будет прибегать к об­ману и перекладывать свою ответственность на других. При­нцип честной игры лежит в основе почти всех аспектов не­писаного поведенческого этикета, а не только спортивных игр и развлечений, с которыми он прежде всего ассоцииру­ется. Соблюдение очереди, угощение напитками по очереди, правила поведения за столом, «упорядоченный беспорядок», правила поведения за рулем, правила флиpта, деловой эти­кет, вежливый эгалитаризм и т. д. — все это основано на при­нципе честной игры. (Вежливый эгалитаризм пронизан ли­цемерием. Это видимость справедливости, способ маски­ровки вызывающих у нас неловкость неравенства и неравноправия, но, по крайней мере, раз нас это смущает,значит, мы понимаем, что неравенство и неравноправие — это проявление несправедливости.) Наша склонность к ком­промиссу, постоянное сравнивание и уравнивание всех «за» и «против» — зачастую расцениваемое как бестолковость, в лучшем случае как терпимость — это результат приверженности принципам справедливости и умеренности. Наша склонность поддерживать слабую сторону — и с опаской от­носиться к большому успеху — это тоже проявление при­нципа честной игры. Наше обостренное чувство справедли­вости зачастую по ошибке принимают за нечто другое — в том числе за социализм и консерватизм, и даже за христи­анство. Почти все категории морали англичан связаны с по­нятием «честная игра». Ключевые фразы: «Ну, если честно...»; «При всей справедливости...»; «Если дать шанс»; «Да будет те­бе, это же справедливо»; «Справедливость есть справедли­вость»; «Согласен, справедливо»; «Строг, но справедлив»; «Честно и справедливо»; «Жди своей очереди»; «По очереди»; «Будь справедлив»; «Поделом»; «Это не по правилам!»; «Чест­ная конкуренция»; «Не жадничай»; «Живи и дай жить другим»; «С другой стороны...»; «Всегда есть оборотная сторона»; «По зрелом размышлении»; «Ну что, каждый остается при своем мнении?».

Вежливость

Очень важная норма, усвоенная нами фактически на подсо­знательном уровне, так что порой проявляется в форме не­произвольной реакции. В частности, мы не задумываясь го­ворим «извините», когда наталкиваемся на кого-то. Однако зачастую вежливость требует от нас осознанного усилия, по сути, заставляет смущаться. Все с восхищением отзываются об «английской вежливости» и ругают нас за «сдержанность», то есть за высокомерие, холодность и неприветливость. Вне сомнения, наша сдержанность — это симптом социальной неловкости, но — по крайней мере, в какой-то степени — еще и форма вежливости — так называемая отрицательная вежливость, как сказали бы социолингвисты, вежливость в угоду потребностям других людей, не желающих, чтобы им навязывались или вмешивались в их частную жизнь (в противовес «положительной вежливости», связанной с потреб­ностью людей в общении и общественном одобрении). Мы судим о других по себе и считаем, что все, как и мы, верны принципу неприкосновенности частной жизни, поэтому мы занимаемся своим делом и вежливо игнорируем всех осталь­ных. Но наши вежливые «простите», «пожалуйста» и «спаси­бо» неискренни и несердечны; мы говорим эти слова не от души. Вежливость по определению подразумевает некую ис­кусственность и лицемерие, но английская вежливость — это почти всегда чистая формальность, соблюдение правил, а не выражение подлинного участия. Поэтому, когда мы на­рушаем свои собственные правила, мы становимся неснос­нее и неприятнее, чем другие, менее «вежливые» народы. Мы не обладаем природным даром коммуникабельности; нам нужны все эти правила для того, чтобы они защищали нас от самих себя. Ключевые фразы: «Извините; «Пожалуйста»; «Спа­сибо» (эти слова есть в любой культуре, но мы употрeбляем их чаще) ; «Боюсь, что...»; «Мне очень жаль, но...»; «Вы не про­тив?..»; «Не могли бы вы?..»; «Не думаю, что...»; «Как ваши дела?»; «Чудесный день, вы не находите?»; «Да, в самом деле»; «Про­стите, будьте так добры, передайте, пожалуйста, джем»; «Про­стите, мне, право, неловко, но вы, кажется, стоите на моей но­ге»; «При всем уважении я вынужден заметить, что тот благо­родный господин несколько погрешил против правды».

Скромность

Англичане от природы не более скромны, чем представите­ли других народов, но (как и в случае с вежливостью) у нас существуют строгие правила, предписывающие нам созда­вать видимость скромности, в том числе запрещающие хвас­товство и важничанье в любой форме, и есть правила, обязы­вающие нас принижать свои достоинства и шутить над са­мими собой. Мы высоко ценим скромность, мы стремимся быть скромными. Но зачастую мы демонстрируем ложную или — выражаясь более мягко — ироничную скромность. Наше знаменитое самоуничижение — это форма иронии. Мы говорим обратное тому, что хотим дать понять людям, или используем умышленное преуменьшение. Это своеобразный код: всем известно, что самоуничижительное заявле­ние наверняка означает противоположное сказанному или содержит значительную долю преуменьшения, и мы, как и полагается, восхищены и успехами или способностями го­ворящего или говорящей, и его (ее) нежеланием «трубить» о них. Проблемы возникают, когда англичане пытаются играть в эту довольно глупую игру с иностранцами, которые не по­нимают ироничного кода и склонны принимать наши само­уничижительные реплики за чистую монету. Правила скром­ности также предписывают нам умалять или отрицать раз­ницу в уровне социального положения/общественного статуса/богатства. Вежливый эгалитаризм — это совокуп­ность всех трех «ключевых ценностей» (вежливость, скром­ность, справедливость) + лицемерие. Скромность англичан зачастую содержит элемент соревновательности — «а у ме­ня хуже», — хотя эта игра, по сути, скрытое хвастовство. Скромность англичан, какой бы хаpaктер ни носили ее про­явления (соревновательный, лицемерный или неподде­льный), всегда приправлена солидной порцией юмора — это ее хаpaктерная особенность. Наши правила скромности служат противовесом нашей врожденной заносчивости, рав­но как наши правила вежливости защищают нас от нашей же агрессивности. Ключевые фразы: «Не хвались»; «Не рисуйся»; «Не занимайся саморекламой»; «Не умничай»; «Не будь на­зойливым»; «Я немного занимаюсь спортом» (то есть «Я толь­ко что завоевал олимпийскую золотую медаль») ; «Ну, пожалуй, я кое-что об этом знаю» (то есть «Я — признанный специалист мирового класса в этой области») ; «Ой, боюсь, я не очень в этом разбираюсь» (смысл тот ж, что и в предыдущей фразе) ; «Это только кажется, что трудно; на самом деле ерунда»; «Просто по­везло» (две последние фразы — стандартные ответы на выра­жение восхищения успехами собеседника).

ДИАГРАММА

Итак, хаpaктерные черты английской самобытности. Похо­же, они уже сами по себе выстроились в некий систематизи­рованный перечень. У нас есть «ядро», и мы выделили три категории (рефлексы, мировоззрения и мopaльные ценности), каждая из которых содержит группу из трех особенностей. Диаграммы — не самая сильная моя сторона (неанглийский читатель сочтет, что я скромничаю), но, судя по всему, мне удастся сдержать свое несколько опрометчивое обещание представить все это в некоей наглядной форме⁶⁵.

------------------------

⁶⁵ Если я говорю о предстоящей работе без особого вдохновения, так это потому, что я знаю, что: а) людям свойственно ожидать слиш­ком многого от диаграмм, и они порой вместо прочтения всей книги целиком довольствуются знакомством с одними лишь схемами и таб­лицами (я и сама так делаю) ; б) в простой диаграмме заметить огрехи и недостатки гораздо легче, чем в тексте объемом 400 с лишним стра­ниц, что делает их легкой мишенью ддя придир и «блохоловов».

Невозможно показать все взаимосвязи и взаимозависи­мости между отдельными чертами — я пыталась это сделать на протяжении нескольких дней, но у меня каждый раз полу­чался запyтaнный клубок спагетти, только менее аппетит­ный. Как бы то ни было, я поняла, что эти связи имеют значе­ние или даже очевидны только в отношении отдельных ас­пектов, особенностей или правил английского поведения. Например, табу на разговор о деньгах — это результат соци­альной неловкости в сочетании со скромностью, лицемери­ем и щепетильностью в отношении классовых отличий (то есть «ядро» + по одной черте из каждого «ответвления») ; выра­жение недовольства по поводу Рождества — это пессимизм + вежливость + лицемерие (вновь по одной черте из каждого «ответвления», которые все косвенно соотносятся с «ядром»). Таким образом, чтобы показать все эти взаимосвязи, мне при­шлось бы включить в диаграмму все элементы наших моде­лей поведения и правил, то есть фактически всю книгу.

Остановимся, пожалуй, на более простом варианте. Отста­вим свой микроскоп, сделаем несколько шагов назад и взгля­нем на всю картину целиком. Эта основополагающая диаграм­ма самобытности английской культуры не скажет нам ничего такого, что мы уже не выяснили из помещенного выше «по­вествовательного» перечня. На ней просто обозначены опре­деляющие черты, показано, как их можно классифицировать и что все «ответвления» связаны одно с другим и с центральным «ядром». Но по крайней мере на диаграмме видно, что английская самобытность — это динамичная система, а не статичный перечень. И главное, эту систему мы сумели умес­тить на одной странице, что очень удобно. Во всяком случае, если нужно что-то быстро уточнить. Или получить представ­ление об английской самобытности с одного взгляда. Да и на вид диаграмма очень аккуратная и симметричная.

Рефлексы

Юмор

Боюсь, моя диаграмма особенностей английской культуры не очень-то похожа на «грамматику» или «геном», и, вне сом­нения, она разочарует тех, кто ожидал чего-то более сложно­го и научного. Но те геномы и прочее — это всего лишь ме­тафоры, и сколь бы мне ни нравилось обыгрывать метафоры и в целом «издеваться» над ними, английскую самобытность нельзя «втиснуть» ни в одну из существующих научных струк­тур, поэтому мне пришлось придумать свою довольно при­митивную упрощенную модель. И она оказалась похожа на молекулу, — вы не находите? — что, на мой взгляд, выглядит вполне «научно». Как бы то ни было, я не ставила перед собой цель поразить читателя некой грандиозной диаграммой — просто хотела вывести схему, которая помогла бы нам по­нять и осмыслить особенности и нюансы обычного поведе­ния англичан.

ПРИЧИНЫ

Исследуя особенности английской культуры, мы не рассмот­рели один вопрос. Если наша пресловутая социальная нелов­кость и в самом деле «ядро» английской самобытности, то каковы же причины этой «болезни»?

На протяжении всей книги я выступала в качестве этнолога-психиатра, обследуя пациента (англичан), у которого был «обнаружен» целый комплекс сложных форм необычно­го и нелогичного поведения, странные убеждения и эксцен­тричные маниакальные привычки. В течение долгого време­ни внимательно наблюдая за «пациентом» и задавая «ему» множество нескромных вопросов, я в конце концов начала замечать повторяющиеся модели и хаpaктерные черты и в итоге поставила следующий диагноз: состояние, которое я называю «социальная неловкость англичан». Я не могу исце­лить от этой «болезни», но поставленный мною диагноз сам по себе в какой-то степени является лечебным средством.

Но этиология этой «болезни» по-прежнему остается за­гадкой. Как и в случае со многими расстройствами психоло­гического хаpaктера, никто точно не знает, чем вызван наш недуг. И хотя я считаю, что в данной книге впервые наша со­циальная неловкость была диагностирована должным обра­зом, — в том смысле, что были обозначены все тревожные симптомы, хаpaктеризующие состояние социальной нелов­кости, — сами эти симптомы, конечно же, не я первая заме­тила и описала. Все, кто пытался дать определение нашему национальному хаpaктеру, непременно упоминали про «ан­глийскую сдержанность», и многие ломали головы над ее противоположностями: хамством, xyлиганством и другими антиобщественными формами поведения англичан. Мой вклад заключается лишь в предположении, что эти на первый взгляд противоречивые тенденции, так сказать доктор Джекилл и мистер Хайд*, — это элементы одного и того же синдрома (примерно как маниакальность и депрессивность явля­ются составными того, что называют маниакально-депрес­сивным психозом). Возможно, этот диагноз и помогает понять самобытность английской культуры, но определение и название расстройства ничего не говорят о его причинах.

---------------------------------

* Доктор Джекилл и мистер Хайд — добрая и порочная ипостаси главного персонажа фантастической повести Р. Л. Стивенсона (1850—1894) «Странная история доктора Джекилла и мистера Хай­да» (1886).

Разные авторы называют несколько причин. Многие склонны винить английский климат. Возможно, наша погода и впрямь немаловажный фактор, но я скептически отношусь к такому объяснению, поскольку наш климат не сильно от­личается от климата стран Северной Европы, — не говоря уже про Шотландию, Ирландию и Уэльс, население которых не проявляют подобных социопатических наклонностей. Это не значит, что мы не должны рассматривать погоду в ка­честве причины (не все курильщики заболевают paком лег­ких), но предполагается, что должны быть и другие факторы.

Ряд авторов указывают пальцем на нашу «историю», но, судя по всему, нет единого мнения относительно того, на ка­кие этапы английской истории следует возложить ответс­твенность за нашу нынешнюю «болезнь». Мы имели и поте­ряли империю, но ведь то же самое могут сказать о себе рим­ляне, австрийцы, португальцы и многие другие народы, однако никто из них не стал такими, как мы. Некоторые по­лагают, что тенденции, о которых я пишу, появились относи­тельно недавно (автор книги «Англичане: разве они люди?» винит привилегированные частные школы, якобы воспиты­вающие в англичанах чопopность; а антрополог Джеффри Горер отдельные черты нашего национального хаpaктера, в частности самоконтроль и подчинение законам, объясняет влиянием нашей полиции). Некоторые даже утверждают, что хамское антиобщественное поведение как явление зароди­лось у нас, вместе с ceкcом, в 1963 г. и что до этого времени нравы были другие и молодежь умела себя вести. Правда, дру­гие, ссылаясь на примеры, относят зарождение английской сдержанности и английского хамства к XVII в., а я уже упоми­нала о средневековых футбольных баталиях. Я не историк, но, по информации сведущих в этой области людей, «соци­альная неловкость», возможно, в других формах, уже давно не дает нам покоя, и начало развития этого «заболевания» нельзя связать с каким-либо конкретным историческим со­бытием или процессом.

Итак, если климат и история не виноваты в нашем недуге, тогда, может быть, география? То обстоятельство, что мы — «островная раса», время от времени выдвигается в качестве объяснения некоторых особенностей нашего национально­го хаpaктера, например замкнутости. Возможно, в этом есть доля правды, но я не думаю, что островное обитание само по себе является главной причиной, ведь существует много ост­ровных народов с совершенно другими национальными ха­paктерами, хотя у нас с ними, наверно, и есть что-то общее. С другой стороны, если принять во внимание размеры на­шего острова и плотность населения, тогда довод в пользу географии начинает выглядеть более убедительно. Это не просто остров, а относительно небольшой и перенаселен­ный остров — благодатная почва для формирования у лю­дей таких качеств, как сдержанность, скованность, скрыт­ность, стремление иметь свою территорию, насторожен­ность, неловкость и неумение вести себя в обществе. Только в таких условиях и могла возникнуть культура, в которой гос­подствует «отрицательная вежливость», культура, где вежли­вость — это в первую очередь форма отказа от вмешательс­тва в частную жизнь людей и навязывания им своего обще­ства; культура с обостренным восприятием классовых отличий, где каждый озабочен своим социальным статусом и боится, как бы его не причислили к более низкой катего­рии населения; общество, для члeнов которого хаpaктерны неловкость, застенчивость, двусмысленность, боязнь близ­ких отношений/выражения чувств/возбуждения; общество, балансирующее между чрезмерной вежливостью и агрессив­ной воинственностью... Я заметила ряд существенных сход­ных особенностей англичан и японцев (хотя во многом мы очень разные) и подумала, что, возможно, фактор маленько­го перенаселенного острова все-таки имеет значение.

Но этот сомнительный географический детерминизм не более убедителен, чем доводы в пользу климатического и ис­торического факторов. Если география столь важна в фор­мировании национального хаpaктера, почему же тогда дат­чане так сильно отличаются от других скандинавских наро­дов? Или почему французы — это французы, а немцы — это немцы, хотя их разделяет лишь произвольно проведенная граница? Или жители Швейцарских и Итальянских Альп? И так далее. Да, наверное, география играет определенную роль, но это никак не главная причина. Не исключено, что наша социальная неловкость обусловлена совокупностью этих факторов — климата, истории и географии.

Мне очень жаль, но, на мой взгляд, простого ответа на данный вопрос не существует. Честно говоря, я не знаю, по­чему англичане такие, какие они есть, — да и никто не знает, нужно только в том честно себе признаться. Но это не зна­чит, что мой диагноз не имеет силы. Я вправе сказать, что ан­гличане страдают аутизмом или агорафобией (или тем и другим одновременно, если уж на то пошло) или просто ис­пытывают трудности в социальном общении, не зная при­чин этих расстройств. Психиатры только так и ставят диа­гнозы, а этнопсихиатры чем хуже? Вы можете оспорить мой диагноз или, если не согласны с ним, поставить свой.

Но, прежде чем я поставлю точку в своем исследовании (или меня четвертуют за злоупотрeбление метафорами), хо­чу предупредить: английская самобытность заразна. Кто-то более восприимчив к ней, кто-то — менее, но если вы не­много поживете среди нас, то, вполне вероятно, к своему удивлению, вскоре обнаружите, что на любую неприятность от задержки поезда до катастрофы международного масшта­ба реагируете типично английской фразой «Вот так всегда!», а на любой намек на излишнюю серьезность или напыщен­ность — восклицанием «Ой, да будет тебе!» и совершенно те­ряетесь при знакомстве с новыми людьми. Не исключено, что вы начнете верить, будто большое количество алкоголя помогает раскрепоститься, а в качестве приветствия будете спрашивать: «Холодновато сегодня, правда?» Но вполне ве­роятно, что вы окажетесь в числе более удачливых гостей страны или иммигрантов, обладающих прочной культурной иммунной системой, которая защищает от нашей социаль­ной неловкости. Если вы все же задались целью влиться в на­шу среду или просто хотите посмеяться над нами, думаю, моя книга поможет вам симулировать нужные симптомы.

ЭПИЛОГ

И вот спустя три года я вновь на вокзале Паддингтон. На этот раз без бренди, потому что мне не нужно сталкивать­ся с прохожими или лезть без очереди. Передо мной просто чашка вкусного чая и печенье — по-моему, только так и сле­довало бы, по-английски скромно и сдержанно, отметить за­вершение моего проекта, посвященного исследованию са­мобытности английской культуры.

Я сейчас не «на работе» — просто жду поезд на Оксфорд, как обычный человек. И вдруг я ловлю себя на том, что маши­нально заняла самую выгодную позицию для наблюдения в привокзальном кафе, с которой замечательно видно всю очередь у прилавка. Полагаю, сказалась привычка. Метод «включенного наблюдения» тем и примечателен, что, раз применив его, потом непроизвольно используешь всю жизнь. Каждое путешествие поездом, каждое посещение паба или магазина, каждый дом, мимо которого идешь, каждое мимолетное взаимодействие с каждым, кто встречается на пути, — это все возможность собрать новый материал для исследования или проверить какую-либо гипотезу. Ты даже не способен просто так смотреть телевизор или слушать ра­дио — обязательно при этом делаешь заметки по поводу ан­глийской самобытности, черт бы ее побрал.

Книга написана; свой блокнот я оставила дома (сейчас пишу на салфетке). А когда ехала в такси некоторое время на­зад, на тыльной стороне ладони записывала слова водителя — не могла удержаться. «То все дождь, дождь, а летом вон опять засуху обещают. Как всегда!» О Боже. Должно быть, это уже се­мисоттысячный пример недовольства английской погодой. Вот уж и впрямь полезная информация, Кейт. Да ты просто помешалась на сборе данных. Ты же подобрала ключ к шифру, внесла свою лепту в преодоление кризиса национальной идентичности. Оставь все это в покое. Перестань с маниа­кальной одержимостью наблюдать за очередями, считать го­рошины и записывать реплики о погоде. Радуйся жизни.

Да. Хорошо. Все верно. Хорошего понемножку.

Так, стоп, минуточку. Что это там? Женщина с ребенком в прогулочной коляске приблизилась к прилавку не с той сто­роны. А у прилавка уже очередь из трех человек. Хм. Пытает­ся пролезть без очереди или просто хотела посмотреть на пирожки и бутерброды перед тем, как встать в очередь? Пока неясно. Но ведь ситуация у прилавка далека от двусмыслен­ной: очередь довольно четкая. Ее попытка была бы слишком очевидной. Очередь из трех человек заволновалась: подоз­рительные косые взгляды, демонстративное покашливание, ряд сомкнулся... Ага! Двое переглянулись, вскидывая брови. (Интересно, они стоят вдвоем или по отдельности? Как же я так сплоховала — не обратила внимания?) Один из них шум­но вздохнул (женщина с коляской заметит?). Да! Заметила. Идет в конец очереди, но вид у нее оскорбленный: она и не думала лезть без очереди, просто смотрела, какие есть бутер­броды. Стоящие в очереди опускают или отводят глаза, ста­раясь не встречаться с ней взглядами. Ха! Она ни в чем не ви­новата — так я и думала! И все же, те двое, что переглянулись, друзья или незнакомцы? Это очень важно. Неужели угроза несоблюдения очереди вынудила двух незнакомцев обме­няться взглядами? Так, посмотрим, будут ли они делать заказ вместе? Черт, объявили мой поезд! Надо же, прибывает вов­ремя. А тут на моих глазах разворачивается увлекательней­шая драма. Вот так всегда! Может, поехать на следующем?..

ОТ АВТОРА

В нарушение традиции, согласно которой родные автора почему- то всегда упоминаются последними «по порядку, но отнюдь не по важности», прежде всего я хочу выразить признательность моему жениху Генри Маршу и его детям Уильяму, Саре и Кэтрин. Целых три года, пока я писала эту свою книгу, они мирились с моими стрессами и одержимостью и — наряду с моей матерью Лиз и сестрой Энн — читали и комментировали каждую новую главу. Моя сестра Элли дважды организовывала мне чудесный отдых в Ливане, который я бесстыдно использовала как возможность для проведения кросскультурного сравнения. И конечно же, особой благодарности за­служивает мой отец, научивший меня методу «включенного наблю­дения». Все мои близкие неизменно помогали мне, оказывали подде­ржку, проявляли выдержку и терпение. Питер Марш, с которым мы вместе возглавляем Исследовательский центр социологических проблем, взял меня на работу, когда мне было семнадцать лет, и с тех пор является моим наставником и большим другом. Он оказал мне много услуг, в том числе предоставил полугодичный отпуск, чтобы я могла завершить работу над данной книгой. Я также благодарна Де­смонду Моррису за помощь, советы и проницательность. Книга «На­блюдая за англичанами» основана на исследовательском материале, собиравшемся более десяти лет, поэтому невозможно перечислить всех, кто внес вклад в мою работу. Но в числе тех, кто так или иначе помогал мне на протяжении последних трех лет напряженной ис­следовательской и писательской работы, я хотела бы поблагодарить Ранджита.и Сару Банерджи, Аннализу Барбьери, Дона Бартона, Крис­тину Белински, Саймона и Приску Брэдли, Анжелу Бердик, Брайана Каткарта, Роджера Чапмана, Питера Коллетта, Кэрол Колонна-Шос- новски, Джо Коннэра, Джеймса Кьюмза, Пола Дорнана, Алану Фосетт, Вернона и Энн Гибберд, Уильяма Глейзера, Сьюзан Гринфилд, Джанет Ходжсон, Селуина и Лайзу Джоунс, Жана-Луи и Войкицу Джу- эри, Полла и Лоррейн Хан, Эли Хатер, Мэтью Нила, Сэма Ноулза, Славу и Машу Копьевых, Мег Козера, Эстер Лейси, Лоренса Марша, Таню Матайас, Роджера Майлса, Полу Милн, Тони Мюллера, Саймо­на Ная, Джеффри Смита, Линдси Смит, Ричарда Спвенса, Джейми Стивенсона, Лайонела Тайгера, Пэтси То и Романа Золтовски. Выра­жаю признательность всем сотрудникам издательства «Ходцер энд Стотон» и особенно Руперту Данкастеру, самому доброму и терпели­вому в мире редактору, и Керри Худ, самому симпатичному гению рекламного бизнеса. Также хочу поблагодарить Хейзел Орм, блестя­щего литературного редактора, и Джулиана Александера, самого трудолюбивого и вдумчивого агента.

БИБЛИОГРАФИЯ

Aslet, Clive: Anyone for England? A Search for British Identity, London, Little, Brown, 1997.

Bennett, Alan: The Old Country, London, Faber & Faber, 1978.

Bryson, Bill: Notes from a Small Island, London, Doubleday, 1995.

Brown, P. and Levinson, S.C.: Politeness: Some Universals in Language Usage, Cambridge, Cambridge University Press, 2000.

Collett, P. and Furnham, A. (eds): Social Psychology> at Work, London, Routledge, 1995.

Collyer, Peter .Rain Later Good, Bradford on Avon, Thomas Reed, 2002.

Cooper, Jilly: Class: A View from Middle England, London, Methuen, 1979-

Daudy, Philippe: Les Anglais: Portrait of a People, London, Headline, 1992.

De Muralt, B. L: Lettres sur les Anglais, Zurich, 1725.

De Toqueville, Alexis: Journeys to England and Ireland, London, Faber & Faber, 1958.

Dunbar, Robin.- Grooming, Gossip and the Evolution of Language, London, Faber & Faber, 1996.

Fox. Kate: Passport to the Pub: The Tourist\"s Guide to Pub Etiquette, London, DoNot Press, 1996.

Fox, Kate: The racing Tribe: Watching the Horsewatchers, London, Metro, 1999.

Fox, Robin.- The RedLaynp of Incest, New York, Penguin, 1980.

Gorer, Geoffrey: jExploring English Character, London, Cresset Press, 1955.

Hodkinson, Paul: Goth: Identity, Style and Subculture, Oxford, Berg, 2002.

Jacobs, Eric and Worcester, Robert: We British, London, Weidenfeld and Nicholson, 1990.

Marsh, Peteret al: The Rules of Disorder, London, Routledge, 1978.

Marshall Thomas, Elizabeth: The Harmless People, London, Seeker & Warburg, I960.

Mikes, George: How to be a Brit, London, Penguin, 1984.

Miller, Daniel:/! Tloeory of Shopping, polity Press, Blackwell, Cambridge, 1998.

Miller, Geoffrey: The Mating Mind, London, Heinemann, 2000.

Mitford, Nancy (ed): Noblesse Oblige, London, Hamish Hamilton, 1956.

Morgan, John: DebretVs Guide to Etiquette & Modem Manners, London, Headline, 1996.

Noon, M. and Delbridge, R.: News from behind my hand: Gossip in organization. Organization Studies, 14,1993.

Orwell, George: Collected Essays, Journalism and Letters 2, London, Penguin, 1970.

Paxman, Jeremy: The English: A Portrait of a People, London, Michael Joseph, 1998.

Pevsner, Nikolaus: The Englishness of English Art, London, Architectural Press, 1956.

Priestley, J. B.: English Humour, London, William Heinemann, 1976.

Quest-Ritson, Charles: The English Garden: A Social History, London, Penguin, 2001.

Renier, G. J.: The English: Are They Human?, London, William & Norgate, 1931.

Storry, Mike and Childs, Peter (eds): British Cultural Identities, London, Routledge, 1997.

Scruton, Roger: England: An Elegy, London, Chatto & Windus, 2000.

Van Gennep, Arnold: Rites of Passage, London, Routledge, I960