Наблюдая за англичанами. Скрытые правила поведения

Фокс К.

ВВЕДЕНИЕ

АНТРОПОЛОГИЯ АНГЛИЙСКОЙ КУЛЬТУРЫ

Я сижу в пабе возле вокзала Паддингтон, сжимаю в руках бо­кал с бренди. Время — около полудня, довольно ранний час для потрeбления спиртного, но в данном случае алко­голь — это отчасти вознаграждение, отчасти способ обрес­ти кураж во хмелю. Вознаграждение, потому что я провела утомительное утро, якобы случайно натыкаясь на прохожих и подсчитывая количество услышанных извинений. Кураж во хмелю, потому что теперь я намерена вернуться на вокзал и на протяжении нескольких часов везде лезть без очереди, что считается cмepтным грехом.

На самом деле мне совсем не хочется это делать. Я пред­почла бы прибегнуть к своей обычной тактике: нанять ни о чем не подозревающего помощника и с безопасного рассто­яния наблюдать, как тот нарушает священные нормы обще­ственного поведения. Но на этот раз я отважно решилась взять на себя роль подопытной свинки. И я отнюдь не чувствую себя героиней. Мне страшно. После утреннего экспери­мента у меня все руки в синяках. Вот бы послать ко всем чер­тям свой Дypaцкий проект по исследованию «английской са­мобытности», уйти домой, выпить чашку чая, вернуться к нормальной жизни. Я не хочу идти на вокзал и до самого ве­чера только тем и заниматься, что всюду лезть без очереди.

Зачем мне это? Какой смысл во всех этих нелепых столк­новениях и попытках пролезть без очереди (не говоря уже про глупости, которые мне предстоит совершить завтра)? Хороший вопрос. Пожалуй, я должна объяснить.

«ГРАММАТИКА» АНГЛИЙСКОЙ САМОБЫТНОСТИ

Нам постоянно твердят, что англичане утратили свои осо­бенные национальные черты, что не существует такого по­нятия, как «английская самобытность». Есть множество книг, оплакивающих эту пресловутую самобытность, книг с весь­ма хаpaктерными названиями — от грустного «Кто за Анг­лию?» («Anyone for England?») до неутешительного «Англия: погрeбaльная песнь» («England: An Elegy»). За последние две­надцать лет, занимаясь изучением различных аспектов анг­лийской культуры и социального поведения англичан, я не­мало времени провела в пабах, на ипподромах, в магазинах, ночных клубах, поездах и на улицах и пришла к выводу, что понятие «английская самобытность» существует и слухи про ее «кончину» сильно преувеличены. В данной книге я наме­рена выявить скрытые, неписаные правила поведения англи­чан и то, как эти правила отражают наш национальный ха­paктер.

В своих исследованиях я стремилась определить общие принципы английского поведения — негласные нормы, ре­гулирующие жизнь представителей всех классов, возрастов, полов, регионов, субкультур и прочих социальных образова-ний. Например, на первый взгляд кажется, что у члeнов «Жен­ского института»* и одетых в кожу байкеров мало общего, но, заглянув под «этнографический камуфляж»¹ внешних разли­чий, я обнаружила, что и члeны «Женского института», и бай­керы, и представители всех прочих социальных групп ведут себя в соответствии с некими неписаными правилами — правилами, определяющими национальную самобытность английского народа и его хаpaктерные особенности.

------------------------

*«Женский институт» — организация, объединяющая женщин, живущих в сельской местности; в ее рамках действуют различные кружки и т. п.

¹ Что значит затушевывание менее выразительных сходных черт между группами людей и культурами более яркими внешними раз­личиями. (Термин придуман моим отцом, антропологом Робином Фоксом.)

Примечания, помеченные звездочкой, сделаны переводчиком. При­мечания автора помечены порядковыми номерами и цифрами. —Ред.

Я также соглашусь с Джорджем Оруэллом, утверждавшим, что эта са­мобытность «носит непрерывный хаpaктер, простирается в будущее и в прошлое, в ней заложено нечто неискоренимое, как в живом существе».

Я ставила перед собой цель, если угодно, выстроить сис­тему «грамматики» поведения англичан. Немногие могут объяснить грамматические правила своего родного языка. Точно так же те, кто наиболее «бегло» соблюдает обычаи и традиции определенной культуры, как правило, не способны в доступной форме объяснить «грамматику» исполняемых ими ритуалов. Потому у нас и появились антропологи.

Большинство людей повинуются неписаным законам своего общества инстинктивно, не сознавая, что они это де­лают. Например, одеваясь по утрам, вы осознанно не напо­минаете себе о том, что существует негласное правило эти­кета, запрещающее отправляться на работу в пижаме. Но, будь рядом с вами антрополог, он непременно бы поинтере­совался: «Почему вы переодеваетесь?», «Что было бы, если б вы пошли на работу в пижаме?», «Что еще нельзя надеть на работу?», «Почему по пятницам вы одеваетесь иначе?», «Все ли в вашей компании поступают так же, как вы?», «Почему ру­ководители высокого ранга не следуют этой традиции?» И так далее и тому подобное, пока вас не затошнит от его вопросов. Потом антрополог стал бы пытать других лю­дей — из других социальных групп, составляющих ваше об­щество, — и, задав сотни въедливых вопросов, позже на ос­нове полученных ответов и собственных наблюдений сфор­мулировал бы «грамматику» стиля одежды, принятого в культуре вашего социума (см. гл. «Одежда»).

МЕТОД «ВКЛЮЧЕННОГО НАБЛЮДЕНИЯ» И ЕГО ИЗДЕРЖКИ

В арсенале антропологов есть исследовательский метод под названием «включенное наблюдение»; этот метод предусмат­ривает участие в жизни и культуре людей, являющихся объ­ектом изучения, с целью получения верного представления об их обычаях и поведении, и одновременно наблюдение за ними со стороны, с позиции объективного исследователя. К сожалению, это только теория. Применение на пpaктике данного метода порой больше напоминает детскую игру, когда вы пытаетесь одновременно шлепать себя по голове и потирать свой живот. Пожалуй, не стоит удивляться тому, что антропологи часто страдают приступами «нарушения ана­литического восприятия»; это выражается в неспособности абстрагироваться от происходящего в среде исследования потому, что ученые слишком глубоко внедряются в данную культурную среду. Наиболее известный представитель такой этнографии идеализированного толка, разумеется, Маргарет Мид*, но была еще и Элизабет Маршалл Томас, автор книги «Безвредные люди», посвященной племени, которое, как ока­залось, по статистике убийств опережало Чикаго.

-----------------------

* Мид, Маргарет (1901—1978) — американский антрополог и эт­нограф, автор монографии «Совершеннолетие в Самоа» (1928)

Среди антропологов не затихают жаркие споры по пово­ду метода «включенного наблюдения» и роли «включенного» наблюдателя. В своей последней книге «Племя любителей скачек» («The racing tribe») эту тенденцию я подвергла осмея­нию, языком душеспасительных бесед изобразив проблему как непрерывную борьбу между своими двумя «я»: Участни­ком и Наблюдателем. Я описала злые перепалки, в которые вступали эти два моих внутренних голоса всякий раз, когда назревал конфликт между моими «я» в роли почетного члeна «племени» и в качестве беспристрастного ученого. (Если учесть, что диспуты на данную тему обычно ведутся весьма серьезным тоном, мои непочтительные высказывания мож­но возвести в ранг ереси, поэтому я была немало удивлена и даже почему-то раздражена, когда получила письмо от пре­подавателя университета, сообщавшего, что он по моей кни­ге «Племя любителей скачек» обучает студентов методу «включенного наблюдения». Вот и получается: вы из кожи вон лезете, пытаясь выглядеть инакомыслящим бунтарем, а ваш труд превращают в учебник.)

Более типичная пpaктика — по крайней мере, сейчас это модная тенденция — хотя бы одну главу книги или докторс­кой диссертации, над которыми вы работаете, посвятить подробному обсуждению — с элементами самобичевания и терзаний — трудностей этического и методологического хаpaктера, возникающими в процессе «включенного наблю­дения». Несмотря на то что данный метод призван помочь ученому осмыслить культуру того или иного социума с точ­ки зрения ее «коренного жителя», вы, тем не менее, обязаны добрых три страницы объяснять, что из-за вашего подсозна­тельного этноцентризма* и целого ряда разных культурных барьеров это сделать фактически невозможно.

------------------------

* Этноцентризм — восприятие этносом социальных реалий ми­ра через призму своих социокультурных ценностей; национальное или расовое чванство, предубеждения о превосходстве ценностей, традиций, образцов поведения представителей своей этнической группы по отношению к другим этносам.

Потом следу­ет — это в порядке вещей — поставить под вопрос саму нравственную подоплеку «включенного наблюдения» и, в идеале, выразить серьезные сомнения относительно пригод­ности современной западной «науки» как средства постиже­ния чего бы то ни было вообще.

Здесь несведущий читатель резонно мог бы подумать, за­чем же в таком случае мы продолжаем использовать метод исследования, который если и не аморален, то ненадежен, а возможно, хаpaктеризуется и тем, и другим. Я и сама так ду­мала, пока не сообразила, что все эти скорбные перечисле­ния пороков и изъянов метода «включенного наблюде­ния» — это своего рода заклинание, обрядовая песнь сродни тем, что являются частью очаровательных ритуалов некото­рых племен Америки: туземцы, прежде чем отправиться на охоту или срубить дерево, сначала непременно исполняют покаянные куплеты, чтобы умилостивить духов животных, которых они намерены убить, или деревьев, которые они собрались повалить. В менее снисходительной интерпрета­ции ритуал самоуничижения антропологов рассматривается как хитрая попытка отвести от себя критику путем упрежда­ющего признания своих слабостей и недостатков. Так, на­пример, поступает эгоистичный и невнимательный любов­ник, постоянно твердящий: «Ох, какой же я эгоист, свинья, да и только. Не пойму, как ты еще меня терпишь». Расчет делается на то, что в представлении рядового читателя подобное осознание и открытое признание своих ошибок — это фак­тически добродетель.

Но, каковы бы ни были мотивы, которыми сознательно или неосознанно руководствуются антропологи, глава, посвя­щенная проблемам «включенного» наблюдателя, всегда ока­зывается нудной и утомительной для читателя. Поэтому я воз­держусь от покаянных речей, несмотря на возможные выгоды, и просто скажу: да, «включенное наблюдение» имеет опреде­ленные ограничения, и все же это довольно неудобное соче­тание участия и отстраненности — на сегодняшний день луч­ший метод для исследования различных аспектов человечес­кой культуры, а значит, нам придется им воспользоваться.

Хорошо, плохо, неудобно

В моем случае проблемы, связанные с элементом участия, в некоторой степени можно исключить, поскольку я иссле­дую аспекты культуры народа, к которому сама принадлежу. Англичан я избрала темой своего исследования вовсе не по­тому, что наше общество более интересно, чем другие куль­туры. Просто я чисто по-обывательски питаю отвращение к грязи, дизентерии, cмepтоносным насекомым, мерзкой пи­ще и примитивным санитарным условиям, хаpaктерным для живущих в мазанках «родовых» обществ, которые изучают мои менее брезгливые коллеги.

В суровом мире этнографии мое увиливание от диском­форта и непонятное для многих желание заниматься исклю­чительно культурами с устроенным бытом расцениваются как слабость, поэтому я с некоторых пор и до недавнего вре­мени, пытаясь хотя бы немного реабилитировать себя в гла­зах коллег, изучала менее здоровые стороны жизни англичан: проводила исследования в шумных пабах, ночных клубах с сомнительной репутацией, захудалых ломбардах и прочих подобных заведениях. Тем не менее, посвятив несколько лет исследованию примеров агрессии, беспорядка, насилия, пре­ступлений и прочих аномалий, которые, как правило, наблю­даются в самых неподходящих местах в самое неподходящее время, я, похоже, так и не заслужила уважения этнографов, специализирующихся на глиняных хижинах и привыкших к более тяжелым условиям труда.

Таким образом, благополучно провалив вступительный экзамен на испытание полевыми работами, я решила обра­тить свое внимание на предмет, который по-настоящему ме­ня интересует, а именно на причины хорошего поведения. Эту увлекательнейшую область исследования социологи по­чему-то почти полностью игнорируют. За исключением не­которых видных ученых², социологи в большинстве своем одержимы аномалиями, а не желательными нормами, и всю свою энергию направляют на исследование причин поведе­ния, недопустимого в цивилизованном обществе, а не тако­го, что достойно поощрения.

-----------------------

² Речь идет о таких деятелях науки, как ученый в области соци­альной психологии Майкл Аргайл, избравший предметом своего ис­следования счастье, и антрополог Лайонел Тайгер, автор трудов об оптимизме и удовольствии (читает курс «Антропология игр и раз­влечений»).

Питер Марш, с которым мы вместе возглавляем Исследо­вательский центр социологических проблем (ИЦСП), как и я, разочарован и обеспокоен тем, что социология держит курс на однобокую ориентацию, поэтому мы решили сосре­доточиться на изучении позитивных аспектов социального взаимодействия*.

---------------------

* Социальное взаимодействие — система взаимообусловленных социальных действий, при которой действия индивида являются од­новременно причиной и следствием ответных действий других со­циальных субъектов; существует между индивидами или социальны­ми группами.

Эта новая цель освободила нас от необхо­димости посещать опасные пабы, и мы стали проводить вре­мя в их безопасных аналогах (тем более что последние го­раздо легче найти, поскольку в большинстве пивных баров царит атмосфера дружелюбия и благополучия). Вместо того чтобы расспрашивать работающих в магазинах охранников и детективов о ворах и вандалах, мы теперь наблюдали, как делают покупки рядовые законопослушные граждане. В ноч­ные клубы мы стали ходить, чтобы изучать формы флиpта, а не смотреть на дpaки. Заметив, как необычайно приветливы и обходительны в общении друг с другом зрители на ипподромах, я немедленно приступила к выявлению факторов (на этот проект ушло три года), обуславливающих хорошее по­ведение любителей скачек. Мы также проводили исследова­ния на темы праздников, общения в киберпрострaнcтве, лет­них каникул, смущения, корпоративного гостеприимства, водителей автобусов, рискованных поступков, «Лондонского марафона»*, ceкcа, общения по мобильным телефонам и вза­имосвязи между чаепитием и желанием что-то смастерить своими руками (последнее касается таких животрепещущих для общества вопросов, как «сколько чашек чая должен вы­пить среднестатистический англичанин, чтобы у него воз­никло желание сколотить полку?»).

----------------------

* «Лондонский марафон» — массовый субсидируемый марафон, устраивается с 1981 г. ежегодно в благотворительных целях на ули­цах Лондона; дистанция бега 26 миль (42 км) соответствует дистан­ции марафонского бега на Олимпийских играх.

Последние двенадцать лет я примерно в равной степени посвящала свое время изучению проблемных аспектов анг­лийского общества и его более привлекательных, позитивных элементов (а также проводила сравнительный анализ показа­телей различных культур в других частях света) и, пожалуй, могу смело утверждать, что к работе над данной книгой я при­ступила, имея определенное преимущество — относительно широкое представление о природе общества в целом.

Моя семья и другие лабораторные крысы

Статус «аборигена» несколько облегчает мне исполнение ро­ли участника в задаче участия-наблюдения, но в таком случае на что можно рассчитывать в отношении второй составляю­щей — наблюдения? Удастся ли мне должным образом абстрагироваться и оценивать родную культуру с позиции объективного ученого?

Этот вопрос беспокоил меня недолго, так как друзья, род­ные, коллеги, издатели, агенты и многие другие постоянно на­поминали мне, что я, в конце концов, более десяти лет скрупу­лезно анализировала поведение своих земляков — причем с бесстрастностью, указывали они, ученого в белом халате, пин­цетом перебирающего клетки в чашке Петри. Родные также добавляли, что мой отец — Робин Фокс, гораздо более выда­ющийся антрополог, чем я, — готовил меня для этой роли с пеленок. Если большинство детей дни младенчества проводят в коляске или в кроватке, глядя в потолок или на подвешенные игрушки, то меня привязывали в вертикальном положении в индейской люльке*, которую ставили в удобных для наблюде­ния местах, так чтобы я могла обозревать весь дом и изучать типичные формы поведения семьи английского ученого.

------------------

* Индейская люлька — закрепляется на доске, часто расписана узорами, распространена у многих племен, главным образом.

Отец также был для меня образцом научной беспристрас­тности. Когда мама сообщила ему, что беременна мной, их первым ребенком, он тут же стал просить разрешение при­нести в дом маленького шимпанзе и в качестве эксперимен­та воспитывать нас вместе — чтобы сравнить, как развива­ются обезьяна и человек. Мама категорически отвергла его идею и много лет спустя пересказала мне тот случай — как пример эксцентричного и нерадивого отношения отца к своим родительским обязанностям. Я не уловила морали ее рассказа и воскликнула: «А что, прекрасная идея. Наверно, это было бы здорово!» На что мама, уже не в первый раз, за­явила: «Ты такая же, как твой чертов папочка». И я опять не­верно истолковала ее слова, сочтя их за комплимент.

ПОВЕРЬ МНЕ, ВЕДЬ Я - АНТРОПОЛОГ

К тому времени, как мы покинули Англию и мне пришлось получать беспорядочное образование в разных школах Аме­рики, Ирландии и Франции, отец уже мужественно справил­ся с разочарованием относительно несостоявшегося экспе­римента с шимпанзе и принялся учить меня этнографии. Мне было всего пять лет, но он великодушно смотрел сквозь пальцы на этот маленький недостаток. Пусть я в росте усту­пала остальным его студентам, но это не помешало мне усва­ивать каноны этнографической исследовательской методо­логии. Одним из важнейших был, как я узнала, принцип по­иска правил. Когда мы начинали внедряться в какую-то незнакомую культурную среду, я должна была выявлять зако­номерности и сообразующиеся с ними модели поведения местных жителей и на их основе пытаться установить скры­тые правила — обычаи или совокупность понятий, обуслав­ливающие эти модели поведения.

В конечном итоге эта охота за правилами превращается в почти неосознанный процесс — в рефлекс или, как говорят некоторые многострадальные коллеги, в патологическую одержимость. Например, два года назад мой жених Генри повез меня в гости к друзьям, проживающим в Польше. Пос­кольку мы ехали на английской машине, я, пассажирка, как он считал, должна была предупреждать его, когда можно ид­ти на обгон. Не прошло и двадцати минут после того, как мы пересекли польскую границу, а я уже начала говорить: «Да, давай, можно», — даже когда по дороге с двухрядным движе­нием нам навстречу двигались автомобили.

Пару раз поспешно нажав на тормоза, Генри засомневал­ся в моей способности верно оценивать ситуацию на дороге. «Ты что делаешь? Какое, к черту, «можно»?! Не видела, что ли, тот большой грузовик?» «Видела, — ответила я, — но ведь здесь, в Польше, правила другие. По всей вероятности, сущес­твует негласная договоренность при необходимости исполь­зовать дорогу с двумя полосами движения как трехрядную. Поэтому, если бы ты пошел на обгон, водители едущей впе­реди машины и той, что движется навстречу, прижались бы к краю дороги, уступая тебе место».

Генри вежливо поинтересовался, откуда у меня такая уве­ренность, принимая во внимание, что в Польше я нахожусь впервые, причем всего полчаса. Я объяснила, что наблюдала за польскими водителями, а они явно следовали этому пра­вилу. Мой ответ был встречен скептически, что, впрочем, не удивительно. «Поверь мне, ведь я — антрополог», — добави­ла я, но и эти мои слова ждала та же реакция, и прошло неко­торое время, прежде чем Генри согласился проверить мою теорию. Когда, по моему настоянию, он все же решился пой­ти на обгон, автомобили расступились, словно Красное мо­ре, освобождая для нас «третью полосу». Позже наш при­ятель-поляк, к которому мы ехали в гости, подтвердил, что и впрямь существует некий неписаный кодекс поведения автомобилистов, согласно которому необходимо уступать доро­гу идущему на обгон.

Правда, чувство торжества во мне несколько угасло, когда сестра приятеля заметила, что ее соотечественники также слывут бесшабашными лихачами. Очевидно, будь я более на­блюдательна, то наверняка увидела бы по обочинам дорог кресты с возложенными к их основанию цветами — так родственники погибших в автомобильных катастрофах при­носят дань памяти своим несчастным близким. Генри вели­кодушно воздержался от комментария относительно дове­рия к антропологам, но спросил, почему я не могу довольс­твоваться просто наблюдением и анализом польских обычаев, почему непременно должна включиться в игру по новым для меня правилам, рискуя собственной жизнью, да и его жизнью тоже.

Я объяснила, что эта потребность — отчасти результат на­уськиваний одной их моих внутренних ипостасей: Участника, и вместе с тем указала, что в моем кажущемся безумии при­сутствует определенная методология. Выявив некую законо­мерность или модель в поведении местных жителей и ориен­тировочно установив определяющее их поступки негласное правило, этнограф с помощью разных «тестов» может под­твердить существование такого правила. Можно рассказать репрезентативной группе местных жителей о своих наблюде­ниях относительно моделей их поведения и спросить, верно ли вами идентифицировано правило, обычай или принцип, обуславливающие эти модели. Можно нарушить (гипотети­ческое) правило и посмотреть, какая будет реакция: выкажет ли кто-то признаки неодобрения или даже применит «санк­ции». Иногда, как в случае с «третьей полосой» в Польше, мож­но «протестировать» правило, подчинившись ему, а после посмотреть, будете ли вы «вознаграждены» за это.

СКУЧНО, НО ВАЖНО

Данная книга написана не для социологов, а скорее для тех не поддающихся определению существ, которых издатели раньше называли образованными дилетантами. Я использую ненаучный подход, но это не значит, что я вправе неясно вы­ражать свои мысли, излагать их небрежным языком или не да­вать определений терминам. Это — книга о «правилах» анг­лийской самобытности, и я не могу просто заявить, что нам всем известно значение слова «правило», не сделав попытки объяснить, что я имею в виду, употрeбляя данный термин.

Концепции правила я даю довольно широкое толкование, руководствуясь четырьмя определениями, представленными в «Оксфордском словаре английского языка» («Oxford Eng­lish Dictionary»), а именно:

 принцип, установление или максима, регулирующие поведение индивида;

 критерий распознавания или оценки, мерило, показатель, мера;

 образец (человек или вещь), стандарт;

 факт или констатация факта, который имеет силу; нормальное или обычное положение вещей.

Таким образом, стоящая передо мной задача по выявлению правил английской самобытности не ограничивается поис­ком неких особых норм поведения. Моя цель — установить правила в более широком понимании стандартов, норм, иде­алов, руководящих принципов и «фактов» «нормального или типичного» поведения англичан.

Это последнее — значение «правила», которое мы вкла­дываем в данное слово, когда говорим: «Как правило, англи­чане имеют качество Х (или предпочитают Y, или не любят Z». Используя термин «правило» в данном смысле, мы не имеем в виду — и это важное замечание, — что все англича­не всегда или неизменно демонстрируют особенность, о ко­торой идет речь. Мы лишь подразумеваем, что эта особен­ность или манера поведения типичны или ярко выражены и потому примечательны и показательны. По сути, любое обще­ственное правило, какое бы определение мы ему ни давали, тем и отличается, что его можно нарушить. Правила поведе­ния (или нормы, или принципы) такого рода — не то что на­учные или математические законы, установления должного порядка вещей. Они по определению условны. Например, ес­ли б было абсолютно невозможно, немыслимо пройти или сделать что-то без очереди, тогда не возникло бы необходи­мости в законе, запрещающем лезть без очереди³.

--------------------

³ На самом деле, существуют правила, запрещающие формы по­ведения, которые хоть и возможны в принципе, тем не менее явля­ются редким исключением и даже считаются неестественными (см. книгу Робина Фокса о табу на кровосмешение), — случаи, когда фак­тическое «так не делается» возводится в ранг официального запрета «так нельзя» (вопреки заявлениям философов, утверждающим, что логически невозможно вывести форму долженствования из глагола в настоящем времени). Однако это по большей части всеобщие пра­вила, а не специфические, присущие какой-то конкретной культу­ре, — а в данной книге мы рассматриваем главным образом пос­ледние.

Говоря о неписаных правилах английской самобытности, я вовсе не подразумеваю, что этим правилам подчиняются все члeны английского общества или что мы не найдем ка­ких-то исключений или отклонений. Это было бы смешно. Я лишь утверждаю, что это относительно «типичные и тра­диционные» правила, по которым можно судить о хаpaктере нации в целом.

Зачастую исключения и отклонения помогают «доказать», так сказать, «протестировать» правило — в том смысле, что реакция на отклонение — та или иная степень удивления или гнева — указывает на его значимость и «нормальность» поведения, которое оно предписывает. Многие ученые мужи, преждевременно похоронившие английскую самобытность, допускают грубейшую ошибку, в качестве причины ее смер­ти называя нарушения традиционных установлений (как то: неспортивное поведение футболиста или игрока в крикет). При этом они игнорируют реакцию народа на такие нару­шения, свидетельствующую о том, что англичане считают эти отступления от правил аномальными, неприемлемыми и неанглийскими явлениями.

ПРИРОДА КУЛЬТУРЫ

В своем исследовании, посвященном национальным особен­ностям англичан, я буду делать упор на правила, поскольку считаю, что на основе правил проще выстроить систему «грамматики» английской самобытности. Но, учитывая, что термин «правило» я намерена использовать в очень широ­ком смысле, поиск правил неизбежно повлечег за собой по­пытку понять и охаpaктеризовать английскую культуру — еще один термин, требующий определения. Под понятием «культура» я подразумеваю совокупность моделей поведения, традиций, образа жизни, идей, верований и ценностей той или иной социальной группы.

Это ни в коем случае не означает, что я рассматриваю ан­глийскую культуру как гомогенный организм и не ожидаю, что обнаружу какие-либо отступления от типичных моделей поведения, традиций, верований и т. д., равно как не предпо­лагаю, что «законы английской самобытности» исповедует все общество в целом. Как и в случае с правилами, в рамках английской культуры я ожидаю найти множество вариантов и разновидностей типичных форм, но при этом надеюсь об­наружить некое ядро — совокупность скрытых базовых мо­делей, которые помогут нам охаpaктеризовать черты анг­лийской самобытности.

В то же время я понимаю, что существует опасность «эт­нографического камуфляжа» — неспособность увидеть сходство между культурой Англии и культурами других на­родов. Стремясь дать определение «национальному хаpaкте­ру», можно зациклиться на поиске отличительных черт ка­кой-то отдельно взятой культуры и забыть, что все мы — представители одной породы⁴.

------------------------

⁴ Хотя недавно я прочитала весьма занимательную книгу под на­званием «Англичане: разве они люди?» («The English: Are They Hu­man?»; опубликована в 1931 г.). Вопрос, как вы понимаете, ритори­ческий. Автор (Д. Д. Ренье) «пришел к заключению, что мир населяют два вида человеческих существ: люди и англичане».

К счастью, несколько выдающихся антропологов составили для нас перечни «общекультурных универсалий», — обычаев, традиций, верова­ний и т. д., присущих всем человеческим обществам, — кото­рые должны помочь мне избежать такого риска. Нет единого мнения относительно того, какие именно обычаи и т. д. должны быть включены в данную категорию (хотя, с другой стороны, разве ученым когда-нибудь удавалось прийти к согласию по какому-либо вопросу?)⁵.

----------------------

⁵Также существуют огромные разногласия относительно того, стоит ли рассматривать эти «универсалии» как неотъемлемые хаpaк­теристики природы человека, но я не стану рассуждать на эту тему по той причине, что она не имеет прямого отношения к нашей дис­куссии об английской самобытности. Лично я считаю — как бы ни расценивали мое мнение, —что все споры на тему «Природа —вос­питание» — довольно бессмысленное занятие, в которое мы вовле­чены потому, как указал Леви-Стросс (р. 1908; французский социо­лог, один из основателей структурной антропологии. — Пер.), что человек предпочитает мыслить категориями бинарных оппозиций (черное — белое, левое — правое, мужчина — женщина, они — мы, природа — культура и т. д.). Почему мы так мыслим? Этот вопрос ос­тается открытым, но такое бинарное мышление превалирует во всех институтах общества, в том числе и в среде ученых, любящих поспо­рить на званых обедах, как и представители «болтливого» класса (политико-журналистская братия. — Пер.).

Например, Робин Фокс приводит следующий список:

«Законы о собственности; отношение к инцeсту и бpaку; тради­ционные табу и случаи отмены запретов; методы разрешения споров с наименьшим кровопролитием; верования относитель­но сверхъестественного и связанные с ними ритуалы; система социального статуса и методы его обозначения; обряды посвя­щения молодых мужчин; ритуалы ухаживания и связанный с этим обычай дарить женщинам украшения; культура символи­ческой нательной росписи; определенные виды деятельности, доступные только мужчинам; азapтные игры; изготовление инс­трументов и оружия; мифы и легенды; танцевальное искусство; адюльтер и, в различных дозах, убийства, самоубийства, гомосек­суализм, шизофрения, психозы и неврозы, а также различные ле­кари, наживающиеся на болезнях или исцеляющие больных, — как на это посмотреть».

Джордж Питер Мердок представляет более длинный и под­робный перечень универсалий⁶ — в удобном алфавитном порядке, но в менее забавных выражениях:

«Возрастная классификация; атлетика; нательные украшения; ка­лендарь; прививание навыков гигиены; организация общества: ку­линария; совместный труд; космология; ухаживание; танцы; деко­ративное искусство; гадание; разделение труда; толкование снов; образование; эсхатология; этика; этнобиология; этикет; лечение внушением и молитвами; семья; праздники; добывание огня; фоль­клор; табу в еде; погрeбaльные обряды; игры; жесты; подношение подарков; правительство; приветствия; прически; гостеприимс­тво; гигиена; табу на кровосмешение; законы наследования; шут­ки; родственные группы; система родственных отношений; язык; законодательство; суеверия; связанные с опасностью неудачи; магия; супружество; время приема пищи; медицина; стыдливость в отношении отправления естественных нужд; траур; музыка; ми­фология; числительные; родовспоможение; меры уголовного на­казания; личные имена; демографическая политика; постнатальный уход за ребенком; отношение к беременности; имуществен­ные права; умилостивление сверхъестественных существ; обычаи, связанные с пoлoвым созреванием; религиозные обряды; правила домашнего обихода; ограничения в сфере пoлoвых отношений; представления о душе; различия в социальном статусе; хирургия; изготовление орудий труда; торговля; походы в гости; отнятие от гpyди младенца; наблюдение за погодой». (В переводе соблюсти алфавитный порядок невозможно. — Пер.)

---------------------

⁶По чести говоря, Фокс дал примеры социальных универсалий, в то время как Мердок попытался перечислить все явления и понятия, какие только существуют в человеческом обществе.

Я лично не знакома со всеми существующими на свете культурами, а значит, подобные перечни помогут мне сосре­доточиться на том, что и в самом деле уникально в английс­кой классовой системе, а не на системе как таковой, посколь­ку в каждой культуре есть «система социального статуса и методы его обозначения». В общем-то, это довольно очевид­ная мысль, но другие авторы упускают ее из виду⁷, и многие, как следствие, также допускают ошибку, полагая, что некото­рые особенности английской культуры (например, причинно-следственная связь «потрeбление алкоголя — насилие») — это черты, присущие всем человеческим обществам.

---------------------

⁷ Но не Гегель, прекрасно уловивший суть вопроса, о чем свидетель­ствуют его слова: «Дух нации — это... всеобщий дух в определенной форме». (Если допустить, что я верно поняла его высказывание, — Гегель не всегда настолько ясно выражается, как того хотелось бы.)

ВЫРАБОТКА НОРМ И ПРАВИЛ

В представленных выше перечнях не упомянута одна уни­версалия⁸ — «выработка норм и правил», хотя и в одном, и в другом она ясно подразумевается.

---------------------

⁸ На самом деле выпущены два пункта. Второй — «влияние на на­строение или использование изменяющих состояние сознания фак­торов». Эта пpaктика существует во всех известных культурах, и кон­кретно ее английский вариант будет рассмотрен в данной книге.

Люди склонны придумы­вать правила. Все без исключения виды человеческой де­ятельности, в том числе исполнение естественных биологи­ческих функций (например, питание и ceкc), осуществляют­ся в рамках целого комплекса правил и установлений, диктующих, когда, где, с кем и в какой форме тот или иной вид деятельности может быть осуществлен. Животные прос­то осуществляют те или иные действия, а у человека каж­дый вид деятельности сопровождается определенными це­ремониями и ритуалами. Это называется цивилизацией.

Каждой культуре, возможно, присущи свои правила, но они есть всегда. В разных обществах не принято употрeбллять в пишу разные продукты, но табу в еде существует в каждом обществе. Правила есть на все. В представленных выше пере­чнях каждой универсалии, если она и не содержит обозначен­ную прямо или косвенно ссылку на правила, может предшест­вовать слово «правила» (например, правила подношения по­дарков, правила в отношении причесок, танцев, шуток, правила приветствия, гостеприимства, отнятия от гpyди мла­денца и т. д.). То, что в своем исследовании я делаю упор на правила, это не странная причуда. Я хочу подчеркнуть, что в психологии человека правила и их выработка играют важную роль. Если подумать, отличия в правилах — это главный по­казатель при установлении различий между разными культу­рами. Отправляясь в отпуск или в комaндировку за границу, мы в первую очередь отмечаем, что в той стране, куда мы приехали, «иные порядки». Под этим мы обычно имеем в ви­ду, что там правила, касающиеся, скажем, еды, приема пищи, одежды, приветствий, гигиены, торговли, гостеприимства, шуток, системы статусов и т. д., отличаются от правил, быту­ющих в аналогичных областях у нас на родине.

ГЛОБАЛИЗАЦИЯ И ТРИБАЛИЗАЦИЯ*

--------------------

* Трибализация — процесс этнической консолидации.

Что неизбежно приводит нас к проблеме глобализации. По­ка я работала над данной книгой, меня часто спрашивали (представители «болтливого» класса), какой смысл писать о самобытности англичан или какой-либо другой нации, если это явление в скором будущем отойдет в историю, потому что во всем мире будет господствовать быстро распростра­няющийся американский культурный империализм. Уже сейчас, указывали мне, мы живем в отупляющем гомогенизи­рованном мире «Макдоналдсов», где богатый ковер, соткан­ный из самобытных своеобразных культур, затирается все­пожирающим потребительством под диктовку компаний «Найк», «Кока-кола», «Дисней» и других трaнcнациональных капиталистических гигантов.

В самом деле? Как типичный представитель антитэтчеровского поколения, воспитанный на статьях газеты «Гардиан» и либеральных идеях левого толка, я не испытываю симпатии к корпоративным империалистам, но, будучи профессиональным наблюдателем, отслеживающим социо­культурные тенденции, я обязана сообщить, что их влияние сильно преувеличено — точнее, неверно истолковано. На­сколько я могу судить, следствием процесса глобализации стали главным образом рост национализма и трибализма, распространение очагов борьбы за независимость, отделе­ние и самоопределение наций, возрождение стремления к этнической обособленности и сохранению самобытной культуры почти во всех уголках мира, в том числе и в так на­зываемом Соединенном Королевстве.

Хорошо, пусть это не следствие (взаимосвязь — это еще не причинность, как заметит вам любой ученый), однако не­льзя не признать, что более яркое проявление этих движе­ний с ростом глобализации — поразительное совпадение. То, что люди во всех странах хотят носить спортивную одеж­ду фирмы «Найк» и пить кока-колу, вовсе не означает, что они меньше заинтересованы в сохранении самобытности своей культуры. В действительности многие из них готовы бороться и умереть за свой народ, за свою религию, страну, культуру или любой другой аспект «племенной» принадлеж­ности, оказавшийся под угрозой.

Экономическое влияние крупных американских корпо­раций, возможно, и впрямь огромно и даже пагубно, но их культурное влияние, пожалуй, менее значительно, что бы ни думали по этому поводу они сами или их противники. Учи­тывая глубоко укоренившиеся в нас «племенные» инстинкты и возрастающую тенденцию к дроблению наций на мелкие культурные общности, бессмысленно говорить о том, что шестимиллиардное население Земли объединяется в одну огромную монокультуру. С распространением глобализа­ции, безусловно, происходят изменения в обществах, кото­рые затрагивает данный процесс, но эти общества сами по себе не были статичными, а происходящие в них изменения необязательно связаны с отменой традиционных ценностей. На самом деле такие новые виды средств массовой информа­ции, как Интернет, весьма эффективно содействуют популя­ризации традиционных культур, а также общемировой суб­культуры антиглобалистов.

В самой Великобритании, несмотря на влияние амери­канской культуры, налицо гораздо больше фактов, свиде­тельствующих в пользу роста трибализации, а не утраты са­мобытных национальных черт. Непохоже, чтобы американ­ские безалкогольные напитки, продукты питания из пищевых суррогатов или фильмы как-то усмирили пыл и боевой дух шотландских и валлийских националистов. Если уж на то пошло, этнические меньшинства в Великобритании все бо­лее активно и отчаянно борются за сохранение своей само­бытности, да и сами англичане тоже немало обеспокоены «кризисом идентичности» собственной культуры. В Англии наблюдается повальное увлечение идеями регионализма (особенно громко шумят по этому поводу корнуэльцы, и да­же ведутся полушутливые разговоры о том, что, возможно, следующими потребуют отделения жители Йоркшира), мно­гие возражают против того, чтобы их страна вошла в состав Европы и уж тем более стала частью общемировой моно­культуры. Поэтому я не вижу причины отказываться от попытки по­нять английскую самобытность только потому, что отовсюду звучат предостережения о вымирании английской или ка­кой-либо другой культуры.

КЛАСС И РАСА

Когда данная книга находилась еще на стадии проекта, поч­ти каждый, с кем я говорила о ней, спрашивал, намерена ли я посвятить главу понятию «класс». Я изначально считала, что писать отдельную главу о классе нецелесообразно: класс как реалия присутствует во всех областях жизни и культуры анг­личан и, соответственно, будет освещаться при исследова­нии всех аспектов, рассматриваемых в данной книге.

Англия — культура с высокоразвитым классовым созна­нием, однако в действительности те категории, которыми англичане мыслят о социальном классе — и определяют по­ложение человека в классовой структуре, — имеют мало об­щего и с упрощенной трехуровневой моделью (высший класс, средний класс, рабочий класс), и с весьма абстpaктны­ми алфавитными системами (А, В, С,, С„ D, Е), базирующими­ся на принципе классификации по роду занятий, столь из­любленном экспертами по исследованию рынка. Школьный учитель и агент по продаже недвижимости формально оба принадлежат к «среднему классу». И у того, и у другого может быть свой домик и автомобиль «вольво», они оба могут посе­щать один и тот же паб и иметь примерно одинаковый годо­вой доход. Но мы судим о социальном классе по более слож­ной совокупности едва уловимых признаков: как вы органи­зуете свой быт, как обустроен ваш дом, какая в нем мебель; марка автомобиля, на котором вы ездите, а также моете ли вы его сами по воскресеньям, пользуетесь услугами мойки или полагаетесь на английский климат и дожди; что, где, когда, каким образом и с кем вы едите и пьете; какие слова вы упот­рeбляете и как их произносите; где и как вы делаете покупки; какую одежду носите; каких домашних питомцев держите; как проводите свободное время; какие дежурные фразы ис­пользуете, чтобы завязать знакомство или разговор.

Каждый англичанин (признаем мы это или нет) тонко чувствует едва уловимые различия, по которым судят о при­надлежности человека к тому или иному классу. Поэтому я не стану выводить «таксономию» английских классов и свойственных им особенностей, а просто попытаюсь пред­ставить нюансы восприятия англичанами классовых разли­чий в контексте перечисленных выше тем. Невозможно го­ворить о классах, не упоминая дома, сады, автомобили, одеж­ду, домашних питомцев, еду, напитки, ceкc, разговоры, хобби и т. п., равно как невозможно исследовать правила любого из этих аспектов жизни английского общества, не натыкаясь постоянно на существенные классовые разграничители или не спотыкаясь о менее заметные из них. А это значит, что о классовом делении я буду говорить тогда, когда мне будут встречаться такие «разграничители».

В то же время я постараюсь не быть «ослепленной» клас­совыми отличиями, помня замечание Оруэлла о том, что та­кие отличия «исчезают в то же мгновение, как только два британца сталкиваются с европейцем», и что «даже в какой-то степени размывается грань между богатыми и бедными, когда смотришь на нацию со стороны». Будучи сторонним наблюдателем — профессиональным иностранцем, если угодно, — по собственной воле, я, ставя перед собой задачу дать определение английской самобытности, вовсе не соби­раюсь кричать о внешних различиях, а намерена сосредото­читься на поиске скрытых общих черт.

Раса — гораздо более сложный вопрос, опять-таки под­нимавшийся всеми моими друзьями и коллегами, с которы­ми я обсуждала данную книгу. Заметив, что я ловко уклони­лась от дискуссии о национальном своеобразии шотландцев, валлийцев и ирландцев, ограничив круг своего исследования «англичанами», а не «британцами» или «народом Великобри­тании», они неизменно вопрошали, подпадают ли под мое определение английской самобытности азиаты, африканцы, выходцы из стран Карибского бассейна и другие этнические меньшинства.

На этот вопрос есть несколько ответов. Во-первых, этни­ческие меньшинства — по определению — должны быть те­мой изучения при исследовании английской самобытности.Степень адаптации и приобщения иммигрантов к культуре и обычаям принявшей их страны и в свою очередь влияния на них, особенно на протяжении нескольких поколений, — это сложный вопрос. Этнографы, как правило, делают упор на элементы адаптации и приобщения (обычно объединяемых в одно понятие — «аккультурация»*), игнорируя не менее интересную и важную проблему влияния.

--------------------------

*Аккультурация — здесь: приобщение одного народа к культуре другого народа в процессе взаимных контактов.

Это странно, ведь мы признаем, что туристы способны оказывать огромное влияние на культуры посещаемых ими стран — по существу, изучение задействованных в этом социальных процессов уже возведено в ранг отдельной дисциплины, — но наши ученые по каким-то одним им известным причинам менее заинтересованы в исследовании способов воздействия куль­тур иммигрантских меньшинств на модели поведения, обы­чаи, идеологию, верования и систему ценностей народов тех стран, где они осели. Этнические меньшинства составляют примерно 6 % населения Великобритании, но их влияние на многие аспекты английской культуры было и остается зна­чительным. Это влияние неизбежно найдет отражение на любом «снимке» поведения англичан вроде того, что я пыта­юсь сделать сейчас. Очень немногие из живущих в Англии азиатов, африканцев и выходцев из стран Карибского бас­сейна считают себя англичанами (большинство назвались бы британцами, а это понятие более широкого содержания), но они, несомненно, вносят свой вклад в «грамматику» анг­лийской самобытности.

Мой второй ответ о расе касается более изученной облас­ти — «аккультурации». Здесь я веду речь не о культурах мень­шинств как таковых, а о группах и индивидах. Проще гово­ря — пожалуй, слишком просто, — некоторые группы и ин­дивиды из этнических меньшинств более «англичане», чем другие. Говоря это, я имею в виду, что некоторые представи­тели этнических меньшинств — либо по собственной воле, либо под давлением обстоятельств, либо в силу того и друго­го — лучше, чем остальные, усвоили обычаи, систему цен­ностей и модели поведения народа принявшей их страны. (В отношении представителей второго, третьего и последу­ющих поколений дело обстоит сложнее, поскольку их пред­шественники уже повлияли на культуру их второй родины.)

Как только мы начали оперировать данными понятиями, вопрос перестал быть вопросом о расах. Когда я говорю, что некоторые группы или индивиды из этнических меньшинств более «англичане», чем другие, я веду речь не о цвете их кожи и не о странах их происхождения. Я подразумеваю, что сво­им поведением, манерами и обычаями они демонстрируют определенную степень «английскости». То же самое я могла бы сказать — и говорю — о группах людей и индивидах анг­лосаксонского происхождения.

В принципе, мы все так говорим. Описывая социальную группу, человека или даже, скажем, какую-то реакцию или отличительную особенность индивида, мы употрeбляем вы­ражение «чисто по-английски» или «типично по-английски». Нам ясно, что имеется и виду, когда кто-то говорит: «В чем-то я настоящий англичанин, а в чем-то — нет» или «В тебе боль­ше английского, чем во мне». Мы выработали концепцию «степеней» «английскости». Заметьте, сейчас я не открываю ничего нового или удивительного. Ежедневно оперируя эти­ми понятиями, мы совершенно сознательно подразумеваем, что тот или иной человек — англичанин «лишь отчасти», «в чем-то» или даже «в отдельных проявлениях». Мы призна­ем, что все мы — в некотором смысле — «выбираем», до ка­кой степени нам быть англичанами. Это я к тому говорю, что данная концепция может быть применима и к этническим меньшинствам.

В сущности, я даже осмелюсь утверждать, что этнические меньшинства, проживающие в нашей стране, более свобод­ны в своем выборе, чем мы, коренные англичане. Те из нас, кто в детстве не был подвержен влиянию другой культуры, столь глубоко впитали в себя некоторые черты английской самобытности, что нам очень трудно, пpaктически невоз­можно переступить через них, даже когда это в наших инте­ресах (как, например, в моем случае: я долго собираюсь с ду­хом, чтобы заставить себя попытаться пролезть без очереди, хотя это всего лишь эксперимент на благо науки). В данном случае иммигранты в сравнении с нами находятся в более выгодном положении: им легче делать выбор, и они зачастую перенимают менее странные, на их взгляд, английские при­чуды и привычки и старательно игнорируют те, что кажутся им нелепыми.

Иммигранты, конечно, могут по собственному выбору перенимать обычаи аборигенов, и в Англии некоторые из них по всем параметрам больше похожи на англичан, чем сами англичане. Среди моих друзей есть два человека, кото­рых я с готовностью могу охаpaктеризовать как «настоящих англичан»: один — выходец из Индии, второй — польский беженец, и оба иммигранты в первом поколении. Со сторо­ны того и другого это изначально был сознательный выбор, и хотя «английскость» стала их второй натурой, они по-пре­жнему способны дать объективный анализ своего поведения и объяснить правила, которым научились подчиняться, — что большинству коренных англичан фактически недоступ­но, потому что мы воспринимаем эти нормы как само собой разумеющееся.

Многие из тех, кто считает себя специалистом в области «аккультурации», склонны недооценивать элемент выбора. Процесс «аккультурации» часто рассматривают как навязы­вание «доминирующей» культуры несведущим инертным меньшинствам. При этом совершенно не принимается в расчет, что представители этих меньшинств вполне сознатель­но, обдуманно, с умом, а то и шутки ради подстраиваются под те или иные модели поведения и обычаи культуры принима­ющего сообщества. Я признаю, что в какой-то степени анг­лийский образ жизни зачастую «навязывается» или успешно «насаждается» (но так ведет себя любое принимающее обще­ство, если только вы не явились в страну как завоеватель или проезжий турист), и положительные и отрицательные ас­пекты конкретных требований могут и должны быть подвер­гнуты всестороннему рассмотрению. Но я хочу подчеркнуть, что подчинение этим требованиям — сознательный про­цесс, а не результат воздействия некой формы «промывки мозгов», как это подразумевается в некоторых определениях понятия «аккультурация».

Из вышесказанного должно быть ясно (но я все равно подмечу), что, говоря об английской самобытности, я не рассматриваю это явление как некую великую ценность и не ве­ду речь о превосходстве английской расы. Когда я говорю, что некоторые иммигранты более англичане, чем другие, я (в отличие от Нормана Теббита* с его пресловутым «кри­терием крикета») имею в виду, что эти люди ничем не лучше других и что они такие же граждане, имеющие те же права, как и те, кто меньше похож на настоящих англичан.

-----------------------

* Теббит, Норман (р. 1931) — английский политический деятель, в 1990-е гг. — члeн парламента от консервативной партии.

И когда я говорю, что любой может — при условии, что у него было на то достаточно времени и что он затратил определенные усилия, — «стать» настоящим англичанином, я вовсе не под­разумеваю, что он обязан это делать.

В какой мере иммигранты должны приобщаться к анг­лийской культуре? Это спopный вопрос. Если речь идет об иммигрантах из бывших британских колоний, тогда, воз­можно, степень их «аккультурации» должна соответствовать той, какой достигаем мы в качестве незваных гостей, внед­рившихся в их культуру. Вообще-то, англичане не вправе — это доказано историей — читать мораль о важности усвое­ния обычаев и нравов культуры принимающего сообщества. Наши собственные «достижения» в этой области ужасны. Где бы и в каком количестве мы ни осели, мы не только создаем зоны, где правят исключительно законы английской само­бытности, но также пытаемся навязать свои культурные нор­мы и привычки местному населению.

Однако данная книга — описание, а не предписание. Я стремлюсь осмыслить английскую самобытность во всех ее проявлениях. Антрополог не должен заниматься морали­заторством и указывать племенам, которые он изучает, как им относиться к своим соседям или члeнам своего общества. Разумеется, у меня есть собственное мнение по этим вопро­сам, но оно никак не связано с моими попытками охаpaкте­ризовать правила английской самобытности. Правда, иногда я, возможно, буду его высказывать (ведь это моя книга, и я вправе писать в ней все, что хочу), но я постараюсь провести четкую границу между личным суждением и объективным наблюдением.

БРИТАНЦЫ И АНГЛИЧАНЕ

Прежде чем приступить к полноценному анализу английс­кой самобытности, я бы хо

тела извиниться перед всеми шот­ландцами и валлийцами, которые: а) считают себя

британца­ми и б) удивлены тем, что я пишу о своеобразии англичан, а не британцев.

(Кстати, здесь я обращаюсь к истинным, ко­ренным шотландцам и валлийцам, а не

к англичанам, — та­ким, как я сама, — которые любят прихвастнуть, когда им это

выгодно, тем, что в их жилах течет валлийская или шотланд­ская кровь.)

Так почему я пишу о своеобразии англичан, а не британ­цев? Ответ следующий:

 отчасти просто из лени;

 отчасти потому, что Англия — это отдельная страна,следовательно, она имеет свою, отличительную культуру и свой хаpaктер, в то время как Великобритания — это чисто политическое объединение, состоящее из нескольких стран, каждая из которых обладает собственной культурой;

 отчасти потому, что эти культуры, имея точки соприкосновения, все-таки абсолютно неидентичны и не должны рассматриваться как единое целое, объединенное понятием «британская самобытность»;

 и наконец, потому, что «британская самобытность», намой взгляд, термин бессмысленный: люди, оперирующие этим словосочетанием, почти всегда на самом де­ле ведут речь об английском традиционализме, а вовсе не подразумевают, что тот или иной человек до мозга костей валлиец или шотландец.

У меня есть время и силы только на то, чтобы попытаться постичь лишь одну из этих культур, и я выбрала свою собс­твенную — английскую культуру.

Я сознаю, что можно, если задаться целью, отыскать в мо­ей аргументации множество уязвимых мест. В частности, мне могут указать, что «страна» сама по себе тоже искусст­венное образование. А корнуэльские «националисты» и даже ярые регионалисты из других частей Англии (на ум сразу приходят Йоркшир и Норфолк), разумеется, не преминут за­явить, что они обладают собственной аутентичностью и их не следует смешивать со всеми остальными англичанами.

Вся беда в том, что фактически каждая страна состоит из целого ряда регионов, каждый из которых непременно мнит себя отличным от всех остальных и претендует на превос­ходство. Подобное вы встретите во Франции, в Италии, США, России, Мексике, Испании, Шотландии, Австралии — везде, в любом государстве. Жители Санкт-Петербурга отзываются о москвичах как о людях другой породы. Американцы с вос­точного побережья и те, что живут на Среднем Западе, — как существа с разных планет. То же самое можно сказать о тос­канцах и неаполитанцах, мексиканцах с севера и юга страны и т. д. Даже такие города, как Мельбурн и Сидней, считают се­бя уникальными, ни с чем не сравнимыми, а про Эдинбург и Глазго я уж и вовсе умолчу. Так что регионализм вряд ли мож­но назвать исключительно английским явлением. Тем не ме­нее во всех перечисленных примерах жители этих, по обще­му признанию, исключительно самобытных регионов и го­родов имеют между собой много общего, что и выдает в них итальянцев, американцев, русских, шотландцев и т. д. Меня интересуют как раз общие черты.

СТЕРЕОТИПЫ И ГЕНОМИКА КУЛЬТУРЫ

«Что ж, надеюсь, ты шагнешь за рамки привычных стереоти­пов», — обычно говорили мне, когда я сообщала, что соби­раюсь написать книгу о самобытности английской культуры. Этот комментарий, по-видимому, отражал общепризнанное мнение, что стереотип почти по определению — это «неверное» представление, что верное представление нужно искать где-то «за рамками». Мне это кажется весьма странным, пос­кольку шаблонные хаpaктеристики английского хаpaктера, не обязательно являясь «правдой, только правдой и ничем, кроме правды», все-таки содержат долю истины. В конце концов, эти стереотипы сложились не на пустом месте, они родились и произросли из чего-то.

Поэтому я в ответ всегда говорила: нет, я не собираюсь пе­реступать рамки стереотипов, а намерена попытаться иссле­довать их изнутри: Я не стану специально выискивать их, но постараюсь сохранять объективность, и если в ходе исследо­вания выяснится, что некоторые модели поведения англичан соответствуют некоему стереотипу, то я помещу этот стерео­тип в свою «чашку Петри», рассмотрю его под микроскопом, препарирую, расчлeню на части, подвергну разным тестам его компоненты, определю ДНК, а потом начну осмысливать полученные данные, пока не найду те самые зерна (или ге­ны) правды.

Но я, пожалуй, увлеклась метафорами, да еще и подели­лась своими смутными представлениями о том, что настоя­щие ученые делают в своих лабораториях, но мысль мою вы поняли. Многие вещи выглядят иначе, когда рассматриваешь их под микроскопом. То же самое можно сказать и об анг­лийских стереотипах. Английская «чопopность», английская «учтивость», «разговоры о погоде», «xyлиганство», «ханжест­во», «частная жизнь», «отрицательное отношение к интеллек­туалам», «строгое соблюдение очередности», «соглашательс­тво», «игра по правилам», «юмор», «классовость», «эксцент­ричность» — в основе всех этих стереотипов, как выясняется в ходе анализа, лежит целый комплекс правил и установле­ний, неразличимых невооруженным глазом. Если не прово­дить аналогии с лабораторными процессами, полагаю, мой проект по исследованию своеобразия англичан можно так­же охаpaктеризовать как попытку определить структуру (или составить схему — не знаю, какое из этих словосочетаний в данном случае более правильно) генома английской культу­ры — т. е. идентифицировать культурные «нормы», которые воспитывают нас такими, какие мы есть.

«Определение структуры генома английской культуры». Хм, да. Название как у большого серьезного амбициозного научного проекта. На такую работу потребуется втрое боль­ше времени, данного мне по договору с издателем, особенно если учесть все перерывы на чашку чая.

СВЕТСКАЯ БЕСЕДА

В предыдущей главе я охаpaктеризовала разговор о погоде как форму «светской беседы». В принципе хваленая спо­собность человека выражаться сложным витиеватым языком во многом развивается благодаря именно такому типу бесе­ды, являющемуся вербальным эквивалентом выискивания вшей друг у друга или взаимного чесания спин у животных.

ПРАВИЛА ЗНАКОМСТВА

Светская беседа начинается с приветствия. В данном контек­сте необходимость обсуждения погоды отчасти продиктова­на тем, что приветствие и знакомство — для англичан за­труднительные процедуры. Эта проблема особенно обост­рилась после того, как фразу «How do you do?» («Как поживаете?») перестали использовать в качестве стандарт­ной универсальной формы приветствия. В аристократичес­ких кругах и среди представителей верхушки среднего клас­са приветствие «How do you do?» — в ответ на которое вы должны, словно эхо или попугай, повторить тот же самый вопрос «How do you do?»¹³ — по-прежнему находится в упот­рeблении, а вот остальные выкручиваются кто как может, ни­когда толком не зная, что сказать.

------------------------

¹³ Справедливости ради я обязана указать, что «How do you do?», хоть формально это и вопрос, произносится как утверждение — не с повышающейся, вопросительной интонацией, поэтому традиция повторять в ответ «How do you do?» не столь абсурдна, как это может показаться (почти, но не совсем).

Вместо того чтобы глу­миться над устаревшим чопopным ритуалом «How do you do?», нам следовало бы развернуть кампанию по его возрож­дению. Это решило бы множество проблем.

Как преодолеть неловкость

Принятые в нашем обществе церемонии приветствия и зна­комства ничего, кроме неловкости и смущения, у людей не вызывают. Друзья чувствуют себя более раскованно, хотя мы зачастую не знаем, что нам делать с руками и стоит ли об­няться или поцеловаться. В среде «болтливого» класса и в не­которых кругах среднего и высшего среднего класса укоре­нился французский обычай целовать друг друга в обе щеки, но почти во всех остальных слоях общества этот ритуал счи­тается глупым и претенциозным, особенно когда он прини­мает форму «целования воздуха». Женщин, которые прибега­ют к такому варианту приветствия (а это делают только жен­щины; из мужчин «воздух целуют» разве что гомоceкcуалисты, да и те как бы в шутку), пренебрежительно называют «чмок-чмок». Даже в тех кругах общества, где принято обменивать­ся поцелуями в щеки, никто толком не знает, один или два раза следует целоваться, в результате чего случаются нелов­кие заминки, а то и травмоопасные ситуации, когда участни­ки процедуры приветствия чуть ли не сталкиваются лбами, пытаясь предугадать намерения друг друга.

В деловых кругах теперь при встрече принято обмени­ваться рукопожатием. Вернее, рукопожатие является нормой при первой встрече. Как это ни смешно, но именно процеду­ра знакомства, требующая соблюдения формальностей, на­иболее безболезненна для ее участников. (Однако обратите внимание, что английское рукопожатие всегда неловкое, очень быстрое, происходит «на расстоянии вытянутой руки» и без сопроводительных движений свободной руки — обни­мания, похлопывания по плечу и т. п., что наблюдается в ме­нее традиционалистских культурах.)

При последующих встречах, особенно когда деловые пар­тнеры уже лучше узнали друг друга, рукопожатие начинает походить на чрезмерный официоз, но обмен поцелуями вос­принимался бы как фамильярность (или претенциозность — в зависимости от того, к какому кругу общества принадлежат участники встречи). В любом случае поцелуи между мужчина­ми неприемлемы, и потому мы вновь испытываем знакомое состояние конфуза, не зная, как лучше поступить. Начинаем протягивать друг другу руки и тут же их отдергиваем, либо изображаем нечто похожее на взмах. Смущенно, нереши­тельно пытаемся обменяться поцелуями в щеки или как-то еще вступить в физический контакт, например прикоснуться друг к другу — поскольку каждый из нас настроен дружелюб­но, — но зачастую так и не доводим свои попытки до конца. Все это типично по-английски: чрезмерная церемонность, как и неуместная фамильярность, нас смущает (опять та же проблема с крайностями).

Правило неназывания имен

В ситуациях чисто светского хаpaктера трудности еще более ощутимы. В таких случаях при знакомстве не принято пожи­мать руки (вообще рукопожатие — символ деловых отноше­ний) ; представляться по имени, как это пpaктикуется в дело­вых кругах, тоже неуместно. Являясь к кому-либо на вечерин­ку (или в публичное заведение, где дозволено вступать в разговор с незнакомыми людьми, — скажем, у стойки бара), вы не можете сказать: «Привет, я — Джон Смит» или даже «Привет, меня зовут Джон». На самом деле единственно вер­ной способ представиться в такой среде — это вовсе никак не представляться, а найти способ завязать разговор, напри­мер заметить что-нибудь по поводу погоды.

Нахрапистый «американский» подход — фраза типа «Привет, я — Билл из Айовы», особенно сопровождаемая протянутой, рукой и широкой улыбкой, — англичан застав­ляет морщиться и ежиться. Американские туристы и гости нашей страны, с которыми я беседовала, проводя исследова­ния для данной книги, были озадачены и обижены такой ре­акцией. «Никак не возьму в толк, — возмущалась одна жен­щина. — Вы представляегесь, называете себя по имени, а они морщатся и воротят носы, будто услышали нечто очень лич­ное и нескромное». «Совершенно верно, — добавил ее муж — А потом с натянутой улыбкой говорят тебе „привет", но имени специально не называют, давая тебе понять, что ты грубо попрал нормы общественного поведения. Почему, черт побери, нужно скрывать свое имя?»

Я стала объяснять, тщательно подбирая слова, что англи­чанин не желает знать чужих имен или называть свое до тех пор, пока не достигается определенная степень близости — например, если вы становитесь женихом его дочери. Вместо того чтобы представляться по имени, предложила я, лучше попробуйте завязать разговор, произнеся замечание с полу­вопросительной интонацией по поводу погоды (вечеринки, паба или всякого другого места — того, где вы находитесь). Причем ваша реплика должна быть не слишком громкой, а тон — ненавязчивым и непринужденным, не серьезным и не напряженным. Предполагаемого собеседника следует втя­нуть в разговор как бы невзначай. Даже если человек, с кото­рым вы хотите познакомиться, выказывает вам расположе­ние, представляться все равно не принято, вы должны сдер­жать свой порыв.

В итоге у вас, вероятно, появится возможность обменять­ся именами со своим собеседником, при условии, что вы не будете давить на него, хотя всегда лучше дождаться, чтобы эта инициатива исходила от вашего нового знакомого. Если оказалось, что к концу вечера, дружески общаясь довольно долго, вы так и не представились, тогда при прощании ска­жите: «До свидания, рад был познакомиться. Да, кстати, не расслышал... Как вас зовут?» —словно вы только теперь заме­тили это упущение. Ваш новый знакомый должен назваться, и после этого вы тоже наконец-то можете представиться — но как бы между прочим, будто для вас это совершенно не имеет значения: «Ну, а я Билл».

Один проницательный турист из Голландии, внимательно выслушав мое объяснение, прокомментировал: «Ну да, ясно. Это как „Алиса в Зазеркалье": все делается наоборот». Мне не приходило в голову рекомендовать «Алису» в качестве справочника по английскому этикету, но, поразмыслив, я пришла к выводу, что это — неплохая идея.

«Приятно познакомиться»

Во время небольшого светского мероприятия, например на званом обеде, хозяин (или хозяйка) может решить проблему с неназыванием имен, представив гостей друг другу. Но момен­тов неловкости все равно не избежать: фраза «How do you do?» фактически вышла из употрeбления, адекватной замены этой приветственной формуле не найдено, и потому, когда нас представляют таким образом, мы по-прежнему не знаем, что сказать друг другу. Вопрос «How are you?» («Как дела?») — фра­за, близкая по значению к «How do you do?» и тоже не воспри­нимающаяся как вопрос [правильный ответ на нее — «Very well, thank you» («Очень хорошо, спасибо») или «Fine, thanks» («Замечательно, спасибо»), что бы вы ни имели в виду — ваше самочувствие или душевный настрой] — неуместен при зна­комстве, поскольку традиционно он может быть использован как приветствие только при встрече людей, которые уже зна­ют друг друга. Даже притом, что вопрос «How are you?» не тре­бует честного ответа, все равно это слишком личный вопрос, чтобы его можно было задавать при первой встрече.

Теперь, когда вам представляют кого-то, обычно принято говорить: «Pleased to meet you» («Рад(а) познакомиться»), или «Nice to meet you» («Приятно познакомиться»), или нечто по­добное. Но представителей некоторых социальных кру­гов — главным образом верхушку среднего класса и арис­тократов — такой ответ не устраивает: по их мнению, он слишком «распространенный», они считают, что все так го­ворят, в том числе и простолюдины. Наверно, люди, придер­живающиеся такого взгляда, высказывают свою точку зрения иначе: они говорят, что «Pleased to meet you» — «неверное» выражение, и в некоторых книгах по этикету вы и в самом деле найдете подтверждение их словам. В этих книгах дается следующее объяснение: фразу «Pleased to meet you» («Рад(а) познакомиться») говорить нельзя, потому что это — очевид­ная ложь: при первой встрече никто не может знать, рад ли он новому знакомству. Принимая во внимание нелогич­ность, лживость и лицемерие английского этикета, подобная нехаpaктерная щепетильность представляется весьма сом­нительной и вызывает недоумение.

Предубеждение против фразы «Pleased to meet you», како­вы бы ни были его происхождение или двойственная логика, по-прежнему широко распространено, зачастую среди лю­дей, которые не знают, почему им неловко произносить эту фразу. У них просто есть смутное ощущение, что это выра­жение в чем-то ошибочно. Но даже те, кто лишен классовых предрассудков в отношении заявления «Pieced to meet you», кто считает, что при знакомстве так говорить правильно и это учтиво, редко произносят это приветствие со звенящей уверенностью в голосе — обычно его просто бормочут ско­роговоркой: «Plstmtye». Возможно, люди смущаются именно потому, что они, по их собственному мнению, говорят «пра­вильно». Церемонность вызывает смущение. И отступление от условностей вызывает смущение. Все смущает.

Правило смущения

В сущности, во всей этой пyтaнице с представлениями и при­ветствиями четко прослеживается лишь одно правило: что­бы вас признали истинным англичанином, вы должны ис­полнять данные ритуалы плохо — держаться скованно, вы­казывать смущение и растерянность. Главное, чтобы все видели, что вы испытываете неловкость. Непринужденность, речистость и уверенность неуместны при знакомстве и не­типичны для англичан. Нерешительность, смятение, неуме­ние преподнести себя, как это ни парадоксально звучит, счи­таются поведенческой нормой. Представляться нужно то­ропливо и косноязычно: имя произносится неотчетливо, нерешительно протянутая рука тут же отдергивается, в ка­честве приветствия звучит что-то вроде: «Еr, how, urn, plsm, er, hello?» («Э... как... мм... рдпзн... э... привет?»)

Если вы искусны в общении или приехали из страны, где аналогичные процедуры выполняются в более благоразум­ной, непринужденной манере (а так обстоит дело везде, кро­ме Великобритании), вам придется попpaктиковаться, чтобы научиться изображать требуемую степень замешательства и ходульности.

ПРАВИЛА ОБМЕНА СПЛЕТНЯМИ

После того как мы неловко представились друг другу, смущен­но обменялись приветствиями и репликами о погоде, помога­ющими завязать разговор, мы приступаем к другим формам светской беседы. («Видите ли, всякий должен уметь сказать хотъ что-то, — как заметила Элизабет, обращаясь к Дарси*. — Если все время молчать, это выглядит довольно странно».)

---------------------

* Элизабет и Дарси — герои романа Д. Остин (1775—1877) «Гор­дость и предубеждение» (1813).

Не знакомые друг с другом люди могут почти до беско­нечности обсуждать погоду или другие столь же нейтраль­ные темы (хотя на самом деле погода — единственно безо­бидная тема; все остальные темы потенциально «опасны», по крайней мере в отдельных ситуациях, и связаны с опреде­ленными ограничениями относительно того, когда, где и с кем каждая из них может обсуждаться). В Англии, как и в лю­бой другой стране, наиболее распространенной формой светской беседы в кругу друзей и приятелей является обмен сплетнями. Англичане, без сомнения, нация сплетников. Не­давние исследования показали, что примерно две трсга свое­го «разговорного» времени мы целиком посвящаем событиям, происходящим в нашем окружении: кто, что и с кем; кто «вхож», кто «не вхож» и почему; как найти выход из сложных социальных ситуаций; поведение и взаимоотношение дру­зей, родных и знаменитостей; наши собственные проблемы с родными, друзьями, возлюбленными, коллегами и соседя­ми; подробности светской жизни — словом, сплетничаем ¹⁴.

----------------------

¹⁴ Причем данное исследование проводилось именно в той форме, которой я отдаю предпочтение, — не методом опроса или лабора­торных экспериментов, а путем подслушивания чужих разговоров в естественной среде, так что я могу ручаться за потаенные результаты.

Если хотите, я могу дать и более официальное определе­ние понятия «сплетни». На мой взгляд, самая точная форму­лировка представлена в работе Нуна и Делбриджа (1993)*: «Передача ценных сведений о людях из общественного ок­ружения в процессе неформального общения».

-------------------

*См. список использованной автором литературы в конце книги.

Данное оп­ределение не охватывает все аспекты сплетничанья. Напри­мер, здесь не упоминаются знаменитости, если только в чис­ло «людей из общественного окружения» не входят также известные киноактеры и певцы, лица королевской крови и политики, что, судя по всему, маловероятно. Но, если честно, когда мы обмениваемся слухами о знаменитостях, создается впечатление, что мы относимся к ним как к члeнам нашей собственной социальной группы: конфликты между персо­нажами «мыльных опер», взаимоотношения топ-моделей, бpaки, карьеры и детей кинозвезд мы зачастую обсуждаем в контексте разговоров о своих семьях, друзьях и соседях. По­этому в этом смысле я согласна с Нуном и Делбриджем.

Данное определение мне нравится еще и потому, что в нем очерчен круг людей, которые могут быть объектом спле­тен, в их числе и сами сплетники. Исследователи установили, что половина времени, уходящего на сплетни, посвящена обсуждению деятельности самого рассказчика сплетен или его непосредственных слушателей, а не сторонних людей. В этом определении также объясняется оценочная природа сплетен. Хоть критика и отрицательные оценки составляют всего пять процентов от общего времени сплетен, участники разговора так или иначе постоянно высказывают свои суж­дения или выражают свои чувства. Англичане, как вы можете заметить, зачастую свое отношение выражают не прямо, а намеками или еще более завуалированно — интонацией, но при обсуждении того, «кто, что и с кем», мы редко ограничи­ваемся простой констатацией фактов.

Неприкосновенность частной жизни

Сославшись выше на данные исследований о пристрастии англичан к сплетням, я вовсе не хотела сказать, что мы сплет­ничаем больше, чем другие народы. Я абсолютно убеждена, что подобные исследования, проведенные в любом другом обществе, выявят, что его представители две трети своих раз­говоров посвящают тем же социальным темам. Исследова­тель, ответственный за результаты по Англии (психолог Ро­бин Данбар), уверен, что любовь к сплетням — универсаль­ная человеческая черта. По его мнению, развитие языка было обусловлено стремлением человека получить возможность обмениваться сплетнями¹⁵ — найти, так сказать, замену свойственной нашим предкам-приматам «взаимной чистке», поскольку такая форма общения становилась все менее эф­фективной по мере увеличения численности человеческого сообщества.

---------------------

¹⁵ Разумеется, есть и другие теории эволюции языка. Из них на­ибольший интерес представляет теория Джеффри Миллера, предпо­ложившего, что язык развился как средство ухаживания, чтобы мы могли флиpтовать. К счастью, теория эволюции языка как средства ухаживания вполне совместима с теорией «обмена сплетнями», если, конечно, признать, что светская беседа имеет множество функций, в том числе функцию демонстрации общественного статуса в целях ухаживания.

На мой взгляд, сплетни занимают столь важное место в жизни англичан потому, что по натуре мы скрытные люди. Я проводила интервью и обсуждала тему сплетен с отде­льными людьми и целыми группами людей разных возрас­тов и социального происхождения из числа своих соотечес­твенников и пришла к выводу, что обмен сплетнями им до­ставляет удовольствие в силу того, что данный процесс сопряжен с некоторой долей «риска». В принципе наша бол­товня безобидна (критике и отрицательным оценкам мы посвящаем лишь пять процентов «разговорного» времени), но мы, тем не менее, обсуждаем чужую частную жизнь, а зна­чит, делаем нечто дурное и запрещенное.

И чопopные, замкнутые англичане, для которых слова «частная жизнь» — не пустой звук, особенно остро ощуща­ют, что они «вторгаются на чужую территорию», когда обме­ниваются сплетнями в ходе светской беседы. Невозможно переоценить значимость понятия «частная жизнь» в англий­ской культуре. «Частная жизнь, — указывает Джереми Паксман, — это основа основ системы организации всей стра­ны — от критериев, на базе которых формируются законы, до домов, в которых живут англичане». А Джордж Оруэлл от­мечает, что «слуху англичанина более всего ненавистно имя Ноузи Паркер*».

----------------------

*Nosy parker (англ.) — человек, всюду сующий свой нос.

В добавление хотелось бы сказать, что несоразмерно ог­ромное количество наших главенствующих общественных норм и установлений связано с неприкосновенностью част­ной жизни: нас учат не лезть не в свое дело, не проявлять лю­бопытство, не откровенничать, не устраивать сцен, не под­нимать шум, не привлекать к себе внимания и никогда «не стирать грязное белье на людях». Здесь следует отметить, что фраза «How are you?» («Как дела?») воспринимается как «на­стоящий» вопрос только в кругу близких друзей и родных. Во всех остальных случаях на эту приветственную фразу принято машинально отвечать: «Замечательно, спасибо», «Хорошо, спасибо», «Да не жалуюсь», «Неплохо, спасибо», — или при­мерно так, как бы вы себя ни чувствовали, в каком бы настро­ении ни пребывали. Если вы cмepтельно больны, можно ска­зать: «Ну, с учетом обстоятельств, в общем-то неплохо».

Как результат, по причине неизбежности эффекта запрет­ного плода, мы — нация любителей «подглядывать из-за за­навесок», бесконечно очарованные частной жизнью «людей из нашего общественного окружения», вторгаться в которую запрещено. Да, возможно, англичане сплетничают не боль­ше, чем представители других культур, но из-за существую­щих у нас правил неприкосновенности частной жизни сплетни приобретают особенно высокую ценность. Законы спроса и предложения являются гарантией того, что для анг­личан сплетни — дорогой товар общественного потрeбле­ния. Информация частного хаpaктера не разглашается ми­моходом или за бесценок всем и каждому, а только тем, кого мы знаем и кому доверяем.

По этой причине (хотя она не единственная) иностран­цы часто обвиняют англичан в холодности, замкнутости, не­дружелюбии и неприветливости. В большинстве других культур не считается предосудительным раскрывать свои личные данные — имя, род занятий, семейное положение, наличие детей, место проживания — или интересоваться чу­жими. Для англичан проявлять интерес к столь очевидно пус­тячной информации при знакомстве подобно удалению зуба: каждый вопрос заставляет нас морщиться и содрогаться.

Правило игры нз угадывание

В Англии считается не совсем приличным, например, прямо спрашивать у кого-то «What do you do?» («Чем вы занимае­тесь?»), хотя, если подумать, при знакомстве такой вопрос напрашивается сам собой, тем более что это — наиболее легкий способ завязать разговор. К сожалению, мы, англича­не, щепетильны не только в отношении вопросов частной жизни. По-видимому, в нас живет некая извpaщeнная пот­ребность во всем усложнять себе жизнь, и потому, повину­ясь этикету, мы стремимся окольными путями выяснить, чем люди заpaбатывают себе на жизнь. Забавно наблюдать, к каким разным ухищрениям прибегают англичане, чтобы уз­нать профессию своего нового знакомого, не задавая запре­щенного вопроса. На любом светском мероприятии, где многие представители среднего класса встречаются впер­вые, почти всегда ведется игра на угадывание, когда тот или иной человек пытается выяснить род занятий своих новых знакомых по «ключам», содержащимся в замечаниях, сделан­ных на самые разные темы.

Например, высказывание относительно проблем дорож­ного движения в определенном районе наверняка спрово­цирует следующее ответное замечание: «Да, сущий кошмар. А в час пик еще хуже. Вы на работу ездите на машине?» Чело­век, которому адресована реплика, точно знает, что интере­сует собеседника, и обычно старается удовлетворить его лю­бопытство, отвечая как на озвученный, так и на подразумева­емый вопросы. Его ответ может звучать так: «Да, но я работаю в больнице, так что мне, по крайней мере, не приходится до­бираться в центр города». Автор вопроса теперь может от­крыто высказать предположение: «О, в больнице... Так вы, значит, врач?» (Если ваш собеседник гипотетически мог бы занимать в данном учреждении разные должности, тогда в качестве первого предположения следует назвать наиболее высокую: врач, а не медсестра или работник регистратуры; адвокат, а не секретарь. Кстати, несмотря на то что на данной стадии беседы уже можно говорить прямо, предположение лучше выразить в форме утверждения с вопросительной ин­тонацией, а не прямого вопроса.)

Всем известны правила этой игры, и, чтобы ее не затяги­вать, многие уже в самом начале беседы стараются «подки­нуть» вспомогательные «ключи». Даже если вы робки, стесня­етесь своей работы или стремитесь скрыть свой род занятий, не следует слишком затягивать этап «поиска ключей», пос­кольку это расценивается как грубость. Также невежливо иг­норировать откровенные намеки вашего нового знакомого. Если (продолжая медицинскую тему) он или она мимоходом упомянет: «Мой кабинет неподалеку отсюда, сразу же за уг­лом», — вы обязаны немедленно отреагировать: «Вот как? Значит, вы — терапевт?»

Когда род занятий вашего знакомого наконец-то установ­лен, принято — сколь бы скучной или обычной ни казалась вам эта профессия — выразить удивление. Стандартная реп­лика на утверждение «Да, я — врач (учитель, бухгалтер, сис­темный администратор, секретарь и т. д.)» звучит так: «О, в самом деле?» — будто вы считаете названную профессию редкой и занимательной. Затем почти всегда наступает не­ловкая пауза: вы судорожно ищете уместный комментарий или вопрос относительно рода занятий вашего нового зна­комого, а он (или она) пытается придумать в ответ что-ни­будь скромное, шутливое и в то же время впечатляющее.

К аналогичным методам игры на угадывание англичане часто прибегают, когда хотят выяснить, где живет их новый знакомый, состоит ли в бpaке, в какой школе или универси­тете учился и т. д. Некоторые прямые вопросы считаются бо­лее невежливыми, чем другие. В частности, вопрос «Где вы живете?» не столь оскорбителен, как «Чем вы занимаетесь?», хотя даже такой относительно безобидный вопрос о месте проживания желательно сформулировать в менее прямоли­нейной манере. Например, лучше спросить: «Вы живете не­подалеку?» — или даже еще более неопределенно: «Вы при­ехали издалека?» Более допустимо поинтересоваться у кого-то, есть ли у него/у нее дети, чем спрашивать, состоит ли он/она в бpaке, поэтому первый вопрос обычно задают, чтобы окольным путем получить ответ на второй. (Многие женатые англичане не носят обручальные кольца, поэтому одинокие англичанки часто с помощью вопроса о детях пытаются вы­яснить их семейное положение. Однако вопрос о детях умес­тен лишь в соответствующем контексте; задать его «ни с того ни с сего» мужчине — значит, слишком явно дать понять, что вы «охотитесь за мужем».)

Игра на угадывание позволяет нам получить элементар­ные анкетные сведения о новых знакомых, но более инте­ресные подробности о себе и о своих взаимоотношениях с другими людьми англичане, согласно правилам неприкос­новенности частной жизни, могут сообщить только близким друзьям и родным. Это — информация «ограниченного пользования», которой не обмениваются со всеми без разбо­ру. Англичане очень гордятся этой своей чертой и презрительно посмеиваются над простоватыми американцами, ко­торые «за первые пять минут знакомства расскажут тебе и про свой развод, и про удаление матки, и про курс пройден­ной терапии». В этом клише заключена доля истины, но все же оно больше хаpaктеризует самих англичан и наши прави­ла невмешательства в частную жизнь, а не американцев.

Между прочим, английские правила неприкосновеннос­ти частной жизни, особенно табу «на проявление любопытс­тва», очень усложняют жизнь горемычным социологам, для которых постоянное любопытство — способ добывания не­обходимого для работы материала. Многие данные, пред­ставленные в этой книге, тоже были добыты тяжким трудом. Мне приходилось, так сказать, «выдергивать зубы», а еще ча­ще судорожно искать хитрые ходы и уловки, чтобы обойти правила неприкосновенности частной жизни. Тем не менее в процессе придумывания хитрых способов и применения их на пpaктике я обнаружила несколько весьма неожиданных и интересных правил, в том числе правило удаленности.

Правило удаленности

Свои личные дела англичане обсуждают только с самыми близкими людьми, личную жизнь друзей и родных — в бо­лее широком социальном кругу, личные дела знакомых, кол­лег и соседей — с еще более многочисленным кругом людей, а подробности жизни общественных деятелей и знамени­тостей обсуждаются почти с каждым. Это — правило удален­ности. Чем «удаленнее» от тебя объект обсуждения, тем шире круг людей, с которыми ты можешь сплетничать об этом че­ловеке.

Благодаря правилу удаленности при обмене сплетнями осуществляются важные социальные функции — социаль­ное взаимодействие, определение общественного положе­ния и статуса, оценка и поддержание репутации, передача социальных навыков, норм и ценностей — без вмешательс­тва в частную жизнь людей. Что более важно, правило уда­ленности дает возможность любопытным антропологам формулировать свои нескромные вопросы иносказательно, не нарушая правил неприкосновенности частной жизни. Если, например, вы хотите узнать мнение англичанина по какому-то деликатному вопросу, например как он относится к супружеству, вы не спрашиваете этого человека о его собс­твенной семейной жизни, а заводите разговор о бpaке кого-то постороннего, предпочтительно кого-то из знаменитос­тей, с которой ни один из вас лично не знаком. С теми, кого вы знаете лучше, можно обсуждать домашние неурядицы коллеги или соседа и даже приятеля или родственника. (Если среди ваших коллег и родственников нет людей, у кого не ла­дится семейная жизнь, их всегда можно придумать.)

Тактика взаимной откровенности

Если вы решительно настроились выяснить подробности се­мейной жизни или любое другое «личное дело» вашего ново­го знакомого, тогда вам, вероятно, придется прибегнуть к тактике взаимной откровенности. Это относительно универ­сальное правило: во время разговора люди почти неосознан­но пытаются достичь некой степени обоюдной симметрии или баланса, так что, если вы рассказываете своему собесед­нику что-то о своей «личной» жизни, тот чувствует себя обя­занным, хотя бы из вежливости, сообщить вам о себе что-то столь же приватное. Постепенно вы можете еще больше сблизиться с собеседником, поделившись с ним еще чем-то сокровенным, в надежде, что он сделает не менее откровен­ное признание.

Однако при общении с англичанами желательно начи­нать с очень незначительной, пустячной откровенности, с того, что едва ли можно расценивать как «личное», причем эта подробность должна быть упомянута как бы невзначай. Затем шаг за шагом переходите все к более серьезным откро­вениям. Тактика взаимной откровенности — утомительный, напряженный процесс, но зачастую это единственный спо­соб заставить англичанина «раскрыться».

Попробуйте испытать эту тактику на самых неприступных и чопopных англичанах, посмотрите, до какой степени вам удастся их разговорить, применяя описанный метод. Возмож­но, вам это даже понравится. Будучи англичанкой, я часто за­мечаю, что самой мне легче придумывать «подробности из личной жизни», чем рассказывать о себе правду. Сожалею, что приходиться бросать тень на свою профессию, признаваясь в обмане, но, если б я сочла за благо не упоминать об этих лож­ных сведениях, мою книгу нельзя было бы назвать исследова­нием, основанным на достоверных фактах.

Исключение из правил невмешательства в частную жизнь

Есть одно любопытное исключение из правил неприкосно­венности частной жизни, и, хотя оно действует лишь в опре­деленном, можно сказать, привилегированном кругу англий­ского общества, упомянуть про него стоит, потому что оно освещает новые грани английской самобытности. Я назы­ваю это «исключением для печати»: в печати (газетах, журна­лах, книгах и т. д.) мы спокойно поднимаем самые разные «личные» темы, которые, скажем, с новым знакомым на ка­кой-нибудь вечеринке постеснялись бы обсуждать. Возмож­но, это покажется странностью и даже извpaщeнием, но для нас более приемлемо обсуждение подробностей чьей-то личной жизни на страницах книги, в газетной или журналь­ной статье, чем на небольшом светском мероприятии, где ау­дитория гораздо меньше.

В принципе это одно из тех исключений, которые под­тверждают правило неприкосновенности частной жизни. Мода на исповедальную журналистику и прочую «искрен­нюю» прозу, по существу, мало затрагивает поведенческие нормы повседневной жизни англичан. Журналистка может рассказывать в газетной статье миллионам читателей о своем проблемном бpaкоразводном процессе, о том, что у нее paк гpyди, несварение желудка, целлюлит и еще бог знает что, но ей не понравится, если на каком-нибудь неофициальном при­еме незнакомый человек начнет выведывать у нее подробнос­ти личной жизни. В профессиональной деятельности табу на откровенность для нее не существует, но в повседневной жиз­ни она, как и любой другой англичанин, соблюдает правила неприкосновенности частной жизни и удаленности: личные дела обсуждает лишь с близкими друзьями, а вопросы лично­го хаpaктера, задаваемые людьми, не принадлежащими к это­му узкому кругу, воспринимает как дерзость и посягательство на ее права личности. Равно как профессиональную фотомо­дель, снимающуюся неглиже, не просят обнажить гpyдь во время семейного воскресного обеда, так и людей, которые по роду своей профессии постоянно откровенничают перед ши­рокой аудиторией, не просят обнажать души в ходе нефор­мального общения па неофициальных приемах.

«Исключение для печати» иногда распространяется и на другие информационные источники: телевизионные доку­ментальные фильмы, документальные радиопередачи и ток-шоу. Правда, обычно на телевидении или радио профессио­нальные «открыватели собственных душ» откровенничают меньше, чем в своих книгах или статьях. Например, телеви­зионный документальный фильм о том, как покойный Джон Даймонд* боролся с paком горла, оказался куда менее ис­кренним и «личным», чем его газетные статьи и книга на эту же тему.

-----------------------

*Даймонд, Джон (1953—2001) — британский теле- и радиожур­налист.

Иногда случается наблюдать такое странное явле­ние: англичанин, автор весьма откровенной книги или ста­тьи, смущается и конфузится, пряча неловкость за нервными шутками и эвфемизмами, когда ему в телестудии задают воп­росы по поводу написанного им. Это я говорю не к тому, что все, кто «изливает душу» перед широкой аудиторией, сдер­жанны и уклончивы в подобных ситуациях, но, очевидно, су­ществует хоть и едва заметная, но все же ощутимая разница между тем, что можно изложить на бумаге, и тем, что можно произнести вслух. И даже те, кто пренебрегает этим тонким различием и говорит свободно о своих личных делах в доку­ментальных передачах и ток-шоу, вне эфира строго придер­живаются правил неприкосновенности частной жизни.

Разумеется, в Англии, как и везде, есть люди, которые го­товы сделать или рассказать что угодно и где угодно, лишь бы побыть пятнадцать минуть в лучах славы, посрамить ко­го-то или заработать денег. Но таких, кто нарушает правила неприкосновенности частной жизни (а это именно наруше­ние правил, а не исключение из них) в столь вульгарной ма­нере, единицы, и все остальное население их шутовство обычно подвергает осуждению и осмеянию, а это значит, что соблюдение данных правил по-прежнему считается нормой.

Различия по пoлoвoму признаку в правилах обмена сплетнями

Исследователи¹⁶ установили, что, вопреки бытующему мне­нию, мужчины сплетничают столько же, сколько и женщины.

-----------------------

¹⁶ В том числе группа профессора Робина Данбара и моя коман­да из ИЦСП, работавшая над проектом под названием «Обмен сплет­нями по мобильному телефону».

Согласно данным одного английского исследования, мужчи­ны и женщины уделяют светскому общению, в частности обсуждению личных взаимоотношений, одинаковое коли­чество «разговорного» времени (около 65 %). В другом ис­следовании была выявлена незначительная разница: муж­чины посвящают сплетням 55 % «разговорного» времени, женщины — 67 %. Поскольку спорт и досуг, как выяснилось, занимают около 10 % «разговорного» времени, можно ска­зать, что отличие в темах женских и мужских разговоров связано именно с обсуждением футбола.

Несомненно, мужчины, как и женщины, не особенно склонны обсуждать «важные», «высокоинтеллектуальные» те­мы, такие как политика, работа, искусство и культура, — за исключением тех ситуаций (и это поразительное отличие), когда рядом с ними находятся женщины. Между собой они просто треплются и таким несветским темам, как работа и политика, посвящают лишь 5 % «разговорного» времени. Только в смешанных компаниях, где есть женщины, на кото­рых нужно произвести впечатление, количество времени, посвященное этим более «высокоинтеллектуальным» темам, значительно возрастает — до 15—20 %.

В принципе, как было выявлено в ходе последних иссле­дований, существует лишь одно серьезное отличие между те­мами мужских и женских сплетен: мужчины больше говорят о себе. Две трети общего количества времени, посвященного обсуждению общественных взаимоотношений, мужчины го­ворят о своих собственных взаимоотношениях, тогда как женщины говорят о себе всего лишь третью часть этого вре­мени.

Несмотря на полученные результаты, по-прежнему ши­роко распространено убеждение, особенно среди мужской половины населения страны, что мужчины за разговорами «решают мировые проблемы», а женщины просто сплетни­чают на кухне. Я беседовала на тему сплетен с отдельными людьми и целыми группами англичан и выявила следующее: большинство мужчин изначально утверждали, что они не сплетничают; женщины, напротив, охотно признавали, что сплетничают. В ходе дальнейших расспросов выяснилось, что это отличие скорее вопрос семантики, а не пpaктики: то, что женщины с готовностью называли «сплетнями», мужчи­ны хаpaктеризовали как «обмен информацией».

Совершенно очевидно, что англичане-мужчины считают сплетни позорным занятием и придерживаются неписаного правила: даже если вы сплетничаете, это следует называть как-то иначе. И что, пожалуй, еще более важно: ваша болтов­ня не должна звучать как сплетни. В ходе исследования на тему сплетен я установила, что женщины и мужчины и впрямь обмениваются сплетнями по-разному: как оказалось, женские сплетни и в самом деле звучат как сплетни. Опреде­ляющими являются три фактора: интонация, детальность и ответная реакция.

Правило интонации

Все англичанки, которых я интервьюировала, согласились, что при обмене сплетнями уместен определенный тон. Эмо­циональная, быстрая речь, иногда театральный шепот, но го­лос при этом должен быть всегда оживленный. «Обмен сплет­нями начинается примерно так [пронзительным возбужден­ным тоном]: «Ой, представляешь! Знаешь, да?» или «Ой, ты только послушай (быстрым настойчивым театральным шепо­том)! Представляешь, что я узнала?»» — объяснила мне одна женщина. Другая сказала: «Голос у вас должен быть такой, буд­то вы сообщаете нечто скандальное и поразительное, даже ес­ли это не так. Вы говорите: «Ты только никому ни слова. Пред­ставляешь...» — даже если ваша новость — вовсе не секрет».

Многие женщины недовольно отмечают, что мужчинам не удается найти надлежащий тон, и они пересказывают сплетни сухим невыразительным голосом, как обычную ин­формацию. «И не скажешь, что это сплетня», — фыркнула одна женщина. Разумеется, именно такого впечатления муж­чины и добиваются.

Правило деталей

Женщины также подчеркивают важность деталей при обме­не сплетнями и ругают за бестолковость мужчин, утверждая, что те «никогда не знают подробностей». «Мужчины просто не указывают, что она сказала это, а он сказал то, — заявила мне одна женщина. — А что ж хорошего, если не знаешь, кто что конкретно сказал?» Другая заметила: «Женщины больше склонны к домысливанию... Они станут рассуждать, почему кто-то сделал то-то и то-то, разберут всю ситуацию по кос­точкам». Для женщин такой тщательный анализ возможных мотивов и причин, при котором проливается свет на все свя­занные с данной ситуацией факты, — важный элемент про­цесса обмена сплетнями, равно как и подробное обсуждение возможных последствий. Мужчины-англичане считают, что подобный «разбор по косточкам» — утомительное, ненуж­ное и, конечно же, не мужское занятие.

Правило ответной реакции

По мнению англичанок, чтобы обмен сплетнями «состоял­ся», недостаточно просто оживленного тона и внимания к деталям. Еще необходима подходящая аудитория, то есть благодарные слушатели, активно реагирующие на «новости». Правило ответной реакции требует, чтобы слушатели были по крайней мере столь же оживлены и проявляли такой же энтузиазм, как и рассказчики. Довод приводится простой: это закон вежливости. Раз уж говорящий взял на себя труд представить информацию как нечто поразительное и скан­дальное, самое меньшее, что могут сделать слушатели, это реагировать надлежащим образом. По словам женщин, кото­рых я опрашивала, мужчины просто игнорируют это прави­ло. Они не понимают, что «вы обязаны воскликнуть: «Не может быть! В самом деле?» или «О Боже!»».

Однако эти же женщины признают, что мужчине не при­стало реагировать на сплетни в присущей женщинам мане­ре, иначе его сочтут женоподобным. Даже гомоceкcуалисты, с которыми я беседовала, заявили, что восклицание «Не мо­жет быть! В самом деле?», произнесенное мужчиной, воспринимается как пошлость. Согласно неписаным правилам анг­лийского этикета обмена сплетнями, мужчинам дозволяется выразить потрясение или изумление, когда они слышат осо­бенно пикантную новость, но слово или выражение, переда­ющие его впечатление, должны быть произнесены по-мужс­ки, с чисто мужской интонацией.

Англичане-мужчины и правило демонстрации оживленности и трех чувств

Итак, мы установили, что мужчины и женщины в процессе обмена сплетнями ведут себя по-разному. Вероятно, эти от­личия и породили миф о том, что «сплетни — женское заня­тие». В результате в представлении большинства людей сплетни ассоциируются с восторженными интонациями, быстрой, оживленной речью и частым использованием вос­клицаний типа «Представляешь? Знаешь, да?» и «Не может быть! В самом деле?», но мужские разговоры, по крайней ме­ре в Англии, очень редко на слух воспринимаются как сплет­ни, даже если по содержанию именно таковыми и являются. Мужчины обмениваются сплетнями так, будто говорят о «важных вещах» (автомобилях или футболе). Разумеется, именно такое впечатление они и стремятся создать.

Некоторые из этих правил и отличий по пoлoвoму призна­ку хаpaктерны не только для англичан. Например, деталь­ность — универсальная женская черта, ведь общепризнано, что женщины от природы более говорливы, чем мужчины. Я не удивлюсь, если подобные исследования, проведенные в Америке и, возможно, в Австралии, выявят, что и там женщи­ны обмениваются сплетнями очень эмоционально, хотя не следует забывать, что эти страны до некоторой степени нахо­дятся под влиянием английской культуры. Зато данные иссле­дований (не столь широкомасштабных), которые я проводила в континентальных культурах, показывают, что мужчины в этих обществах менее сдержанны и при обсуждении светских новостей демонстрируют большую оживленность. «Non! Cest pas vrai? Ah, mon Dieu!» («He может быть! В самом деле? Боже мой!») — типичная реакция француза на скандальную но­вость. Аналогичные восклицания я слышала от мужчин в Ита­лии, Испании, Бельгии, Польше, Ливане и России.

Дело вовсе не в том, что мужчины к этих странах меньше заботятся о своем мужском имидже. Страх показаться жено­подобным — универсальная черта мужчин. Просто в Англии (и в наших «бывших колониях») оживленный тон и экспрес­сивные реплики — прерогатива женщин.

Я не хочу сказать, что английский речевой этикет запре­щает мужчинам выражать эмоции. Англичанам-мужчинам дозволено проявлять свои чувства, во всяком случае некото­рые, а точнее, три: удивление, при условии, что оно выража­ется бранными восклицаниями; гнев (обычно выражается так же) и восторг/торжество (тоже выражается громкими возгласами и сквернословием). Таким образом, порой очень трудно определить, какое из трех дозволенных чувств англи­чанин пытается выразить.

РАЗГОВОР ДЛЯ ПОДДЕРЖАНИЯ ВЗАИМООТНОШЕНИЙ

Разговор для поддержания взаимоотношений — еще одна форма светской беседы — также хаpaктеризуется отличия­ми по пoлoвoму признаку: мужские разговоры такого типа по содержанию и интонационно заметно отличаются от аналогичных женских бесед, хотя некоторые из правил, ле­жащих в основе тех и других разговоров, отражают одни и те же базовые ценности, которые можно квалифицировать как «определяющие особенности» английской самобытности.

Женские взаимоотношения: правила взаимных комплиментов

Англичанки зачастую начинают разговор для поддержания взаимоотношений с обмена комплиментами. По существу, этот ритуал можно наблюдать почти всегда, когда собирают­ся вместе две или более женщин. Я подслушивала разговоры женщин, расточавших друг другу комплименты в пабах, рес­торанах, кофейнях и ночных клубах, на ипподромах и ста­дионах, в театрах, на концертах, на собраниях «Женского института» и съездах байкеров, в торговых центрах и на ули­цах, в автобусах и поездах, на школьных спортивных пло­щадках, в университетских кафетериях и офисных столовых. Как выяснилось, в присутствии мужчин женщины исполняют усеченный вариант ритуала обмена комплиментами, хотя часто, чтобы довести его до конца, они удаляются в дамскую уборную (да, я ходила с ними). В чисто женских компаниях полная версия ритуала исполняется прилюдно.

Наблюдая разные варианты этого ритуала и зачастую принимая в них участие, я заметила, что обмен комплимен­тами происходит не беспорядочно, а по определенной схе­ме, в соответствии с тем, что я называю «правилом взаимных комплиментов». Эта схема следующая: разговор начинается либо с прямого комплимента типа «О, у тебя новая стрижка! Тебе идет!», либо с комплимента, сопровождающегося само­критичной репликой: «У тебя роскошные волосы, не то что у меня. Мои волосы — тусклые, мышиного цвета». Согласно правилу взаимных комплиментов, ответ на каждый из вари­антов должен содержать отрицание с оттенком самоуничи­жения и «контркомплимент». Например: «Ну что ты! Волосы у меня ужасные. Так вьются, сил нет. Я тоже хотела бы под­стричься, как ты, но у меня не та форма лица. А у тебя такие красивые скулы». На это следует возражение с еще одним са­мокритичным замечанием и очередной комплимент, прово­цирующий очередное самоуничижительное опровержение и новый комплимент, и так далее, С помощью забавных ост­роумных самокритичных реплик можно повысить свой ав­торитет в обществе, и некоторые англичанки стараются до­вести до совершенства свое мастерство шутливого самоуни­чижения. Создается впечатление, что они соревнуются друг с другом в искусстве «прибедняться».

Разговор может перескакивать с темы на тему — волосы, обувь, бедра, профессиональные успехи, натренирован­ность, навыки общения, победы на любовном фронте, дети, таланты, достоинства, — но схема не меняется: ни один ком­плимент никогда не принимается, ни одна самоуничижи­тельная реплика не остается неопротестованной. Если пох­вала абсолютно справедлива и на нее нельзя ответить при­вычным возражением в категоричной или шутливой форме, тогда от комплимента поспешно отмахиваются, смущенно буркнув: «Спасибо, э...» — затем часто что-то сдержанно го­ворят в подтверждение своих заслуг, непременно делают встречный комплимент и пытаются перевести разговор на другую тему.

Когда я спрашивала англичанок, почему они не могут просто принять тот или иной комплимент, те обычно гово­рили про его несправедливость и зачастую пытались сделать мне ответный комплимент. В результате единственное, чего я добилась, это утвердилась во мнении, что данное правило глубоко укоренилось в сознании англичанок Тогда я попы­талась сформулировать вопрос в более общей форме. Объ­яснила про схемы, согласно которым, как я заметила, они выстраивают свой разговор, и спросила, как бы они отнес­лись к женщине, которая просто приняла бы комплимент, никак его не прокомментировав и не ответив тем же. Все в один голос заявили, что это проявление невоспитанности, недружелюбия и заносчивости — «все равно что хвастовс­тво». О такой женщине скажут, что «она слишком много о се­бе возомнила». А одна женщина даже заявила (клянусь, это истинная правда и никто ее к тому не подталкивал): «Видите ли, это не по-английски!»

Мужские взаимоотношения: игра «у меня лучше, чем у тебя»

Ритуал обмена комплиментами — чисто английская особен­ность, причем он хаpaктерен исключитетьно для женщин. Даже трудно представить, чтобы мужчины вели подобный диалог: «Вот бы мне играть в бильярд так, как ты. Но у меня ни черта не выходит». — «Ну что ты, я плохо играю, в самом деле. Просто удачный получился удар. А вот тебе нет равных в метании дротиков в мишень!» Если такой диалог вас не удивляет, вообразите другой: «Ты так классно водишь маши­ну. А у меня постоянно глохнет мотор, я путаю рычаги!» — «Я!? Да что ты! Я ужасный водитель, честно. Да и машина у те­бя лучше, чем моя, — более скоростная и более мощная». Странно, не правда ли?

Англичане-мужчины поддерживают взаимодействие дру­гими способами, которые на первый взгляд, судя по их осно­вополагающим принципам, диаметрально противоположны ритуалу обмена комплиментами. Если англичанки захвалива­ют друг друга, то мужчины-англичане, напротив, стараются принизить один другого. Их соревновательный ритуал я на­зываю игрой «у меня лучше, чем у тебя».

В данном контексте «у меня» подразумевает все что угод­но. Это может быть и марка машины, и футбольная комaнда, и политическая партия, и место отдыха, и сорт пива, и фило­софская теория — тема не имеет значения. Мужчины-англи­чане почти любой разговор, на любую тему, способны пре­вратить в игру «у меня лучше, чем у тебя». Однажды я целых сорок восемь минут (да, я засекла время) слушала спор, в ко­тором одна сторона отстаивала преимущества бритвенного станка, вторая — электрической бритвы. И более «интеллек­туальные» темы обсуждаются в том же ключе. Недавно на страницах литературного приложения к газете «Таймс» ве­лась продолжительная дискуссия в письмах о Фуко — абсо­лютно по той же схеме, что и спор о бритье, с использовани­ем таких же, как и в том диалоге, доводов, рассчитанных на чувства и предубеждения, а не на разум.

Правила игры «у меня лучше, чем у тебя у тебя» следую­щие. Вы хвалите что-то свое «у меня» (электробритву, «Ман­честер Юнайтед», Фуко, немецкие машины — что угодно) или бросаете вызов вашему собеседнику, прямо или косвен­но утверждающему, что его «у меня» лучше. Ваше заявление всегда будет подвергнуто сомнению или оспорено, даже ес­ли ваш собеседник (или собеседники-мужчины) в душе со­гласен с вами или не мог бы выдвинуть разумного возра­жения. Даже трудно вообразить мужской разговор для поддержания взаимоотношений, в ходе которого на репли­ку типа «Не пойму, зачем покупать этот японский драндулет, когда можно было бы приобрести BMW» прозвучал бы такой ответ: «Да, я совершенно с вами согласен». Это было бы не­мыслимое, беспрецедентное нарушение мужского этикета.

В таких спорах мужчины иногда переходят на крик, бра­нятся, обзывают друг друга, и тем не менее в основе игры «у меня лучше, чем у тебя» лежат благодушие, дружелюбный настрой и скрытый юмор — понимание, что несходство мне­ний не стоит воспринимать слишком серьезно. Скверносло­вие, насмешки и оскорбления дозволительны, даже ожидае­мы, но хлопанье дверью в порыве гнева или любое другое проявление настоящих чувств категорически запрещено.

Суть игры — утереть сопернику нос, демонстрируя притвор­ный гнев, притворную ярость. Сколь бы вы ни болели душой за изделие, комaнду, теорию или метод бритья, достоинства которых отстаиваете, свои чувства вы показывать не должны. Серьезность недопустима, горячность в споре не достойна мужчины; и то, и другое не типично для англичан и вызывает насмешку. И хотя название, которое я дала игре, предполага­ет хвастовство, хвастаться также запрещено. Можно превоз­носить до небес свою машину или бритву, политическую те­орию или школу литературоведения, сторонником которых вы являетесь, и в мельчайших подробностях объяснять, по­чему вы их цените, но при этом не следует кичиться ни хоро­шим вкусом, ни образованностью. Любой намек на превос­ходство и высокомерие заслуживает порицания, если только вы не выказываете эти качества «с иронией», утрированно, ясно давая понять, что на самом деле вы шутите.

Также общеизвестно, что победителей в этой игре не бы­вает. Ни один из собеседников не уступает и не признает точку зрения своего оппонента. Мужчинам просто наскучи­вает спор, или они устают пререкаться и меняют тему разго­вора, зачастую с сожалением пожимая плечами, словно удив­ляются глупости своих оппонентов.

Игра «у меня лучше, чем у тебя» — исключительно мужс­кое развлечение. Присутствие женщин может испортить им удовольствие. Женщины неверно истолковывают суть игры и пытаются привнести в разговор элемент здравомыслия. В конце концов им надоедает слушать пререкания, и они со­вершают нечто невообразимое — например, спрашивают спорщиков, почему те не могут просто согласиться или не согласиться. Разумеется, мужчины подобные возгласы ос­тавляют без внимания. Раздраженным женщинам обычно трудно понять, что спорщики не могут и не хотят прийти к разумному согласию. Подобные споры сравнимы со сканди­рованием речевок футбольными болельщиками сопернича­ющих комaнд, когда одни вовсе не ждут, что другие согласят­ся с ними. (Кстати, я не хочу сказать, что женские разговоры для поддержания взаимоотношений — образец «любезнос­ти и деликатности». В них не столь явно, как в мужских спо­рах, прослеживается дух соперничества, однако у меня есть записи диалогов женщин — главным образом молодых, но из всех социальных классов, — которые состоят исключи­тельно из обмена колкостями, причем все участницы при обращении друг к другу употрeбляют такие оскорбления — хоть и с явной симпатией, — как «стepва» и «cyчка».)

Два типа разговоров для поддержания взаимоотноше­ний — обмен комплиментами и игра «у меня лучше, чем у тебя» — на первый взгляд кажутся совершенно разными и, наверное, в самом деле отражают общие традиционные раз­личия между мужчинами и женщинами. Соперничество/вза­имодействие в общении — тема многих исследований в со­циолингвистике, проводившихся в последнее время, но и без революционных теорий о «гендерлектах»* ясно, что мужчи­ны в разговоре склонны доказывать друг другу свое превос­ходство, а женщины стремятся установить «равенство» и найти взаимопонимание.

----------------------

*Теории о наличии мужского и женского языков (гендерлектов).

Тем не менее скрытые правила и система ценностей, ле­жащие в основе этих двух разговорных ритуалов, имеют очень важные сходные черты, помогающие лучше понять особенности английской культуры. Например, в обоих слу­чаях не приветствуется хвастовство и поощряется юмор; в обоих случаях при общении требуется до определенной сте­пени быть лицемером — или, по крайней мере, скрывать свои истинные чувства или мнение (при обмене комплимен­тами принято имитировать восторг, в игре «у меня лучше, чем у тебя» — поддельную беспечность) ; в обоих случаях этикет торжествует над истиной и здравым смыслом.

И НАКОНЕЦ... ПРАВИЛО ДОЛГОГО ПРОЩАНИЯ

Мы начали главу о светской беседе с раздела о формах при­ветствия, поэтому резонно было бы ее завершить разделом о формах прощания. Мне очень бы хотелось закончить дан­ный раздел на оптимистичной ноте и сказать, что при рас­ставании англичане ведут себя гораздо лучше, чем в первые минуты встречи, но на самом деле при прощании мы также конфузимся, смущаемся и теряемся, как и при встрече. Никто не имеет четкого представления о том, что ему делать и гово­рить, и в результате мы так же, как и при приветствии, протя­гиваем руки для рукопожатия и тут же их отдергиваем, не­ловко соприкасаемся щеками и умолкаем на полуслове. Единственное, что отличает процесс расставания от процес­са знакомства/приветствия, — это продолжительность про­цедуры. Если в первые минуты встречи мы проявляем тороп­ливость, стремясь как можно скорее побороть неловкость, то наши прощания, словно мы вознамерились наверстать упу­щенное, зачастую утомительно продолжительны.

Очень часто начало процедуры расставания проходит в неприличной спешке (хотя эта суета — всего лишь види­мость), поскольку никто не хочет уходить последним из стpaxa «злоупотребить гостеприимством», что считается се­рьезным нарушением правил неприкосновенности частной жизни. Так, едва кто-то — пара или семья — собирается ухо­дить, ссылаясь на пробки на дорогах, приходящую няню, ко­торую следует отпустить, или поздний час, все остальные тут же смотрят на часы, с удивленными восклицаниями вскиды­вают брови и, хватаясь за пальто и сумки, начинают «предва­рительно» прощаться. [Фраза «Pleased to meet you» («Рад(а) познакомиться») в качестве приветствия многих не устраи­вает, но, прощаясь с людьми, которым вас недавно предста­вили — даже если вы обменялись всего лишь парой слов при знакомстве, — уместно сказать: «It was nice to meet you» («Бы­ло приятно познакомиться»).] Отправляясь в гости к англи­чанам, будьте готовы к тому, что вам не удастся уйти сразу же, как только вы возвестили о своем намерении удалиться: це­ремония прощания продлится не меньше десяти минут, а то и все пятнадцать или двадцать.

У Дадли Мура* есть музыкальная зарисовка — пародия на произведения наиболее ярких самовлюбленных композито­ров-романтиков, — которую он исполняет на фортепиано как нескончаемый финал: да-да-ДУМ переходит в трель, ве­дущую к еще одной торжественной концовке (дидли-дидли-дум-ДУМ-ДА-ДУМ), за которой следуют новые «финальные» аккорды (ДА-ДА-ДУМ), потом еще и еще и так далее.

----------------------

*Мур, Дадли (р. 1935) — английский актер, комик, музыкант.

Эта пьеса всегда напоминает мне группу типичных англичан, пытаю­щих расстаться друг с другом. Только вы подумали, что все прощальные слова наконец-то сказаны, как кто-то непре­менно возобновляет церемонию, снова произнося: «Что ж, до встречи, значит...» — что провоцирует новую серию про­щальных фраз: «Да, непременно... Э-э... До свидания...», «Пока», «Еще раз спасибо», «Все было здорово», «Да что ты, пустяки. До свидания», «Ну, тогда прощайте...», «Да, пора... А то пока до­беремся...», «Ну все, идите, а то замерзнете»,«Да нет, ничего...», «Что ж, до свидания...». Потом кто-нибудь скажет: «В следую­щий раз мы вас ждем у себя...» или «Ладно, тогда завтра я свя­жусь с тобой по электронке...» — и вновь пошло-поехало.

Гостям не терпится уехать, хозяева топчутся на пороге, только и мечтая о том, чтобы закрыть дверь, но ни те, ни дру­гие даже намекнуть не смеют о своих желаниях (это было бы крайне невежливо) и из кожи вон лезут, всячески стараясь показать, насколько им жаль расставаться. Даже когда все уже десять раз попрощались, гости, рассевшись по машинам, опускают боковые стекла и обмениваются с хозяевами еще несколькими прощальными фразами. Когда автомобили трогаются с места, отъезжающие и провожающие жестами изображают телефон, обещая поддерживать связь. Потом все долго машут друг другу, пока машины не скроются из виду. По завершении церемонии затянувшегося прощания мы все вздыхаем с облегчением.

Очень часто потом мы тут же начинаем ворчать по пово­ду людей, с которыми мгновение назад никак не хотели рас­ставаться. «Боже, я думала, они никогда не уедут!», «Джонсы очень милые люди, но она все-таки немного зануда...» Даже если мы получили огромное удовольствие от встречи, после долгой церемонии прощания наши одобрительные коммен­тарии перемежаются причитаниями: ох, как поздно уже, да как мы устали, да как хочется выпить чашку чая/чего-нибудь крепкого — и как здорово вновь остаться одним в своем до­ме (или отправиться к себе домой спать).

И все же, если по какой-то причине прощание вышло ко­ротким, нам становится как-то не по себе. Мы испытываем не­удовлетворенность, а также чувство вины, будто нарушили правило этикета, либо обиду на гостей за то, что они слишком быстро попрощались. Возможно, мы даже толком и не осоз­наем, что было нарушено какое-то правило, но нас гложет смутное чувство незавершенности: мы понимаем, что ритуал прощания не был совершен «должным образом». Чтобы убе­речь своих детей от подобных недоразумений, англичане начинают приучать их к этикету долгого прощания с самого раннего возраста: «Ну же, попрощайся с бабушкой»; «А что мы должны сказать? Мы должны сказать: спасибо, бабушка!»; «И с тетей Джейн попрощайся»; «Нет, скажи до свидания КАК ПОЛАГАЕТСЯ!»; «И с Пушком попрощайся»; «Все, мы поехали, скажи до свидания еще раз»; «Ну же, помаши на проща­ние!»¹⁷.

------------------------

¹⁷ Пожалуй, нет ничего удивительного, что некоторые дети, и особенно подростки, восстают против этого ритуала, отказываясь принимать в нем участие, и зачастую впадают в другую крайность: кричат «пока» и хлопают дверью — специально чтобы позлить взрослых. Очевидно, трудно найти золотую середину.

Англичане этот ритуал часто называют не saying goodbye («прощание»), a saying our goodbyes («прощания»). Напри­мер: «I can\"t come to the station, so we\"ll say our goodbyes here» («Я не могу приехать на вокзал, поэтому попрощаемся здесь» [буквально: «Скажем наши «до свидания» здесь»]). По этому поводу я беседовала с одним американцем, и тот ска­зал: «Знаешь, первый раз услышав это выражение, я как-то даже не обратил внимания на множественное число. А мо­жет, подумал — это потому, что каждый из расстающихся говорит «до свидания». Теперь я знаю, что оно означает МНОГО «до свиданий»».

ПРАВИЛА АНГЛИЙСКОГО ЮМОРА, ИЛИ ЮМОР - ВСЕМУ ГОЛОВА

Этот заголовок (Humour rules) можно интерпретировать в прямом смысле, как «правила английского юмора», и как лозунг «Юмор — всему голова». Последнее толкование более точно, поскольку любой разговор англичан всегда окрашен юмором. Непременность его присутствия в разговоре — са­мое важное и примечательное правило относительно анг­лийского юмора. Юмор правит. Юмор управляет. Юмор вез­десущ и всесилен. Я даже не собиралась посвящать юмору отдельную главу, потому что знала: юмор, как и классовость, пропитывает все сферы жизни и культуры англичан и будет постоянно, в разных контекстах возникать — что вполне ес­тественно — на страницах данной книги. Так оно и получи­лось. Только вся беда в том, что английский юмор — слиш­ком распространенное явление в нашем обществе, и, чтобы передать его роль и значение, мне пришлось бы упоминать о нем в каждом абзаце, что для читателя, наверно, было бы уто­мительно. Поэтому я в конце концов решила написать о юморе отдельную главу.

Английское чувство юмора — притча во языцех, кто толь­ко об этом не разглагольствует, включая и многочисленных патриотов, стремящихся доказать, что наше чувство юмо­ра — это нечто уникальное, небывалое и неизвестное у дру­гих народов. Многие англичане, похоже, уверены, что нам даровано исключительное право если и не на сам юмор, то по крайней мере на некоторые его «типы», самые «престиж­ные» — остроумие и, главное, иронию. Возможно, английс­кий юмор и впрямь особенный, но я в ходе исследований пришла к выводу, что его главная «хаpaктерная черта» — ценность, которую мы ему придаем, центральное место, ко­торое занимает юмор в английской культуре и системе со­циальных отношений.

В других культурах юмору отводится «время и место»; это особый, отдельный вид разговора. А в диалогах англичан, о чем бы мы ни беседовали, всегда чувствуется скрытый юмор. Даже приветствуя кого-то или обсуждая погоду, мы ухитря­емся превратить свои слова в своеобразную шутку. Почти никогда разговоры англичан не обходятся без подтрунива­ния, поддразнивания, иронии, уничижительных замечаний, шутливого самобичевания, насмешек или просто глупых вы­сказываний. Мы генетически запрограммированы на юмор, настроены на него «по умолчанию», если хотите, и не можем произвольно включить или отключить эту опцию. Для анг­личан правила юмора равносильны законам природы: мы подчиняемся им автоматически, неосознанно, как закону всемирного тяготения.

КАК ВАЖНО НЕ БЫТЬ СЕРЬЕЗНЫМ

В Англии в основе всех форм светского общения лежит скры­тое правило, согласно которому запрещено проявлять «излиш­нюю серьезность». Пусть мы не обладаем исключительным правом на юмор, и даже на иронию, но англичане, как никакой другой народ, остро чувствуют разницу между «серьезным» и «выспренним», между «искренностью» и «пылкостью».

Эти различия существенны для понимания английской самобытности. Я не могу на словах провести четкую грань между этими понятиями, но, если вы не способны уловить эти ключевые нюансы, вам никогда не удастся понять англи­чан. Даже если вы в совершенстве владеете английским язы­ком, вы все равно никогда не будете чувствовать себя уверен­но в разговоре с англичанами. Пусть ваш английский безуп­речен, но ваша поведенческая «грамматика» будет полна вопиющих ошибок.

Как только вы научитесь чувствовать эти различия, пра­вило «Как важно не быть серьезным» больше не будет для вас загадкой. Серьезность приемлема, выспренность недопусти­ма. Искренность дозволена, пылкость строго запрещена. На­пыщенность, важничанье — вне закона. Серьезные вопросы можно обсуждать серьезно, но никто не должен восприни­мать слишком серьезно самого себя. Способность посмеяться над собой, пусть это даже проявляется в форме высокоме­рия, — одна из самых привлекательных особенностей анг­личан. (Во всяком случае, я надеюсь, что права в своем суждении: если я переоценила нашу способность смеяться над самими собой, моя книга будет крайне непопулярна.)

Например, напускная, бьющая через край пылкость и помпезная выспренность, свойственные почти всем амери­канским политикам, не найдут понимания у англичан. Мы наблюдаем их выступления в программах теленовостей с от­страненной снисходительностью, изумляясь легковерности ликующих толп, покупающихся на подобную высокопарную чушь. Иногда речи американских политиков пробуждают в нас не презрительную насмешливость, а неловкость: нам трудно понять, как они решаются произносить постыдные бaнaльности таким смехотворно пафосным тоном. Разуме­ется, мы предполагаем, что политикам положено говорить бaнaльности — наши в этом отношении от американских не отличаются, — но нас поражает и заставляет морщиться их убежденный тон. То же самое можно сказать и про излишне сентиментальные, слезливые речи американских актеров на церемониях вручения премии «Оскар» и других кинопремий, на которые английские телезрители все как один реагируют одинаково: «Меня сейчас стошнит». Редко увидишь, чтобы кто-то из получивших «Оскар» англичан позволил себе рас­чувствоваться на публике; их речи обычно коротки, полны достоинства или самоуничижительного юмора, и все равно при этом они всегда испытывают неловкость и смущаются. Любой английский актер, посмевший нарушить эти неписа­ные правила, будет подвергнут осмеянию и назван «душкой».

Разумеется, не только американцы становятся объектом наших циничных нападок, хотя янки больше, чем другие, да­ют поводов для критики. С таким же неприятием и презре­нием мы воспринимаем сентиментальный патриотизм вож­дей и напыщенную серьезность писателей, художников, ар­тистов, музыкантов, ученых мужей и других общественных деятелей всех национальностей, ведь англичане за двадцать шагов чуют малейший намек на важничанье, они способны уловить его даже на зернистом изображении телеэкрана или в иностранной речи, которую совсем не понимают.

Ой, да будет тебе! (Oh, Come Off it!)

Существующий в Англии негласный запрет на излишнюю серьезность и особенно на важничанье означает, что нашим политикам и прочим общественным деятелям приходится ох как нелегко. Наблюдательная английская публика не про­щает нарушения этих правил на своей родной земле, и стоит оратору допустить малейшую оплошность, чуть-чуть пере­усердствовать, переступив невидимую грань, отделяющую искренность от пылкости, это будет мгновенно замечено, раскритиковано, и в его адрес полетят презрительные крики: «Ой, да будет тебе!»

В повседневном общении мы так же строги друг к другу, как и к нашим знаменитостям. В принципе, если бы сказали, что каждая страна или культура должна иметь свой девиз, для Англии я предложила бы выбрать фразу «Ой, да будет тебе!» («Oh, come off it!»). Джереми Паксман ратует за девиз «Я знаю свои права» («I know my rights») — на самом деле он не опе­рирует понятием «девиз», но на саму эту фразу ссылается постоянно, он даже включил ее (единственную из подобных фраз) в свой личный список определяющих особенностей английской самобытности. Я принимаю его точку зрения: во фразе «Я знаю свои права» нашли полное отражение прису­щие англичанам непримиримый индивидуализм и сильно развитое чувство справедливости — исключительно англий­ское сочетание качеств. Однако, на мой взгляд, пассивный цинизм, заключенный во фразе «Ой, да будет тебе!», более точно хаpaктеризует психологию англичан, чем воинствую­щий активизм фразы «Я знаю свои права». Возможно, поэто­му, как кто-то однажды заметил, у англичан не бывает рево­люций, их заменяет сатира.

Разумеется, были отдельные храбрецы, боровшиеся за права и свободы, которыми мы теперь обладаем, но боль­шинство простых англичан ныне принимают это как долж­ное, предпочитая со стороны иронизировать и насмехаться над любой деятельностью в защиту и поддержку этих завое­ваний. Многие даже не берут на себя труд принять участие в выборах в органы власти, а ученые мужи и лица, проводящие опросы общественного мнения, тем временем никак не могут договориться, цинизм или апатия — более вероятно, что и то, и другое — являются причиной столь постыдно низкой явки избирателей. Большинство же из тех, кто голосует, к са­мим выборам относятся так же скептически, действуя по принципу: выбирай «лучшее из худшего» или «меньшее из двух зол». Среди них вы не увидите людей с горящими глаза­ми, убежденных, что партия, которой они отдали предпочте­ние, изменит мир к лучшему. Это мое суждение наверняка будет встречено привычным «Ой, да будет тебе!».

Молодежь и те, кто восприимчив к лингвистическим изыскам, возможно, вместо фразы «Ой, да будет тебе!» иро­нично заметят: «Ну да, конечно!» («Yeah, right!») — но смысл от этого не изменится. Равно как нет смысловых различий между последней сленговой новинкой up themselves и более традиционным full of themselves (оба выражения можно пе­ревести на русский язык как «распирает от собственной важ­ности». — Примеч. пер.), применяемых в отношении людей, нарушающих правило «Как важно не быть серьезным». Воз­можно, к тому времени, когда вы прочтете это, данные выра­жения уже вытеснят другие, но скрытые правила и ценности глубоко укоренились в сознании англичан и останутся неиз­менными.

ПРАВИЛА АНГЛИЙСКОЙ ИРОНИИ

Англичанам несвойственно хвастаться своим патриотизмом. По сути, и проявление патриотизма, и хвастовство считают­ся заслуживающими порицания качествами, поэтому соче­тание этих двух пороков вдвойне постыдно. Но из данного правила есть одно исключение: мы испытываем патриоти­ческую гордость за наше чувство юмора, и особенно за вир­туозное умение иронизировать. Бытует мнение, что у англи­чан, в сравнении с другими народами, более тонкое, более развитое чувство юмора и что другие народы мыслят проза­ически и не способны ни понять, ни оценить иронию. Такое суждение высказывали почти все англичане, которых я ин­тервьюировала, и многие иностранцы, как ни странно, с ни­ми покорно соглашались.

И хотя мы убедили себя и многих других в превосходстве нашего чувства юмора, лично я, как я уже отмечала, в том сов­сем не убеждена. Юмор — явление всеобщее, а ирония — универсальный важнейший элемент юмора, поэтому ни од­на культура не может монополизировать право на нее. Дан­ные моих исследований предполагают, что в случае с иронией это опять-таки вопрос степени — вопрос количес­тва, а не качества. Именно вездесущность иронии и то значе­ние, которое мы ей придаем, делают английский юмор уни­кальным. Ирония — не пикантная приправа, а основной ин­гредиент в английском юморе. Ирония — всему голова. По словам одного проницательного наблюдателя¹⁸, англичане «рождаются в иронии. Мы выплываем в ней из чрева матери. Это — амниотическая жидкость... Мы шутим не шутя. Волну­емся не волнуясь. Серьезны не всерьез».

-----------------------

¹⁸Это драматург Алан Беннетт, вернее, персонаж одной из его пьес («Старая страна»).

Следует сказать, что многих иностранцев, с которыми я беседовала, эта особенность англичан приводит в замеша­тельство, а не забавляет. «С англичанами вся беда в том, — пожаловался мне один американский бизнесмен, — что не­возможно уловить, когда они шутят, никогда не знаешь, все­рьез они говорят или нет». Его коллега из Голландии, хмурясь, поразмыслила с минуту и затем нерешительно заключила: «По-моему, они в основном шутят, да?»

В общем-то, она была права. И мне вдруг стало жаль их обоих. Из разговоров с иностранцами я выяснила, что при­страстие англичан к иронизированию создает больше про­блем для тех, кто приезжает в Англию по делам, чем для ту­ристов и других любителей развлечений. Д. Б. Пристли* отмечал: «Климат, в котором живем мы, англичане, благо­приятствует юмору. Зачастую сплошной туман, и очень ред­ко бывает по-настоящему ясно».

--------------------------

* Пристли, Джон Бойнтон (1894—1984) — английский писатель, драматург и критик.

«Любовь к иронии» он поме­щает на верхнюю строчку своего списка составляющих анг­лийского юмора. Наша благоприятствующая юмору окружающая среда очень хорошо подходит тем, кто приезжает к нам на отдых, но, когда вы обсуждаете условия сделки на сотни тысяч долларов, как мои злополучные собеседники, которых я цитировала выше, этот неясный, пропитанный иронией культурный климат становится помехой¹⁹.

------------------------

¹⁹ Более подробно роль иронии в сфере деловых отношений я рассмотрю в главе, посвященной трудовой деятельности.

Те, кто пытается акклиматизироваться в этой атмосфере, должны помнить, что ирония — ее неотъемлемый атрибут: как и юмор в целом, ирония — постоянный, заданный, стан­дартный элемент повседневного общения. Пусть англичане не всегда шутят, но они всегда готовы к восприятию юмора. Мы не всегда говорим не то, что имеем в виду, но мы всегда готовы отреагировать на иронию. Задавая кому-то прямой вопрос: «Как дети?», —мы в равной степени готовы и к пря­мому ответу («Хорошо, спасибо»), и к ироничному («О, они просто чудо — очаровательны, услужливы, аккуратны, при­лежны...»). На что обычно слышим: «Ну-ну. Веселый, значит, выдался денек, да?»

Правило преуменьшения

Я включила этот раздел в главу об иронии, потому что пре­уменьшение — это форма иронии, а не отдельный, самосто­ятельный вид юмора. Это также очень английский тип иро­нии: правило преуменьшения — близкий родственник пра­вил «Как важно не быть серьезным», «Ой, да будет тебе!» и различных правил сдержанности и умеренности, регулиру­ющих наши повседневные социальные взаимоотношения. Разумеется, преуменьшение ни в коей мере не является ис­ключительно английской формой юмора: опять мы говорим здесь скорее о количестве, чем о качестве. Джордж Майкс от­мечает, что преуменьшение — «не просто отличительная черта английского чувства юмора; это образ жизни». Англи­чане по праву славятся своим умением использовать пре­уменьшение. И дело вовсе не в том, что мы изобрели этот способ иронии или владеем им лучше других, просто мы применяем его очень часто. (Ну, возможно, мы и впрямь де­лаем это чуть лучше других — но именно потому, что у нас больше пpaктики.)

В общем-то, наша склонность к преуменьшению вполне объяснима. Причина тому — строгий запрет на выказыва­ние чрезмерной серьезности, сентиментальности, хвастовс­тва и своих переживаний. Опасаясь показаться чересчур пафосными, эмоциональными или пылкими, мы впадаем в дру­гую крайность — демонстрируем сухость и безразличие. Согласно правилу преуменьшения, изнурительную хрони­ческую болезнь мы называем «досадной неприятностью»; о пережитом страшном происшествии говорим: «Ну, это не совсем то, что я бы для себя выбрал»; при виде захваты­вающей дух красоты констатируем: «Довольно мило»; о ве­ликолепном представлении или выдающемся достижении отзываемся: «Неплохо». Акт гнусной жестокости в нашей интерпретации — «не очень дружественный поступок», непростительно глупое суждение — «не очень умная оцен­ка». Мы говорим: в Антарктиде «довольно холодно», в Сахаре «несколько жарковато на мой вкус»; выдающийся человек или потрясающее событие, которые в других культурах были бы оценены в превосходных степенях, у нас получат лишь один эпитет — nice («славный/чудный/милый» и т. п.) или, если мы хотим выразить одобрение в более красноречивой форме, — very nice («очень славный» и т. п.).

Незачем говорить, что склонность англичан к преумень­шению — еще одна черта, которая многих иностранцев оза­дачивает и приводит в ярость (или, как мы, англичане, гово­рим, «несколько смущает»), «Ни черта не понимаю! — возму­щался один из иностранцев, которых я опрашивала в ходе исследования. — И это считается смешным? Если смешно, тогда почему они не смеются — или по крайней мере не улыбнутся? Или хоть как-то отреагируют. Как, черт побери, можно узнать, что «неплохо» означает «великолепно» или просто «хорошо»? Как они сами друг друга понимают — тай­ные знаки подают или еще что? Почему не могут прямо ска­зать то, что имеют в виду?»

В этом проблема с английским юмором. В большинстве случаев английский юмор, особенно когда используется преуменьшение, не очень смешной, по крайней мере не настолько смешной, чтобы вызвать громкий смех, и, вне сомнения, понятен не всем народам. Даже сами англичане, которые понимают его, не реагируют на преуменьшение безудержным хохотом. В лучшем случае сказанная к месту изящная преуменьшительная фраза вызовет лишь усмешку. С другой стороны, в этом как раз и вся суть преуменьшения: оно забавно, но только в качестве недомолвки. Это — юмор, но юмор сдержанный, изощренный, тонкий.

Даже иностранцы, способные оценить английский скры­тый юмор и находящие его забавным, испытывают значи­тельные трудности, пытаясь шутить так же, как англичане. Отец рассказывал мне о своих приятелях-итальянцах, боль­ших приверженцах всего английского, которые во всем ста­раются походить на англичан, — они говорят на безупреч­ном английском, одеваются по-английски, даже развили в себе вкус к английской кухне. Но при этом итальянцы сету­ют, что никак не могут освоить правило английского пре­уменьшения, поэтому постоянно обращаются к отцу за сове­тами. Однажды один из них описывал, горячо и пространно, свой визит в местный ресторан, где его накормили отврати­тельной пищей: еда была несъедобная, само заведение омер­зительно грязное, официанты — сущие грубияны и т. д. и т. п. «В общем, не стоит туда ходить, да?» — прокомментировал мой отец, когда его приятель закончил свою тираду. «ВОТ ВИДИШЬ? — вскричал тот. — Вот оно! Как ты это делаешь? Как у тебя так получается? Откуда ты знаешь, что нужно так сказать?» — «Не знаю, — извиняющимся тоном отвечал отец. — Не могу объяснить. Мы просто так говорим. У нас это получается само собой».

В этом еще одна проблема с английским юмором: пре­уменьшение обусловлено правилом, но это правило в четвер­том подразумеваемом значении понятия «нормальное или обычное положение вещей» — мы подчиняемся ему неосоз­нанно, оно впечатано в наше сознание. Нас не учат использовать способ преуменьшения, мы усваиваем его постепенно. Фразы-преуменьшения слетают с наших уст «естественным образом», потому что правило преуменьшения — это элемент английской культуры, составляющая психологии англичан.

Правило преуменьшения трудно для понимания иност­ранцев еще и потому, что оно, по сути, является насмешкой над нашими неписаными правилами английского юмора.

Хаpaктеризуя свои тяжелые, болезненные переживания как «неприятность», мы признаем правила иронии и табу на из­лишнюю серьезность, но в то же время мы насмехаемся над тем, что сами, как это ни абсурдно, покорно соблюдаем эти законы. Мы демонстрируем сдержанность, но в столь преуве­личенной манере, что тоже (тихо) посмеиваемся над своим поведением. Мы пародируем сами себя. Каждое преуменьше­ние — это личная насмешка над правилами английской са­мобытности.

Правило самоуничижения

Как и склонность англичан к преуменьшению, наше при­страстие к самоуничижению можно рассматривать как фор­му иронии. Обычно, это вовсе не проявление подлинной скромности; мы просто говорим противоположное тому, что имеем в виду, или — по крайней мере — противополож­ное тому, что, по нашему замыслу, люди должны понять.

О скромности англичан еще не раз будет говориться в данной книге, поэтому мне следует прямо сейчас объяснить, что я подразумеваю под этим понятием. Говоря о «правилах скромности», я совершенно не имею в виду, что англичане от природы более скромны и благопристойны, чем другие на­роды, — я веду речь о строгих правилах, предписывающих англичанам демонстрировать скромность. В числе этих правил есть как «запретительные», порицающие хвастовство и важничанье в любой форме, так и «разрешительные», по­ощряющие самоуничижение и самоиронию. Само обилие этих неписаных правил уже предполагает, что англичанам несвойственна природная или врожденная скромность. В лучшем случае можно сказать, что мы придаем большое значение скромности, что мы стремимся быть скромными. На самом деле мы обычно проявляем ложную скромность — или, выражаясь более снисходительно, ироничную.

И в этом заключен юмор. Но мы опять-таки говорим не о таком смешном, что вызывает громкий хохот: английский юмор самоуничижения, как и юмор, содержащийся во фра­зах-преуменьшениях, это скрытый юмор, зачастую почти неуловимый — и непонятный тем, кто не знаком с английс­кими правилами скромности.

В качестве примера я приведу весьма хаpaктерный слу­чай. Мой жених — нейрохирург. Когда мы познакомились, я поинтересовалась, что побудило его выбрать эту профес­сию. «Ну, хм, — отвечал он, — я изучал философию, полити­ку и экономику в Оксфорде, а потом понял, что мне это не по плечу, и подумал... э-з... что лучше заняться чем-то менее трудным». Я рассмеялась, но потом, как он, должно быть, и ожидал, заметила, что нейрохирургию Еряд ли можно на­звать легким занятием, тем самым предоставив ему новую возможность для самоуничижения. «Ну что ты, моя профес­сия совсем не требует большого ума, как это принято счи­тать; честно говоря, это в какой-то степени работа наугад. Как слесарно-водопроводное дело, правда, прокладка труб под микроскопом. Но, пожалуй, слесарно-водопроводные работы требуют большей точности». Позже выяснилось, как он, вероятно, и предвидел, что Оксфорд отнюдь не был ему «не по плечу»: при поступлении в университет ему была на­значена стипендия, и он окончил его с отличием. «Я был ужасным зубрилой», — объяснил он.

Что ж, разве мой жених вел себя по-настоящему скромно? Нет. Но и его шутливые самоуничижительные ответы тоже нельзя расценивать как умышленное, расчетливое проявле­ние «ложной» скромности. Он просто играл по правилам, иронизируя — потому что так у нас заведено — над своими успехами, хвалиться которыми в открытую ему было нелов­ко. А именно в этом и есть смысл умаления собственного до­стоинства. В самоуничижении моего жениха не было ничего необычного или примечательного: он просто вел себя по-английски. Мы все так поступаем, постоянно; у нас это полу­чается само собой. Даже у тех из нас, у кого менее престиж­ные дипломы и не столь впечатляющие достижения. Мне по­везло — многие просто не знают, кто такие антропологи, а те, кто имеет представление, обычно рассматривают нас как низшую форму научной жизни. Поэтому я меньше рискую показаться хвастливой, когда меня спрашивают о моей рабо­те. И все же, чтобы избежать подозрений в том, что я интел-лектуалка или человек семи пядей во лбу, я на всякий случай быстро поясняю тем, кто не знаком с данным термином, что это «просто красивое словечко, которым называют любопытных», а ученым говорю, что я «всего лишь поп-антропо­лог» и не имею никакого отношения к настоящим, бесстраш­ным «исследователям глиняных лачуг».

В общении между собой англичане друг друга прекрасно понимают. Всем известно, что, умаляя собственное досто­инство, мы подразумеваем противоположное, и это произ­водит должное впечатление: мы высоко ценим человека, ко­торый принижает себя, — и за достигнутые им успехи, и за нежелание распространяться о них. (Даже в моем случае, когда мои ответы о работе едва ли можно расценивать как самоуничижение — что в общем-то, как это ни печально, со­ответствует истине, — люди зачастую ошибочно полагают, что я, вероятно, занимаюсь чем-то менее тривиальным.) Проблемы возникают, когда англичане пытаются следовать этому правилу в разговоре с представителями других куль­тур, которые не понимают наших традиций, не способны оценить иронию и, к несчастью, склонны принимать наши самоуничижительные заявления за чистую монету. Мы по привычке скромничаем, а несведущие иностранцы верят нам на слово и не выражают восхищения нашими «незначи­тельными» достижениями. И никто из нас не может повер­нуться и сказать: «Нет, подождите, вам следует скептически улыбнуться, давая понять, что вы раскусили мой трюк и пре­красно сознаете, что я шучу, умаляя собственные достоинс­тва, и вы не верите ни единому моему слову и высоко оцени­ли мои способности и мою скромность». Иностранцы не знают, что в Англии это установленный ответ на обуслов­ленное нашими традициями самоуничижение. Они не дога­дываются, что мы ведем сложную игру, и не поддаются на про­вокацию. В результате наш блеф оборачивается против нас же самих. И, честно говоря, поделом нам за нашу глупость.

ЮМОР И КОМЕДИЯ

Поскольку эти два понятия часто смешивают и воспринима­ют как единое целое, стоит указать, что здесь я веду речь ис­ключительно о правилах английского юмора, а не о канонах английской комедии. То есть я рассматриваю юмор в повседневной жизни, в повседневном общении, а не в комическом романе, пьесе, фильме, поэзии, скетче, комиксе или на эстра­де. Чтобы осветить тему юмора в искусстве, нужно написать еще одну книгу, причем ее автор должен обладать гораздо более глубокими познаниями в этой сфере, чем я.

Как я уже отмечала, я не эксперт в данной области, но мне кажется очевидным, что английская комедия сформирова­лась и развивается под влиянием повседневного английско­го юмора и некоторых других «правил английской самобыт­ности», сформулированных в других главах, в частности правила смущения (большинство английских комедий, по сути, о смущении). Английская комедия, что ожидаемо, под­чиняется правилам английского юмора и также играет важ­ную социальную роль в их распространении и закреплении в сознании общества. Почти во всех лучших английских ко­медиях мы смеемся сами над собой.

Я не утверждаю, что английская комедия во всех отноше­ниях лучше, чем произведения этого жанра у других наро­дов, но тот факт, что мы не отводим юмору отдельное «время и место», что англичане мыслят категориями юмора, означа­ет, что английским писателям, художникам и артистам коми­ческого жанра приходится очень стараться, чтобы заставить нас смеяться. Они должны создавать нечто превосходящее тот юмор, который присутствует во всех аспектах наших повседневных взаимоотношений. Если у англичан «хорошее чувство юмора», это не значит, что нас легко рассмешить. Напротив: наше тонкое, отточенное чувство юмора и пропи­танная иронией культура являются залогом того, что вызвать у нас смех гораздо труднее, чем у большинсгва других наро­дов. Способствует ли это как-то престижу английской коме­дии? Может, да, может, нет. Но это определенно способствует появлению огромнейшего количества комедийных произве­дений — хороших, плохих и посредственных. Если англича­не не смеются, то вовсе не потому, что у нас мало плодови­тых юмористов.

Я говорю это с искренней симпатией, ведь, если честно, та антропология, которой я занимаюсь, недалеко отстоит от эстрадного разговорного жанра — по крайней мере, от та­ких номеров, в которых содержится много шуток, начинающихся словами: «А вы замечали, что люди всегда?..» Лучшие эстрадные комики вслед за этим непременно высказывают в лаконичной остроумной форме тонкое наблюдение относи­тельно поведения людей и социальных отношений в обще­стве. Социологи вроде меня очень стараются делать то же самое, но между нами и комиками есть разница: последние должны попасть в самую точку. Если их наблюдения звучат «неправдоподобно» или «не задевают чувств», публика не ста­нет смеяться, а если подобное случается часто, они не зара­ботают себе на жизнь. Социологи же могут годами нести полную чушь и при этом исправно платить по закладным. Но лучшие из социологов порой почти не уступают эстрадным комикам в проницательности и остроумии.

ЮМОР И КЛАССЫ

В других главах данной книги я подробно рассматриваю классовые различия в контексте применения и соблюдения определенных правил, но в этой главе, как вы, возможно, за­метили, о классах нет ни слова. Это потому, что «руководя­щий принцип» английского юмора — бесклассовость. Табу на излишнюю серьезность, правила английской иронии, преуменьшения и самоуничижения укоренились во всех слоях общества. Нет такого правила общественного поведе­ния, которое действовало бы повсеместно, но правилам анг­лийского юмора подчиняются (пусть и неосознанно) все ан­гличане без исключения. Любое их нарушение — в какой бы классовой среде это ни происходило — мгновенно замеча­ется, подвергается порицанию и осмеянию.

Однако, несмотря на то что правила английского юмора имеют бесклассовую природу, повседневный английский юмор тесно связан с классовыми проблемами. Впрочем, это неудивительно, ведь мы, англичане, помешаны на классовос­ти и склонны все, что имеет какое-либо отношение к этому понятию, превращать в объект шуток Мы смеемся над при­вычками и недостатками, свойственными представителям того или иного класса, высмеиваем стремления и глупые ошибки выскочек и чесголюбцев и мягко подшучиваем над нашей классовой системой.

КЛАССОВЫЕ НОРМЫ КУЛЬТУРЫ РЕЧИ

Нельзя говорить об английском речевом этикете, не упоминая классы, потому что любой англичанин, стоит ему заговорить, мгновенно обнаруживает свою принадлежность к тому или иному классу. Возможно, это в какой-то степени спра­ведливо и и отношении других народов, но наиболее часто цитируемые комментарии на данную тему принадлежат анг­личанам — от Бена Джонсона, заявлявшего: «Наиболее ярко хаpaктеризует человека язык. Говори, чтоб я понял, кто ты такой», — до Джорджа Бернарда Шоу, высказывания которо­го имели более выраженную классовую направленность: «Ед­ва кто-то из англичан открывает рот, как у другого англича­нина тотчас же просыпается либо ненависть к нему, либо презрение». Нам нравится думать, что в последнее время мы менее подвержены классовым предрассудкам, но наблюде­ние Шоу и поныне не утратило актуальности. Все англичане, признают они это или нет, имеют нечто вроде встроенного компьютера глобальной системы социального позициони­рования, который определяет положение человека на карте классовой иерархии, едва тот начинает говорить.

Существует два фактора, помогающих определить это по­ложение: лексика и произношение — слова, которые мы употрeбляем, и манера их выговаривать. Произношение — более точный индикатор (ведь усвоить лексику другого клас­са относительно легко), поэтому я сначала проанализирую этот фактор.

КЛАССОВЫЕ НОРМЫ КУЛЬТУРНОЙ РЕЧИ

ГЛАСНЫЕ ПРОТИВ СОГЛАСНЫХ

Первый индикатор классовой принадлежности — тип зву­ков, которым вы отдаете предпочтение при произноше­нии, вернее, тип звуков, которые вы не произносите. По мнению представителей верхушки общества, они говорят «правильно» — ясно, внятно и четко, а низший класс — «не­правильно», у простолюдинов «ленивая» манера речи — не­ясная, зачастую невнятная, да и они просто неграмотны. В качестве главного довода верхи называют неумение низов произносить согласные, в частности смычные (напр., звук «t») и щелевые (напр., звук «h»), которые те просто глотают или выпускают. Но это как раз тот случай, для которого вер­на поговорка: «И говорил горшку котелок: уж больно ты че­рен, дружок». Если низшие слои общества не произносят со­гласные, то верхние глотают гласные. Например, спросите у тех и других, который час, первые ответят «Alf past ten», вто­рые — «Hpstn» (half past ten — «половина десятого»). Слово­сочетание «A handkerchief» («носовой платок») первые про­изнесут как «ankercheef», вторые — как «hnkrchf».

Возможно, аристократическое произношение с выпуска­нием гласных и изящно, но такая речь похожа на текстовое сообщение, переданное по мобильному телефону, и пока вы не научитесь воспринимать на слух эти аббревиатуры, язык аристократов вам будет столь же непонятен, как и лишенная некоторых согласных речь трудового люда. Произношение в стиле SMS-сообщений дает лишь одно преимущество: мож­но говорить, не особо открывая рот, что позволяет говоря­щему сохранять надменную непроницаемость на лице и не­подвижность верхней губы.

Высший класс и верхушка среднего, по крайней мере, правильно произносят согласные — и слава богу, а то их и вовсе было бы не понять, принимая во внимание, что они глотают половину гласных. Зато низы вместо звука «th» про­износят «f» («teeth» [«зубы»] как «teef», «thing» [«вещь»] как «fing») или иногда «v» («that» [«тот, та, то»] как «vat», «Worthing» [Уэртинг] как «Worving»), а звук «g» на конце слова у них пре­вращается в «k» («somefmk» вместо «something» [«что-то, что-нибудь»], «nuffink» вместо «nothing» [«ничего»]). Манера про­изношения гласных тоже выдает принадлежность человека к тому или иному классу. Представители низшего класса звук «а» часто произносят как долгое «i»: «Dive» вместо «Dave» [имя], «Tricey» вместо «Тrасеу» [имя]. (Рабочий с севера Англии склонен растягивать звук «а», он также может обнаружить свою классовую принадлежность, сказав «Our Daaave» или «Our Traaacey» [our — «наш, наша»]). В свою очередь звук «i» они произносят как «oi», а аристократический «о» в их устах превращается в «or» (напр., «naff orf» — от «enough of» [«до­статочно», чего-либо]). Однако представители высшего клас­са, говоря о себе, по возможности стараются вовсе не упот­рeбллять «I» («я»), заменяя личное местоимение неопределен­ным «one». В принципе, они вообще не любят местоимения и часто, если это возможно, опускают их вместе с артиклями и союзами — будто посылают очень дорогую телеграмму. Не­смотря на все эти особенности, высшее общество пребывает в твердом убеждении, что их манера речи единственно пра­вильная: их произношение — норма, все остальные говорят «с акцентом». А под «акцентом» представители высшего клас­са подразумевают выговор простолюдинов.

Речь аристократов не обязательно более внятная, чем речь низов, и все же нужно сказать, что неправильное произ­ношение некоторых слов — это зачастую признак низкого происхождения, указывающий на необразованность говоря­щего. Например, «nucular» вместо «nuclear» («ядерный») или «prostrate gland» вместо «prostate gland» («предстательная же­леза») — это типичные ошибки главным образом простых людей. Однако аристократическая речь и «культурная» речь — не всегда одно и то же, между ними есть различия. Так называемый английский язык дикторов Би-би-си или «оксфордский английский» — это разновидность «культур­ной» речи, но такое произношение скорее присуще верхушкесреднего класса, чем представителям высшего: оно хаpaкте­ризуется отсутствием призвуков-сорняков («мм», «э-э»), чет­ким произношением гласных и употрeблением всех необхо­димых местоимений, которые избегают употрeбллять арис­тократы. Вне сомнения, такая речь более понятна иностранцам.

Если неправильное произношение, в том числе иност­ранных слов и названий, считается признаком принадлеж­ности к низшему классу, то произношение на иностранный манер часто употрeбляемых иностранных выражений и гео­графических названий — это уже другое дело. Например, попытка воспроизвести гортанное французское «r» во фран­цузском выражении «en route» («по пути»), шепелявое испан­ское «с» в слове «Barthelona» (Барселона) или итальянское «Firenze» вместо «Florence» (Флоренция) — даже если вы произносите все правильно — расценивается как претенци­озность и позерство, что почти всегда однозначно ассоции­руется с принадлежностью к низшему классу или к среднему слою среднего класса. Представители высшего класса, вер­хушки среднего и рабочего классов обычно не имеют склон­ности рисоваться подобным образом. Если вы бегло говори­те на иностранном языке, из которого употребили слова или выражения, вам, возможно, простят их правильное произно­шение, хотя лучше не выставлять напоказ свое умение — это более скромно и по-английски.

Нам часто говорят, что региональные акценты ныне бо­лее приемлемы — даже приветствуются, если вы хотите сде­лать карьеру на радио или телевидении — и что человека с йоркширским, ливерпульским или нортумберлендским вы­говором или акцентом, свойственным жителям графств, рас­положенных к западу от Лондона, не принимают автомати­чески за выходца из рабочего класса. Да, может быть, хотя я в этом не уверена. Многие нынешние ведущие телевизионных и радиопрограмм имеют тот или иной региональный выго­вор, и это вполне может означать, что публике нравятся эти акценты. Но данный факт отнюдь не доказывает, что регио­нальный акцент перестал служить индикатором классовой принадлежности. Может, нам и нравятся региональные ак­центы, и мы считаем, что они приятны, мелодичны, благозвучны, но все равно, по нашему мнению, так говорят только выходцы из рабочего класса. Другое дело, что выходцев из рабочей среды теперь охотнее принимают на так называе­мые снобистские должности, но тогда так и нужно сказать, а не придумывать для региональных акцентов красивые изыс­канные эвфемизмы.

ПРАВИЛА ТЕРМИНОЛОГИИ, ИЛИ ЕЩЕ РАЗ О КЛАССАХ

В 1955 г. в журнале «Энкаунтер»* (Encounter) была опублико­вана статья Нэнси Митфорд**, в которой она разделила лекси­ку на слова, употрeбляемые представителями высшего сосло­вия, и слова, употрeбляемые представителями всех остальных классов.

--------------------------

*«Энкаунтер» — журнал англо-американской интеллигенции и культурной общественности, издававшийся в Англии с 1953 по 1990 год.

**Митфорд, Нэнси Фримен (1904—1973) — английская писа­тельница.

Некоторые из ее слов-индикаторов ныне считаются устаревшими, но сам принцип индикации остался прежним. Пусть отдельные слова-показатели заменили другие, однако многие живут и по сей день, и мы судим о принадлежности че­ловека к тому или иному классу по тому, как он, например, называет дневной прием пищи: «lunch» или «dinner».

Правда, простая бинарная модель Митфорд, на мой взгляд, недостаточно полна и для моего исследования не совсем подходит. Некоторые слова-индикаторы и в самом деле свойственны только представителям высшего класса, но есть и такие, употрeбление которых четко отличает рабочий класс и низшую или среднюю часть среднего класса от его верхушки. В некоторых случаях лексика рабочего и высшего классов поразительно идентична и существенно отличается от лексики всех остальных классов.

Семь cмepтных грехов

Существует семь слов, которые англичане, принадлежащие к высшему обществу и к верхушке среднего класса, считают безошибочными индикаторами классовой принадлежности.

Попробуйте произнести один из этих «семи cмepтных гре­хов» в присутствии представителей названных слоев общества, и их внутренний «индикатор классовой принадлежности» на­чнет пищать и мигать: вас тотчас же причислят в лучшем случае к средней части, а скорей всего — к низам среднего класса, в отдельных же случаях сразу определят к рабочему классу.

Pardon («извините, простите»)

У аристократов и у представителей верхушки среднего класса это слово особенно не в чести. Джилли Купер* рассказывает, что однажды слышала, как ее сын поучал своего приятеля: «Мама говорит, слово «pardon» еще хуже, чем «fuck»».

-----------------------

*Купер, Джилли — современная английская писательница.

Он был прав: по мнению представителей высшего класса и верхушки среднего класса, это явно простонародное словечко хуже бранного выражения. Некоторые даже называют пригороды, в которых обитают представители низов среднего класса, Пардонией. Есть хороший тест на определение классовой принадлежности: беседуя с англичанином, умышленно ска­жите что-нибудь очень тихо, так чтобы вас не расслышали. Выходец из низов или средней части среднего класса пере­спросит: «Pardon?» — представитель верхушки среднего клас­са скажет «Sorry?» («Прошу прощения?») или «Sorry — what?» («Простите, что вы сказали?»), а вот человек из высшего обще­ства и рабочий, те оба спросят: «What?» («Что?») Последний, возможно, проглотит звук «t» — «Wha?», но это будет единс­твенное отличие. Иногда представители верхушки рабочего класса, метящие в средний класс, возможно, употребят слово «pardon», ошибочно полагая, что это звучит «по-светски».

Toilet («туалет»)

«Toilet» — еще одно слово, которое заставляет представите­лей высших классов морщиться и обмениваться многозна­чительными взглядами, если оно произнесено выскочкой из низов. Представители этих слоев общества употрeбляют слово «loo» («уборная») или «lavatory» («уборная, туалет») — произносится как «lavuhry» с ударением на последнем слоге.

Иногда допустимо и слово «bog» («нужник»), но только если оно произнесено в иронично-шутливой манере. Все выход­цы из рабочего класса, равно как низы и средняя часть сред­него класса, говорят «toilet», с той лишь разницей, что первые глотают конечный звук «t». (Рабочий класс также иногда употрeбляет «bog», но без иронии). Представители нижнего и среднего слоев среднего класса с претензией на более бла­городное происхождение слово «toilet» порой заменяют ма­нерными эвфемизмами «gents» («мужская уборная»), «ladies» («дамская комната»), «bathroom» («ванная комната»), «powder room» («дамская уборная»), «facilities» и «convenience» («удобс­тва») или шутливыми «latrines» («отхожее место»), «heads» («уборная») и «privy» («уборная»). Женщины обычно исполь­зуют эвфемизмы первой группы, а шутливые словечки чаще употрeбляют мужчины.

Serviette («салфетка»)

На языке обитателей Пардонии «serviette» — это салфетка, еще один эвфемизм, изящное французское словечко, кото­рое те употрeбляют вместо традиционного английского «napkin», ошибочно полагая, что таким образом они повы­шают свой социальный статус. Предположительно, слово «serviette» ввели в употрeбление особо щепетильные выход­цы из низов среднего класса, которые считали, что «napkin» слишком похоже по звучанию на «nappy» («пеленка, подгуз­ник»), и хотели заменить его чем-то более благозвучным. Ка­ково бы ни было происхождение данного слова, «serviette» теперь считается точным индикатором принадлежности к низшим классам. Мамочки из высшего общества и верхов среднего класса хватаются за головы, когда их дети перени­мают это слово у своих добрых нянь, принадлежащих к бо­лее низкому сословию, и потом очень долго переучивают своих чад, заставляя их говорить «napkin».

Dinner («обед, ужин»)

Слово «dinner» само по себе нейтральное. Оно становится определителем принадлежности к рабочему классу только в том случае, когда так называют дневной прием пищи, вместо слова «lunch» («ленч»). Слово «tea» («чай») тоже указывает на принадлежность к низам, если им обозначают вечернюю трапезу: в высшем обществе ужин принято называть «dinner» или «supper». (Формально «dinner» — более торжественный ужин, чем «supper»: если вас пригласили на ужин, назвав его «supper», вероятно, речь идет о простом застолье в кругу се­мьи, скорее всего на кухне. Иногда приглашающий выража­ется более определенно, указывая, что это будет «family sup­per» или «kitchen supper». Представители высшего общества и верхушки среднего класса чаще употрeбляют «supper», чем представители среднего и нижнего слоев среднего класса.) «Tea» для высшего класса — это прием пищи примерно в че­тыре часа дня: чай, пирожки, булочки («scone» — произно­сится с коротким «о»), возможно, небольшие сандвичи (про­износится «sandwidges», а не «sand-witches»). Низшие классы называют эту трапезу «afternoon tea» («полдник»). Все эти тонкости создают массу проблем для иностранцев: если вас пригласили на «dinner», когда вы должны прийти: в полдень или вечером? Как понимать приглашение «Come for tea» («Приходите на чай»), что нужно прийти в четыре часа или в семь часов? Чтобы не опростоволоситься, уточните, в кото­ром часу вас ждут в гости. Ответ поможет вам определить об­щественный статус хозяев.

Settee («канапе, небольшой диван»)

Или спросите у хозяев, как они называют свою мебель. Если небольшой диван, на котором могут уместиться два-три че­ловека, они называют «settee» или «couch», это значит, что по социальному статусу эти люди не выше среднего слоя сред­него класса. Если «sofa» — значит, они принадлежат как ми­нимум к верхушке среднего класса. Иногда из данного пра­вила бывают исключения, так что слово «settee» — не такой точный индикатор классовой принадлежности, как «pardon». Молодежь из верхушки среднего класса, насмотревшаяся американских фильмов и телепрофамм, может сказать о ди­ване «couch», хотя слово «settee» никогда не употребит, разве что в шутку, чтобы позлить своих озабоченных классовыми предрассудками родителей. Если хотите, позабавьте себя, пробуя угадать ответ хозяев. Для этого включите в список другие слова-индикаторы, которые будут рассматриваться позже в разделе «Правила английского быта». Например, если диван — часть новенького гарнитура мягкой мебели, состоя­щего из трех предметов, обивка которых подобрана в тон шторам, значит, хозяева наверняка употребят слово «settee».

Lounge («гостиная»)

А еще поинтересуйтесь у хозяев, как они называют комнату, в которой находится «settee/sofa». «Settee» обычно находит­ся в комнате, которую называют «lounge» или «living room», a «sofa» будет стоять в помещении, которое называют «sitting room» или «drawing room». Словосочетание «drawing room» (короткая форма от «withdrawing room») прежде считалось единственно «правильным» обозначением гостиной, но, по мнению многих представителей верхушки среднего класса и высшего общества, несколько глупо и претенциозно называть, скажем, небольшую комнату в обычном одноквартирном доме «drawing room», поэтому в обиход вошло словосочетание «sitting room». Иногда можно слышать, как кто-ни­будь из верхушки среднего класса употрeбляет «living room», хотя это не приветствуется, но только среднему слою сред­него класса и низам дозволено говорить «lounge». В принци­пе, это слово — ловушка, с помощью которой легко выявить выходцев из среднего слоя среднего класса, пытающихся вы­дать себя за представителей более высокого сословия: пусть некоторые из них научились не употрeбллять «pardon» и «toi­let», но они часто не осознают, что «lounge» — это тоже cмepтный грех.

Sweet («десерт»)

Как и «dinner», это слово само по себе не является индикато­ром классовой принадлежности, но становится таковым, ес­ли употрeблено не к месту. Верхушка среднего класса и вы­сшее общество настаивают на том, что сладкое блюдо, пода­ваемое в конце обеда или ужина, должно называться «pudding» («пудинг»), но никак не «sweet», «afters» или «dessert». Употрeбление последних трех слов считается признаком низкого происхождения и в среде высших слоев общества неприем­лемо. «Sweet» можно свободно употрeбллять лишь в качестве прилагательного, но как существительное — только для обозначения того, что у американцев называется «candy» («конфета»). Блюдо в конце еды — это всегда «pudding», что бы это ни было: кусочек торта или лимонное мороженое. Ес­ли вы спросите в конце трапезы: «Does anyone want a sweet?» («Кто-нибудь желает десерт?») — вас тотчас же причислят к среднему слою среднего класса или к более низкому сосло­вию. «Afters» тоже мгновенно активизирует «внутренный оп­ределитель классовой принадлежности», и вас опять сочтут выходцем из низов. Некоторые американизированные мо­лодые люди из верхушки среднего класса употрeбляют «des­sert» — слово наименее «низкопробное» из названных трех, но и менее надежный индикатор классовой принадлежнос­ти. Оно также может внести пyтaницу, поскольку в среде вы­сших классов «dessert» традиционно означает блюдо из све­жих фруктов, которое подается в самом конце еды, после пу­динга, и едят его ножом и вилкой.

Smart («изящный, элегантный, светский») и common («простой, обыкновенный»)

Рассмотренные «семь cмepтных грехов» — самые очевид­ные и надежные индикаторы классовой принадлежности, но есть целый ряд других слов, на которые чутко реагирует на­ши внутренние высокочувствительные датчики системы со­циального позиционирования. Если вы хотите «talk posh» («говорить по-светски»), для начала перестаньте употрeбллять само слово «posh»: по меркам высшего класса нормой являет­ся «smart». Верхушка среднего сословия и представители вы­сшего класса «posh» употрeбляют только иронически, на­смешливым тоном, давая понять: они знают, что это слово просторечное.

Антонимом понятия «smart» является то, что все, начиная от среднего слоя среднего класса и выше, называют «com­mon». Это снобистский эвфемизм для обозначения понятия «рабочий класс». Однако помните: слишком частое употрeбление этого слова — верный признак снобизма выходца из среднего слоя среднего класса, стремящегося дистанциро­ваться от низших классов. Только тот, кто не уверен в себе, проявляет снобизм таким образом. «Naff» («пустяковый, нестоящий») -— более приемлемое слово, имеющее несколь­ко толкований. Оно может означать и то же самое, что «common», а еще «жалкий», «нищенский», «невзрачный» или «без­вкусный». Это слово стало общим универсальным выражени­ем неодобрения/неприятия. Подростки часто употрeбляют «naff» попеременно с «uncool» («отстой») и «mainstream» («тухлый»). Это их излюбленные оскорбительные словечки.

Дети «из простых» называют своих родителей «mum» и «dad»; дети «из света» — «mummy» и «daddy» (прежде некото­рые говорили еще «mа» и «ра», но теперь эти формы обраще­ния считаются устаревшими). Говоря о своих родителях, де­ти «из простых» называют их «my mum» и «mу dad» (или «mе mum» и «mе dad»), а дети «из света» — «my mother» и «mу fa­ther». Это не точные индикаторы, поскольку теперь дети из высшего общества тоже говорят «mum» и «dad», а малыши из среды рабочих могут сказать «mummy» и «daddy». Но если ре­бенок, которому больше десяти лет, например двенадцать, продолжает называть мать «mummy», это значит, что он, вне сомнения, происходит из семьи аристократов. Взрослые, употрeбляющие слова «mummy» и «daddy», почти однознач­но принадлежат к верхним слоям общества.

На языке матерей, которых называют «mum», дамская су­мочка — «handbag», духи — «perfume»; на языке матерей, ко­торых называют «mummy», сумочка и духи будут соответс­твенно «bag» и «scent». Родители, которых называют «mum» и «dad», про скачки говорят «horseracing», родители «из света» (то есть «mummies» и «daddies») — просто «racing». Просто­людины, желая сообщить, что они идут на вечеринку, скажут «go to a do», представители средних слоев среднего класса вместо «do» употребят слово «function» («прием, вечер») ; лю­ди из высшего общества вечеринку или прием называют просто «party». На приемах среднего класса («functions») по­дают «refreshments» («закуски и напитки»), на приемах вы­сшего общества — просто «food and drinks» («еду и напит­ки»). Про порцию еды выходцы из низов и средних слоев среднего класса скажут «portion», представители верхушки среднего класса и высшего сословия — «helping». Первое блюдо на языке низов — «starter», люди «из света» скажут «first course» (хотя это менее надежный индикатор).

Свое жилище простолюдины и представители среднего слоя среднего класса назовут «home» или «property», предста­вители верхушки среднего класса и аристократы скажут «house». В домах простых людей есть внутренние дворики (patio), у аристократов — террасы (terrace). Понятие «дом» на языке выходцев из рабочей среды обозначает слово «in­doors» (например, «1 left indoors» — «я вышел из дому», или «\"еr indoors» — «моя жена дома»). Разумеется, это не исчер­пывающий список классовых различий. Сословность пропи­тала все сферы жизни англичан, и почти в каждой главе дан­ной книги вам будут встречаться все новые слова-индикато­ры, а также вы найдете здесь и с десяток невербальных определителей классовой принадлежности.

Правила непризнания классовости

Мы и теперь, как и прежде, очень восприимчивы к классовым различиям, но в нынешние «политически корректные» вре­мена многие из нас все больше стыдятся своих сословных предрассудков и стараются их не выказывать либо скрывать. Представители среднего класса, прежде всего, его верхушка, в этом вопросе особенно щепетильны. Они будут лезть из кожи вон, лишь бы не употребить в отношении кого-то или чего-то выражение «рабочий класс», которое они заменяют разными изящными эвфемизмами: «группы населения с низ­кими доходами», «менее привилегированные», «простые лю­ди», «менее образованные», «человек с улицы», «читатели бульварной прессы», «синие воротнички», «бесплатная шко­ла», «муниципальный микрорайон», «народный» и т. д. Иног­да в разговоре между собой они используют менее деликат­ные эвфемизмы, например «Шерон и Трейси», «кевины», «Эс-ceкcкий человек»* и «владелец форда-мондео»».

--------------------

*Эсceкcкий человек (Essех man) — представитель рабочего класса, который в 80-х гг. XX в. разбогател благодаря политике под­держки частного предпринимательства правительства М. Тэтчер.

Эти сверхтактичные представители верхушки среднего класса порой стараются совсем не употрeбллять слово «класс», заменяя его словом «background» («происхождение, среда, связи и окружение»), а я при этом всегда представляю человека, неожиданно появившегося из какого-нибудь грязного закоулка или сошедшего со светского портрета кисти Гeйнсборо или Рейнолдса, в зависимости оттого, к какому классу принадлежит объект обсуждения. (Это всегда ясно из кон­текста: «Ну, учитывая его происхождение, неудивитель­но...» — значит, из грязного закоулка; «Мы предпочитаем, чтобы Саския и Фиона водились с дeвoчками из той же сре­ды...» — значит, с картины Гeйнсборо или Рейнолдса).

Все эти дипломатичные эвфемизмы совершенно излиш­ни, ведь англичане из рабочей среды не имеют никаких про­блем со словом «класс» и охотно называют себя рабочим классом. Англичане из высшего света тоже зачастую прямо и категорично высказываются о классах. Это не значит, что у представителей верхов и низов английского общества в сравнении со средними слоями менее развито классовое со­знание, — просто они не боятся называть вещи своими име­нами. И представление о социальной структуре общества у них тоже несколько иное, чем у среднего класса: они не склонны делить общество на промежуточные слои, ориен­тируясь на едва уловимые различия. Их радар социального позиционирования признает в лучшем случае три класса: ра­бочий, средний и высший, а иногда всего два. Рабочий класс делит мир на две части: «мы» и «свет», высший класс видит только «нас» и «плебс».

В этом отношении яркий пример — Нэнси Митфорд с ее простой бинарной моделью деления общества на высший свет и невысший, в которой не учитываются тонкие разли­чия между низами среднего класса, его средним и верхним слоем, не говоря уже про совсем микроскопические нюансы, разделяющие, скажем верхи среднего класса на «прочную ус­тойчивую элиту» и на «неустойчивую», балансирующую на грани между верхами и средним слоем. Эти тонкости инте­ресуют только сам раздробленный средний класс. Да еще любопытных антропологов.

НОВЫЕ ВИДЫ РЕЧЕВОГО ОБЩЕНИЯ: ПРАВИЛА РАЗГОВОРА ПО МОБИЛЬНОМУ ТЕЛЕФОНУ

Неожиданно почти все в Англии обзавелись мобильными телефонами, но, поскольку это — новая, ранее неведомая технология, не существует и установленных правил этикета, предписывающих, когда, как и в какой манере следует осу­ществлять общение с помощью данного вида связи. Мы вы­нуждены по ходу «придумывать» и выpaбатывать эти прави­ла — увлекательнейший, волнующий процесс для социолога, ведь не часто случается наблюдать формирование нового свода неписаных правил общественного поведения.

Например, я обнаружила, что большинство англичан, ес­ли их спросить, однозначно ответят, что, находясь в обще­ственном трaнcпорте, нельзя во весь голос обсуждать по мо­бильному телефону домашние дела или любые другие ба­нальные проблемы. Это проявление невоспитанности и неуважения к окружающим. Тем не менее значительное меньшинство благополучно игнорирует это правило. Попут­чики могут вздыхать и закатывать глаза, но редко кто-нибудь из них решится сделать невеже замечание, потому что это влечет за собой нарушение других укоренившихся правил английского этикета, запрещающих заговаривать с незна­комцами, устраивать скандалы в общественных местах или привлекать к себе внимание. Несмотря на то что данная про­блема широко обсуждается в средствах массовой информа­ции, любители громко разговаривать по мобильному теле­фону, кажется, совершенно не замечают, что своим поведе­нием доставляют неудобства окружающим. В этом они сродни людям, которые, сидя в своих автомобилях, любят ковыряться в носу и чесать под мышками, не думая о том, что их кто-то может увидеть.

Какой же возможный выход из этой явно тупиковой ситу­ации? Налицо первые признаки нарождающихся правил пользования мобильными телефонами в общественных мес­тах, и, судя по всему, громко разговаривать по мобильному телефону в общественном трaнcпорте, не выключать звуко­вой сигнал на время киносеанса или театрального спектакля вскоре станет столь же неприемлемо, как и попытка пролезть без очереди. Однако утверждать это с полной уверенностью нельзя, учитывая, что у англичан не принято вступать в кон­фликт с нарушителями порядка. Хорошо уже то, что недо­статки, связанные с использованием мобильных телефонов, возведены в ранг социальной проблемы, о которой известно всем. Но есть другие аспекты «формирующегося» этикета пользования мобильными телефонами, которые еще более расплывчаты и противоречивы.

Например, пока еще не сложились общепринятые нормы пользования мобильными телефонами во время деловых встреч. Нужно выключить телефон до того, как вы пришли на встречу? Или следует вынуть аппарат и демонстративно выключить его на глазах деловых партнеров — в качестве льстивого жеста, означающего: «Видите, как я вас уважаю? Ра­ди вас я выключил свой мобильный телефон»? Далее: должны вы положить выключенный телефон на стол — как напоми­нание о вашей обходительности и статусе вашего клиента или коллеги? Если вы решили не выключать телефон, следует держать его перед собой или оставить в портфеле? Можно ли отвечать на звонки во время встречи? Согласно данным мо­их предварительных наблюдений, в Англии руководители невысокого ранга менее обходительны: стремясь доказать собственную значимость, они оставляют телефоны вклю­ченными и отвечают на звонки во время деловой беседы. А руководители высокого ранга, которые не нуждаются в са­моутверждении, более тактичны.

Как быть с мобильным телефоном во время делового обе­да? Можно ли вновь включить телефон за столом? Обязаны ли вы объяснить важность этого? Следует ли извиниться? На основе проведенных наблюдений и собеседований я выяви­ла аналогичную картину. Не уверенные в своем положении люди, занимающие менее престижные должности, обычно отвечают на звонки и порой даже сами звонят во время делового обеда — зачастую извиняясь и мотивируя свои поступ­ки, но с таким важным видом, словно говоря: «Ах, как я занят и незаменим!» — что их «извинение» звучит как завуалиро­ванное хвастовство. Их более уверенные в себе коллеги, сто­ящие выше на служебной лестнице, либо оставляют телефо­ны выключенными, либо, если им по какой-то причине просто необходимо включить телефон, извиняются с непод­дельной искренностью, зачастую смущенно, в манере само­уничижения.

Мобильные телефоны выполняют и множество других, более тонких социальных функций, в частности служат средством соперничества, используются как индикатор ста­туса, особенно среди подростков. А взрослые мужчины, ведя игру «У меня лучше, чем у тебя», часто вместо машин хваста­ются мобильными телефонами, обсуждая теперь уже не ко­леса с литыми дисками из сплава, мощность, управляемость машин и т. д., а достоинства различных марок телефонов, их хаpaктеристик и услуги операторов мобильной связи.

Я также заметила, что многие женщины, находясь в оди­ночестве в кафе или в любом другом общественном месте, используют свои мобильные телефоны в качестве «загради­тельного знака», коим традиционно является газета или жур­нал, обозначающего «личную» территорию и сигнализирую­щего о том, что данный человек не расположен к общению, Телефон, даже если женщина не использует по прямому на­значению, просто лежит на столе, служа ей надежным сим­волическим телохранителем, защищая от нежелательного общения. Если приближается потенциальный нарушитель покоя, то женщина обычно тотчас же дотрагивается до теле­фона или берет его в руку. Одна из представительниц слабо­го пола объяснила: «Просто чувствуешь себя спокойнее, ког­да телефон рядом — на столе, под рукой... На самом деле те­лефон даже лучше, чем газета, потому что это реальные люди... То есть ты можешь кому-то позвонить или послать со­общение, если хочешь. Это вселяет уверенность». Уверен­ность в том, что телефон гарантирует поддержку и помощь друзей и родных, означает, что, когда женщина дотрагивает­ся до телефона или берет его в руку, у нее возникает ощуще­ние защищенности. Тем самым она дает понять окружаю­щим, что она не одинока и не беспомощна.

Данный пример свидетельствует о том, что мобильный телефон выполняет и более важные социальные функции. Об этом я уже подробно писала в другой своей работе²⁰, но здесь стоит коротко объяснить еще раз.

---------------------------

²⁰См.: Фокс К Эволюция, отчуждение и сплетни: роль системы мобильных телекоммуникаций в XXI веке, 2001. («Evolution, Aliena­tion and Gossip: the role of mobile telecommunications in the 21^st centu­ry».) Это отчет об исследовании, выполненном по заказу компании «Бритиш телеком»; также опубликован на сайте ИЦСП: www.sirc.org. Работа весьма скромная, несмотря на ее громкое название.

На мой взгляд, мобильные телефоны — это современный аналог садового за­бора или деревенской живой изгороди. В нашем скоростном современном мире заметно снизился количественно и качественно уровень общения в этой единой социальной сети. Многие из нас лишены удовольствия поболтать о том о сем ссоседями, подойдя к садовому забору. Мы постоянно нахо­димся в дороге, добираясь либо из дома на работу, либо с работы домой, и большую часть времени проводим среди незнакомых людей в поездах и автобусах или в одиночестве в собственных автомобилях. Эти факторы особенно проблематичны для англичан, поскольку мы более замкнуты и социально заторможены, чем представители других культур; мы не вступаем в контакт с незнакомыми людьми, не очень быстро и нелегко заводим новых друзей.

Проводная телефонная связь позволяет нам контактировать друг с другом, но не обеспечивает того peгулярного, не­принужденного, спонтанного общения, хаpaктерного для небольших сообществ, какими большинство из нас жили до промышленной революции. Мобильные телефоны — и особенно возможность посылать дешевые короткие сообще­ния — вернули нам ощущение общности и взаимосвязи. Мо­бильные телефоны — противоядие от одиночества и стрес­сов современной городской жизни, «социальный якорь спасения» в мире отчуждения и равнодушия.

Вообразите типичный короткий деревенский разговор «через садовую ограду»: «Hi, how\"re you doing?» — «Fine, just off to the shops. Oh, how\"s your mum?» — «Much better, thanks». — «Oh, good, give her my love. See you later». («Привет, как дела?» —«Отлично, вот в магазин иду. Как мама?» —«Спа­сибо, гораздо лучше». — «Рада это слышать. Передавай ей привет. Пока»). Если убрать большинство гласных из этих фраз и остальные буквы записать «языком текстового сооб­щения» (HOW R U? С U L8ER), то получится типичное SMS-co-общение: сказано немного — дружеское приветствие, кое-какие новости, — но личностная взаимосвязь установлена, людям напомнили, что они не одиноки. До обретения воз­можности посылать и получать текстовые сообщения, ис­пользуя мобильные телефоны, многие из нас были вынужде­ны жить без этой, казалось бы, пустяковой, но важной с пси­хологической и социальной точек зрения формы общения.

Однако эта новая форма общения требует и нового свода неписаных правил, и в процессе выработки этих новых пра­вил возникают определенные трения и противоречия. Осо­бенно много споров по поводу того, какие типы разговоров можно вести с помощью SMS-сообщений. Заигрывания, флиpт допустимы, даже поощряются, но некоторые женщи­ны жалуются, что для мужчин SMS-сообщения — способ ук­лониться от настоящего разговора. Разрыв отношений путем SMS-сообщений расценивается как трусость. Это абсолютно неприемлемо, хотя данное правило еще не стало непрелож­ной нормой, которой следуют все без исключения.

Я надеюсь найти деньги на проведение полноценного ис­следования на тему этикета общения по мобильному теле­фону, которое включало бы мониторинг всех связанных с этим формирующихся правил, превращающихся в неписа­ные законы. Возможно, в будущих изданиях книги «Наблю­дая за англичанами» уже будут опубликованы новые данные о процессе формирования и выработки правил этикета об­щения по мобильному телефону. А сейчас я надеюсь, что вы­явление общих установившихся «правил английской само­бытности» или «хаpaктерных особенностей» поможет нам спрогнозировать, по крайней мере до некоторой степени, наиболее вероятное развитие этого процесса.

Чтобы выявить эти «хаpaктерные особенности», мы сна­чала должны проанализировать правила гораздо более ус­тойчивой, укоренившейся в Англии формы вербального контакта — общения в пабе.

ОБЩЕНИЕ В ПАБЕ

Паб — один из главнейших элементов культуры и жизни англичан. Возможно, это звучит как фраза из путеводите­ля, но я говорю совершенно искренне: значение пабов в анг­лийской культуре невозможно переоценить. В пабы ходит более трех четвертей взрослого населения Великобритании, из них одна треть — завсегдатаи, посещающие пабы как ми­нимум раз в неделю; для многих паб — это второй дом. Для любого социолога клиентура паба — это «репрезентативная выборка» состава населения Англии, поскольку пабы посе­щают люди всех возрастов, социальных классов, уровней об­разованности и профессий. Не проводя много времени в пабах, было бы невозможно даже попытаться понять англий­скую самобытность, и в принципе достаточно сидеть в одних лишь пабах, чтобы получить относительно полное представ­ление об особенностях английской культуры.

Я говорю «в принципе», потому что паб, как и всякое пи­тейное заведение в любой культуре, — это особая среда, со своими собственными правилами и социальной динамикой. Вместе со своими коллегами из ИЦСП я проводила довольно масштабные исследования роли питейных заведений в раз­ных культурах²¹ (ну, кто-то же должен был это сделать) и на основе полученных данных пришла к выводу, что употреб­ление алкогольных напитков во всех обществах — это, по сути, социальная деятельность и что в большинстве культур коллективное употрeбление алкогольных напитков проис­ходит в специально отведенных для этого местах.

-----------------------

²¹См.: Фокс К. Социальные и культурные аспекты употрeбления алкогольных напитков, Амстердам труп, Лондон, 2000. («Social and Cultural Aspects of Drinking». The Amsterdam Group, London.)

Наш срав­нительный анализ выявил три кросскультурных сходства, или «константы», хаpaктерных для питейных заведений.

1. Во всех культурах питейное заведение — это особая среда, отдельный социальный мир со своими собс­твенными традициями и ценностями.

2. Для любого питейного заведения хаpaктерна социально смешанная эгалитарная среда или, по крайней мере, такая среда, в которой статус индивида определяют критерии, отличные от тех, что существуют во внешнем мире.

3. Основная функция питейных заведений — содействие в создании и укреплении социальных связей.

Таким образом, несмотря на то что паб — один из важнейших элементов английской культуры, он имеет свой собственный «социальный микроклимат» ²².

---------------------

²² «Социальный микроклимат» — понятие, которое я ввела в сво­ей работе «Племя любителей скачек» («The Racing Tribe»), где выдви­нула предположение о том, что некоторые типы социальной среды, подобно определенным географическим объектам (островам, доли­нам, оазисам и т. д.), «создающим свою собственную погоду», тоже имеют только им присущий «микроклимат», в котором господству­ют модели поведения, нормы и ценности, отличные от тех, что ха­paктеризуют общество в целом.

Как и все питейные заведения, паб в некоторых отношениях — «пороговая» зона, сомни­тельная среда промежуточного пограничья, для которой ха­paктерна «культурная ремиссия» — временная структурная приостановка обычного социального контроля («узаконен­ное отклонение от нормы» или «режим перерыва»). Отчасти этим и обусловлена необходимость всестороннего рассмот­рения правил общения в английских пабах, которые могут очень много рассказать о самобытности англичан.

ПРАВИЛА ОБЩЕНИЯ В АНГЛИЙСКИХ ПАБАХ

Правило общительности

Начнем с того, что первое правило общения в английском пабе содержит объяснение того, почему пабы являются столь жизненно важным элементом нашей культуры. Это прави­ло общительности: в Англии стойка бара в пабе — одно из немногих мест, где непредосудительно вступать в разговор, то есть устанавливать социальный контакт, с абсолютно не­знакомым вам человеком. У стойки бара приостанавливается действие традиционных правил сдержанности и невмешательства в частную жизнь, нам позволено на время пренеб­речь условностями. Завязать у стойки бара дружескую беседу с незнакомцами считается абсолютно уместным и нормаль­ным поведением.

Иностранцы часто не могут смириться с тем, что в анг­лийских пабах пpaктикуется система самообслуживания. Пожалуй, летом в Англии одно из самых жалких (или забав­ных — в зависимости от вашего чувства юмора) зрелищ — это группа изнывающих от жажды туристов, сидящих за сто­ликом паба и терпеливо ожидающих, когда кто-нибудь из персонала к ним подойдет и примет заказ.

Поначалу я на подобные картины реагировала как бес­страстный ученый — хваталась за секундомер и засекала вре­мя, требовавшееся туристам из той или иной страны на то, чтобы догадаться, что в пабе действует система самообслужи­вания. (Рекорд по сообразительности — две минуты двадцать четыре секунды — установила наблюдательная американская чета. Дольше всех — сорок пять минут тридцать секунд — просидела группа молодых итальянцев, хотя, нужно отметить, все это время они увлеченно дискутировали на тему футбола и не выражали озабоченности из-за того, что их не обслужи­вают. Французская чета, прождав двадцать четыре минуты, де­монстративно покинула паб, ругая плохое обслуживание и les Anglais в целом). Накопив достаточно данных, я стала более сочувственно относиться к несведущим туристам и даже на­писала для них брошюру о правилах поведения в пабе.

В брошюре, посвященной правилам поведения в пабе, я объяснила, что правило общительности применимо только у стойки бара: идя к бару, чтобы купить напиток, англичане получают бесценную возможность вступить в социальный контакт. При наличии официантов, указала я, люди сидели бы обособленно за отдельными столиками. Наверно, это не является проблемой в условиях менее традиционалистских культур, где людям не требуется помощь, чтобы завязать раз­говор с тем, кто сидит рядом, но, яростно доказывала я, англичане по природе своей очень сдержанны и замкнуты, и нас необходимо подталкивать к общению. Нам гораздо легче как бы невзначай присоединиться к происходящему у стойки бара «случайному» разговору, пока мы ждем, когда нам пода­дут напитки, чем умышленно встревать в беседу, ведущуюся за соседним столиком. Система самообслуживания призвана способствовать общительности.

Но речь идет не о безудержной, бесконтрольной общи­тельности. «Культурная ремиссия» — это вовсе не синоним распущенности. Данный термин отнюдь не означает, что вы вправе пренебречь условностями и делать что хотите. «Культурная ремиссия» — это структурно упорядоченное услов­ное освобождение от традиционных общественных услов­ностей в строго специфической среде. В английских пабах традиционное правило невмешательства в частную жизнь не действует только у стойки бара и в некоторых случаях, в меньшей степени, не распространяется на столики, располо­женные непосредственно у стойки бара. Те столики, что на­ходятся в наибольшей удаленности от стойки бара, считают­ся наиболее «неприкосновенными». Я также выявила не­сколько других исключений: правило общительности действует, с некоторыми ограничениями (и в строгом соот­ветствии с правилами знакомства), вокруг мишени для мета­ния дротиков и бильярдного стола, но только в отношении тех, кто стоит рядом с игроками: находящиеся поблизости столики считаются «неприкосновенными».

Англичанам необходима социальная помощь в форме «узаконенного отклонения от нормы» у стойки бара, но мы также по-прежнему высоко ценим свое право на личную жизнь. Разделение помещения паба на «общественную» и «частную» зоны — идеальный компромисс в духе англичан: это позволяет нам нарушать правила, но является гарантией того, что мы делаем это в упорядоченной манере, сообразу­ясь с определенными нормами поведения.

Правило невидимой очереди

Прежде чем приступить к анализу сложного этикета общения в пабе, мы должны рассмотреть еще одно правило поведения в пабе. Оно не имеет отношения к нормам речевого этикета, но поможет нам доказать (так сказать, «протестировать» — в прямом смысле этого слова) одно из «правил английской са­мобытности». Тема — очередь. Стойка бара в пабе — единс­твенное место в Англии, где покупка-продажа осуществляется без формирования очереди. Многие наблюдатели отмечают, что в Англии стояние в очереди — это почти национальное хобби: англичане, сами того не сознавая, выстраиваются в упорядоченную линию на автобусных остановках, у магазин­ных прилавков, лотков с мороженым, у лифтов — а порой, по словам некоторых озадаченных туристов, которых я интер­вьюировала, даже на пустом месте, буквально ни за чем.

Джордж Майкс отмечает, что «англичанин, даже если он стоит один, создает упорядоченную очередь из одного чело­века». Впервые прочитав его комментарий, я подумала, что это забавное преувеличение, но потом стала внимательнее наблюдать за своими соотечественниками и обнаружила, что Джордж Майкс абсолютно прав и что даже я сама так поступаю. Ожидая в одиночестве автобус или такси, я не сло­няюсь вокруг остановки, как это делают люди в других стра­нах, — я стою точно под знаком, лицом по направлению движения, будто и впрямь возглавляю очередь. Я создаю оче­редь из одного человека. Если вы англичанин или англичан­ка, то и вы наверняка поступаете так же.

А вот в наших питейных заведениях мы вообще не стано­вимся в очередь, а толпимся беспорядочно вдоль стойки. По­началу я с удивлением подумала: «Это же противоречит всем инстинктам, правилам и обычаям англичан», — а потом по­няла, что на самом деле это очередь, невидимая очередь, и что все — и бармены, и посетители — соблюдают эту оче­редь. Каждый знает, кто за кем: человек, подошедший к стой­ке перед вами, будет обслужен раньше вас, и любая явная по­пытка добиться того, чтобы вас обслужили быстрее, будет проигнорирована барменом и вызовет недовольство у ос­тальных посетителей. Иными словами, это будет расценено как несоблюдение очереди. Английские бармены умеют точ­но определять, кто за кем стоит в невидимой очереди. Стой­ка бара — «исключение, подтверждающее правило» относи­тельно соблюдения очереди, причем очевидное исключение и еще один пример упорядоченной природы неупорядочен­ности англичан.

Правило пантомимы

Правила общения в английском пабе регулируют как рече­вые, так и неречевые формы общения. В действительности некоторые из них запрещают использование слов. Таково, например, правило пантомимы. Бармены стараются всех об­служивать в порядке очереди, но все же необходимо при­влечь их внимание и дать понять, что вы ждете, чтобы вас об­служили. Однако существует строгий этикет насчет того, как следует привлекать внимание бармена: это должно делать без слов, не поднимая шума и не прибегая к вульгарной жес­тикуляции.. (Да, мы опять вернулись в «Зазеркалье». На самом деле английский этикет более странный, чем самая чудная выдумка.)

Предписанный ритуал — это своеобразная искусная пан­томима. Не театральное действо, которым нас развлекают на Рождество, а пантомима в духе фильмов Ингмара Бергмана, в которых одно движение бровей говорит красноречивее вся­ких слов. Посетитель должен встретиться взглядом с барме­ном, но окликать последнего запрещено, равно как не дозво­лительны почти все остальные способы привлечения внима­ния — постукивание монеткой по стойке, щелканье пальцами или взмах руки.

О своем желании быть обслуженным вы можете сооб­щить бармену, просто держа в руке деньги или пустой бокал. Правило пантомимы позволяет покачивать пустым бокалом или медленно вертеть его в руке (несколько заядлых завсег­датаев пабов сказали мне, будто это указывает на то, что по­сетитель ждет уже давно). В данном случае правила очень жесткие: например, дозволительно опереться локтем о стой­ку с деньгами или пустым бокалом в поднятой руке, но не­льзя поднимать вверх руку, размахивая банкнотами или бо­калом.

Согласно правилу пантомимы, когда вы стоите у бара, на лице у вас должны отражаться ожидание, надежда и даже не­которое беспокойство. Если у посетителя вид слишком до­вольный, бармен может предположить, что клиента уже об­служили. Те, кто ждет, чтобы его обслужили, должны посто­янно быть настороже и не сводить глаз с бармена. Как только тот перехватил ваш взгляд, вы быстро приподнимаете брови, иногда при этом вздергивая подбородком, и с надеждой улы­баетесь, давая понять бармену, что вы его ждете. Тот в ответ на ваши знаки улыбается или кивает, вскидывает палец или руку, иногда, как и вы, приподнимает брови. Это означает: «Я вижу, что вы ждете, и обслужу вас, как только смогу».

Англичане выполняют эту последовательность мимичес­ких движений рефлекторно, не сознавая, что следуют стро­гому этикету, и никогда не ставя под вопрос предписанные правилом пантомимы необычные странности — не загова­ривать с барменом, не размахивать руками, не шуметь, быть постоянно начеку, ловя малейшие невербальные сигналы. Иностранцев ритуал пантомимы приводит в замешательст­во. Удивленные туристы часто говорили мне, что не могут взять в толк, как вообще англичане умудряются покупать се­бе напитки. Как ни странно, это действенный метод. Всех всегда обслуживают, обычно в порядке очереди, без излиш­ней суеты, шума или споров.

Проводя исследования, связанные с соблюдением правил пантомимы (и других негласных правил поведения в пабе), я некоторым образом испытывала себя, проверяла, способ­на ли я дистанцироваться от родной культуры и вести на­блюдение как бесстрастный ученый. Будучи англичанкой, в пабе я, как и все мои соотечественники, всегда выполняла ритуал пантомимы машинально, не подвергая сомнению странности этого замысловатого этикета и даже не замечая их. Но, работая над брошюрой о нормах поведения в пабе, я была вынуждена заставить себя стать «профессиональным сторонним наблюдателем», даже в «своем», местном пабе, ко­торый я регулярно посещаю. Это довольно интересный (хо­тя и несколько обескураживающий) эксперимент. Мне при­шлось отрешиться от всего, что я обычно принимала как должное, и дотошно рассматривать, анализировать и ставить под вопрос каждую деталь заведенного порядка, который почти так же знаком и привычен, как процесс чистки зубов. Когда брошюра о правилах поведения в пабе вышла в свет, некоторые английские читатели признались мне, что тоже были немало обескуражены, знакомясь с результатами моего исследования.

Исключение из правила пантомимы

Есть одно важное исключение из правила пантомимы, и, как обычно, это исключение на основе правил. Стоя у бара в ожидании, когда вас обслужат, вы, возможно, услышите, как некоторые посетители кричат бармену: «Эй, есть шанс, что ты напоишь нас в этом тысячелетии?», или «Давай-ка живей: я стою здесь с прошлого четверга!», или еще что-то столь же неучтивое, идущее вразрез с правилом пантомимы. Я посове­товала бы не следовать их примеру. Так вести себя дозволено только постоянным посетителям — завсегдатаям паба. Су­ществует особый этикет, регулирующий отношения между завсегдатаями и персоналом паба, в рамках которого эти грубые реплики вполне уместны.

Правило соблюдения приличий

Однако правила, регулирующие порядок заказа напитков, распространяются абсолютно на всех. Во-первых, в Англии принято, чтобы для какой-либо компании людей заказ делал один, в крайнем случае два ее представителя и только один расплачивался за всех. (Это правило придумано вовсе не для того, чтобы облегчить жизнь барменам или избежать нена­вистной англичанам «суеты». Оно связано с обычаем угощать «по очереди», также регулируемым целым комплексом пра­вил, который будет рассмотрен позже.) Во-вторых, заказывая пиво, нужно сказать: «A pint of bitter (lager), please» («Пинту горького (светлого), пожалуйста»). Если вы покупаете пол­пинты, заказ всегда выражается в сокращенной форме: «Half a bitter/lager, please» («Полпинты горького/светлого, пожа­луйста»).

Говорить «please» («пожалуйста») обязательно. Иностран­цам и людям, впервые заглянувшим в паб, будут прощены многие невольные нарушения заведенного порядка, но, если вы забыли сказать «please», это будет расценено как серьез­ное оскорбление. Также необходимо сказать «спасибо» («thank you», «thanks», «cheers») или еще как-то выразить бла­годарность (например, посмотреть в глаза бармену и кив­нуть с улыбкой), когда вам подали напитки и потом, когда вернули сдачу.

Данное правило распространяется не только на пабы. В Англии, когда вы что-то заказываете или покупаете — в ма­газине, ресторане, в автобусе, в гостинице, — персонал ждет от вас вежливого обхождения, и это означает, что вы должны говорить им «please» и «thank you». Вежливость взаимна: бар­мен или продавец скажут: «That\"ll be four pounds fifty, please» («Пожалуйста, с вас четыре фунта пятьдесят пенсов»), — и по­том, когда вы вручите им деньги, непременно поблагодарят: «Thank you». Суть правила заключается в том, что каждая про­сьба (как со стороны персонала, так и со стороны клиента) должна сопровождаться словом «please», а в ответ на выпол­ненную просьбу обязательно должно звучать «thank you».

Изучая особенности английской культуры, я скрупулезно подсчитывала все «please» и «thank you», произнесенные в хо­де каждого процесса купли-продажи, в котором я участвова­ла. Выяснилось, что, например, когда я приобретаю свой стандартный набор товаров (плитка шоколада, газета и пач­ка сигарет) в газетном киоске или местном магазинчике, мы с продавцом в совокупности обычно дважды произносим «please» и три раза «thank you» (хотя три раза для слова «спа­сибо» — не предел; часто оно звучит по пять раз). Покупка в пабе одного напитка и пачки чипсов тоже обычно сопро­вождается двумя «please» и тремя «thank you».

Пусть Англия — общество с высокоразвитым классовым сознанием, но эти правила вежливости подразумевают, что на­ша культура также, во многих отношениях, эгалитарная, по крайней мере у нас не принято подчеркивать различия в ста­тусе. Обслуживающий персонал зачастую принадлежит к более низкому сословию, чем их клиенты, но их поведение отличает отсутствие подобострастия и, согласно неписаным правилам, к ним следует относиться со вниманием и уважением. Как и все правила, эти тоже иногда не соблюдаются, но факты наруше­ния неизменно бывают замечены и подвергнуты осуждению.

Правило «И себе нальете бокал?» и принципы эгалитарной вежливости

Я обнаружила, что в особом микроклимате паба правила эга­литарной обходительности даже еще более сложные и более строго соблюдаются. Например, в английских пабах не принято давать на чай хозяину заведения или обслуживающему персоналу. Вместо чаевых их обычно угощают напитками. Дать персоналу на чай — значит, в грубой форме напомнить им, что они являются «прислугой», а, угостив их напитком, вы подчеркнете, что относитесь к ним как к равным. В правилах, определяющих, как следует угощать напитками, находят от­ражение и принципы эгалитарной вежливости, и присущая англичанам щепетильность в отношении денег. Согласно этикету, предписывающему предлагать напиток владельцу паба или обслуживающему персоналу после того, как вы сде­лали заказ, следует сказать: «And one for yourself?» или «And will you have one yourself?» («Может, и себе нальете бокальчик?»). Предложение должно быть выражено в форме вопро­са, а не распоряжения, и при этом сдержанно: ни в коем случае нельзя возвещать всем присутствующим о своей щедрости.

Если сами вы не заказываете напитки, все равно принято спросить хозяина паба или бармена: «Will you have a drink?» («Не желаете выпить бокальчик?») — но «And one for yourself?» предпочтительнее, поскольку предложение, высказанное в такой форме, подразумевает, что посетитель и бармен пьют вместе и что бармен включен в «круг равных». Я также заме­тила, что англичане избегают употрeбллять слово «buy» («по­купать»). Вопрос «Can I buy you a drink?» (буквально: «Поз­вольте купить вам напиток?») теоретически допустим, но на пpaктике его редко можно услышать, поскольку в нем содер­жится намек на деньги. Англичане прекрасно понимают, что речь идет о деньгах, но предпочитают не заострять на этом внимание. Мы знаем, что хозяин паба или бармен обслужи­вают нас за деньги и, по сути, ритуал «And one for yourself?» — это своеобразный способ «дать на чай», но было бы бестакт­но подчеркивать денежный аспект взаимоотношений между барменом и клиентом.

В вопросе денег персонал паба проявляет аналогичную щепетильность. Если бармен соглашается выпить за счет клиента, то он обычно говорит: «Спасибо, я налью себе пол­бокала (того-то или того-то)», — и добавляет цену выбранно­го напитка в общий счет заказа. Потом называет новую об­щую сумму: «Тогда, будьте добры, пять фунтов двадцать цен­тов» — так, косвенно, без упоминания конкретной цифры, сообщая клиенту стоимость напитка, которым его угостили его (в любом случае цена будет невысокая, поскольку, следуя неписаным правилам, персонал паба всегда выбирает отно­сительно недорогие напитки). Называя измененную сумму счета, бармен также ненавязчиво дает клиенту понять, что он не злоупотребил его великодушием.

Поведение бармена при употрeблении напитка, которым его угостили, также свидетельствует о том, что он воспринял щедрость клиента не как чаевые, а как приглашение выпить вместе с ним. Он всегда постарается поймать взгляд клиента и, приподняв бокал, скажет «Cheers» («Будьте здоровы»/«Ваше здоровье») или «Thanks» («Спасибо»), что является обычной пpaктикой в кругу друзей, угощающих друг друга напитками. Иногда у стойки бара толпится много народу, и у бармена нег возможности налить себе напиток и выпить его тотчас же. В этом случае допускается, чтобы бармен, приняв угоще­ние, включил стоимость напитка в счет заказа клиента, но выпил его позже, когда толпа разойдется. Однако, налив себе напиток, даже спустя один или два часа бармен постарается перехватить взгляд клиента, за счет которого он пьет, при­поднимет бокал в знак благодарности и кивнет с улыбкой, а если посетитель находится в пределах слышимости, еще и скажет: «Cheers!»

Разумеется, некоторые заметят, что такое «угощение в од­ностороннем порядке», когда посетитель отдает свое, ничего не получая взамен, хоть и нельзя назвать чаевыми в традици­онном понимании (скорее это проявление эгалитаризма), все равно является признаком превосходства клиента над обслуживающим персоналом. Казалось бы, довод железный, но согласиться с ним нельзя, потому что персонал паба за­частую отвечает на щедрость клиента взаимностью и никог­да не позволит посетителю, особенно завсегдатаю, угостить его несколько раз, не попытавшись прежде отблагодарить. В конечном итоге будет наблюдаться асимметрия, но подоб­ных подсчетов никто никогда не ведет, да и вообще ответная любезность со стороны персонала всегда направлена на то, чтобы создавалось впечатление, будто равные по социально­му статусу люди по-дружески угощают друг друга.

Многие иностранцы ритуал «И себе нальете бокальчик?» расценивают как излишне и неоправданно сложный способ уплаты чаевых — действие, почти во всем мире осуществля­ющееся путем простого вручения нескольких монет. Один ошеломленный американец, которому я объяснила данное правило, сравнил бытующие в английских пабах порядки с нравами Византии, а француз безапелляционно назвал всю процедуру «типично английским лицемерием».

Другие иностранцы говорили мне, что наши сложные ри­туалы вежливости очаровательны, хотя и несколько стран­новаты, но я вынуждена признать, что француз и американец правы. Английские правила вежливости, безусловно, сложны и по природе своей лицемерны, поскольку призваны опро­вергнуть или замаскировать существование классовых раз­личий. Но ведь любая вежливость — это форма лицемерия: почти по определению она подразумевает притворство. Со­циолингвисты Браун и Левинсон утверждают, что вежли­вость «заранее предполагает потенциальную агрессию, ко­торую она должна усмирить, и делает возможным общение между двумя потенциально агрессивными сторонами». В рамках дискуссии об агрессивности Джереми Паксман от­мечает, что наши строгие правила поведения и этикета, по-видимому, «были придуманы англичанами, чтобы защитить самих себя от самих себя».

Пожалуй, мы и впрямь, в сравнении с представителями других культур, более остро чувствуем классовые различия и разницу в социальном статусе. Джордж Оруэлл был абсолют­но прав, когда говорил, что Англия «помешана на классовос­ти как никакая другая страна на свете». Наши замысловатые правила и принципы вежливого эгалитаризма — это маски­ровка, хитрая шарада, тяжелый коллективный недуг, которо­му психотерапевты дали бы название «отрицание». Наш веж­ливый эгалитаризм — это отнюдь не отражение наших ис­тинных социальных взаимоотношений, так же как вежливая улыбка не является признаком искреннего удовольствия, а вежливый кивок — выражением подлинного согласия. Наши бесчисленные «пожалуйста» — это приказы и распоряжения в форме просьб; наши бесчисленные «спасибо» создают иллюзию товарищеского равенства; ритуал «И себе нальете бокальчик?» — это коллективный самообман: мы все делаем вид, будто покупка напитков в пабе никак не связана с таки­ми вульгарными вещами, как «деньги», и с такими унизитель­ными, как «обслуживание».

Лицемерие? В каком-то смысле да, несомненно: наша об­ходительность — это все обман, притворство, маскировка, видимость гармонии и равенства, скрывающая совершенно иную социальную реальность. Термин «лицемерие» я всегда понимала как сознательный, умышленный обман других, а вот английский вежливый эгалитаризм — это, судя по всему, коллективный, даже совместный самообман. Наша обходи­тельность — это вовсе не отражение наших искренних под­линных убеждений, но и не циничные, расчетливые попыт­ки обмануть. Возможно, нам и впрямь необходимо, чтобы наш вежливый эгалитаризм защищал нас от самих себя, не допускал, чтобы наша острая восприимчивость к классовым различиям выражалась в менее пристойной форме.

Речевой этикет завсегдатаев

Выше, в связи с правилом пантомимы, я уже упоминала, что существует особый этикет, регулирующий нормы поведения и речи завсегдатаев (постоянных посетителей какого-то оп­ределенного паба), которые имеют много привилегий, они даже могут нарушать правило пантомимы. Однако этот осо­бый этикет не позволяет им лезть без очереди, поскольку в данном случае они нарушили бы более важное английское правило — правило соблюдения очереди, которое само подчиняется более общему правилу английской самобыт­ности — правилу «справедливости». Нам стоит подробнее рассмотреть нормы речевого этикета завсегдатаев, так как они являют собой «обусловленное традициями отклонение от условностей» и поэтому помогут выявить определяющие черты английской самобытности.

Правила приветствия

Когда завсегдатай входит в паб, его обычно хором приветс­твуют другие завсегдатаи, хозяин заведения и обслуживаю­щий персонал. Хозяин паба и обслуживающий персонал всегда обращаются к постоянным посетителям по именам, и те тоже друг друга, хозяина и обслуживающий персонал называют по именам. В принципе, как я заметила, в пабе име­на звучат гораздо чаще, чем это необходимо, словно члeны этого маленького «племени» стремятся подчеркнуть свое близкое знакомство и личные связи. Это тем более удиви­тельно, что противоречит основной тенденции речевого этикета англичан, согласно которому в Англии к обращению по именам прибегают значительно реже, чем в других куль­турах, и всякое злоупотрeбление именами в процессе обще­ния вызывает недовольство и расценивается как докучливое панибратство в духе американцев.

На особые дружеские отношения между завсегдатаями паба также указывает использование прозвищ: в пабе всегда полно людей, которых называют «Shorty» (Коротышка), «Yorkshire» (Йоркширец), «Doc» (Доктор), «Lofty» (Каланча) и т. д. Обращение по прозвищу — признак близкого зна­комства. Использование прозвищ обычно принято только в кругу родственников и близких друзей. При частом исполь­зовании прозвищ у завсегдатаев, обслуживающего персона­ла и хозяина паба возникает ощущение принадлежности к единому сообществу; а мы, наблюдая за ними, имеем возмож­ность постичь природу социальных отношений в английс­ком пабе²³.

--------------------

²³Конечно, к прозвищам зачастую прибегают и в менее дружес­ких целях, в том числе чтобы выразить неприязнь и подчеркнуть различия в социальном статусе, но в пабе у прозвищ, как правило, другая функция.

В данном контексте следует отметить, что у неко­торых завсегдатаев есть прозвища, которые действуют толь­ко в данном пабе. В кругу родных и друзей эти прозвища не имеют хождения; бывает, что этим группам людей они даже не известны. Прозвища, используемые в среде паба, зачастую ироничны: например, завсегдатая очень маленького роста могут называть Каланчой (Lofty). Я из-за худобы в своем мес­тном пабе получила прозвище Stick (Палка), но хозяин заве­дения очень долго называл меня Pillsbury (Пышечка).

Согласно правилам приветствия, хозяин паба и постоян­ные посетители должны хором поприветствовать вошедшего завсегдатая: «Evening, Bill» («Добрый вечер, Билл»), «Wotcha, Bill?» («Как дела, Билл?»), «Alright, Bill?» («Все в порядке, Билл?»), «Usual, is it, Bill?» («Что, как обычно, Билл?») и так далее. При­шедший должен ответить на каждое приветствие, обычно обращаясь к тем, кто его поприветствовал, по имени или прозвищу: «Evening, Doс» («Добрый вечер, Доктор»), «Wot­cha, Joe?» («Как дела, Джо?»), «Alright there, Lofty» («В порядке, Каланча»), «Usual, thanks, Mandy» («Как обычно, Мэнди, спа­сибо»). Правила не предписывают использовать при обмене приветствиями какие-то определенные слова и выражения, поэтому часто можно слышать весьма изобретательные, своеобразные, забавные и даже шутливо-оскорбительные варианты приветственных реплик, как, например, «All, just in time to buy your round, Bill!» («Ты как раз вовремя, Билл. Твоя очередь угощать!») или «Back again, Doc? Haven\"t you got a home to go to?» («Ты уже опять здесь, Док? У тебя что, дома нет?»).

Правила общения в пабе на «закодированном» языке

Если вы часами будете сидеть в пабах, вслушиваясь в болтов­ню посетителей, вы заметите, что многие диалоги звучат как «по нотам», в том смысле, что они ведутся по определенным схемам в соответствии со строгими правилами, которым са­ми собеседники подчиняются неосознанно. Случайные по­сетители, пожалуй, не сразу сообразят, что существуют некие правила, регулирующие порядок ведения разговора «по но­там», но суть самих диалогов они вполне способны уловить и понять. Правда, есть один тип разговора между завсегдатая­ми, который посторонним представляется невразумитель­ным набором слов. Диалоги такого типа понятны только постоянным посетителям данного паба, потому что завсег­датаи общаются «кодовыми» фразами, на «своем» языке. При­веду мой любимый типичный пример «закодированного» диалога, услышанного в процессе изучения этикета общения в пабе.

Место действия — один местный паб. Воскресенье, обеденное время, в пабе много народу. У стойки бара несколько ЗАВСЕГДА­ТАЕВ, за стойкой бара — ХОЗЯИН заведения. В паб входит оче­редной ЗАВСЕГДАТАЙ, мужчина. К тому времени, когда он дошел до бара, ХОЗЯИН паба уже начал наливать ему пинту пива, кото­рое он обычно заказывает. ХОЗЯИН паба ставит кружку пива на стойку перед пришедшим ЗАВСЕГДАТАЕМ. Тот лезет в карман за деньгами.

1 -й ЗАВСЕГДАТАЙ: Where\"s meat and two veg, then? (букв. Так где мясо с овощами?)

ХОЗЯИН ПАБА: Dunno, mate — should be here by now. (букв. Не знаю, приятель. Должен бы уже быть здесь.)

2-й ЗАВСЕГДАТАЙ: Must be doing a Harry! (букв. Наверно, делает Гарри.) (Все смеются.)

1-й ЗАВСЕГДАТАЙ: Put one in the wood for him, then — and your­self? (букв. Оставь для него кружку в лесу. Может, и для себя?) ХОЗЯИН ПАБА: I\"ll have one for Ron, thanks, (букв. Я оставлю для Рона, спасибо).

Чтобы расшифровать этот диалог, нужно знать, что пер­вый вопрос о «мясе с овощами» — это вовсе не заказ еды. 1-й завсегдатай справился о местонахождении другого постоян­ного посетителя по прозвищу Meat-and-two-veg (Мясо с ово­щами), которое тот получил в силу своей флегматичной кон­сервативной натуры (мясо с овощами — самое традиционное и безыскусное блюдо английской кухни). Подобные остроум­ные прозвища — весьма распространенное явление. В другом пабе есть постоянный посетитель по прозвищу TLA (Three Let­ter Acronym — акроним из трех букв), которое ему дали за его склонность изъясняться на жаргоне школы бизнеса.

Также нужно знать, что в данном пабе «doing a Harry» оз­начает «заблyдиться». Гарри — еще один постоянный посе­титель этого заведения. Он — несколько рассеянный чело­век и однажды, направляясь в паб, по дороге заблyдился, за что над ним до сих пор подшучивают. «Put one in the wood for him» — местный вариант распространенного во всех пабах выражения «Put one in for...» или «Leave one in for...», озна­чающего «Придержи для него пинту пива. Он выпьет, когда придет, а я сейчас за него заплачу». («Put one in the wood for...» — региональный вариант, имеющий хождение глав­ным образом в Кенте). Фраза «and yourself?» — сокращенный вариант от «and one for yourself?» («И себе нальешь бокаль­чик?») — стандартная форма предложения бармену выпить за счет клиента. «Ron» в устах хозяина заведения – это вовсе не человек, а сокращение от «later jn» («позже»).Таким образом, 1-й завсегдатай оплачивает напиток, кото­рый хозяин паба должен дать другому завсегдатаю по прозви­щу Мясо с овощами, когда тот придет (при условии, что он не повторит ошибки Гарри и не заблyдится), а также предлагает хозяину заведения выпить за его счет. Тот принимает угоще­ние, но говорит, что выпьет позже, когда немного освободит­ся. На самом деле все очень просто и понятно — если вы принадлежите к этому маленькому обособленному сообществу и знакомы с его легендами, прозвищами, остротами, «закодиро­ванными» выражениями, аббревиатурами и шутками.

Посещая пабы в научных целях, мы установили, что в каж­дом таком питейном заведении бытует свой «закодирован­ный» язык, состоящий из совокупности шуток, прозвищ, фраз и жестов. Как и «собственный» язык отдельных соци­альных групп (семья, супруги, школьные друзья, коллеги по работе), этот «закодированный» язык призван подчеркивать и укреплять социальные связи между завсегдатаями паба, а также укреплять в них чувство равенства. В пабе ваш соци­альный статус, который вы имееге в системе общества «в це­лом», не имеет значения. В этом ограниченном мирке ваша популярность зиждется на совершенно иных критериях: вас оценивают по вашим личным качествам, причудам и при­вычкам. Неважно, кто этот Мясо с овощами — банковский служащий или безработный каменщик. Шутливое прозвище, которым по-дружески нарекли его в пабе, — это дань его не­взыскательным вкусам и относительно консервативным взглядам на жизнь. В пабе его любят и высмеивают именно за эти слабости; его классовая принадлежность и должностной статус не играют никакой роли. Гарри может быть и рассеян­ный профессор, и рассеянный сантехник. Будь он профессо­ром, возможно, в пабе его называли бы «Doc» (Доктор) [а одному сантехнику, как я слышала, в пабе дали издеватель­ское прозвище «Leaky» (Дырявый, Протечка)], но в пабе «Rose and Crown» («Роза и Корона») Гарри ценят не за его профес­сорское звание: его любят и подтрунивают над ним за его рассеянность.

Таким образом, «закодированный язык» паба способству­ет укреплению социальных связей и принципов равенства. Выше я указывала, что первоочередная функция всех питей­ных заведений во всех культурах — содействие в создании и укреплении социальных связей и что для всех питейных за­ведений хаpaктерна социально разнородная эгалитарная среда. Так какие же особенности социальных связей и при­нципов эгалитаризма передает «закодированный» язык об­щения в пабе?

Некоторые аспекты общения в пабе, пожалуй, исключи­тельно английское явление. Это и прославление эксцентрич­ности, и постоянный скрытый юмор, остроумие, изобрета­тельность в выражениях. Но «универсальные» признаки со­действия укреплению социальных связей и принципов эгалитаризма проявляются лишь в той степени, в какой они отклоняются от основных тенденций культуры нашего об­щества, которое по таким параметрам, как сдержанность, следование социальным запретам, распространенность классовости и высокоразвитое классовое сознание, опере­жает многие другие культуры. Разумеется, общительность и эгалитаризм присущи не только английским питейным заве­дениям. Обращает на себя внимание другое: резкое отличие принятых в пабах поведенческих норм от обычных правил, господствующих в обществе. Поэтому, возможно, мы в боль­шей степени испытываем потребность в пабах. Для нас они — островки компанейского эгалитаризма, «пороговая» среда, в которой не действуют обычные законы.

Правила ведения споров в пабе

Выше я упоминала, что завсегдатаи не только вправе пренеб­регать правилом пантомимы, но им также дозволено выра­жаться следующим образом: «Эй, Спэдж, как закончишь свою болтовню, принеси-ка мне еще пинту, если для тебя это не чертовски великий труд!» Подтрунивания, пререкания и шут­ливые оскорбления такого рода (порой сдобренные злой иронией) — стандартные элементы общения между завсег­датаями и обслуживающим персоналом паба, а также между самими постоянными посетителями.

Разновидпостью подобного общения являются споры, которые не имеют ничего общего с «настоящими» спорами в «настоящем мире». В принципе споры, пожалуй, самая попу­лярная форма общения в пабе, особенно среди мужчин, и за­частую они бывают очень жаркими. Однако обычно споры ведутся в соответствии со строгим этикетом, в основе которого лежит то, что следует рассматривать как первую запо­ведь паба: «Ничего не воспринимай слишком серьезно».

В правилах ведения споров в пабе также отражены при­нципы так называемой неписаной конституции, регулирую­щей все виды социального взаимодействия в данной особой среде. Эта конституция паба предписывает соблюдение при­нципа равенства, непременность ответной реакции, стремле­ние к дружественности и ненарушение негласного договора о ненападении. Ученые-социологи скажут, что это — осново­полагающие принципы всех социальных взаимоотношений, И, по-видимому, установление и укрепление социальных свя­зей и есть скрытая цель ведения споров в пабе.

Все признают, хотя это никогда не подчеркивается, что споры в пабе (как и описанный выше ритуал «У меня лучше, чем у тебя») — это весьма увлекательная игра. Завсегдатаи часто начинают спорить о чем-нибудь или вовсе ни о чем — так, ради забавы. Скучающий посетитель умышленно затевает спор, высказав какое-нибудь возмутительное или радикаль­ное утверждение, а затем откидывается на спинку стула и ждет, чтобы в ответ ему крикнули: «Чепуха!» Потом зачинщик дол­жен с жаром выступить в защиту своего утверждения, которое, как он в душе понимает, отстоять невозможно, и обвинить своих оппонентов в тупости, невежестве и еще бог знает в чем. Обмен «любезностями» продолжается некоторое время, хотя постепенно спорщики отклоняются от первоначальной темы, переключаясь на другие полемичные вопросы. Потребность в споре среди мужской части²⁴ паба столь велика, что почти лю­бая тема, даже самая безобидная, может стать предметом жар­кой дискуссии.

----------------------

²⁴Женщины иногда принимают участие в этих шутливых спо­рах-играх, но гораздо реже и обычно с меньшим энтузиазмом, чем мужчины. Если женщины спорят, то, как правило, «по-настоящему».

Завсегдатаи умеют затеять спор на пустом месте. Как и от­чаявшиеся аукционисты, выкрикивающие цены, предложен­ные «покупателями-призpaками», они яростно опровергают заявление, которого никто не делал, или требуют от своего молчащего соседа по столику, чтобы тот «заткнулся». Это им сходит с рук, потому что другие завсегдатаи тоже ищут повод для спора. Вот типичный пример возникшей на пустом мес­те перебранки, которую я наблюдала в «своем» пабе:

1-й ЗАВСЕГДАТАЙ (придирчиво): Что ты сказал?

2-й ЗАВСЕГДАТАЙ (озадаченно): Ничего.

1-й ЗАВСЕГДАТАЙ: Как это ничего?!

2-й ЗАВСЕГДАТАЙ (все еще озадаченно): Да так, ничего. Я вообще рот не раскрывал!

1 -й ЗАВСЕГДАТАЙ (воинственно): Не ври! Ты сказал, что моя оче­редь угощать — а очередь не моя!

2-й ЗАВСЕГДАТАЙ (тоже начиная горячиться): Ничего такого я не говорил, но раз уж ты сам это упомянул, то да, очередь твоя!.

1-й ЗАВСЕГДАТАЙ (в притворном гневе): Черта с два! Сейчас Джо угощает!

2-й ЗАВСЕГДАТАЙ (язвительно): Так чего ты тогда ко мне при­стал?

1-й ЗАВСЕГДАТАЙ (теперь уже довольный собой): Я не приставал. Ты первый начал!

2-й ЗАВСЕГДАТАЙ (тоже веселясь): Вовсе нет!

1-й ЗАВСЕГДАТАЙ:Да!

И так далее и тому подобное. Потягивая пиво, я, как и все жен­щины, которым случается быть свидетелями мужских споров в пабе, наблюдала за спорщиками с улыбкой снисходительно­го превосходства на лице. Те продолжали препираться, теперь уже на другие темы, но при этом угощая друг друга напитками, и в конце концов забыли, что вообще они пытались доказать друг другу. Согласно правилам, в спорах, ведущихся в пабе, никто никогда не побеждает и не уступает. (Споры в пабе — ритуал, в полной мере сообразующийся с английским мужс­ким правилом «Важна не победа, а участие».) Спорщики оста­ются лучшими друзьями, все прекрасно провели время.

На первый взгляд может показаться, что такая бессмыс­ленная задиристость противоречит принципам «конституции» паба, дающей установку на дружелюбие и неагрессив­ность, но дело в том, что в представлении англичан-мужчин спор — это самый прямой путь к сближению. Шутливые пе­репалки дают им возможность проявить интерес друг к другу, выразить свои чувства, отношение, личное мнение, обна­ружить свои стремления — и лучше узнать своих собеседни­ков. В процессе споров они имеют возможность сблизиться, не признавая, что именно эту цель они и преследуют. В про­цессе споров они достигают социального взаимодействия под чисто мужским камуфляжем соперничества. Склонность англичан-мужчин к агрессии направляется в безопасное рус­ло безобидных словесных перепалок с «символическим руко­пожатием» — угощением по очереди, чтобы она не приняла более серьезную форму физического насилия²⁵.

--------------------------

²⁵Конечно, иногда споры в пабе перерастают в дpaку, но такой тип общения, который охаpaктеризован здесь, происходит посто­янно, а наше исследование показывает, что физическое насилие очень необычное явление и случается крайне редко, когда наруша­ются описанные в данной главе правила. Темы агрессии и насилия и их связь с выпивкой более подробно будут рассмотрены позже.

Подобные мужские споры ради поддержания дружеских отношений, безусловно, имеют место не только в пабе — они происходят, например, между коллегами по работе, чле­нами спортивных комaнд и клубов или просто в кругу дру­зей — и ведутся примерно по таким же правилам. Но шутли­вая перепалка в пабе — самый лучший и показательный пример мужского дружеского общения. Споры между муж­чинами для поддержания дружеских отношений типичны не только для Англии, но и для других культур, и во всех странах они имеют сходные черты. В частности, все подобные «риту­альные споры» ведутся с соблюдением негласного соглаше­ния о непроявлении агрессии, основанного на понимании того, что оскорбления и нападки не следует воспринимать слишком серьезно. Особенность английского «ритуала», на мой взгляд, заключается в том, что благодаря нашей природ­ной неприязни к излишней серьезности и особенно нашему пристрастию к иронизированию мы быстрее и легче дости­гаем взаимопонимания.

Правило спонтанных ассоциаций

В пабе монолог на одну и ту же тему в течение пяти минут иногда может быть расценен как признак излишней серьезности. Психоаналитики в своей пpaктике используют так на­зываемый метод спонтанной ассоциации, при котором врач просит пациента сказать все, что ему приходит на ум в связи с тем или иным словом или фразой. Так вот, прислушиваясь к разговорам в пабе на протяжении некоторого времени, я заметила, что они зачастую носят тот же хаpaктер, что и се­ансы спонтанных ассоциаций у психотерапевта. Возможно, этим в какой-то степени и объясняется «целебное» действие паба. В пабе обычно сдержанные и осторожные англичане несколько расслабляются и озвучивают все, что приходит им в голову.

Правило спонтанных ассоциаций подразумевает, что разговорам, ведущимся в пабе, не присущи логика и упоря­доченность. В ходе беседы не развивается какая-либо одна тема, не подводится логический итог. Когда посетители паба находятся в «режиме спонтанных ассоциаций» — а в этом режиме они пребывают большую часть времени, — пытать­ся заставить их сосредоточиться на одной определенной те­ме более нескольких минут бесполезно, это только вызовет неодобрение.

Правило спонтанных ассоциаций является залогом того, что разговор течет по замысловатому руслу, имеющему мно­жество резких беспорядочных ответвлений. Реплика о пого­де может спровоцировать короткий спор о футболе, в связи с чем кто-нибудь выскажет догадку о судьбе персонажа како­го-нибудь телевизионного сериала, что приведет к обсужде­нию текущего политического скандала, а это вызовет поток шутливых замечаний по поводу ceкcуальных пристрастий бармена, который прервет один из завсегдатаев, требуя, что­бы ему немедленно подсказали ответ на вопрос в кроссвор­де, что в свою очередь повлечет за собой комментарий о но­вой пугающей болезни, который каким-то образом породит дискуссию о порвавшемся ремешке для часов еще одного за­всегдатая, что положит начало дружелюбному препиратель­ству о том, кто теперь должен угощать и т. д. и т. п. Порой в разговоре прослеживается некая своеобразная логика, но в основном переход от темы к теме носит случайный хаpaктер и происходит тогда, когда какое-либо слово или фраза вызы­вают у собеседников ту или иную ассоциацию. ... Правило спонтанных ассоциаций — это не просто спо­соб избежать серьезности. Это — официальное разрешение на пренебрежение традиционными социальными нормами, на отказ от ограничений, принятых обществом. В Англии подобный тип общения — легкая, непринужденная, кажуща­яся со стороны бессвязной беседа на самые разные темы, когда люди настолько расслаблены и раскованны, что могут высказывать все, что им приходит на ум, — обычно возмо­жен только в кругу близких друзей или семьи. Однако в пабе, как я заметила, ассоциативный разговор самым естествен­ным образом завязывается и между людьми, которые не зна­комы друг с другом. Завсегдатаи почти всегда только так и общаются между собой, но у стойки бара в бессвязную бол­товню легко втягиваются и случайные посетители. Как бы то ни было, здесь следует указать, что те люди, которые часто посещают один и тот же паб, не обязательно — и в принци­пе это в порядке вещей — являются близкими друзьями в обычном понимании этого выражения. Например, прияте­ли-завсегдатаи очень редко приглашают друг друга в гости, даже если они регулярно встречаются в пабе и ведут подоб­ные ассоциативные разговоры каждый день на протяжении многих лет.

Итак, разговоры в стиле спонтанных ассоциаций, кото­рые ведут между собой посетители английских пабов, в том числе и те, кто мало знаком друг с другом, по рисунку сходны с непринужденными беседами близких родственников, что на первый взгляд противоречит обычному представлению. об англичанах, которые слывут сдержанными, неприветли­выми и замкнутыми людьми. Но, когда я стала наблюдать и прислушиваться внимательнее, обнаружились линии разде­ла и ограничения. Я обнаружила, что это еще один пример строго лимитированной и контролируемой культурной ре­миссии. Правило спонтанных ассоциаций позволяет нам от­клоняться от традиционных норм ведения «публичной» бе­седы и наслаждаться некоторой непринужденностью «частного» или «задушевного» разговора — но только до определенной степени. Ключевое слово — «схемы». Беседа в стиле спонтанных ассоциаций, происходящая в пабе, имеет ту же структуру, что и задушевный разговор в кругу близких друзей или родных, но ее содержание ограничено более жесткими рамками. Даже находясь в «режиме спонтанных ассоциаций», завсегдатаи (если только они не близкие дру­зья) никогда не раскрывают друг другу свое сердце, не рас­сказывают — разве что неумышленно — о своих личных тревогах или сокровенных желаниях.

В сущности, ассоциативный разговор заводится вовсе не для того, чтобы обсудить «личные» дела, о которых можно рассказывать лишь в несерьезной манере, в соответствии с «первой заповедью» паба. Шутки по поводу развода, депрес­сии, болезни, проблем на работе, непослушных детей и про­чих трудностей и неурядиц частного хаpaктера вполне до­пустимы, и в принципе ни один «общий» разговор в пабе не обходится без упоминания, с элементами мрачного юмора, жизненных трагедий. Но искреннее, «на полном серьёзе», из­лияние чувств не приветствуется. Конечно, и в пабах, случа­ется, люди жалуются на жизнь, но это — частные разговоры, происходящие между друзьями или родными. Их не принято вести у стойки бара, и, что самое важное, эти частные разго­воры из разряда тех немногих типов общения, на которые не распространяется правило спонтанных ассоциаций.

ЧАСТЬ 1

РЕЧЕВОЙ

ЭТИКЕТ

ПОГОДА

Любое обсуждение английского речевого этикета, как и всякий разговор, происходящий между англичанами, должно начинаться с темы погоды. И в духе соблюдения тра­диционного протокола я обязана, как и всякий автор, пишу­щий о своеобразии английской культуры, процитировать знаменитое высказывание доктора Джонсона*:«Когда встре­чаются два англичанина, они сначала говорят о погоде», — и указать, что это наблюдение, сделанное двести лет назад, вер­но и поныне.

--------------------

*Джонсон, Сэмюэл (1709—1784) — англ. писатель и лексиког­раф, автор «Словаря английского языка» (1755).

Однако после констатации данного факта многие иссле­дователи заходят в тупик, не находя убедительного объясне­ния «одержимости» англичан погодой. Дело в том, что они ис­ходят из ошибочных предпосылок, полагая, что, когда мы го­ворим о погоде, мы и впрямь делимся впечатлениями о погоде. Иными словами, по их мнению, мы говорим о погоде потому, что испытываем глубокий (прямо-таки патологический) ин­терес к этой теме. И тогда большинство исследователей пыта­ются выяснить, чем же столь примечательна погода в Англии.

Например, Билл Брайсон* пришел к заключению, что в английской погоде нет ничего особенного и потому наша маниакальная тяга к этой теме не имеет разумного объясне­ния.

----------------------------

*Брайсон, Билл (род. 8 дек. 1951 г.) — журналист и путешествен­ник, американец по происхождению, живет в Великобритании; ав­тор юмористических книг о путешествиях, а также книг об английс­ком языке и на научные темы.

Стороннего человека английская погода поражает именно тем, что в ней нет ничего поразительного. Все те волнующие, непредсказуемые, опасные природные явления, что наблюдаются в других уголках Земли — торнадо, муссо­ны, свирепые метели, чудовищные бури с градом, - Британс­ким островам почти незнакомы».

Джереми Паксман*, в нехаpaктерном и, конечно же, не­осознанном порыве патриотизма, в ответ на уничижительные заявления Брайсона обиженно возражает, что английская по­года в действительности крайне любопытный феномен:

«Брайтон не понимает сути. Пристальное внимание англичан к погоде не имеет ничего общего со зрелищносгью — как и сель­ские районы Англии, английская погода почти всегда поразитель­но скучна. Интерес представляет не сама погода, а ее изменчи­вость... говоря об Англии, одно можно сказать с полной уверен­ностью: в этой стране погода разнообразна. Пусть тропических циклонов здесь и не наблюдается, но, живя у самого океана и на краю континента, вы никогда точно не знаете, чего ожидать».

-------------------------------

* Паксман, Джереми - современный известный британский те­леведущий (Би-би-си-2).

Опираясь на данные своих исследований, я пришла к вы­воду, что сути не понимают ни Брайсон, ни Паксман. Дело в том, что, говоря о погоде, мы говорим вовсе не о ней. Разго­вор о погоде — это форма речевого этикета, призванная по­мочь нам преодолеть природную сдержанность и начать общаться друг с другом по-настоящему. Например, всем из­вестно, что фразы «Чудесный день, вы не находите?», «Хо­лодновато сегодня, правда?», «Что, все еще дождь идет, надо же!» и прочие вариации на данную тему — это не запрос ин­формации о метеорологических данных, а ритуальные при­ветствия, дежурные выражения, помогающие завязать бесе­ду или нарушить неловкое молчание. Иными словами, в Ан­глии разговор о погоде — это форма «светской беседы», эквивалентом которой у наших братьев-приматов является «взаимная чистка», когда они часами, даже если идеально чистые, выискивают друг у друга в шерсти насекомых - в порядке поддержания социальных связей.

ПРАВИЛА ВЕДЕНИЯ РАЗГОВОРА О ПОГОДЕ

Порядок обмена любезностями

Джереми Паксман не может понять, почему «блондинка средних лет», с которой он столкнулся у штаб-квартиры Ме­теорологического управления Великобритании (находится в Бpaкнелле), обратилась к нему со следующими словами: «Холодно сегодня, правда?» Он объяснил ее «глупое поведе­ние» присущей только англичанам «способностью выказы­вать бесконечное удивление погодой». На самом деле «Хо­лодно сегодня, правда?» — как и «Чудесный день, вы не нахо­дите?» и прочие подобные фразы — это у англичан заменитель выражения: «Я хотел бы пообщаться с вами, да­вайте поговорим?» — или, если угодно, просто еще одна форма приветствия. Бедная женщина всего лишь пыталась завязать разговор с мистером Паксманом. Необязательно длинный — просто обмен приветствиями, выражение вза­имного признания. По правилам ведения разговора о погоде Паксману всего лишь требовалось сказать: «Мм, да, и впрямь холодновато, вы не находите?» — или нечто столь же бес­смысленное, что означало бы: «Да, давайте пообщаемся, я го­тов вас поприветствовать». Вовсе не дав ответа, Паксман нарушил этикет. Его молчание могло быть воспринято как довольно оскорбительное заявление «Нет, я не стану обме­ниваться с вами приветствием». (В общем-то, это не предосу­дительный проступок, поскольку у англичан частная жизнь и сдержанность ценятся выше, чем общительность: вступать в разговор с незнакомцами необязательно.)

Прежде у нас был еще один вариант приглашения к разго­вору, по крайней мере для некоторых ситуаций, но теперь фраза «How do you do?» («Как поживаете?» — Пер. здесь и далее), требовавшая в ответ, как это ни нелепо, повторения этого же самого вопроса «How do you do?», считается архаиз­мом и больше не используется в качестве универсального стандартного приветствия. Фразу «Чудесный день, вы не на­ходите?» следует рассматривать в том же ключе и не пони­мать буквально. «Как поживаете?» — это вовсе не вопрос о здоровье и благополучии, и «Чудесный день, вы не находите?» — отнюдь не вопрос о погоде.

Комментарии о погоде формулируются в форме вопроса (или произносятся с вопросительной интонацией) потому, что они требуют ответа, но их суть — не содержание, а об­щение. Любая вопросительная реплика о погоде призвана инициировать этот процесс, и в качестве ответа достаточно пробормотать что-нибудь типа «Да, в самом деле». Обмен мнениями о погоде в исполнении англичан («Холодно се­годня, правда?» — «Да, и впрямь холодновато, вы не находи­те?») звучит как катехизис или разговор священника с паст­вой в церкви: «Господи, сжалься над нами». — «Христос, по­жалей нас».

Разговор о погоде, хоть это и не всегда заметно, имеет ха­paктерную структуру, четкий ритмический рисунок, по ко­торым антрополог мгновенно определяет, что данный диа­лог — «ритуал», исполняемый по определенному сценарию в соответствии с неписаными, но всеми признанными пра­вилами.

Правило контекста

Очень важно знать, в какой ситуации можно заводить разго­вор о погоде. Другие авторы утверждают, что англичане го­ворят о погоде постоянно, что вся нация помешана на этой теме, но данное замечание ошибочно. В действительности реплики о погоде уместны в трех случаях:

 когда вы приветствуете собеседника;

 когда нужно приступить к разговору на определенную тему;

 когда беседа стопорится и наступает неловкое мол­чание.

Подобные ситуации случаются довольно часто, отсюда и впечатление, что мы ни о чем другом и не говорим. Типич­ные англичане обычно начинают разговор с замечаний о погоде в качестве приветствия, затем некоторое время про­должают обсуждение погодных условий, ища удобный мо­мент, чтобы приступить к разговору на интересующую их тему, и через определенные интервалы возвращаются к теме погоды, заполняя паузы во время беседы. Потому-то многие иностранцы и даже сами англичане делают вывод, что мы одержимы темой погоды.

Я не утверждаю, что до самой погоды нам нет никакого де­ла. Мы неслучайно отвели теме погоды роль помощника при исполнении столь важных социальных функций, и в этом смысле Джереми Паксман прав: будучи переменчивой и не­предсказуемой, английская погода является очень удобным посредником при социальном взаимодействии. Если бы пого­да в нашей стране не была столь неустойчива, мы нашли бы другое средство передачи информации светского хаpaктера.

Но, допуская, что разговор о погоде указывает на жгучий интерес собеседников к погоде, Паксман и другие соверша­ют ту же ошибку, что и первые антропологи, полагавшие, будто определенные животные и растения избирались пле­менами в качестве своих тотемов, потому что народы этих племен испытывали огромный интерес или почтение к тому или иному виду животного или растения. На самом деле, как впоследствии объяснил Леви-Стросс, тотемы символизиро­вали хаpaктер общественного устройства и общественных отношений. Если какой-то клан избирал своим тотемом чер­ного какаду, то вовсе не потому, что видел в черном какаду нечто особенное. Так народ данного клана обозначал свои отношения с другим кланом, тотемом которого был белый какаду. При этом следует отметить, что со стороны обоих кланов это был совсем неслучайный выбор: тотемами служат знакомые народам племен местные животные и растения, а не абстpaктные символы. Так что тотемы не выбираются спонтанно по принципу: «Ваша комaнда — в красной фор­ме, наша — в синей». Это почти всегда элементы знакомой природной среды, символически отражающие систему со­циального мира.

Правило согласия

Англичане тоже нашли себе социального посредника из зна­комого им мира природы. Английская погода капризна и пе­ременчива, а это значит, что нам всегда есть что прокомментировать, чему удивиться, о чем высказать предположение или вздохнуть и, пожалуй, самое важное, с чем согласиться. Итак, мы подошли к еще одному главному правилу ведения разговора о погоде: всегда соглашайся. В связи с этим прави­лом венгерский юморист Джордж Майкс писал, что в Англии «при обсуждении погоды ни в коем случае нельзя возражать собеседнику». Мы уже установили, что на вопросительные фразы о погоде типа «Холодно сегодня, правда?», которые служат приветствием или приглашением к разговору, всегда следует давать ответ, но этикет также требует, чтобы в своем ответе вы выразили согласие с суждением собеседника: «Да, в самом деле» или «Мм, очень холодно».

Не согласившись с собеседником, вы тем самым серьезно нарушите этикет. Когда священник говорит: «Господи, сжаль­ся над нами», — вы не возражаете: «А с какой стати он должен нас жалеть?» Вы смиренно вторите святому отцу: «Христос, пожалей нас». И на вопрос «Уф, холодно сегодня, правда?» так же было бы грубостью ответить: «Да нет, сегодня довольно тепло». Если бы вы внимательно прослушали сотни английс­ких диалогов о погоде, как я, то непременно бы заметили, что подобные ответы крайне редки, их пpaктически не быва­ет. Никто не скажет вам, что на этот счет существует безу­словное правило; англичане даже не сознают, что они следу­ют какому-то правилу: так просто не принято отвечать.

Намеренно нарушив правило (как это несколько раз сде­лала я — в интересах науки), вы сразу почувствуете, как ат­мосфера вокруг вас накаляется, увидите, что ваши собесед­ники смущены и даже обижены. Никто вас не одернет, не ус­троит сцену (у нас есть правила, запрещающие выражать недовольство и скандалить), но ваши собеседники будут ос­корблены, и это опосредованно проявится. Возможно, воз­никнет неловкое молчание, потом кто-нибудь нервно вос­кликнет: «А мне кажется, что холодно!» или «В самом деле? Вы так считаете?» Но более вероятно, что ваши собеседники из­менят тему разговора или продолжат обсуждение погоды между собой, с холодной вежливостью игнорируя вашу бес­тактность. В кругу особенно учтивых людей кто-нибудь, на­верное, попытается загладить вашу оплошность, дав вам воз­можность пересмотреть свое мнение, так чтобы вы сформулировали ответ не как констатацию факта, а сослались бы на свой вкус или особенности своего восприятия. Еще более об­ходительные люди, услышав ваше заявление: «Да нет, сегодня довольно тепло», — на долю секунды смутятся, а потом кто-нибудь скажет: «Наверно, вам просто не холодно. Знаете, у меня муж такой: у меня зуб на зуб не попадает, а ему хоть бы что — тепло и все. Должно быть, женщины хуже, чем мужчи­ны, переносят холод, как вы считаете?»

Исключения из правила согласия

Подобные снисходительные комментарии допустимы, пото­му что правила ведения разговора о погоде сложны и зачас­тую имеют исключения или варианты. В случае с правилом согласия основной вариант традиционного ответа-под­тверждения обычно содержит ссылку на личный вкус или иное восприятие. Вы должны непременно согласиться с «констатирующим» замечанием о погоде (оно почти всегда выражено в форме вопроса и, как мы уже установили, требу­ет просто ответной реакции, а не точного ответа), даже ког­да это замечание неверно. Однако при этом вы вправе ска­зать о своих вкусах, не совпадающих со вкусами ваших собе­седников, или выразить несогласие, сославшись на собственные причуды и неадекватное восприятие.

Если вы никак не можете заставить себя согласиться с вы­сказыванием собеседника «Холодно сегодня, правда?», тогда в ответ уместно будет сказать: «Да, но мне такая погода по вкусу. Бодрит, вы не находите?» или «Да, но, знаете, я как-то не замечаю холода — по мне так вполне тепло». Обратите внимание, что оба ответа начинаются с выражения согласия, вслед за которым во второй части идет явное опровержение: «Да... по мне так вполне тепло». Возражение, высказанное в такой форме, вполне приемлемо. В данном случае этикет соблюден, а этикет гораздо важнее логики. Но если вам труд­но выдавить из себя традиционное «Да», тогда просто произ­несите с утвердительной интонацией «Мм» и кивните. Это слабо эмфатическое, но все же выражение согласия.

Гораздо лучше прозвучал бы традиционный дипломатич­ный ответ: «Да (или «Мм», сопровождаемое кивком), но, по крайней мере, дождя нет». Если вы любите холодную погоду или не считаете, что в данный момент холодно, такой ответ фактически станет залогом того, что вы и ваш ежащийся от холода собеседник достигнете полюбовного соглашения. Все признают, что холодный ясный день предпочтительнее дождливого — или, по крайней мере, все готовы будут с этим согласиться.

Вариант ответа со ссылкой на личный вкус/восприятие — это все же скорее, модификация правила согласия, а не исклю­чение из него: категоричное опровержение по-прежнему та­бу, действует основной принцип согласия. В реплике просто содержится указание на различие во вкусах и восприятии, и, если это выражено ясно, ответ не звучит как грубость.

Правда, в одном случае — в процессе дружеского обще­ния мужчин, особенно когда они ведут спор в пабе — прави­ло согласия при обсуждении погоды соблюдать не обяза­тельно. С этим аспектом мы еще не раз будем иметь дело и подробно рассмотрим его в главе, посвященной общению в пабе. А пока достаточно отметить, что в ходе дружеских пре­пирательств между мужчинами, тем более когда они спорят в особой атмосфере паба, открытое и постоянное несогласие с мнением собеседников — не только по поводу погоды, а вообще относительно чего бы то ни было — это средство выражения дружеской симпатии и укрепления дружеских отношений.

Правило иерархии типов погоды

Выше я уже упоминала, что некоторые высказывания отно­сительно погоды — например, фраза «По крайней мере, нет дождя», сказанная в холодный день, — фактически гаранти­руют достижение взаимопонимания. Дело в том, что в Анг­лии существует неофициальная иерархия типов погоды, ко­торой придерживается почти каждый. В порядке перечисле­ния от лучшего к худшему эта иерархия выглядит следующим образом:

 солнечная и теплая/мягкая погода;

 солнечная и прохладная/холодная погода;

 облачная и теплая/мягкая погода;

 облачная и прохладная/холодная погода;

 дождливая и теплая/мягкая погода;

 дождливая и прохладная /холодная погода.

Я не утверждаю, что все в Англии предпочитают солнце об­лачности или тепло холоду, — просто все прочие предпоч­тения расцениваются как отклонения от нормы⁹.

--------------------

⁹ В поддержку этого наблюдения (и как доказательство важнос­ти традиции ведения разговоров о погоде) я также отмечу, что из се­ми синонимов слова nice («приятный») в «Тезаурусе» по крайней ме­ре пять — fine («ясный, хороший, сухой»), clear («ясный, чистый, светлый»), mild («мягкий, погожий, теплый»), fair («ясный и солнеч­ный») и sunny («солнечный») — имеют прямое отношение к погоде.

Даже дик­торы телевидения, читающие прогноз погоды, совершенно явно следуют этой иерархии: извиняющимся тоном сообща­ют о дожде, но уже с ноткой живости в голосе добавляют, что, по крайней мере, будет тепло, словно знают, что дождливая теплая погода предпочтительнее дождливой холодной. Так же с сожалением они обычно предсказывают холодную пого­ду и уже более веселым голосом сообщают, что, возможно, бу­дет светить солнце, потому что всем известно, что холодная солнечная погода лучше холодной облачной. Поэтому, если только погода не дождливая и холодная одновременно, вы всегда можете употребить в ответе: «Но, по крайней мере...»

Если одновременно сыро и холодно или у вас просто пло­хое настроение, прибегните к тому, что Джереми Паксман охаpaктеризовал нашей «феноменальной способностью ти­хо вздыхать». С его стороны это весьма точное наблюдение, и я могла бы только добавить, что эти «ритуалы вздыхания» выполняют очень важную социальную функцию, делая воз­можным дальнейшее дружеское общение. В данном контекс­те дополнительное преимущество обеспечивает фактор «они — мы» (где «они» — это либо собственно погода, либо синоптики). «Ритуалы вздыхания» предполагают согласие с мнением собеседника (а также одобрение остроумного за­мечания или шутки) и порождают солидарную оценку обще­го врага. И то, и другое — незаменимые факторы адекватно­го социального взаимодействия.

Когда речь идет о типе погоды из нижней части иерархи­ческого списка, также допустим более позитивный ответ, со­держащий прогноз на улучшение. На замечание «Ужасная погода, вы не находите?» можно сказать: «Да, но, говорят, пос­ле обеда должно проясниться». Если ваш собеседник такой же пессимист, как и ослик Иа-Иа¹⁰, скажите в ответ: «Да уж, вчера, как и обещали, целый день лил дождь, верно?» — и при этом, не выказывая оптимизма Поллианны*, тихо вздохните.

-------------------------

¹⁰ Для тех, кто не знаком с английской культурой, поясняю: Иа-Иа — грустный ослик в сказке Алана Милна «Винни-Пух».

* Поллианна — в одноименной детской книге (1913) К Э. Портер дeвoчка-сирота, которая старается не терять веселости, несгибаемая оптимистка.

В сущности, неважно, какую из приведенных реплик вы вы­берете. Главное, чтобы вы вовлеклись в диалог, выразили со­гласие, нашли общий язык с собеседником. И участливый вздох столь же эффективно способствует процессу социаль­ного взаимодействия и укреплению дружеских взаимоотно­шений, как и разделенный оптимизм, совместные размыш­ления или переносимые вместе тяготы.

Тем, чьи вкусы в отношении погоды отличаются от обще­принятых, важно помнить, что чем более неприятному типу погоды вы отдаете предпочтение, тем более уточняющей должна бьпъ вторая часть вашей реплики, содержащая ссыл­ку на ваши личные вкусы и особое восприятие. Например, предпочтение холода теплу более приемлемо, чем нелюбовь к солнцу, что в свою очередь более приемлемо, чем нескры­ваемая радость при виде дождя. Тем не менее даже самые странные вкусы могут восприниматься как безобидные при­чуды, если вы строго соблюдаете правила ведения разговора о погоде.

Снег и правило умеренности

Снег не упоминается в иерархическом списке типов погоды, потому что снежная погода — относительно редкое явление в сравнении с остальными ее видами, которые наблюдаются постоянно, порой все разом в один и тот же день. С точки зрения дружеского общения снег — особая и сложная тема для беседы, поскольку, доставляя эстетическое удовольствие, снежная погода в то же время создает определенные не­удобства, вызывая одновременно возбуждение и тревогу. Та­ким образом, снег неизменно дает обильную пищу для разго­воров, но интерес к нему возникает только на Рождество, ког­да все с нетерпением ждут снега, как правило, тщетно. Однако мы продолжаем надеяться, и каждый год уличные букмекеры выуживают у нас тысячи фунтов стерлингов, призывая де­лать ставки на «белое Рождество».

В отношении снега как темы для разговора применимо лишь одно общее типично английское правило — «правило умеренности»: снега, как и всего остального, должно быть в меру. Даже тепло и солнце приемлемы лишь в умеренных до­зах: если на протяжении нескольких дней подряд стоит жара и постоянно светит солнце, англичане начинают опасаться засухи, бурчат о необходимости экономить воду и подавлен­ными голосами напоминают друг другу о лете 1976 года.

Паксман отмечает, что англичанам присуща «способ­ность выказывать бесконечное удивление погодой», и в об­щем-то он прав: мы любим, чтоб погода нас удивляла. Но мы также рассчитываем на то, что погода нас удивит. Мы при­выкли к непостоянству нашей погоды и ждем, что она долж­на меняться. Если на протяжении нескольких дней подряд держится одна и та же погода, у нас возникает беспокойство: более трех дней дожди, и мы уже боимся наводнения; более одного-двух дней снег, и мы объявляем о стихийном бедс­твии — на дорогах всюду заторы, жизнь в стране замирает.

Погода как члeн семьи

Если сами мы только и делаем, что ругаем свою погоду, то иностранцам не дозволено ее критиковать. В этом смысле мы относимся к своей погоде как к члeну семьи: можно сколько угодно выражать недовольство поведением собс­твенных детей или родителей, но малейший намек на осуж­дение со стороны постороннего считается неприемлемым и расценивается как невоспитанность.

Мы признаем, что английская погода, по сути, лишена драматизма — у нас не бывает очень высоких и очень низ­ких температур, муссонов, бурь, торнадо или снежных бура­нов, — но возмущаемся и обижаемся, когда говорят, что на­ша погода скучна и ничем не примечательна. Грешат презри­тельными замечаниями в адрес английской погоды, как правило, иностранцы, особенно американцы, принижаю­щие ее достоинства, что англичанин воспринимает как не­простительное оскорбление. Когда летом столбик термомет­ра поднимается до отметки 30 "С, мы стонем; «Уф, ну и жа­ра!» — и приходим в негодование, слыша заявления приезжих американцев или австралийцев типа: «Разве это жара? Чепуха! Хотите пожить в настоящей жаре, приезжайте к нам в Техас (или Брисбен)!»

Подобные комментарии — не только серьезное наруше­ние правила согласия и правила отношения к погоде как к члeну семьи, но еще и свидетельство количественного под­хода к погоде, что в нашем понимании является грубостью и вульгарностью. Большие цифры, высокомерно указываем мы, это еще не все; английскую погоду следует оценивать по незначительным колебаниям и нюансам, а не по разитель­ным переменам.

В принципе, наверное, погода — один из немногих атри­бутов жизни англичан, вызывающий у них чувство неосоз­нанного и бескомпромиссного патриотизма. В процессе ис­следования своеобразия английской культуры я, как наблю­датель и участник одновременно, естественно, часто вела разговоры о погоде с разными людьми и вновь и вновь стал­кивалась с тем, как они, представители всех классов и сосло­вий, яростно вставали на защиту нашей погоды. Гигантома­ния американцев почти у всех англичан вызывает откровен­ное презрение. Один прямодушный владелец паба, которого я интервьюировала, выразил чувства многих соотечествен­ников, заявив: «Да у этих американцев всегда все «самое-самое», о чем бы ни говорили, хоть о погоде, хоть еще о чем. Ду­paки, что с них взять. Самые большие стейки, самые большие здания, самые обильные снегопады, жарче у них, чем у всех остальных, ураганов больше — в общем, чего ни коснись. Нет в них утонченности, черт бы ее побрал. В этом их проблема».

Джереми Паксман в более изящных выражениях, но с не меньшим патриотическим негодованием низводит все пере­численные Биллом Брайсоном муссоны, свирепые метели, торнадо и чудовищные бури с градом до разряда «зрелищности». Ответная колкость в типично английском стиле.

Ритуал прослушивания прогноза погоды для судоходства

Наша необычная любовь к погоде нашла яркое отражение в нашем отношении к наиболее хаpaктерному английскому национальному обычаю: прогнозу для судоходства. Недавно, роясь в книжном магазине в одном из приморских городов, я наткнулась на красивую иллюстрированную книгу большо­го формата с морским пейзажем на обложке. Называлась она «Ожидается дождь, хорошая» («Rain Later, Good»). Мне вдруг пришло в голову, что почти каждый англичанин тотчас же признает в этой странной, на первый взгляд бессмысленной и даже противоречивой фразе строчку из загадочного, про­буждающего воспоминания, умиротворяющего метеороло­гического заклинания, зачитываемого по четвертой про­грамме радио Би-би-си сразу же после сводки новостей.

Прогноз для судоходства — это прогноз погоды в откры­том море, содержащий наряду с обычными данными допол­нительные сведения о силе ветра и видимости. Предназнача­ется эта информация для рыболовецких, прогулочных и гру­зовых судов, курсирующих в районе Британских островов. Для миллионов слушателей, не имеющих к морю никакого отношения, этот прогноз не представляет ни малейшей цен­ности, но мы, тем не менее, прослушиваем его от начала до конца, зачарованные спокойным ритмичным перечислени­ем знакомых названий морских районов, сопровождающим­ся информацией о ветре, затем о погоде, затем о видимости. При этом определяющие слова («ветер», «погода», «види­мость») опускаются, и сводка звучит следующим образом: «Викинг, север Утсиры, юг Утсиры, Фишер, Доггер, Германс­кий залив. Западный-юго-западный три-четыре, на севере чуть позже усиление до пяти. Ожидается дождь. Хорошая, ухудшение до средней, местами плохая. Фарерские острова, Фэр-Айл, Кромарти, Фортис, Форт. Северный переходит в западный три-четыре, чуть позже усиление до шести. Ливни. Хорошая». И так далее, и так далее — размеренным бесстрас­тным голосом, пока не будет сообщено о каждом из тридца­ти одного морского района. И только после этого миллионы английских радиослушателей¹¹ — большинство из которых понятия не имеют, где находятся перечисленные районы или что означают сопровождающие их названия слова и цифры, — наконец выключают радио, как ни странно, уми­ротворенные и даже вдохновленные тем, что поэт Шон Стрит называет (говоря о прогнозе для судоходства) «сухой поэзией информации».

---------------------

¹¹ Причем в их числе не только тоскующее по прошлому поколе­ние стариков. «Прогноз для судоходства» имеет множество молодых поклонников, и с некоторых пор фразы из него используются в тек­стах песен, исполняемых поп-певцами. А недавно я познакомилась с 19-летним барменом, который дал своему псу кличку Кромарти — в честь одного из морских районов.

Некоторым из иностранцев, у которых я брала интер­вью, — это были главным образом иммигранты и приез­жие, уже жившие в Англии некоторое время, — случилось наблюдать этот ритуал, и они были немало озадачены. Им непонятно, как у нас вообще возникает желание слушать перечисление никому не известных мест и никому не нуж­ные метеорологические данные, не говоря уже о том, что мы стремимся прослушать всю нудную сводку от начала до конца и на всякого, кто посмел попытаться выключить ра­дио, смотрим так, будто этот человек совершил святотатс­тво? В еще большее недоумение их привели заголовки в пе­чати, краткие сводки теле- и радионовостей и жаркие спо­ры, когда в прогнозе один морской район заменили другим (вместо Финистера стали объявлять Фицрой). Вне сомне­ния, они были бы столь же поражены всеобщим возмуще­нием по поводу того, что радио Би-би-си изменило время вечерней программы новостей, сдвинув его назад всего лишь на пятнадцать минут («Народ как с цепи сорвался», — прокомментировал ситуацию представитель Метеорологи­ческого управления Великобритании).

«Можно подумать, будто изменили слова молитвы «Отче наш»!» — заметил один из опрошенных мною американцев по поводу шумихи, поднявшейся вокруг замены Финистера Фицроем. Я попыталась объяснить, что дело не в полезности или важности информации, что для англичанина прогноз для судоходства — все равно что знакомая молитва, утешаю­щая даже неверующих, и что малейшее изменение сценария столь значимого ритуала травмирует нас. Пусть мы не веда­ем, где находятся те морские районы, убеждала я, но их названия впечатаны в сознание нации: люди даже называют в их честь своих домашних питомцев. Не скрою, мы любим пошутить по поводу прогноза для судоходства. (Автор книги «Ожидается дождь, хорошая»¹² замечает, что некоторые даже «препираются» с программой: «По-вашему, ливни с гроза­ми — это хорошо? Я так не считаю».) Но ведь мы подвергаем осмеянию буквально все, особенно то, что для нас наиболее свято. Например, такие вещи, как наша погода и наш прогноз для судоходства.

----------------------

¹² Пожалуй, стоит отметить, что книга «Ожидается дождь, хоро­шая» впервые была опубликована в 1998 г. и уже трижды переиздава­лась: в 1999, 2000 и 2002 гг. (это второе исправленное издание, пере­смотренное в связи с заменой названия Финистер).

ЧАСТЬ 2

ПРАВИЛА ПОВЕДЕНИЯ

ПРАВИЛА АНГЛИЙСКОГО БЫТА

Некоторые правила английской самобытности можно рас­познать, даже не тратя годы на исследования путем метода «включенного наблюдения». Например, правила частной жизни настолько очевидны, что их можно распознать, даже не ступая ногой на английскую землю. Покружив несколько минут на вертолете над каким-нибудь английским городком, вы увидите, что жилые кварталы состоят почти целиком из рядов маленьких коробочек и возле каждой — свой крошеч­ный зеленый клочок земли. В некоторых частях страны ко­робочки серые, в других — красновато-коричневые. В райо­нах, где проживают более обеспеченные люди, коробочки отстоят дальше одна от другой, а примыкающие к ним зеле­ные участки несколько крупнее. Но принцип очевиден: все англичане хотят жить в своей собственной коробочке и иметь свой собственный клочок земли²⁶.

---------------------------

²⁶Это наблюдение подтверждают и последние статистические данные. Во Франции, Италии и Германии более половины новых жилых зданий, построенных в 1990-х гг., — это многоквартирные дома, в Англии таких домов за этот же период было построено всего 15%. Около 70 % англичан живут в своих собственных домах. В сред­нем по Европе этот показатель гораздо ниже.

ПРАВИЛО «КРЕПОСТНОГО РВА С ПОДЪЕМНЫМ МОСТОМ»

То, что нельзя разглядеть с вертолета, вы узнаете тотчас же, едва попытаетесь посетить дом любого англичанина. Даже имея адрес и карту, вы с трудом сумеете отыскать нужный вам дом. Венгерский юморист Джордж Майкс утверждает, что «английский город — это сплошная клика заговорщи­ков, вводящих в заблуждение иностранцев». В качестве доказательства он приводит множество неоспоримых фактов, в частности: что в английских городах не бывает прямых улиц, что за каждым поворотом улица меняет свое название (исключение составляют только те случаи, когда поворот на­столько крутой, что и впрямь делит одну улицу на две), что у нас как минимум 60 синонимов к слову «улица» («street») [«place» — «место»; «mews» — «извозчичий двор»/»конюшни»; «crescent» — «группа домов, стоящих полукругом»; «ter­race» — «ряд стандартных домиков вдоль улицы», «улица или бульвар с газоном»; «rise» — «холм», «lane» — «переулок»; «gate» — «застава», «ворота» и т. д.] и что названия улиц у нас всегда тщательно замаскированы. Даже если вам удается най­ти нужную улицу, вас озадачит нумерация домов — безна­дежно непоследовательная и беспорядочная. Дело еще ос­ложняется и тем, что многие англичане предпочитают не нумеровать свои дома, а давать им названия.

Я бы еще добавила, что номера домов или их названия обычно так же хорошо замаскированы, как и названия улиц. и это указывает на то, что причиной всей этой неразберихи является скорее наша приверженность принципам неприкос­новенности частной жизни, чем стремление ввести в заблуж­дение венгров. Мы не можем, даже если б очень захотели, раз­рушить наши запyтaнные города и на их месте возвести новые по разумной американской системе — с геометрически пра­вильной планировкой. Но если бы мы хотели, чтобы другие без лишних трудностей находили наши дома, мы, по край­ней мере, помещали бы таблички с их названиями или номе­рами так, чтобы их можно было увидеть с улицы.

Но нет. Номера наших домов в лучшем случае едва замет­ны, в худшем — полиостью скрыты плющом, а то и вовсе не обозначены, очевидно, на том основании, что номер нашего дома, как мы считаем, можно вычислить по номерам сосед­них домов. Почему так? Я постоянно спрашивала об этом таксистов, когда работала над данной книгой, ведь они так много времени колесят по улицам, высматривая скрытые или несуществующие номера на стенах домов или заборов, что, как мне кажется, непременно должны были задаться по­добным вопросом или придумать на этот счет свои собствен­ные интересные теории.

Я не ошиблась в своем предположении. В ответ таксисты почти всегда восклицали: «Чертовски хороший вопрос!» — или еще что-нибудь в этом роде, а потом принимались раз­драженно сетовать по поводу стершихся, замаскированных или отсутствующих номеров домов, обычно заканчивая свою тираду фразой: «Можно подумать, они это делают специаль­но!» Меня, разумеется, такой ответ не устраивал: мы возвраща­лись к тому, с чего начали. Тогда я прибегала к другой тактике, спрашивая водителей, четко ли прописаны номера на их собс­твенных домах. Большинство тут же смущенно признавались, что таблички с номерами или названиями на их домах не очень заметны. Почему? Почему не вывести большими циф­рами или буквами номер или название дома на входной двери или опоре ворот? Ну, оправдывались они, это было бы не­сколько странно, слишком броско, вызывающе, это привлек­ло бы внимание, да и потом сами они пpaктически никогда не заказывают такси, а дом их отыскать совсем не трудно, и все их друзья и родные знают, где они живут, и т. д. и т. п.

Первоначально интервью таксистов не очень-то помогли мне в моих изысканиях: мне просто в очередной раз напом­нили, что в нашем нежелании выставлять напоказ номера своих домов проявляются такие типичные особенности анг­личан, как скрытность и гипертрофированная привержен­ность принципам неприкосновенности частной жизни. Но я продолжала упopно опрашивать таксистов и в итоге доби­лась своего: один из них в нескольких словах дал следующее исчерпывающее объяснение: «Ведь дом англичанина — это его крепость, верно? Он не может отгородиться от внешнего мира крепостным рвом с подъемным мостом, но вполне в состоянии затруднить доступ к своему жилищу». С тех пор английский обычай скрывать номера частных домов я назы­ваю правилом «крепостного рва с подъемным мостом».

Но для англичанина дом — это нечто большее, чем его крепость, воплощение его принципов неприкосновенности частной жизни. Дом англичанина — это его индивидуаль­ность, показатель его статуса, главное дело его жизни. То же самое можно сказать и об англичанках. Поэтому дом в Анг­лии — это не то, чем вы просто пассивно «владеете». Дом — это то, что вы «создаете», над чем «трудитесь».

ПРАВИЛА УСТРОЕНИЯ СВОЕГО ГНЕЗДА

Здесь я должна рассмотреть такое явление, как «сделай сам» — пристрастие англичан к «усовершенствованию до­ма». Певзнер* попал в самую точку, когда, хаpaктеризуя ти­пичного англичанина, говорил, что тот «в доме, в саду и в га­раже все делает своими руками».

--------------------

* Певзнер, Николас Бернхард Леон (1902—1983) — английский искусствовед, родился в Германии. Прославился как редактор и из­датель своей знаменитой серии «Здания Англии» (1951—1974). опи­сывающей графство за графством.

Про футбол забудьте, это общенациональное увлечение. Мы — нация устроителей собственных гнезд. Почти все население страны в той или иной степени любит мастерить своими руками. По данным опроса, проведенного моими коллегами около 15 лет назад, лишь 2 % англичан-мужчин и 12 % англичанок признались, что никогда ничего не делали в доме своими руками.

Недавно, когда ИЦСП по заказу компании, производящей чайную смесь «Пи-джи типс», проводил опросы людей, охот­но занимающихся перестройкой своих домов (это вовсе не такая глупая идея, как кажется: мы установили, что работа по дому способствует росту потрeбления чая), мы обновили эти данные. Цифры показывают, что за 15 лет мало что измени­лось: пожалуй, увеличилось число женщин, занимающихся домоводством, да и англичане в целом еще больше увлеклись устроением своих семейных гнезд²⁷.

--------------------------

²⁷Тем, кого интересуют дополнительные цифры, сообщаю: еже­годно на домоводство мы тратим 8 500 млн фунтов.

Сама я не участвовала в проекте ИЦСП по изучению явле­ния «сделай сам», но одобряю тот метод, который был ис­пользован при его осуществлении. Это происходило не пу­тем телефонного опроса и проставления галочек в графах; мои коллеги посещали «храмы» поклонников принципа «сделай сам» (магазины «Хоумбейс» [Homebase], «ДолтОлл» [DoltAIl], «Би-энд-кью» [B&Q] и др.), общались с ними, под­робно расспрашивая о том, чем вызвано их увлечение, что их пугает, тревожит, радует. Мой коллега Питер Марш, сам страстный приверженец принципа «сделай сам», справедли­во указал, что ревностных «самоделкиных» не так-то просто отвлечь от поисков нужного товара в магазинах, куда они приходят утром по воскресеньям, и заставить побеседовать с социологами; их нужно coблaзнить чем-то особенным. Он придумал гениальную приманку — чай с пончиками (а это неотъемлемый атрибут ритуала «сделай сам»), выдавая уго­щение прямо из фургона, припаркованного в центре стоян­ки хозяйственного магазина.

Уловка сработала. Перерыв на чай — столь существенный элемент ритуала «сделай сам», что устроители своих семей­ных гнезд, которые никогда не позволили бы обычному ан­кетеру с папкой в руке помешать им отыскивать нужные ма­териалы, охотно собирались вокруг фургона ИЦСП и, попи­вая чай и жуя пончики, делились с исследователями планами по усовершенствованию дома, своими надеждами, тревога­ми и бедами.

Правило обозначения собственной территории

Почти все умельцы, подходившие к фургону нашего центра выпить чаю на стоянке хозяйственного магазина, говорили, что их желание сделать что-то своими руками продиктовано главным образом стремлением «поставить личный штамп на собственном жилище». Это, вне сомнения, можно расцени­вать как неписаное правило владения собственным домом, важный элемент ритуала переселения на новое место жи­тельства, которое зачастую влечет за собой уничтожение всех признаков проживания прежнего владельца. «Ты прос­то обязан что-нибудь содрать в том доме, куда только что пе­реселился, — объяснил один молодой человек. — Иначе это не твой дом, верно?»

Он был прав. Понаблюдайте за жилыми домами на какой-нибудь улице в течение некоторого времени, и вы заметите, что едва на доме, выставленном на продажу, исчезает таб­личка «Продается», как тут же появляется контейнер, запол­няемый зачастую вполне пригодными предметами кухонной мебели, сорванными коврами, деталями разломанных стен­ных шкафов и каминов, снятыми полками, плиткой, перила­ми, дверями и даже обломками стен и потолков.

Данный обычай скорее твердое правило, чем соблюдае­мая закономерность поведения: обозначение собственной территории для большинства англичан — это обязательс­тво, долг перед самими собой. «Ты просто обязан что-нибудь содрать...»

Однако это целая проблема для тех, кто переезжает в но­вые, только что выстроенные дома, где было бы нелепо де­монтировать санузлы, которыми никто ни разу не пользо­вался, и кухни, в которых никто ни разу не готовил. Тем не менее в «храмах» поклонников принципа «сделай сам» мы встречаем много людей, желающих «привнести что-то свое» в новое жилище. Даже если нельзя ничего содрать, вы все равно должны сделать что-то: необновленный дом едва ли можно считать родным жилищем.

КЛАССОВЫЕ ОСОБЕННОСТИ

Страсть англичан к усовершенствованию своих домов объ­ясняется, конечно же, не только стремлением обозначить собственную территорию. Это — самовыражение в более широком смысле слова: твой дом — не только твоя террито­рия, твой дом — это воплощение твоей индивидуальности. По крайней мере, мы так думаем. Почти все умельцы, с кото­рыми мы беседовали у хозяйственного магазина, считают, что они реализуют свои творческие способности. Другие респонденты, которых мы опрашивали в мебельных магази­нах, универмагах и у них дома, признавая, что многие англи­чане берутся сами мастерить в целях экономии, все же под­тверждают, что в устройстве быта, мeблировке и убранстве наших жилищ каждый из нас стремится продемонстриро­вать свой личный вкус и свое собственное понимание пре­красного.

Это действительно так, но только до определенной степе­ни. Чем глубже я изучала этот вопрос, тем очевиднее мне ста­новилось, что организация быта, обстановка и убранство на­ших домов определяются принадлежностью к социальному классу. С уровнем благосостояния это никак не связано. До­ма представителей высшего сословия и верхушки среднего класса нередко отличает обветшалость и неухоженность, че­го выходцы из средних и низших слоев среднего класса ни­когда себе не позволят, а жилища разбогатевших выходцев из рабочей среды напичканы очень дорогими вещами, что в глазах аристократии и верхушки среднего класса является верхом вульгарности. Новенькие кожаные диваны и стулья «под старину», обожаемые средними слоями среднего клас­са, могут стоить в десять раз дороже, чем аналогичные пред­меты мебели в домах представителей верхушки среднего класса, презирающих кожу и «копии».

В домах представителей средних и низших слоев средне­го класса в гостиной, которую они называют «lounge», как правило, на полу лежит ковер во всю комнату (у старшего по­коления рабочих это может быть узорчатый ковер, у новоис­печенных буржуа — пушистый). Представители высших со­словий предпочитают гoлый пол, который они частично покрывают старыми персидскими коврами или ковриками. В гостиных представителей средних слоев среднего класса можно увидеть коктейль-бар, а в столовых — сервировоч­ный столик на колесиках. Окна гостиных в домах низших слоев среднего класса и верхушки рабочего часто занавеше­ны тюлем (который весьма точно указывает на социальный статус хозяина дома, но является досадным препятствием для любопытных социологов). В самой комнате — большой телевизор, у старшего поколения — вышитые или кружев­ные накидки на подлокотниках кресел и на горизонтальных поверхностях — аккуратно расставленные «коллекции» мел­ких предметов (ложечки, стеклянные зверушки, испанские куколки, статуэтки), привезенных из туристических поездок или выписанных по каталогам.

Молодежь из нижних слоев среднего класса и верхушки рабочего менее склонна к вычурности. Их не загроможденные мебелью гостиные («living room»), обставленные якобы в стиле элегантного минимализма, до которого они никак не дотягивают, порой похожи на приемную стоматолога. Ску­дость интерьера они компенсируют широкоэкранным теле­визором еще большего размера, который они называют «TV» или «telly» («телик») и который всегда стоит на самом видном месте (и, между прочим, еженедельно показывает как минимум шесть программ о доме и домоводстве), и современным музыкальным центром с большими колонками. В домах мно­гих представителей верхушки среднего класса тоже есть большие телевизоры и стереосистемы, но они обычно нахо­дятся в других гостиных, которые хозяева иногда называют «back room» (букв.: «задняя комната») или «family room» (букв.: «семейная комната»), но ни в коем случае не «music room» (букв.: «музыкальная комната»). По терминологии верхушки среднего класса, «music room» — это комната, в которой сто­ит пианино, а не стереосистема.

Еще один надежный индикатор классовой принадлеж­ности — подставки под бокалы с напитками, предотвраща­ющие порчу столов. Такие вряд ли увидишь в домах верхуш­ки среднего сословия и аристократии и очень редко — в до­мах выходцев из низов рабочего класса. Подставками под бокалы пользуются средние и нижние слои среднего класса, а также верхушка рабочего класса, точнее, те ее представители, кто метит в средний класс.

Правила сочетаемости и новизны

Санузлы в домах низов среднего и рабочего классов, кото­рые они зазывают «toilet», оборудованы сочетающимися по цвету унитазами и paковинами, которые они называют «bath­room suite» («комплект для ванной комнаты»), и даже туалет­ная бумага у них того же цвета, что и сантехника. В домах представителей верхушки среднего класса и высшего сосло­вия унитазы и paковины почти всегда белые, хотя сиденье на унитазе иногда бывает деревянное.

В домах представителей высших и низших слоев обще­ства (верхушка среднего класса и выше, низы рабочего клас­са и ниже) мебель обычно старая, облезлая и разнородная. Все промежуточные слои населения предпочитают новень­кие гарнитуры мягкой мебели, состоящие из одинаковых по дизайну и обивке диванов (по их терминологии, «settee») и кресел, комплекты сочетающихся обеденных столов и сту­льев и спальные гарнитуры с гармонирующими по цвету покрывалами на кровать, чехлами на подушки и шторами. (Такое «безупречное» убранство может 6ыть оформлено в мещанском стиле, носить хаpaктер «простоты», пропаганди­руемой фирмами «Конран» и ИКЕА, или воплощать идеи те­левизионных передач по домоводству, но принцип во всех случаях один и тот же.) Представители верхних слоев обще­ства, гордящиеся своим эклектическим собранием антиква­риата, презирают гармонирующие гарнитуры; представите­ли нижних слоев, стыдящиеся своего разнородного старья, стремятся возвыситься до элиты.

По существу, социальную принадлежность англичанина или англичанки можно тотчас же определить по его или ее отношению к дорогой новой мебели: если вы считаете, что это «шикарно», значит, вы в лучшем случае принадлежите к средним слоям среднего класса; если, по-вашему, это «дешев­ка», вы — представитель верхушки среднего класса или арис­тократии. Однажды некий члeн парламента от партии тори посмеялся над другим тори, Майклом Хезелтайном, заметив, что Хезелтайну «пришлось покупать всю свою мебель». Это был оскорбительный намек на то, что только буржуа покупа­ют мебель; настоящие аристократы мебель наследуют.

Правило «стены почета»

Еще один точный индикатор классовой принадлежности — так называемая, по терминологии американцев, стена поче­та. В каком помещении своего дома вы выставляете свои ре­галии и фотографии, на которых вы запечатлены рядом со знаменитостями? Если вы принадлежите к средним слоям среднего класса или к более низкому сословию, эти предме­ты будут гордо выставлены на всеобщее обозрение в вашей гостиной, холле или в любом видном месте. В представлении верхов среднего класса и аристократии единственно прием­лемое место для демонстрации подобных вещей — это убор­ная на нижнем этаже дома.

Это — умная, тонкая тактика. В какой-то момент каждый из гостей обязательно посетит уборную на нижнем этаже до­ма и будет потрясен вашими достижениями. В то же время, экспонируя свидетельства своих успехов в туалете, вы иро­низируете по их поводу (даже мочитесь на них), а следова­тельно, вас не могут обвинить в хвастовстве или важничанье.

Правило спутниковой антенны

О социальном статусе англичанина можно судить по саду возле его дома, на чем я остановлюсь позже. Но, даже если вы не разбираетесь в цветах и других растениях, вы без труда определите классовую принадлежность хозяев дома по на­личию (у выходцев из низов общества) или отсутствию (у представителей высшего сословия) спутниковой тарелки. Это не самый верный индикатор — хотя многие путем под­счета спутниковых тарелок оценивают классовый статус все­го жилого квартала, — но в принципе спутниковая тарелка на доме почти всегда указывает на то, что его владельцы за­нимают нижнюю ступень на социальной иерархической лестнице. Исключение составляют те случаи, когда есть ка­кой-то неопровержимый признак принадлежности хозяев к верхушке среднего класса или высшему сословию.

Правда, спутниковая тарелка на старинном величествен­ном особняке, расположенном в аристократическом районе, может означать, что данный район начинают колонизиро­вать нувориши. Желая проверить свое предположение, пос­тарайтесь попасть в этот дом и посмотрите, есть ли там кок­тейль-бары, толстые ковры, новенькие кожаные диваны, круглые ванны и золотые краны. Если вместо перечисленно­го вы обнаружите поблекшие краски, бесценные, но вытер­тые восточные коврики, старые диваны с потускневшей обивкой из дамастной ткани, на которую налипла собачья шерсть, а на унитазах — растрескавшиеся деревянные сиде­нья, это значит, что социальный статус обитателей данного особняка гораздо выше и, очевидно, им зачем-то необходи­мо спутниковое телевидение — возможно, кто-то из них ра­ботает на телевидении или на радио, занимается журналис­тикой или имеет эксцентричные пристрастия: любит смот­реть баскетбол или комедийные шоу или интересуется еще каким-либо продуктом массовой культуры.

Допустимая эксцентричность

Что вынуждает нас рассмотреть еще один усложняющий фактор: общество зачастую судит о чувстве стиля/вкуса того или иного человека не по его деяниям, а по тому, что представляет собой сам человек. Если англичанин или англичан­ка занимают прочное положение в системе определенного класса, в обустройстве своего дома они могут допускать ряд исключений из упомянутых выше правил, не опасаясь, что их причислят к более высокому или к более низкому сосло­вию. Недавно я где-то прочитала, что в доме принцессы Ан­ны, Гэткум-парке, всюду выставлены подарки, которые она когда-либо получала, в том числе невзрачные национальные куклы, дешевые африканские резные вещицы, которые обыч­но можно увидеть лишь в «парадных залах» рабочего класса. Подобные свидетельства плебейского вкуса у представителей высшего света или даже верхушки среднего класса не в пер­вом поколении расцениваются как безобидное чудачество.

Этот принцип действует и в отношении низов общества. У меня есть приятельница, по всем параметрам полноценная представительница рабочего класса — техничка в школе, живущая в захудалом муниципальном доме. Так вот, у нее есть пристрастие, присущее аристократам, в том числе, кста­ти, и принцессе Анне. Она увлекается конным спортом и да­же принимает участие в конноспортивных состязаниях под названием «Полевые испытания скаковых лошадей». Ее ло­шадь содержится в ближайшей школе верховой езды (бес­платно, потому что приятельница чистит конюшни), и ее кухня в муниципальном доме украшена розетками и фото­графиями, на которых она запечатлена во время участия в местных и однодневных конноспортивных состязаниях. Ее друзья и соседи из рабочего класса воспринимают ее «светс­кое» увлечение и украшения как безобидную причуду, экс­центричное хобби, которое никак не влияет на ее социаль­ный статус. Они по-прежнему считают ее своей ровней.

Подобную эксцентричность без риска могут себе позво­лить лишь самые верхи и самые низы общества. Для всех промежуточных слоев населения, в том числе даже для вер­хушки среднего класса, любое отклонение от классовых норм не допускается: их тут же причислят к другим сослови­ям. Одно несоответствие социальному статусу в убранстве дома простительно, возможно, на это даже не обратят внима­ния, но уже две погрешности нанесут репутации невосполни­мый ущерб. Даже тем, кто не относится к «группе риска», желательно привносить в интерьер своего дома элементы, хаpaктерные для быта слоев населения, занимающих строго противоположную ступень социальной иерархической лестницы, а не ближайшего к ним сословия. Например, представителей верхушки среднего класса, демонстрирующих признаки вкуса, свойственного среднему слою среднего класса, скорее заподозрят в принадлежности к более низкому сословию, чем тех из них, кто склонен обставлять совй дом «пролетарской» мебелью или украшать комнаты в «пролетарском» стиле.

В «пограничных» случаях подарки, сделанные из лучших побуждений, могут стать проблемой для англичан, чутко реагирующих на классовые отличия. Мне однажды подарили очень симпатичные деревянные подставки для бокалов, ну а поскольку у меня нет столов, которые стоит оберегать от влаги – да и, должна признать, я не хочу, чтобы меня заподозрили в буржуазности, - я приспособила их для открывания своих мудреных окон. Разумеется, можно было бы починить оконные рамы, но тогда что бы я стала делать с подставками? Да, порой быть англичанином непросто.

ПРАВИЛА ВЕДЕНИЯ РАЗГОВОРОВ О ДОМЕ

К какому бы социальному классу вы ни принадлежали, существуют правила, диктующие не только то, что следует говорить о переезде на новое место жительства, но и как об этом следует говорить, вернее, жаловаться.

Правило «кошмара»

Рассказывая о переезде на новое место жительства, всегда следует подчеркивать, что это травматический процесс, связанный с массой трудностей и мopaльными издержками, даже если на самом деле переселение прошло гладко, без ощутимых стрессов. Данного правила необходимо придерживаться, описывая поиск подходящего дома, его приобретение, сам переезд, любые работы по обустройству жилища, выполненные самими хозяевами и строителями. Принято считать, что все это «сущий кошмар». Если вы станете описывать процесс переселения в более благосклонных или даже нейтральных выражениях, это будет расценено, как странность или проявление заносчивости: если вы не жалуетесь – значит вы не восприимчивы к стрессам и потрясениям, приводящим в отчаяние всех нормальных людей, покупающих дома.

Ритуал стенаний подразумевает и соблюдение правил скромности. Чем великолепнее и желанее ваше новое жилище, тем сильнее вы должны делать упор на неприятностях, неудобствах и «кошмарах», связанных с его приобретением и усовершенствованием. Нельзя хвастать тем, что вы купили, например, прекрасный дом на Колдсуолдских холмах или замок во Франции, - вы должны ругать несносных агентов по продаже недвижимости, неосторожность грузчиков, тупость местных строителей или сетовать по поводу ужасного состояния водопроводной системы, крыши, пола или сада.

Убедительно, с долей самоиронии многострадального мученика исполняя ритуал стенаний, вы способны вызвать сочувствие собеседников и пресечь на корню зависть. Да я и сама симпатизировала – искренне симпатизировала – настрадавшимся новым собственникам таких вот милых изящных домиков и роскошных замков. Но даже если жалобы вам кажутся неубедительными и внутри вас все кипит от зависти, обиды и праведного негодования, все равно вы обязаны выразить участие, произнеся:»Какое безобразие!», «Ох, как вы, должно быть, намучились!», «Какой кошмар!».

В каком-то смысле ритуал стенаний – это, конечно же, скрытое хвастовство, повод поговорить о приобретенной собственности, описать ее достоинства, не прибегая к откровенному бахвальству. Жалующиеся, делая акцент на правктических деталях и сложностях процесса покупки дома и переезда, выдвигают на первый план проблемы, которые не чужды их слушателям, с которыми все мы рано или поздно сталкиваемся, и, соответственно, в ненавязчивой форме отвлекают внимание от таких потенциально скользких тем, как уровень благосостояния и социальный статус. Я симпатизировала своим приятелям, приобретшим замки, потому что, описывая свою ситуацию, они сетовали только по поводу тех трудностей, которые были близки и мне, когда я переезжала из одной дешевой квартиры в другую. Однако подобная пpaктика наблюдается во всех слоях общества и при обстоя­тельствах, хаpaктеризующихся не столь разительным несо­ответствием в уровне доходов. Только самые невоспитанные нувориши нарушают правила и, рассказывая о своих переез­дах в приобретенные дома, откровенно хвастают своим не­сметным богатством.

Правила ведения разговоров о деньгах

Аналогичные правила скромности действуют и при обсуж­дении стоимости домов, тем более что англичанам вообще свойственно испытывать неловкость, когда разговор заходит о деньгах. Цены на дома — главная тема застольных бесед на вечерних приемах в домах представителей среднего класса, но эти беседы ведутся в соответствии с определенным этике­том, требующим соблюдения тактичности. Например, кате­горически запрещено прямо спрашивать у кого-то, сколько этот человек заплатил за свой дом (да и вообще за любой предмет в своем доме). Это почти равносильно вопросу о том, сколько он заpaбатывает. И то и другое — вопиющая бестактность.

В интересах науки я умышленно нарушила это правило несколько раз, точнее, два раза, если быть честной. Моя пер­вая попытка не в счет, поскольку, поинтересовавшись ценой дома, я тотчас же принялась смущенно извиняться и оправ­дываться (объяснила, что якобы один мой приятель собира­ется купить дом в этом же районе), так что это был не прямой вопрос. Тем не менее эксперимент не прошел даром: реак­ция моих ни о чем не подозревающих подопытных кроли­ков указывала на то, что мои извинения и объяснения вовсе не расценивают как нечто излишнее или неуместное.

Два других раза, когда я, набравшись смелости и сделав глубокий вдох, спросила про стоимость дома должным об­разом (вернее, вопреки всем правилам приличия), подопыт­ные кролики, как я и ожидала, сконфузились. Они ответили на мой вопрос, но при этом жутко смущались. Один через силу пробормотал приблизительную стоимость и поспешил сменить тему разговора. Другая, женщина, нервно рассмея­лась и, называя цену, прикрыла рукой рот, а ее гости искоса посмотрели на меня, смущенно закашляли и через стол об­менялись между собой взглядами, многозначительно вски­дывая брови. Да, так и есть: приподнятые брови и смущенное покашливание — пожалуй, это самое худшее, что может слу­читься с вами, когда вы нарушаете английские правила пове­дения в гостях, поэтому, вероятно, многие решат, что ника­ких подвигов я не совершала. Но только англичанин спосо­бен понять, сколь глубоко ранят такие приподнятые брови и покашливания.

Согласно правилам ведения разговоров о доме, цену, ко­торую вы заплатили за свое жилище, нельзя называть, если на то нет подходящей причины или если этому не предшест­вовало соответствующее вступление. Цену своего дома вы можете упомянуть только «в контексте разговора» и даже в этом случае лишь в самоуничижительной манере или таким образом, чтобы стало ясно, что вы не хвалитесь своим бо­гатством. Например, можно сообщить, сколько денег вы отда­ли за свой дом, если он был куплен много лет назад, — потому что по нынешним меркам это смехотворно низкая цена.

Как ни странно, стоимость дома в настоящий момент — это совершенно другое дело. На эту тему можно рассуждать и дискутировать сколько угодно, хотя при обсуждении теку­щих цен на недвижимость всегда следует оперировать таки­ми эпитетами, как «безумная», «cyмacшедшая», «абсурдная» или «возмутительная». Возможно, это дает нам ключ к пони­манию того, почему стоимость дома вообще обсуждать мож­но, а цену нельзя. Очевидно, в нашем представлении текущая стоимость — это нечто совершенно нам неподвластное, как, например, погода, а цена, фактически уплаченная за дом, — это точный индикатор финансового положения человека.

Правила ведения разговоров о перестройке дома

Каков бы ни был ваш социальный или финансовый статус, сколько бы ни стоил дом, в который вы переехали, о вкусах прежнего владельца принято высказываться пренебрежи­тельно. Если у вас нет времени, навыков или необходимых средств, чтобы уничтожить все признаки плохого вкуса быв­ших обитателей дома, вы должны, показывая друзьям свое новое жилище, глубоко вздохнуть, закатить глаза и, помор­щившись, произнести: «Ну, это, конечно, не совсем то, что мы хотим, но пока приходится жить так», — или еще короче: «Эту комнату мы еще не ремонтировали». Тем самым вы из­бавите своих гостей от необходимости со смущением хва­лить комнату, которую еще «не ремонтировали», а потом с не меньшим смущением пояснять: «Разумеется, говоря „мило", я имею в виду пропорции... э... вид, мм... э... то есть я хочу ска­зать, здесь такие возможности...»

Демонстрируя гостям результаты своего мастерства или рассказывая о своих усилиях по усовершенствованию дома на вечеринке или в пабе, вы обязаны строго соблюдать пра­вила скромности. Даже будучи большим мастером, вы долж­ны умалять свои достижения и по возможности подчерки­вать свои самые нелепые ошибки и огрехи. Этому правилу неизменно следовали и все «самоделкины», которых опра­шивали сотрудники ИЦСП у «храма» поклонников принципа «сделай сам», и все умельцы, с которыми я лично беседовала или чьи разговоры подслушивала в универмаге. Порой со­здавалось впечатление, что они стремятся перещеголять друг друга в самоуничижении: каждый старался рассказать исто­рию позабавнее о своей чудовищной некомпетентности. «Я умудрился повредить три трубы, когда стелил ковер!»; «Мы купили дорогой ковер, а я его испортил, отрезав лишних три дюйма, так что пришлось строить книжные стеллажи, чтобы закрыть голое место»; «А я умудрился привесить paковину за­дом наперед и заметил это только уже после того, как поло­жил всю плитку»; «Это еще что! Мне понадобился целый час плюс три чашки чая, чтобы прибить вешалку для верхней одежды, а потом я обнаружил, что привесил ее вверх тор­машками!»; «В общем, я красил, красил, убеждая себя, что это так и должно выглядеть, но моя подружка с ходу меня рас­критиковала: «Ты, — говорит, — полный неумеха!»»

Правила ведения разговоров о доме и классовые отличия

Правила ведения разговоров о доме, как и все остальное в Англии, обусловлены законами классовости. Считается при­знаком принадлежности к низшему сословию устраивать гостям экскурсии по дому или приглашать их для осмотра новой ванной, расширенной кухни, переоборудованного в жилые комнаты чердака или недавно отремонтированную гостиную. Исключение составляют те случаи, когда вы толь­ко, что переехали в новый дом и справляете новоселье или живете в очень необычном доме (например, в маяке или в церкви, приспособленных под жилье). Подобной показухой любят заниматься представители средних слоев среднего класса и более низких сословий (они даже специально при­глашают домой друзей, чтобы показать им новый зимний сад или кухню), но в кругах верхушки среднего класса и высшего света этот обычай не приветствуется. В аристократической среде английского общества принято, чтобы и гости, и хозя­ева выказывали притворное отсутствие интереса к интерье­ру дома. Если кто-то из посетителей делает замечания или комплименты относительно убранства комнат, это считает­ся проявлением дурного тона, а то и вовсе расценивается как оскорбление. Говорят, некий герцог после ухода нового со­седа возмущенно воскликнул: «Этот мужлан похвалил мои стулья, как вам это нравится?!»

Некоторые признаки свойственной высшему сословию щепетильности в отношении демонстрации достоинств сво­их домов ныне наблюдаются и в кругу представителей сред­них классов. Последние, возможно, и не откажутся потешить свое самолюбие, показывая гостям зимний сад и другие ком­наты, но при этом зачастую видно, что они испытывают не­ловкость и смущение. Они проведут вас в свою новенькую кухню, которой неимоверно гордятся, но, демонстрируя ее достоинства, постараются выглядеть равнодушными, будто им совершенно наплевать на свой труд, и сдержанно про­комментируют: «Ну, ведь нужно было делать что-то, она бы­ла в таком состоянии»; или, уничижая свои усилия, со вздо­хом произнесут: «По крайней мере, здесь стало светлее»; или начнут говорить о неизбежных трудностях, с которыми им пришлось столкнуться в ходе ремонта: «Рассчитывали закон­чить ремонт за неделю, а затеяли стройку на целый месяц».

Правда, в отличие от представителей высшего сословия, эти скромники из средних слоев общества не оскорбятся, ес­ли вы похвалите их жилище, хотя желательно, чтоб ваши комплименты носили неопределенный хаpaктер. Англичане весьма трепетно относятся к своим домам, и, если вы начне­те конкретизировать, всегда есть опасность, что вы можете похвалить не тот результат их последних усовершенствова­ний или выразите восхищение не теми словами: например, назовете комнату «уютной» или «веселенькой», в то время как хозяева стремились создать в ней атмосферу изысканной элегантности. Так что при выражении одобрения лучше ис­пользуйте такие слова, как «мило» или «чудесно». Более конк­ретные высказывания допустимы, если у вас с хозяевами до­статочно близкие отношения.

Правило выражения недовольства агентами по продаже недвижимости

Наше крайне трепетное отношение к своим домам, которые отражают нашу индивидуальность, помогает объяснить та­кую особенность англичан, как совершенно непонятная не­приязнь к агентам по продаже недвижимости. В Англии ред­ко услышишь, чтобы кто-то сказал доброе слово в адрес ри-елторов. Даже люди, никогда не имевшие дела с агентами по продаже недвижимости, неизменно отзываются о них с пре­зрением. Существует неписаное правило, согласно которому риелторов должно постоянно высмеивать, осуждать и оскор­бллять. Здесь риелторы стоят в одном ряду с инспекторами дорожного движения и навязчивыми продавцами стеклопакетов, но если инспекторов и продавцов есть за что не лю­бить, то в отношении риелторов никто, как я выяснила, не может высказать конкретных претензий.

Когда я спрашивала людей, чем вызвана их неприязнь к агентам по продаже недвижимости, те отвечали неопреде­ленно, непоследовательно, зачастую сами себе противоре­чили. Риелторы, объясняли мне, глупые и некомпетентные кретины, но при этом их также поносили за алчность, ко­варство и лживость. Мне трудно понять, как человек может быть одновременно глупым и умным, поэтому я перестала искать рациональное объяснение непопулярности риелто­ров и вместо этого попыталась определить механизм нашего взаимодействия с ними. Какие конкретно действия выполняют агенты по продаже недвижимости? Они приходят к вам в дом, осматривают его, объективно оценивают, рекламиру­ют, показывают потенциальным покупателям и пытаются продать. Что же столь оскорбительного в действиях риелто­ров? Ну, пожалуй, все, если слово «дом» заменить понятиями «индивидуальность», «личность», «социальный статус» или «вкус». Все, что делают агенты по продаже недвижимости, связано с вынесением оценки не какой-то ничейной собс­твенности, а лично нам - нашему стилю жизни, нашему об­щественному положению, нашему хаpaктеру, нашему «я». Они вешают на нас ценник. Неудивительно, что мы их не вы­носим. Делая их объектом насмешек и презрения, мы обере­гаем свои чувства: если все признают, что агенты по продаже недвижимости — люди глупые, некомпетентные и неис­кренние, следовательно, их мнение и суждения не имеют большого значения, и их вмешательство в частную жизнь каждого из нас мы воспринимаем не столь болезненно.

ОБ ОТНОШЕНИИ АНГЛИЧАН К САДУ

Из нашего вертолета, упомянутого в начале данной главы, мы заметили, что все англичане хотят жить в своей собствен­ной коробочке и иметь свой собственный клочок земли. В сущности, как это ни парадоксально, но именно наша тяга к собственному огороженному садику является причиной нeблагополучной экологии в английской сельской местнос­ти: мы постоянно сооружаем «зеленые предместья», а это влечет за собой уничтожение природы и загрязнение окру­жающей среды. Англичане попросту не станут жить в много­квартирных домах с общими дворами, как горожане других стран: каждый из нас должен иметь собственную коробочку и собственный озелененный участок.

Эти озелененные участки, даже самые маленькие, для нас столь же важны, как и сама коробочка. Крошечные клочки земли, которыми во всем остальном мире никто даже не по­думал бы заниматься, для англичан сродни огромным зе­мельным владениям. Пусть крепостные рвы и подвесные мосты существуют лишь в нашем воображении, но зато «замок» каждого англичанина имеет свою крошечную «тер­риторию». Возьмем, к примеру, типичную, ничем не приме­чательную улицу с двумя сплошными рядами одинаковых домиков в пригороде или жилом квартале — одну из тех улиц, на каких проживает большинство англичан. Перед каж­дым таким домиком обычно есть маленький палисад, а за ним — более крупный озелененный участок. В районах, где проживают более богатые люди, палисад, как правило, чуть больше, а дом отстоит чуть дальше вглубь от дороги. В квар­талах, где проживает малообеспеченный люд, палисад сим­волически обозначен полоской земли, хотя перед домом мо­жет быть и калитка, а также тропинка, ведущая к крылечку в виде одной-двух ступенек перед входной дверью. По обеим сторонам тропинка обсажена зеленью, чтобы ее можно бы­ло признать за «палисад». (Палисад с тропинкой — это и есть символический «крепостной ров с подъемным мостом»).

«Собственный палисад - не для собственного удовольствия»

На всех таких типичных улицах садовые участки перед доми­ками и за ними обнесены стеной или огорожены забором. Ог­рада участка перед домом обычно низкая, чтобы любой мог заглянуть в палисад; ограда участка за домом — высокая, за­щищающая сад от посторонних глаз. Палисад обычно акку­ратнее во всех отношениях — композиционно более ухо­жен, — чем сад за домом. Но это вовсе не потому, что англичане любят подолгу отдыхать в палисаде. Как раз наоборот: англичане вообще не сидят в палисаде. Там они проводят ров­но столько времени, сколько требуется на прополку, полив и уход за растениями, чтобы палисад выглядел «чудесно».

Это одно из важнейших правил в отношении озеленен­ного участка: мы никогда, никогда не сидим в наших палиса­дах. Даже если палисад большой и в нем есть место для ска­мейки, никаких скамеек вы нигде не увидите. Трудно пред­ставить, чтобы кто-то из обитателей английского дома сидел в своем палисаде. Мало того что это немыслимо, но такой че­ловек вызовет удивление, даже если он в течение некоторого времени будет просто стоять без дела — не выдергивая сор­няки, не подравнивая живую изгородь. Если вы не сидите на корточках, не сгибаетесь, не наклоняетесь или еще каким-либо образом не изображаете усердный труд, вас заподозрят в особой запрещенной форме безделья — праздношатании. Палисады, даже самые приятные для отдыха, предназна­чены только для всеобщего обозрения: ими вправе восхи­щаться и любоваться другие — но не хозяева. Это правило напоминает мне законы родовых обществ со сложными сис­темами обмена подарками, где людям не дозволено потреб­лять плоды своего труда. «Мясо своих свиней ты не вправе есть...» — гласит наиболее известный и часто цитируемый закон племенных общин. В Англии его эквивалент — «Собст­венный палисад — не для собственного удовольствия».

Правило доступности для общения при нахождении в палисаде (и методология «впитывания»)

Если вы имеете привычку проводить время в своем палисаде, пропалывая сорняки и подрезая кусты, то вы, вероятно, знае­те, что это один из тех редких случаев, когда ваши соседи ре­шатся вступить с вами в разговор. Человек, приводящий в по­рядок свой палисад, «доступен» для общества. Соседи, кото­рые в другое время и подумать не смеют о том, чтобы постучать к вам в дом, увидев вас за работой на свежем возду­хе, могут остановиться для того, чтобы поболтать, с вами (почти всегда начиная разговор с комментария к погоде или одобрительной реплики по поводу вашего сада). В сущности, я знаю многих людей, которые, желая обсудить с соседом ка­кое-нибудь важное дело (например, заявку на землеотвод) или передать ему какое-либо сообщение, будут терпеливо ждать его появления в палисаде — на протяжении несколь­ких дней, а то и недель, но никогда не осмелятся совершить «вторжение» — позвонить в дверь его дома.

Правило доступности для общения при нахождении в па­лисаде очень помогло мне в ходе моих исследований. Оно давало мне право обратиться к людям с безобидной про­сьбой показать дорогу, вслед за чем я, чтобы завязать разго­вор, произносила несколько слов о погоде и делала замечание по поводу их сада, а потом постепенно втягивала в беседу, расспрашивая о садоводческих привычках, работах по дому, детях, домашних питомцах и т. д. Иногда я намекала, будто я сама (моя мама, сестра или кузина) подумываю о том, чтобы переселиться в данный район, и под этим предлогом начи­нала расспрашивать о соседях, местных пабах, школах, мага­зинах, клубах, их обществе и значительных событиях — и в результате много узнавала о неписаных правилах поведения. Во время этих «палисадниковых» интервью я порой концен­трировалась на каком-то одном вопросе — например, об агентах по продаже недвижимости, — но зачастую по ходу узнавала множество других фактов на самые разные темы, которые впоследствии осмысливала. Это не такой уж глупый метод, как может показаться. На самом деле, по-моему, он да­же имеет официальное научное название, которое я никак не могу вспомнить, и потому дала ему свое определение — метод «впитывания».

Садовый диван представителей контркультуры

Существует небольшое исключение из правила «Собствен­ный палисад — не для собственного удовольствия», и, как обычно, это исключение лишь подтверждает данное прави­ло. В палисадах домов современных хиппи и других предста­вителей контркультуры иногда можно увидеть старые про­давленные диваны, на которых сидят их хозяева, бросая вы­зов условностям — но не нарочито — и открыто любуясь своими садиками (неухоженными и заросшими, тоже вопре­ки условностям).

Совершенно очевидно, что «исключение» из правила, за­прещающего сидеть в палисадах, — это акт умышленного непослушания; причем в палисаде всегда стоит именно ди­ван, а не деревянная скамейка, пластмассовый стул или лю­бой другой предмет мебели, который считается подходящим для использования на улице. Продавленный, зачастую отсы­ревший и потому гниющий диван — это форма протеста, обычно сочетающаяся с другими аналогичными формами протеста, такими, как употрeбление травяного чая и вегетари­анской пищи органического происхождения, курение ганджи*, ношение последних новинок одежды в стиле воинствующих экологов, завешивание окон плакатами с надписями «»Нет» ГМО»**.

----------------------

*Ганджа (хинди) — то же, что конопля, марихуана или гашиш.

** ГМО — генетически модифицированный организм.

Вариации могут быть разные, но вы знаете, что я имею в виду: стандартный набор атрибутов приверженцев контркультуры.

Любители посидеть на «садовых» диванах становятся объ­ектом осуждения и порицания со стороны своих соседей, исповедующих более консервативные взгляды, но послед­ние, в соответствии с традиционными английскими прави­лами выражения недовольства, обычно жалуются только друг другу — нарушителям общепринятого порядка свои претензии они не высказывают. В сущности, пока те придер­живаются своих собственных норм и условностей, хаpaктер­ных для их узкого круга, и не делают ничего оригинального или поразительного — например, не вступают в местный «Женский институт» или не играют в гольф, — к ним отно­сятся терпимо, со своеобразной ворчливо-равнодушной снисходительностью, которую англичане особенно мастер­ски умеют изображать.

Сад за домом

Сад за домом, тот, которым нам дозволено любоваться, за­частую неухожен, по крайней мере не безупречно аккуратен, и очень редко являет собой упорядоченную яркую традици­онную композицию из роз, алтея, анютиных глазок, шпалер и маленьких калиток, которая в представлении многих и есть типичный английский сад. Возможно, вам покажется, что я кощунствую, но я должна указать, что по-настоящему типич­ный английский сад — это на самом деле довольно унылая лужайка прямоугольной формы. Один ее край обычно зани­мает мощеный участок, так называемое патио; на другом сто­ит ничем не примечательное ни с эстетической, ни с архи­тектурной точек зрения строение, служащее сараем. С одно­го боку пролегает тропинка, с другого — разбита клумба с кустиками и цветами, композиционно высаженными весьма бестолково.

Разумеется, существуют вариации на данную тему. Иногда тропинка пролегает вдоль клумбы, иногда, обсаженная цве­тами с обеих сторон, делит прямоугольную лужайку на две части. Порой в саду можно увидеть-одно-два дерева, кустар­ники, кадки, вьющиеся растения на стенах, а клумбы могут иметь не геометрически правильную, а изогнутую форму. Но основной принцип планировки традиционного английско­го сада остается неизменным — «высокая ограда, мощеное „патио", зеленая лужайка, тропинка, цветочная клумба, са­рай». Легкоузнаваемая, успокаивающе привычная модель, ко­торая, должно быть, впечатана в сознание англичан, потому что она добросовестно воспроизводится, иногда лишь с не­значительными вариациями, почти за каждым домом на каж­дой улице в нашей стране²⁸.

Туристам вряд ли когда-либо удастся увидеть обычный, типичный английский сад. Эти сугубо частные уголки спря­таны от уличных прохожих за стенами домов, а от сосе­дей — за высокими заборами, оградами или живой изгоро­дью. Фотографий этих уголков нет в глянцевых альбомах об «английском саде», они никогда не упоминаются в туристи­ческих брошюрах и вообще в каких бы то ни было изданиях об Англии, в которых только и пишут о том, что Англия — страна гениальных садоводов с большим творческим потен­циалом. Это потому, что авторы таких книг не проводили ис­следований, посещая дома обычных людей, не забирались на крыши и стены стандартных пригородных домов и оттуда в бинокль не разглядывали ряды типичных, ничем не приме­чательных английских садиков. (Теперь вы знаете, что чело­век, которого вы приняли за грабителя или Любопытного Тома, была я.) Правда, нужно сказать, что оДypaченные ту­ристы, англофилы и горячие поклонники садоводческого искусства, начитавшиеся книг об английских садах, с эстети­ческой точки зрения немного потеряли.

---------------------------

²⁸Если сомневаетесь в моих словах, внимательно смотрите в ок­на поезда, когда в следующий раз будете путешествовать по Англии: уверяю вас, почти все садики за домами, которые вы увидите, будут в той или иной степени повторять описанную мной модель. Моя при­ятельница — англофилка из Америки, проведя этот эксперимент, была вынуждена признать мою теорию.

Хотя я не справедлива. Типичный английский сад, даже самый неоригинальный и скучный, — это чудесное местеч­ко, где приятно посидеть в теплый солнечный день, попить чаю, скармливая птицам крошки хлеба и тихо ругая бездельников, погоду, правительство и соседскую кошку. (Правила ведения беседы в саду требуют, чтобы жалобы уравновеши­вались более оптимистичными замечаниями о том, как хо­рошо цветут ирисы или водосбор в этом году.)

Также следует сказать, что даже самый обычный запущен­ный английский сад — это плод значительно больших уси­лий, чем зеленые участки жителей других стран. Например, обычный американский сад даже не заслуживает того, чтобы его называли садом; у американцев это — «двор». А боль­шинство садов в Европе — это просто клочки земли²⁹.

-----------------------

²⁹Хотя страсть англичан к садоводству теперь, похоже, переда­лась и жителям некоторых других европейских стран. В частности, садоводство ныне очень популярно в Германии. Там, как мне сказа­ли, очень популярны переведенные с английского языка книги по садоводству.

Толь­ко японцы — такие же островитяне, как и мы, — могут срав­ниться с нами по количеству труда и времени, затраченных на возделывание сада. Поэтому, наверное, нет ничего удиви­тельного, что наиболее передовые английские садоводы, от­слеживающие все новые тенденции в данной области, часто заимствуют у японцев их садоводческие идеи (обратите вни­мание на современные особенности украшения деревом, галькой, а также на оформление водных источников). Но та­ких передовых садоводов — крошечное меньшинство, и ду­мается мне, что репутацию «страны садоводов» мы завоевали благодаря своей приверженности к нашим маленьким клоч­кам земли, благодаря нашей любви к саду, а не какому-то осо­бенному художественному вкусу в планировке и оформле­нии садов.

Правило защиты садов от бессердечия

Пусть наши обычные сады, расположенные за домами, не от­личаются красотой, но почти в каждом из них заметны призна­ки интереса, внимания и заботы, проявленные их хозяевами.

Садоводство, пожалуй, самое популярное хобби в Велико­британии. По последним данным, более двух третей населе­ния страны — «активные садоводы». (Прочитав это, я поду­мала, а что же такое «пассивное садоводство»? Нечто вроде пассивного курения? Когда люди страдают от шума соседс­ких газонокосилок? Возможно. Но в общем-то смысл ясен.)

Почти при каждом английском доме есть хоть какой-ни­будь сад, и почти за каждым садом хозяева ухаживают. За од­ними — лучше и грамотнее, чем за другими, но вы редко уви­дите абсолютно заброшенный сад. А если увидите, то знайте, что тому есть объяснение. Возможно, дом не заселен или сдан в наем группе студентов (считающих, что забота о са­де — это обязанность домовладельца) ; или в нем живут лю­ди, которые не ухаживают за садом из неких идеологических соображений, либо повинуясь неким собственным жизнен­ным принципам; или его обитатели очень бедны, лишены средств к существованию, тяжело больны или подавлены и вынуждены решать более серьезные проблемы.

Бедных и больных людей, возможно, простят, но все ос­тальные не дождутся снисхождения со стороны своих сосе­дей: те им перемоют косточки по всем статьям. Существует нечто вроде неофициального Национального общества за­щиты садов от бессердечия, члeны которого небрежение к саду приравнивают к жестокому обращению с животными или детьми.

Правило защиты садов от бессердечия, пожалуй, в той же мере, что и наш искренний интерес к садоводству, объясня­ет, почему мы считаем себя обязанными тратить на сад столь много времени и сил³⁰.

-------------------------

³⁰ Любителям статистики сообщаю: согласно материалам пос­ледней государственной переписи населения, в течение месяца до даты проведения переписи 60 % населения заявили, что они тратят время на уход за своими садами.

Классовые различия в области садоводства

Ныне принято рассматривать садоводство как вид искусства, а историю садоводства как область истории искусства, но историк в области садоводства Чарльз Куэст-Ритсон смело отвергает эту весьма претенциозную современную тенден­цию. Садоводство, утверждает он, «имеет мало общего с ис­торией искусства или разработкой эстетических теорий... Здесь определяющими факторами являются устремления общества, образ жизни, деньги и классовая принадлежность». Я склонна согласиться с ним, поскольку в процессе собствен­ных исследований об англичанах и их садах установила, что на планировку и «наполнение» сада при доме того или иного англичанина оказывают определяющее влияние — или, во всяком случае, некоторое влияние — модные тенденции, присущие тому классу, к которому принадлежит или стре­мится принадлежать данный человек

«Почему, — вопрошает Куэст-Ритсон, — сотни англича­нок из среднего класса хотят иметь белый сад, огород и кус­ты несовременных роз? Потому что эти элементы считаются модными или были модными десять лет назад. Не потому, что, по мнению хозяев, это красиво или полезно, а потому, что они получают от этого мopaльное удовлетворение, чувс­твуют свое превосходство по сравнению с соседями. Сады — символ социального и экономического статуса». Я бы выра­зилась менее категорично, предположив, что мы отнюдь не сознательно отводим нашим клумбам роль социоэкономического определителя классовой принадлежности, как это подразумевает Куэст-Ритсон, Мы искренне считаем, что ди­зайн и растения, которые мы выбрали для своего сада, сооб­разуясь с нашими классовыми принципами, прекрасны, но это не мешает им быть индикаторами классовой принадлеж­ности.

Индикаторы классовой принадлежности и допустимая эксцентричность

Наши садоводческие вкусы формируются под влиянием: то­го, что мы видим в садах наших друзей, родных и соседей. Англичане с детства учатся оценивать цветы и композиции из цветов. Одни, по их оценке, «прелестны» или «изысканны», другие — «безобразны» или «вульгарны». К тому времени, когда у вас появляется свой собственный сад, вы уже — если вы из социальных верхов — «инстинктивно» воротите нос от вычурных садовых растений (таких, как цинния, шалфей, ноготки и петуния), декоративных каменных горок, пампас­ной травы, подвесных корзин, бальзамина, хризантем, гла­диолусов, гномиков и прудиков с золотыми рыбками. Зато живая изгородь в форме кубов, старомодные розовые кусты, цветочные бордюры, ломонос, золотой дождь, композиции в стиле эпохи Тюдоров и каменные тропинки в стиле эпохи Йорков доставляют вам эстетическое наслаждение.

Мода в оформлении садов приходит и уходит, и в любом случае было бы ошибкой ставить социальное клеймо на сад, ориентируясь на один-два вида цветов или декоративных элементов. Здесь тоже нужно делать скидку на эксцентрич­ность. Куэст-Ритсон отмечает: «Как только хозяин сада при­обретает репутацию садовника широкого профиля, он впра­ве проявлять склонность к старомодному, плебейскому или пошлому». Я бы сказала, что для этого не обязательно быть садовником, достаточно прочно укорениться в среде высшего общества или верхушки среднего класса. Но суть от этого не меняется. Из-за странного гномика или циннии в вашем саду вас автоматически не причислят к более низкому сосло­вию; возможно, просто отнесут это к вашим личным особен­ностям.

Таким образом, чтобы определить социальную прина­длежность хозяина сада, присмотритесь к общему стилю оформления сада. Не стоит ориентироваться на отдельные виды растений, тем более если вы не в состоянии отличить обычную розу от чайно-гибридной. Если говорить в общем, сады представителей низших сословий выдержаны в более «кричащей» цветовой гамме («colourful» («красочные»] или «cheerful» [«яркие»], по терминологии их хозяев) и в компо­зиционном плане более упорядочены («neat» [«опрятные»] или «tidy» [«аккуратные»], как выражаются их владельцы), чем сады элиты общества.

Сады представителей высших слоев общества менее упо­рядочены и ухожены, более естественны; там преобладают блеклые, нежные тона. Добиться такого эффекта, пожалуй, так же непросто, как и наложить «естественный» макияж. Это требует гораздо больших затрат времени и труда, чем создание будто вырезанных из теста клумб безупречно правильной формы с ровненькими рядами цветов, хаpaктерных для са­дов низших сословий. Однако результаты приложенных уси­лий никогда не бросаются в глаза. Сад похож на очарователь­ный уголок дикой природы; между растениями не видно или почти не видно земли. Чрезмерная суета из-за одного-двух случайных сорняков и слишком усердный уход за газонами — это, по мнению аристократов и верхушки среднего класса, проявление инстинктов, свойственных низам общества.

Разумеется, наиболее состоятельные представители вы­сшего света сами не пропалывают сорняки и не стригут газо­ны; за них это делают нанятые садовники из низших слоев общества. Потому сады этих людей порой выглядят чрезмер­но ухоженными, но, если поговорить с ними, выяснится, что они часто жалуются на педантизм своих садовников («Фред ужасный аккуратист. Ему дурно становится, если он замеча­ет, что маргаритка опустила поникшую головку на «его» га­зон!»), причем выражают свое недовольство в той же покро­вительственной манере, что и некоторые бизнесмены и на­чальники, высмеивающие аккуратность своих старательных секретарш («Меня к картотечному шкафу даже близко не подпускают. Я, видите ли, могу внести беспорядок в ее драго­ценную систему с цветовой маркировкой!»).

Гномики в насмешку

Бог с ней, с «пролетарской» щепетильностью заботливых са­довников, но если вы в таком саду вдруг заметите явно пле­бейский элемент оформления, спросите об этом хозяина. Ответ расскажет вам о классовой принадлежности владельца сада гораздо больше, чем сам этот элемент. Я однажды выра­зила мягкое удивление по поводу присутствия гномика в саду представителя верхушки среднего класса («О, гномик», — тактично прокомментировала я). Владелец сада объяснил, что этот гномик — «пародия». Жутко извиняясь за свое неве­жество, я спросила, как можно определить, что его гномик — «пародия», а не просто гномик — традиционное украшение сада. Хозяин сада высокомерно заявил, что мне стоит только взглянуть на сад и я сразу пойму, что его гномик — это изде­вательская шутка.

Но ведь садовый гномик, не унималась я, это всегда нечто вроде шутки, в любом саду; его никто не воспринимает серь­езно или как произведение искусства. Хозяин сада отвечал невразумительно и смущенно (и, разумеется, с обидой в го­лосе), но смысл его объяснения заключался в следующем: ес­ли в представлении выходцев из низов общества гномики — это само по себе забавное украшение, то его гномик забавен именно потому, что он смотрится нелепо в «светском» саду. Иными словами, гномики в садах при муниципальных до­мах — это смешное украшение, а его гномик — насмешка над вкусами обитателей муниципальных домов, по сути, де­монстрация своего превосходства над людьми из низших сословий. Тонкое, но существенное различие. Незачем гово­рить, что в этот дом меня больше не приглашали.

Реакция данного человека на мои вопросы однозначно указывает на то, что он, вероятно, принадлежит к верхушке среднего класса, а не к высшему обществу. В сущности, когда он подчеркнул, что его гномик — пародия, я автоматически причислила его к более низкому сословию — первоначаль­но я полагала, что он стоит ступенью выше на социальной иерархической лестнице. Настоящий аристократ либо сме­ло признает свое пристрастие к садовым гномикам (и с го­товностью обратит ваше внимание на другие элементы по­добного стиля в своем якобы неухоженном чудесном саду), либо скажет нечто вроде: «Ах да, мой гномик. Я его очень люблю», — предоставляя мне самой делать выводы. Аристок­ратам все равно, что думает о них любопытный антрополог (да и все остальные тоже). Им незачем доказывать свое пре­восходство с помощью гномиков-пародий.

ПРАВИЛА ПОВЕДЕНИЯ В ПУТИ

Если родной кров — это то, что обособившимся на остро­ве замкнутым англичанам заменяет навыки общения, как же нам удается справляться с обстоятельствами, когда мы осмеливаемся покидать свои крепости? Отвечая не задумы­ваясь, скажу: «Не очень хорошо», — как и следовало бы ожи­дать. Но, потратив десять лет на исследования методом «включенного наблюдения», изучая модели поведения лю­дей на вокзалах, в автобусах и на городских улицах, я обяза­на дать более обстоятельный ответ и попытаться расшиф­ровать связанные с этим неписаные нормы поведения, ко­торые я называю «правила поведения в пути», имея в виду любые путешествия — пешком, в автомобиле, поездом, са­молетом, в такси, в автобусе, на велосипеде, на мотоцикле и т. д., — и все нюансы процесса передвижения из пункта «А» в пункт «Б».

Говоря об автомобилях, я должна упомянуть, что сама во­дить не умею. Как-то я пыталась научиться, но после несколь­ких занятий мы с инструктором единодушно признали, что это не очень удачная идея и что я уберегу от верной гибели множество невинных людей, если буду пользоваться обще­ственным трaнcпортом. С исследовательской точки зрения этот мой явный недостаток обернулся для меня благом: я по­лучила возможность подолгу наблюдать за поведением анг­личан и проводить всяческие хитрые эксперименты в поез­дах и автобусах, а также беседовать с таксистами, расспра­шивая их о причудах и привычках пассажиров, которых им случалось возить. А если я ехала в автомобиле, то за рулем обязательно сидел кто-нибудь из моих многострадальных друзей или родственников, что давало мне возможность спо­койно изучать поведение и моих водителей, и других участ­ников дорожного движения.

ПРАВИЛА ПОВЕДЕНИЯ В ОБЩЕСТВЕННОМ ТРАНСПОРТЕ

Но начну я с рассмотрения правил поведения в обществен­ном трaнcпорте, поскольку они более наглядно иллюстриру­ют проблемы, с которыми приходится сталкиваться англи­чанам, когда они выходят из-под защиты стен своих домов.

Правило отрицания

Наш главный механизм преодоления скованности в обще­ственном трaнcпорте — это вариант того, что психологи называют «отрицанием»: мы стараемся не признавать, что находимся в путающей толпе незнакомцев, и, замыкаясь в се­бе, делаем вид, что их не существует, — и большую часть вре­мени делаем вид, что сами мы тоже не существуем. Правило отрицания требует, чтобы мы не заговаривали с незнакомы­ми людьми, даже не встречались с ними взглядами и вообще никоим образом не признавали их присутствия, пока к тому не принудит нас крайняя необходимость. В то же время дан­ное правило налагает на нас обязательство не привлекать внимание к себе самим и не вмешиваться в чужие дела.

Бывает, что живущие в пригородах англичане на протя­жении многих лет по утрам и вечерам ездят в электричке на работу и с работы в обществе одних и тех же людей, с кото­рыми они ни разу не обмолвились и словом, и это совершен­но нормальное явление. Полнейший абсурд, если подумать. тем не менее все, с кем я разговаривала, подтверждают дан­ное наблюдение.

«Если вы каждое утро видите на платформе одних и тех же людей, — сказала мне одна такая пассажирка, —а бывает, и едете с ними в одном и том же купе, то спустя некоторое время вы начинаете при встрече кивать друг другу, но на этом все». «А спустя конкретно какое время?» — осведоми­лась я. «Ну, может, через год — это зависит от людей. Вы же знаете, одни более общительны, другие менее», — прозвучал ответ. «Ну да, — согласилась я (а про себя подумала: интерес­но, что она подразумевает под определением «общитель­ный?»). — Значит, особенно „общительный" человек может начать приветствовать вас кивком после, скажем, двух месяцев каждодневных встреч, так?» — «Мм, возможно, — с сомне­нием произнесла моя собеседница, — хотя, пожалуй, это не­сколько, э... рановато... бесцеремонно; меня бы это смутило».

Надо заметить, что эта моя собеседница — молодая жен­щина, работающая секретарем в одном лондонском реклам­ном агентстве, — мне не показалась очень уж застенчивой и робкой. Как раз наоборот: она производила впечатление дру­желюбной, веселой, общительной женщины. Я цитирую здесь ее ответы, потому что они типичны. Почти все жители пригородов, которых я интервьюировала, заявили, что даже сдержанный кивок дает толчок к стремительному развитию близких отношений, и потому многие опасаются переходить к этой стадии знакомства. «Как только начинаешь здоровать­ся таким образом, — объяснила еще одна типичная житель­ница пригорода, — то есть кивать в знак приветствия, то сразу возникает опасность, если не быть очень осторожным, того, что скоро станешь говорить .доброе утро" или что-то подобное, а потом и вовсе тебе придется разговаривать с ни­ми по-настоящему». Я отметила, что другие жители приго­родов употрeбляют такие выражения, как «вершина айсбер­га» и «скользкий склон», объясняя, почему они стараются прежде времени не вступать в отношения путем приветс­твенных кивков и даже не встречаться взглядами с попутчи­ками (в Англии в общественных местах люди никогда не смотрят друг другу в глаза дольше доли секунды: если вы слу­чайно перехватили взгляд незнакомца, то вам следует тут же отвести глаза, иначе, если вы смотрите кому-то в глаза хотя бы целую секунду, это может быть истолковано как кокетс­тво или агрессия с вашей стороны).

Но что же ужасного в том, спрашивала я своих собеседни­ков, чтобы по-дружески поболтать с попутчиком несколько минут? Мой вопрос сочли однозначно глупым. Проблема, как я поняла, состоит в том, что если заговорить с попутчиком один раз, то потом вам придется делать это снова и сно­ва. А признав существование этого человека, вы уже не смо­жете делать вид, что его не существует, и вам придется обме­ниваться с ним вежливыми словами каждый день. Почти наверняка у вас нет ничего общего с вашим случайным зна­комым, поэтому общение с ним будет происходить в атмосфере неловкости и смущения. Или же вы станете уклоняться от встречи с ним, например будете уходить на другой конец платформы, прятаться за каким-нибудь киоском или умыш­ленно ездить в другом купе вагона, что в принципе невежли­во и создает дополнительные неудобства. В общем, сущий кошмар; даже подумать страшно.

Поначалу я, конечно же, смеялась над этими проблемами, но, немного покопавшись в себе, осознала, что я сама точно так же уклоняюсь от общения в трaнcпорте и, по сути, при менее оправдывающих обстоятельствах. Разве вправе я сме­яться над опасениями и ухищрениями живущих в пригоро­дах англичан, когда сама прибегаю к аналогичной тактике, чтобы избавить себя от получасового неловкого общения с попутчиками во время случайной поездки в один конец? Другим, возможно, придется общаться с кем-то каждый день на протяжении многих лет. Все верно: это даже представить страшно. Лучше уж воздержаться от приветственных кивков хотя бы на год.

Отклонения от типично английской модели поведения в общественном трaнcпорте я допускаю лишь тогда, когда на­хожусь в «режиме полевых испытаний» — то есть когда мне нужно получить ответы на животрепещущие вопросы или проверить какую-то гипотезу, и я активно ищу «объекты» для интервью или экспериментов. Другие формы «полевых ис­пытаний», такие как простое наблюдение, вполне совмести­мы с английской тактикой уклонения от общения: по сути, блокнот исследователя служит прекрасным «шлагбаумом». Но для того, чтобы взять у кого-то интервью или провести эксперимент «в полевых условиях», я должна сделать глубо­кий вдох и попытаться преодолеть страх и скованность. А проводя опрос в общественном трaнcпорте, я также вы­нуждена перебороть и скованность своих собеседников. В некотором смысле все мои беседы с пассажирами электри­чек, автобусов и метро были также экспериментами по нару­шению правил, поскольку, вступая с кем-то из них в разго­вор, я автоматически нарушала правило отрицания. Правда, по возможности я старалась минимизировать стресс (для нас обоих), используя преимущества одного из исключений из правила отрицания.

Исключения из правила отрицания

Возможны три ситуации, в которых дозволено нарушать правило отрицания, признавая существование других пасса­жиров и вступая с ними в разговор.

Исключение во имя проявления вежливости

Первой ситуации — когда молчание воспринимается как еще большая невоспитанность, чем нарушение уединеннос­ти какого-то человека путем прямого обращения к нему — я дала определение «исключение во имя проявления вежли­вости». Данное исключение оправдано в следующих случаях: если вы случайно столкнулись с кем-то и должны извинить­ся; если требуется сказать «excuse me» («простите, извини­те»), чтобы кого-то обойти или осведомиться у человека, сво­бодно ли место рядом с ним, или попросить разрешения от­крыть окно. Однако важно помнить, что эти вежливые выражения не считаются законным вступлением к дальней­шему разговору. Высказав просьбу или извинившись за что-то, вы обязаны немедленно замкнуться в себе, при этом каж­дая из сторон делает вид, что второй стороны не существует. Таким образом, исключение во имя вежливости для исследо­вательских целей не очень подходит. Оно лишь помогает оп­ределить степень испуга или раздражения, вызванного вся­кой попыткой продолжить общение. Если человек на мое извинение или вежливую просьбу дал односложный ответ или просто кивнул, я, скорей всего, не стану рассматривать его в качестве потенциального «объекта» для интервью.

Исключение во имя получения информации

«Исключение во имя получения информации» более полез­но, поскольку оно дозволяет нарушить правило отрицания ради получения крайне необходимых сведений. Никто не оскорбится, если вы спросите: «Этот поезд идет до Паддинг­тона?», или «Этот поезд делает остановку в Рединге?», или «Не знаете, поезд до Клапам джанкшн*отправляется с этой плат формы?»

--------------------

* Клапам джанкшн (Клапамский узел) — один из крупнейших железнодорожных узлов Великобритании; находится в южной час­ти Лондона.

Ответы на подобные вопросы зачастую пронизаны мягким юмором. Я уж потеряла счет тому, сколько раз в ответ на свой панический вопрос: «Этот поезд идет до Паддингто­на?» — слышала:«Хотелось бы надеяться!» или «Если нет, тог­да я пропал!» Когда я спрашиваю: «Это скорый поезд до Лон­дона?» (имея в виду поезд, следующий без остановок, потому что есть поезда, делающие остановки на всех маленьких станциях), — какой-нибудь остроумный пессимист непре­менно отвечает: «Ну, смотря что вы подразумеваете под сло­вом «скорый»...» Формально здесь действует тот же принцип, что и в случае с исключением во имя вежливости — вам сле­дует замкнуться в себе, после того как были получены надле­жащие сведения. Но шутливые ответы порой указывают на то, что человек, к которому вы обратились с вопросом, готов обменяться с вами еще парой слов — особенно если вы спо­собны искусно направить разговор в русло «исключения во имя выражения недовольства».

Исключение во имя выражения недовольства

Нарушение правила отрицания ради выражения недовольс­тва обычно происходит только тогда, когда случается что-то неприятное: например, объявляют, что поезд или самолет за­держивается или отменен; или поезд по непонятной причи­не остановился в чистом поле или в туннеле; или вам прихо­дится слишком долго ждать, когда поменяются водители ав­тобуса; или возникает еще какая-то непредвиденная проблема или сбой.

В таких случаях английские пассажиры мгновенно ожи­вают, замечают существование друг друга. Мы реагируем всегда одинаково и предсказуемо до мельчайших деталей, будто действуем по сценарию. Объявление на платформе о задержке поезда или неожиданная остановка поезда в чис­том поле мгновенно вынуждает людей встрепенуться: они начинают переглядываться, шумно вздыхают, обмениваются страдальческими улыбками, пожимают плечами, вскидыва­ют брови и закатывают глаза. Все это неизменно сопровож­дается злобными или усталыми репликами по поводу плохой работы системы железнодорожного трaнcпорта. Кто-нибудь непременно скажет: «Ха, типичный случай!» Другой саркас­тически произнесет: «Ну, и что теперь»; или «О Боже, что на этот раз?»; или бросит отрывисто: «Киннелл»* он и есть Кин­нелл!».

------------------------

*Киннелл —деревушка в Шотландии.

Сегодня вы также почти всегда услышите по крайней ме­ре один комментарий, содержащий фразу «не те листья». Это ссылка на теперь уже ставшее присказкой объяснение, вы­двигавшееся сотрудниками железнодорожного трaнcпорта в качестве оправдания, когда «листья на путях» вызывали круп­ный сбой в системе движения поездов. Если им указывали, что листопад — вполне естественное явление осенью, ни­когда прежде не приводившее к остановке движения желез­нодорожного трaнcпорта, они горестно отвечали, что это «не те листья». Эта по общему признанию глупая реплика в свое время попала в заголовки всех газет и выпуски новостей и с тех пор служит неистощимой темой для шуток. В изме­ненном варианте данную фразу часто употрeбляют при за­держках или сбоях в системе трaнcпорта. Если объявляют, что задержка вызвана снегопадом, кто-нибудь непременно скажет: «Видимо, выпал не тот снег!» А однажды, когда я жда­ла поезд на своей станции в Оксфорде, по громкоговорите­лю объявили, что причиной задержки стало «появление ко­ровы на путях на участке перегона за Банбери»³¹, и сразу три человека на платформе воскликнули в унисон: «Это не те ко­ровы!»

---------------------

³¹ Это не так уж невероятно, как кажется: в Англии довольно час­то коровы забредают на железнодорожные пути, препятствуя движе­нию поездов, и большинство из тех, кто регулярно пользуется услу­гами железнодорожного трaнcпорта, хотя бы раз слышали подобное объявление.

Подобные проблемы способствуют мгновенному сбли­жению английских пассажиров, в основе которого лежит — это очевидно — принцип «они и мы». Нам трудно устоять перед представившейся возможностью поворчать, тем более поворчать остроумно. Коллективные стенания, вызванные задержкой поезда или каким-либо другим сбоем в работе об­щественного трaнcпорта, как и выражение недовольства погодными условиями, совершенно бессмысленны: мы все зна­ем и стоически принимаем то, что сами не в состоянии ис­править положение. Однако ворчание «всем миром» доставляет нам удовольствие и помогает найти друг с другом общий язык.

Тем не менее «исключение во имя выражения недовольс­тва» — это еще одно «исключение, которое подтверждает правило». Мы нарушаем правило отрицания, чтобы в удо­вольствие себе поворчать «всем миром», и даже очень долго можем обсуждать недостатки соответствующей системы об­щественного трaнcпорта (заодно ругая некомпетентность властей, компаний и министерств, которые несут ответс­твенность за плохую работу данной системы), но все пони­мают, что такие совместные беседы носят «одноразовый» ха­paктер. Происходит не нарушение правила отрицания, а временная приостановка его действия. Попутчикам извест­но, что они имеют возможность отвести душу, ворча по по­воду задержки поезда, но это никоим образом не налагает на них обязательства на следующее утро вступить в разговор со своими товарищами по несчастью» и вообще признать их существование. Действие правила отрицания приостанавли­вается лишь на время коллективного ворчания. Выразив свое недовольство, мы вновь умолкаем и можем игнорировать друг друга еще целый год или до тех пор, пока не произоидет очередной сбой, вызванный «непослушными» листьями или коровами-самоубийцами. Исключение во имя выражения недовольства подтверждает правило отрицания именно по­тому, что оно признается за исключение.

Приостановка действия правила отрицания на время кол­лективного ворчания позволяет дотошному социологу за­глянуть под броню неприступности английского пассажира, дает ему шанс задать несколько насущных вопросов, не опа­саясь показаться назойливым или излишне любопытным. Однако я должна действовать быстро, чтобы у окружающих не создалось впечатления, будто я неверно истолковала вре­менную природу исключения во имя выражения недовольс­тва и настраиваюсь на долгий разговор.

Казалось бы, зачем ждать сбоев в работе общественного трaнcпорта, чтобы взять интервью? Ведь эти не самый верный и надежный метод исследования. Но так думают те, кто не знаком с особенностями английской системы пассажирс­ких перевозок. Все проживающие в нашей стране знают, что редко какая поездка проходит без cyчка без задоринки. И если вы англичанин (да еще и великодушный человек), то вы, вне сомнения, порадуетесь, узнав, что хоть кому-то в нашей стране есть польза от всех этих листьев, коров, наводнений, поломок двигателей, узких проездов, незапланированных отлучек водителей, неработающих сигнальных устройств, неправильно переведенных стрелок и прочих неисправнос­тей и препятствий.

Общественный трaнcпорт — место, где я беру как спон­танные интервью, пользуясь преимуществом исключения во имя выражения недовольства, так и «официальные», когда мои «объекты» знают, что их интервьюируют. Вообще-то я предпочитаю вести опрос в форме обычной непринужден­ной беседы. В пабах, на ипподромах, вечеринках и в других местах, где беседы между незнакомцами допустимы (хотя и ведутся в соответствии со строгим протоколом), этот метод дает свои результаты, но он весьма неэффективен в среде, где действует правило отрицания. В таких условиях лучше сразу объяснить человеку, что ты проводишь исследование, и попросить его ответить «всего на пару вопросов». Не стоит пытаться нарушать правило отрицания, втягивая англичани­на в разговор. Исследователь с блокнотом в руках, разумеет­ся, вызывает раздражение, но хотя бы не страх, как шальной незнакомец, пытающийся завязать с тобой разговор без вся­кой на то причины. Если вы станете приставать к англичанам с расспросами в вагоне поезда или в автобусе, вас сочтут либо пьяным, либо наркоманом, либо душевнобольным³².

--------------------------

³² Если вы — женщина, одинокие мужчины могут предположить,что вы с ними заигрываете. Соответственно, они охотно нарушат правило отрицания, чтобы пообщаться с вами, по потом вам, возможно, будет трудно положить конец разговору. Даже подход «официального интервью» может быть истолкован неверно, поэтому я стараюсь не заводить разговор с мужчинами, которые едут без женщин. Исключение составляют те случаи, когда: а) я нахожусь в толпепассажиров; б) мне выходить на следующей остановке.

Со­циологи не пользуются в народе особой любовью, но все же мы предпочтительнее, чем алкоголики или сбежавшие из дурдома психи.

Применять официальный подход к иностранцам нет не­обходимости, поскольку им не свойственны присущие анг­личанам страхи, скованность и мания скрытности, и они с удовольствием вступают в непринужденный разговор. В при­нципе многие туристы очень обрадовались встрече со мной: наконец-то они познакомились с местной жительницей, ко­торая оказалась «общительной», «дружелюбной» и искренне интересуется их впечатлениями об Англии и англичанах. Верно, я отдаю предпочтение «неофициальным» интервью, но я также просто не могла развеять их иллюзии и испортить им отдых, раскрыв свои истинные мотивы. Хотя, должна признать, я испытывала уколы совести, когда экспансивные гости страны говорили, что, встреча со мной заставила их из­менить свое мнение об англичанах, которые представлялись им чопopными, высокомерными людьми. По возможности я объясняла, что большинство англичан в общественном трaнcпорте следуют правилу отрицания, и пыталась напра­вить их туда, где царит атмосфера, располагающая к дружес­кому общению, например в паб. Но, если вы один из тех не­счастных туристов, введенных в заблуждение моими «интер­вью», я могу только извиниться, поблагодарить вас за тот вклад, который вы внесли в мое исследование, и уповать на то, что данная книга развеет ложные представления, возник­шие по моей вине.

«Страусовая» позиция пользователей мобильными телефонами

Прежде я уже указывала на два аспекта правила отрицания: 1) мы делаем вид, что люди вокруг нас не существуют; 2) боль­шую часть времени мы также делаем вид, что и сами мы не су­ществуем. В общественном трaнcпорте не принято привле­кать к себе внимание. Но есть люди, которые нарушают это правило — громко смеются и переговариваются между со­бой, а не прячутся скромненько за газетами. Однако таких лю­дей, заслуживающих всяческого порицания, меньшинство.

Правда, так обстояло дело до изобретения мобильного те­лефона, который разбудил в нас страусов. Как глупый страус, пряча голову в песок, полагает, что его никто не видит, так и глупые английские пассажиры, разговаривая по мобильному телефону, думают, что их никто не слышит. Некоторые, об­суждая по мобильным телефонам всякую ерунду сугубо личного хаpaктера, зачастую сосредоточены только на собесед­нике и совершенно не замечают окружающих. Они с удо­вольствием во всех подробностях рассказывают о своих проблемах на работе и дома, о вещах, которые считаются личными или конфиденциальными, причем рассказывают громко, так что их слышит половина вагона. Тем самым они оказывают огромную услугу любопытным исследовате­лям — благодаря «страусам» с мобильными телефонами я приобрела массу интересного материала для своей книги, — но раздражают всех остальных пассажиров. Правда, послед­ние, конечно же, никак не борются с нарушителями покоя — просто тихо хмыкают, вздыхают, закатывают глаза и качают головами.

Но не все из нас «страусы». Многие английские пассажи­ры — в принципе большинство — понимают, что окружаю­щие могут услышать их разговор по мобильному телефону, и стараются понижать голос. Эгоистичных крикунов очень мало, но они заметны и потому раздражают. Отчасти про­блема состоит в том, что англичане не жалуются, во всяком случае, не одергивают непосредственно тех людей, которые создают шум. Они просто тихо выражают свое недовольство друг другу или коллегам по работе, когда прибывают в офи­сы, или супругам, когда возвращаются домой, или в письмах, посылаемых в редакции газет. Авторы комедийных телеви­зионных и радиопрограмм забавно высмеивают приводя­щую в ярость глупость крикливых «страусов» с мобильными телефонами и их пошлую болтовню. Фельетонисты тоже изощряются в остроумии на данную тему.

Мы же в типично английской манере направляем свой гнев в русло нескончаемых остроумных шуток и ритуалов стенаний, тратим кипы бумаг и часы эфирного времени на выражение своего недовольства, но ни за что не решимся об­ратиться непосредственно к источнику раздражения. Ни один из нас не отважится подойти к громкоголосому «страу­су» и попросить его или ее прекратить болтовню. Железнодорожные компании знают о существовании этой пробле­мы, и некоторые обозначают в своих поездах «тихие» ваго­ны, в которых запрещено пользоваться мобильными телефонами. Большинство пассажиров соблюдают это пра­вило, но, если какой-нибудь невоспитанный «страус» проиг­норирует соответствующие знаки, никто не осмелится при­струнить нарушителя спокойствия, Даже в «тихом» вагоне самое страшное, что его может ожидать, — это свирепые многозначительные взгляды.

ПРАВИЛА ВЕЖЛИВОСТИ

Многие иностранцы, которых я интервьюировала, жалова­лись на сдержанность англичан, но все без исключения вос­хищались таким нашим качеством, как учтивость. Данное противоречие очень точно отразил Билл Брайсон. Поражен­ный и даже напyтaнный «организованным спокойствием» лондонского метро, он пишет: «Тысячи людей поднимаются и спускаются по лестницам и эскалаторам, входят в перепол­ненные поезда, выходят из вагонов, тряся головами, исчеза­ют в темноте, и все время молчат, как персонажи фильма «Ночь живых мертвецов»». А страницей ниже, описывая дру­гую станцию, он уже восхваляет воспитанность большой толпы фанатов регби: «Они проявляли терпение и выдержку, садясь в вагоны, не толкались и не пихались, извинялись, ес­ли задевали кого-то или неумышленно посягали на чьи-то места. Я восхищался этой инстинктивной предупредитель­ностью по отношению к окружающим и поражался тому, что для Британии это вполне нормальное явление, которое по­чему-то остается без внимания».

Правила «отрицательной вежливости»

Но наша ругаемая всеми сдержанность и наша хваленая уч­тивость — это, как мне кажется, две стороны одной и той же монеты. В сущности, наша сдержанность — это форма учти­вости, так называемая отрицательная вежливость, по опре­делению социолингвистов Брауна и Левинсона, подразуме­вавших под данным понятием отказ от вмешательства в частную жизнь людей и навязывания им своего общества (в противоположность «положительной вежливости», свя­занной с потребностью людей в общении и общественном одобрении). Замкнутость, настороженность и уклонение от общения пассажиров в общественном трaнcпорте — непри­ветливость, на которую жалуются иностранцы, — все это ха­paктерные признаки «отрицательной вежливости». То, что на первый взгляд представляется неприветливостью, — это на самом деле предупредительность: мы судим о других по себе, полагая, что каждый человек разделяет наше стремле­ние к уединению. Поэтому мы не суем нос в чужие дела и вежливо игнорируем окружающих.

Эти две формы вежливости существуют во всех культурах, но многие народы чаще пpaктикуют какую-то одну из них. Англичане в большинстве своем отдают предпочтение «от­рицательной вежливости», а американцы, например, при­ветствуют более располагающую к общению «положитель­ную вежливость». Разумеется, это деление носит условный хаpaктер, и у обоих народов существуют вариации этих форм, связанные с классовыми и субкультурными отличия­ми. Но, на мой взгляд, «вежливая» холодность англичан чаще вводит в заблуждение и обижает иностранцев, прибывших к нам из стран, где господствует «положительная вежливость», чем представителей культур, которые сходны в этом с нашей культурой (по утверждению Брауна и Левинсона, к таким культурам относятся Япония, Мадагаскар и отдельные слои индейского общества).

Случайные столкновения и правило непроизвольного «прошу прощения»

Здесь я должна рассказать о весьма забавном эксперименте. На протяжении нескольких дней я несколько часов после обеда проводила в людных общественных местах (на желез­нодорожных и автобусных вокзалах, в торговых центрах, на людных улицах и т. д.), якобы случайно сталкиваясь с про­хожими, чтобы проверить, скажут ли они «sorry» («извини­те, прошу прощения»). Целый ряд людей (и местные жите­ли, и гости страны), которых я опрашивала, заявили, что это непроизвольное «sorry» — самый поразительный и нагляд­ный пример английской вежливости. Я была полностью с ними согласна, но считала, что обязана подтвердить данную теорию путем научных экспериментов.

Начало было довольно неудачным. Первые несколько столкновений технически я выполнила безупречно — в том смысле, что мне удалось убедительно представить их как чистую случайность³³, — но я сама испортила эксперимент: извинилась первой, не дав человеку, на которого я наткну­лась, раскрыть рот.

-------------------------

³³ Если вы решите сами провести подобный эксперимент, вос­пользуйтесь и моим приемом. На мой взгляд, самый лучший ме­тод — сделать вид, будто вы что-то ищите в своей сумочке. Роясь, я опустила голову, так что волосы мне падали на глаза, но я все равно видела свою «цель» и сумела точно рассчитать траекторию движе­ния, в итоге лишь слегка задев намеченный «объект», при этом у того создалось впечатление, что я и впрямь была увлечена поисками и не замечала ничего вокруг.

Впрочем, определенный результат я все же получила: доказала себе самой, что я истинная англичан­ка. Оказывается, натыкаясь на кого-то, даже просто слегка за­девая, я машинально говорю: «Извините». После нескольких неудач я наконец-то научилась контролировать свой реф­лекс, точнее, попросту прикусывала губу, крепко и довольно больно, когда шла на столкновение. Отшлифовав свою тех­нику, я попыталась выработать научный подход и для столк­новений выбирала типичных представителей разных слоев английского общества в традиционных местах их обитания. К моему удивлению, англичане оправдали свою репутацию: около 80 % моих жертв извинялись, когда я натыкалась на них, хотя было очевидно, что столкновение произошло по моей вине.

Наблюдались некоторые несущественные различия в ре­акции. Например, пожилые люди извинялись чуть более охотно, чем молодежь (реже остальных извинялись мальчи­ки-подростки 15—16 лет, особенно если они были в компа­нии). Оказалось, что у британцев азиатского происхождения инстинкт «sorry» развит сильнее, чем у проживающих в Бри­тании африканцев и выходцев из стран Карибского бассей­на (что касается последних, возможно, это отражение тенденции «отрицательной вежливости» в индейской культуре: подобные извинения — это явно пример вежливости, про­являемой при нежелании навязывать свое общество или нарушать чье-то уединение). Однако эти различия незна­чительны: почти все мои жертвы — люди всех возрастов, различной классовой и этнической принадлежности — из­винялись, когда я «случайно» на них наталкивалась.

Эти эксперименты фактически ничего не рассказали бы нам об особенностях английской культуры, если бы мы по­лучили точно такие же результаты, проводя аналогичные опыты в других странах, поэтому ради «чистоты экспери­мента» я усердно сталкивалась со всеми кем можно во Фран­ции, Бельгии, Италии, России, Польше и Ливане. Однако, по­нимая, что представители населения нескольких стран — это еще не международная репрезентативная выборка*, я также стала натыкаться на туристов разных националь­ностей (американцев, немцев, японцев, испанцев, австра­лийцев, скандинавов) в туристических зонах Лондона и Окс­форда. Пожалуй, только японцы выказали нечто сходное с английским рефлексом «sorry», но проводить на них экспе­римент оказалось непросто, поскольку они очень ловко ук­лонялись от столкновений³⁴.

----------------------

*Выборка, отражающая свойства общей совокупности по ос­новным признакам.

³⁴Позднее меня познакомили со сравнительным анализом пове­дения пешеходов в разных странах, из которого явствовало, что япон­цы и в самом деле более ловко, чем другие народы, умеют уклоняться от столкновения друг с другом в людных общественных местах.

Я не хочу сказать, что мои «жер­твы» других национальностей вели себя неучтиво или грубо. Большинство говорили: «Осторожно!» или «Будьте внима­тельней!» (или что-то аналогичное на своем родном языке). Многие реагировали вполне дружелюбно, старались подде­ржать меня, чтобы я не упала, а порой даже, прежде чем поз­волить мне двинуться дальше, заботливо интересовались, не ушиблась ли я. Но машинальное «sorry» — это, как мне кажет­ся, реакция исключительно в духе англичан.

Джордж Оруэлл говорил, что англичане «неисправимые игроки, всю зарплату тратят на пиво, обожают скабрезные шутки и изъясняются на самом мерзком языке в мире». Тем не менее в заключение он констатировал, что, «пожалуй, са­мая примечательная черта английской цивилизации — это благовоспитанность». В доказательство наряду с доброжела­тельностью автобусных кондукторов и невооруженных по­лицейских он приводит тот факт, что «ни в одной стране с белым населением не бывает так легко столкнуть с тротуара человека». И это чистая правда. Англичанин извинится перед вами, даже оказавшись по вашей вине в луже, если будет оче­видно, что вы его толкнули туда неумышленно.

Возможно, вы решили, что англичане любое случайное столкновение воспринимают как собственный недосмотр, поэтому, принимая вину на себя, тут же извиняются. Здесь вы глубоко заблуждаетесь. Их извинения — это просто рефлекс, непроизвольная реакция, а не обдуманное признание собс­твенной вины. Это — укоренившееся правило: при всяком нечаянном контакте (а для англичан почти любой контакт по определению нежелателен) мы говорим «sorry».

По существу, любое столкновение, нарушение покоя, да­же абсолютно случайное и безобидное, обычно требует из­винения. Словом «sorry» («простите») мы сопровождаем поч­ти каждую нашу просьбу или вопрос «Простите, вы не знае­те, этот поезд делает остановку в Банбери?»; «Простите, это место свободно?»; «Простите, вы располагаете временем?»; «Простите, но вы, кажется, сели на мой плащ». Мы извиняем­ся, если случайно задели кого-то рукой, протискиваясь в тол­пе через вход или выход. Мы говорим «sorry» даже при от­сутствии факта столкновения, то есть когда физического контакта как такового не произошло. Словом «sorry» мы за­частую заменяем выражение «excuse me» (здесь: «позвольте пройти»), когда просим, чтобы нам уступили дорогу. «Sorry?» с вопросительной интонацией означает «Я не расслышал ва­ших слов. Повторите, пожалуйста» (или «What?» — «Что вы сказали?»). Совершенно очевидно, что все эти «sorry» — не искренние, сердечные извинения. Как и «nice» («мило, чудес­но» и т. д.), «sorry» — удобное, универсальное, многоцелевое слово, подходящее во всех случаях, уместное при любых об­стоятельствах. Если не знаете, что сказать, скажите «sorry». Англичане всегда, в любой ситуации говорят «sorry».

Правила соблюдения приличий

В общественном трaнcпорте англичане говорят мало, но, когда раскрывают рот, помимо «sorry» от них еще можно ус­лышать «please» («будьте добры, пожалуйста») и «thank you» («спасибо»). Последнее выражение они часто произносят в укороченном варианте — «anks» или «kyou». Собирая мате­риал для настоящей книги, я вела подсчет всем услышанным в трaнcпорте «please» и «thank you». Садясь в автобус, я зани­мала место поближе к водителю (в автобусах, курсирующих за пределами центрального Лондона, нет кондукторов, и пас­сажиры приобретают билеты непосредственно у водителя), чтобы установить, сколько человек, входящих в автобус, го­ворят «please» и «thank you» при покупке билетов. Как оказа­лось, большинство английских пассажиров соблюдают пра­вила приличия, и почти все водители и кондукторы также говорят «спасибо», принимая деньги за билеты.

Более того, многие пассажиры еще раз благодарят води­теля, когда выходят на своей остановке. Данная пpaктика в меньшей степени распространена в мегаполисах, но в не­больших и маленьких городах — это норма. Следуя тради­ционным маршрутом из жилого района на окраине Оксфор­да в центр города, я отметила, что все пассажиры говорили «kyou» или «anks» при выходе из автобуса. Исключение со­ставила только группа иностранных студентов, которые так­же не удосужились произнести и «please» при покупке биле­тов. Многие туристы и другие гости страны в разговоре со мной отметили учтивость английских пассажиров, а я сама по результатам исследования данного аспекта человеческих взаимоотношений, проводившегося в разных странах, сде­лала вывод, что для других народов подобная вежливость не­типична. В других странах только в небольших населенных пунктах люди регулярно благодарят водителей, потому что они с ними лично знакомы.

Однако я должна указать, что наши «спасибо» и «пожалуй­ста» — это отнюдь не выражение искренней благодарности. Обычно мы просто бормочем эти слова — без улыбки, не глядя в лицо водителю. То, что мы ведем себя благовоспитан­но в общественных местах, вовсе не значит, что по натуре мы добрые, сердечные, великодушные люди. Просто у нас есть правила относительно «спасибо» и «пожалуйста», кото­рые большинство из нас соблюдают почти всегда. Наши «please» и «thank you», обращенные к водителям автобусов, кондукторам и таксистам, — это еще одно проявление рас­смотренного ранее «вежливого эгалитаризма», отражение нашей щепетильности в отношении привлечения внимания к различиям в статусе и ко всему, что связано с деньгами. Мы предпочитаем делать вид, будто эти люди оказывают нам ус­лугу, а не исполняют свои обязанности за денежное возна­граждение.

И те подыгрывают нам. Таксисты в особенности ждут, что клиенты, которых они доставили к месту назначения, не только заплатят за услуги, но и поблагодарят их, и чувствуют себя оскорбленными, если пассажир просто вручил им де­ньги, хотя обычно они проявляют снисхождение к иност­ранцам. «Чего еще от них ждать», — презрительно бросил один из лондонских таксистов, когда я завела с ним разговор на эту тему. «У англичан это получается непроизвольно, — объяснил он. — Выходя из машины, они говорят „спасибо", „благодарю" или что-то еще. Ты тоже говоришь „спасибо" в ответ. Бывает, попадется какой-нибудь грубиян, который не поблагодарит, а остальные говорят «спасибо» машинально».

Исключение из правила отрицания при пользовании услугами такси. Роль зеркал

В свою очередь английские таксисты, как правило, очень лю­безны со своими клиентами и зачастую настроены весьма дружелюбно, так что даже нарушают традиционные правила сдержанности и невмешательства в частную жизнь. У англи­чан есть дежурная шутка по поводу болтливости таксистов, и последние, в большинстве своем, оправдывают свою репута­цию. Популярный стереотип, высмеиваемый фельетониста­ми, — это таксист, изводящий пассажиров нескончаемыми монологами на любые темы, начиная от ошибок правительс­тва или английского футбольного тренера и кончая обсуж­дением последнего скандала из жизни знаменитостей. Разу­меется, я встречала таких водителей и, как и большинство англичан, стеснялась попросить их замолчать или оспорить их весьма сомнительные утверждения. Мы ворчим по поводу болтливых таксистов, нарушающих правило отрицания, но в типично английской манере предпочитаем высмеивать их на всю страну, а вот чтобы одернуть их — ни за что. Правда, есть еще один тип болтливого таксиста, который нe разражается монологами на темы статей из «желтой прес­сы», а пытается завязать с пассажиром дружескую беседу. Обычно такой таксист начинает разговор, в соответствии с нормами английского этикета, комментарием о погоде, но потом, нарушая традицию, проявляет интерес к цели поездки пассажира. Например, если последний попросил доставить его на вокзал, то таксист может осведомиться: «Значит, отды­хать едете?» Вопросы могут носить и более личный хаpaктер (во всяком случае, вопросы о работе и семье у англичан счита­ются «личными»), но большинство таких таксистов чутко реа­гируют на интонационные оттенки и мимику пассажира и тут же прекратят расспросы, если клиент по-английски замыка­ется в себе, отвечает односложно, конфузится. Многие англи­чане и в самом деле подобные расспросы воспринимают как назойливость, но мы в силу собственной благовоспитанности или из-за того, что слишком уж смущены, не можем сказать таксисту, чтобы он оставил нас в покое, поэтому тому прихо­дится реагировать на внешние признаки поведения.

В беседах с таксистами (а также с представителями неко­торых других профессий, например парикмахерами) при­сутствует элемент «культурной ремиссии»: человек на время отступает от традиционных правил, требующих, чтобы он проявлял сдержанность и осторожность, и при желании мо­жет позволить себе обсуждение личных тем, что обычно не­допустимо в разговоре между незнакомыми людьми. Врачи могут только мечтать о приостановке действия подобных правил в своих кабинетах, где англичане держатся со свойс­твенной им скованностью. Со своей стороны я бы предло­жила врачам общаться с пациентами «через зеркало» — либо стоя, как парикмахер, у них за спиной, либо, как таксисты, глядя в зеркало, установленное по принципу зеркала заднего обзора в автомобиле, поскольку так вы хотя бы не смотрите людям в лицо, а это позволяет англичанам расслабиться.

Пожалуй, в какой-то степени это одна из «человеческих универсалий». Католические священники всех националь­ностей уже давно оценили эффективность экрана в испо­ведальне, способствующего большей открытости испове­дующихся. Да и использование психотерапевтами кушеток, чтобы не встречаться взглядами с пациентами, — тоже не случайное совпадение. Однако это, как всегда, вопрос сораз­мерности, и думается мне, что англичанам гораздо труднее «открыться» при отсутствии подобных «помощников», бла­годаря которым создается иллюзия анонимности. В сущнос­ти, если подумать, мой совет английским врачам противоре­чит той методике общения с пациентами, которой их теперь учат. Согласно этой методике, они должны садиться близко к пациенту, наклоняться к нему, смотреть в глаза, не использо­вать стол в качестве щита и т. д, — в общем, предписываются все те меры, которые, на мой взгляд, скорее заставят англича­нина и вовсе проглотить язык. И врачи, которых я спрашива­ла об этом, подтвердили мое предположение: англичане, явившиеся к ним на прием, не говорят о том, что их на самом деле беспокоит, до тех пор. пока не собираются уходить, — обычно пpaктически повернувшись спиной к врачу и держа ладонь на ручке двери.

ПРАВИЛА СОБЛЮДЕНИЯ ОЧЕРЕДИ

«И сказал Господь Моисею: «Подойди сюда!» И он пришел третьим и был отправлен в конец за то, что толкался».

В 1946 году венгерский юморист Джордж Майкс стояние в очереди назвал нашим «национальным пристрастием». «В Европе, — писал он, — люди в ожидании автобуса бес­цельно слоняются вокруг остановки. Когда автобус подъез­жает, они все разом устремляются к нему... Англичанин, даже если он стоит один, создает упорядоченную очередь из од­ного человека». В новом издании своей книги, опубликован­ном в 1977 году, Майкс подтверждает свое первоначальное наблюдение. Похоже, за тридцать с лишним лет мало что из­менилось. Однако с английской традицией соблюдения оче­реди не все так просто, как представляется венгерскому юмо­ристу.

Недавно в одной воскресной газете я наткнулась на ста­тью, в которой говорилось, что англичане «утратили искус­ство стояния в очереди». Это утверждение противоречило моим собственным наблюдениям, поэтому, озадаченная, я стала читать внимательнее. Оказалось, что однажды на гла­зах у автора статьи кто-то попытался пролезть без очереди, что вызвало возмущение как у нее самой, так и у других лю­дей, стоявших в этой очереди. Но ни один из них не осме­лился поставить нарушителя на место (все просто неодобри­тельно хмыкали и пыхтели), и тому это сошло с рук. На мой взгляд, данный пример подтверждал не то, что англичане ут­ратили искусство стояния в очереди, а очень точно хаpaкте­ризовал само это искусство англичан.

Правило косвенного выражения недовольства

Англичане считают, что каждый из них должен соблюдать очередь, и чувствуют себя глубоко оскорбленными, если кто-то нарушает данное правило, но им не хватает уверенности или необходимых навыков общения, чтобы открыто выра­зить свое раздражение. В других странах такой проблемы нет. В Америке, где несоблюдение очереди расценивается как проступок, а не cмepтный грех, нарушителю громко и решительно скажут: «Эй, давай в очередь!» — или что-то по­добное; в Европе реакцией может стать громкий скандал; в некоторых других частях света нарушителя могут бесцере­монно оттолкнуть в конец очереди. Но конечный результат везде один и тот же: без очереди пройти никому не дадут. Как ни парадоксально, но только в Англии, где несоблюдение очереди считается амopaльным поступком, нарушители без­наказанно добиваются своего. Мы пыхтим и сердито хму­римся, брюзжим и кипим от праведного негодования, но редко кто из нас откроет рот и потребует, чтобы нарушитель встал в очередь.

Если не верите, попробуйте сами. Я свое уже отстрадала, так почему бы и вам не помучиться? Простите, что ворчу, но опыты по несоблюдению очереди были самыми трудными, неприятными и огорчительными из всех моих эксперимен­тов по нарушению правил поведения, которые мне пришлось проводить в процессе сбора материала для данной книги. Я предпочла бы сто раз сталкиваться, спрашивать лю­дей о стоимости их домов и о том, чем они заpaбатывают на жизнь, чем лезть без очереди. Мне становилось страшно уже от одной мысли, что я должна это сделать. Я готова была во­обще отказаться от своего проекта, лишь бы не подвергать себя подобному испытанию. Я просто не могла заставить се­бя пойти на это. Я колeбaлась, мучилась, тянула время. Даже когда мне удавалось собраться с духом, в последнюю минуту я теряла самообладание и смиренно плелась в хвост очере­ди, надеясь, что ни у кого не создалось впечатления, будто я даже в мыслях намеревалась пролезть без очереди.

Правило параноидной пантомимы

Возможно, мое последнее замечание вы сочтете глупостью, а меня саму клиническим параноиком, но я на собственном опыте убедилась, пока неловко топталась вблизи очередей. что англичане безошибочно определяют потенциального на­рушителя, вознамерившегося пролезть без очереди. Они на­чинают подозрительно коситься на вас, подходят ближе к тем. кто стоит перед ними, чтобы вы не втиснулись в брешь, принимают агрессивную позу — кладут одну руку на пояс и демонстративно поворачиваются к вам боком или вполобо­рота. Мимика и телодвижения едва уловимы — иностранец, не знакомый с нашими моделями поведения, пожалуй, ниче­го и не заметит, но англичанин, не желающий соблюдать очередь, сразу расшифрует это бессловесное предупрежде­ние, смысл которого таков: «Мы раскусили тебя, подлый мо­шенник. Даже не думай. Мы тебя не пропустим».

Важно отметить, что параноидную пантомиму можно на­блюдать только в тех случаях, когда в структуре очереди про­слеживается некоторая бессистемность. Ни у кого и мысли не возникнет лезть в голову ровной упорядоченной колонны людей, которые стоят по одному друг за другом. (Это на­столько невообразимо, что если подобное происходит, то люди думают, что человек, который лезет без очереди, либо иностранец, либо для него это вопрос жизни и cмepти.) Ис­кушение пролезть без очереди возникает только тогда, когда неясно, где начало, а где конец очереди. Это происходит в том случае, если в очереди образовалась брешь из-за какого-то препятствия или проход; или если за одним и тем же при­лавком обслуживают два человека и не совсем понятно, одна здесь очередь или две; либо по какой-то другой причине, вы­звавшей неразбериху и пyтaницу в очереди.

У англичан обостренное чувство справедливости, и если в других культурах умение воспользоваться случаем считает­ся нормой — например, когда вы, стоя в очереди к одному кассиру, вдруг устремляетесь к «свободному», хотя перед ва­ми еще два человека, которые оказались не столь прытки­ми, — то в Англии такое поведение будет расценено как не­соблюдение очереди или нечто равносильное несоблюде­нию очереди. Я не утверждаю, что англичане не предпринимают подобных маневров. И у нас есть шустрики, не упускающие шанса воспользоваться случаем, но по мане­ре их поведения — по их смущенным лицам, бегающим гла­зам, по тому, как они старательно избегают смотреть на оче­редь, — всем ясно: они сознают, что ловчат. Да и реакция лю­дей в очереди указывает на то, что такое поведение заслужи­вает всяческого порицания, о чем свидетельствуют их серди­тые взгляды.

Правила выражения недовольства мимикой, телодвижениями и ворчанием

Но насупленные или поднятые брови, сердитые или презри­тельные взгляды — сопровождаемые тяжелыми вздохами, многозначительным покашливанием, пренебрежительным фырканьем, недовольными возгласами и брюзжанием («Вот те раз!»; «Ничего себе!»; «Ха, молодец!»; «Что за...») — это са­мое худшее, что ожидает хитреца, проигнорировавшего оче­редь. Стоящие в очереди люди надеются пристыдить нару­шителя и заставить его вернуться в конец очереди, не обра­щаясь к нему напрямую, то есть не нарушая правила отрицания — «не устраивая сцены», «не поднимая шума», «не привлекая к себе внимания».

Забавно, что в подобных обстоятельствах они зачастую нарушают правило отрицания, обращаясь друг к другу. Человек, пытающийся пролезть без очереди, может вынудить не­знакомых друг с другом людей обменяться взглядами, при этом они вскидывают брови, закатывают глаза, поджимают губы, качая головами, досадливо морщатся, вздыхают и даже (тихим голосом) возмущаются. Эти словесные выражения недовольства представляют собой стандартный набор воз­гласов, процитированных выше, в том числе и таких, кото­рые должны быть адресованы нарушителю, например: «При­вет, вообще-то здесь очередь!»; «Да ну, не обращай на нас внимания!»; «Эй, мы что — невидимки?» Иногда находятся храбрецы, которые говорят это довольно громко, так что на­рушитель их слышит, но при этом они стараются не смот­реть на него и отводят глаза тотчас же, стоит им ненароком встретиться с ним взглядом.

Кажется, что толку от этих непрямых обращений нет, но на самом деле зачастую они оказывают весьма эффективное воздействие. Да, в Англии, наверно, проще, чем где бы то ни было, пролезть без очереди, но только если вы способны вы­нести унижение — оскорбительные покашливания, припод­нятые брови, хмыканья и ворчание, — иными словами, если вы иностранец. За время моих бесконечных наблюдений за очередями я заметила, что многие иностранцы попросту не обращают внимания на эти сигналы, чем приводят в тихую ярость стоящих в очереди англичан, но большинству нару­шителей из числа моих соотечественников трудно игнори­ровать адресованные им вздохи и сердитые взгляды. Они мо­гут держаться нагло, пробираясь вперед, но создается впе­чатление, что в следующий раз они крепко подумают, прежде чем решиться нарушить неписаное правило. Во многих слу­чаях эти невербальные сигналы «на корню пресекают» по­пытки пролезть без очереди. Я часто наблюдала, как потен­циальный нарушитель начинал обходить очередь, но потом, слыша предостерегающее покашливание, видя презритель­но вскинутые брови и агрессивные позы, мгновенно отказы­вался от своих намерений и смиренно возвращался в ее хвост.

Иногда ворчливая реплика, не адресованная непосредс­твенно нарушителю, но произнесенная достаточно громко, чтобы он услышал, тоже дает желаемый результат, причем даже на гораздо более поздней стадии предпринятой попыт­ки игнорировать очередь. В таких случаях весьма интересно наблюдать за реакцией обеих сторон. Стоящий в очереди че­ловек бормочет (адресуясь к своему соседу или не обращаясь ни к кому конкретно): «Конечно, делай свое дело, я могу и подождать!» — или еще что-то столь же язвительное. Наруши­тель изображает невинное удивление, говорит что-нибудь вроде: «Ой, простите! Так вы передо мной?» — и немедленно делает шаг в сторону, освобождая место для ворчуна. Теперь они поменялись ролями, и уже последний краснеет, тушует­ся и отводит глаза. Чем язвительнее была его реплика, тем сильнее он смущается, поскольку данная колкость теперь расценивается как оскорбление или, по крайней мере, как грубый ответ на ошибку, допущенную добросовестным че­ловеком. Ворчун обычно занимает свое законное место в очереди, но понурившись и бормоча слова благодарности или извинения, — ясно, что он не испытывает удовлетворе­ния от своей победы. А иногда мне случалось наблюдать, как пристыженный ворчун шел на попятный, говоря: «Да нет, что вы, ничего, проходите».

Правило незримого режиссера

Разумеется, неловкости и антагонизма можно было бы избе­жать, если б англичане могли прямо сказать нарушителю: «Простите, здесь очередь». Но нет. Наша типичная реакция сродни тому, что психотерапевты называют «пассивной аг­рессией». Те же самые психотерапевты, прочитав это, воз­можно, порекомендовали бы всей нации пройти курс по вы­работке навыков жесткого поведения. И они были бы правы: жесткости нам всем не хватает. Мы можем быть агрессивны­ми и даже способны совершать насилие и проявлять ки к че­му не приводящую пассивную агрессию, а можем вести себя с точностью до наоборот — быть излишне вежливыми, держаться в тени, со стоическим смирением переносить все неудобства. Но мы мечемся между двумя крайностями, не в состоянии найти золотую середину, отстаивая свои интере­сы с разумной жесткостью нравственно зрелых людей, вла­деющих навыками общения. С другой стороны, жить было бы ужасно скучно, если бы все вели себя правильно, логично и проявляли жесткость в разумных пределах, как учат на кур­сах по развитию навыков общения, а мне за такими людьми было бы не столь интересно наблюдать.

Как бы то ни было, в подходе англичан к проблеме соблю­дения очереди есть и положительный аспект. Если возникает некая двусмысленность — например, когда за одной стой­кой сидят два кассира, как описывалось выше, — мы часто по собственному почину, молча и без суеты находим выход из положения: в данном случае выстраиваемся в один ряд на удалении нескольких шагов от стойки и по очереди подхо­дим к освобождающимся кассирам.

Если вы англичанин, то, возможно, читая эти строки, ду­маете: «В самом деле? Ну и что? Разумеется. А как же иначе?» Для нас это абсолютно нормально: мы делаем это автомати­чески, словно нами руководит некий незримый справедли­вый режиссер, выстраивающий нас в аккуратную демокра­тичную очередь. Но у многих иностранцев, с которыми я бе­седовала, подобное поведение вызывает неописуемое удивление.

В своей книге об Англии Билл Брайсон очень живо и с юмором описывает типичную английскую очередь. Я встре­чала американцев, которые читали его книгу. Они скепти­чески отнеслись к откровениям Брайсона, предположив, что тот преувеличивает ради комического эффекта. Так они ду­мали, пока не приехали в Англию и своими глазами не увиде­ли, как это бывает. Они даже не склонны были верить в опи­санный мною механизм «невидимой очереди» в питейных заведениях, но я завела их в ближайший паб и доказала, что ничего не выдумала.

Правило «честной игры»

Англичанам, стоящим в очередях, свойственно оказывать друг другу и более незначительные знаки внимания, которые не заметит даже самый наблюдательный иностранец. Одна из моих многочисленных записей на данную тему, сделан­ных в условиях «полевых испытаний», касается очереди в бу­фете на железнодорожном вокзале.

«Мужчина, стоявший передо мной, на минуту вышел из очереди, чтобы взять бутерброд из находившегося рядом холодильника. Потом нерешительно остановился, не зная, вправе ли он занять место в очереди, которую только что покинул. Я дала ему понять (отступив на шаг), что он может вернуться на свое место. Кивнув в знак благодарности, он вновь встал передо мной. При этом мы не сказали друг другу ни слова и не встретились взглядами».

Вот еще одна запись, сделанная на железнодорожном вок­зале.

«Очередь у информационной стойки. Передо мной двое мужчин. Не совсем понятно, кто из них впереди (только что за стойкой обслуживали два человека, теперь — один). Начинается панто­мимное действо: мужчины искоса поглядывают друг на друга, медленно продвигаются вперед, будто тесня один другого. Про­ницательная сотрудница информационной службы замечает это и говорит: „Кто следующий?" Оба замешкались. Мужчина слева жестом предлагает сопернику пройти к стойке. Мужчина справа бормочет: «Нет, нет, ваша очередь». Мужчина слева мнется в не­решительности: «Ну, э...» Стоящий за мной человек раздраженно кашлянул. Мужчина слева поспешно произносит; «Да, хорошо... Спасибо, дружище», — и проходит к стойке. Вид у него смущен­ный. Мужчина справа терпеливо ждет. Чувствуется, что он дово­лен собой».

Разумеется, это не единичные случаи, и я в точности воспро­извела их на бумаге, потому что это типичные примеры из повседневной жизни, которые мне доводилось наблюдать де­сятки раз, пока я исследовала тему очередей. Описанные мо­дели поведения имеют один общий знаменатель, регулируют­ся одним совершенно очевидным неписаным правилом: если вы ведете «честную игру» и открыто признаете право на пер­воочередность тех, кто стоит перед вами — или великодушно уступаете им это право в условиях некоей неопределеннос­ти, — тогда эти люди мгновенно избавляются от своих пара­ноидных подозрений, отказываются от тактики «пассивной агрессии» и тоже «играют с вами по-честному» и даже прояв­ляют по отношению к вам доброжелательство.

В основе механизма соблюдения очереди лежит принцип справедливости. Как указывает Майкс, «человек, стоящий в очереди, — это человек справедливый. Он не вмешивается в чужие дела, живет сам и дает жить другим; он не тянет одеяло на себя, исполняет свой долг и терпеливо ждет своей очере­ди, чтобы осуществить свои права; он делает почти все, что важно для англичанина».

Очередь как волнующая драма

Наверно, иностранцев наши сложные неписаные правила соблюдения очереди приводят в замешательство, но для анг­личан они — вторая натура. Мы подчиняемся всем этим за­конам неосознанно, даже не думая о том, что следуем каким-то установлениям. И, несмотря на все явные противоречия, нелогичность и откровенную нелепость того, что я только что описала, мы весьма искусны в умении соблюдать оче­редь, и это признает весь мир. Правда, весь мир, отмечая этот наш талант, не делает нам комплимент. Об умении англичан соблюдать очередь люди обычно говорят с усмешкой, подра­зумевая, что только скучные, нудные, покорные, как овцы, су­щества могут гордиться своей способностью терпеливо сто­ять ровными рядами. («Англичанам очень бы подошло ком­мунистическое правление, — смеются они. — Вы так здорово умеете стоять в очередях».) Наши критики — или те, кто хвалит нас так, что не поздоровится, — охотно призна­ют, что человек, стоящий в очереди, — это справедливый че­ловек, но при этом говорят, что его не назовешь яркой или выразительной личностью.

А все потому, что они не присматривались к английским очередям со всем вниманием. Это все равно что наблюдать за муравьями или пчелами. Невооруженному глазу английс­кая очередь и впрямь представляется скучной и неинтерес­ной — аккуратная колонна людей, терпеливо ожидающих своей очереди. Но, разглядывая английскую очередь через социологический микроскоп, вы обнаружите, что каждый стоящий в ней человек — это отдельная мини-драма. Не просто «комедия нравов», а интереснейшая жизненная исто­рия, где есть все — интриги и козни, глубокие нравственные дилеммы, благородство и альтруизм, предательство, угрызения совести и борьба за спасение престожа, гнев и примирение.

А для меня очередь, например в билетную кассу на Кланам джанкшн, — это целый роман, ну, если и не «Война и мир», то... во всяком случае, нечто более сдержанное и английское, скажем, «Гордость и предубеждение».

Дань памяти по-английски

Когда погибла принцесса Диана, в числе многого другого ме­ня особенно удивило то, как освещали ее гибель средства массовой информации. Журналисты с неизменным изумле­нием отмечали «неанглийскую» реакцию общественности на трагедию, говоря о «беспрецедентном проявлении всена­родного горя» и «беспрецедентном выражении всенародных чувств» наряду с нелепыми заявлениями о том, что это не­обычайное всеобщее растормаживание* ознаменовало «ко­ренной перелом» в английском хаpaктере, что надменная верхняя губа задрожала, что мы все теперь утратили хлад­нокровие, что прежними мы уж никогда не станем и так да­лее и тому подобное.

------------------------

*Растормаживание — утрата контроля разума над страстями.

И как же конкретно проявлялось это «беспрецедентное вы­ражение всенародных чувств»? Взгляните на фотографии и ви­деоматериалы, на которых запечатлены толпы англичан. Что делают все эти люди? Стоят в очереди. Стоят в очереди, чтобы купить цветы; стоят в очереди, чтобы возложить цветы; стоят в растянувшихся на целые мили очередях, чтобы оставить за­пись в книгах соболезнований; часами стоят в очередях на ав­тобусы и поезда, чтобы вернуться домой после долгого дня сто­яния в очередях. Потом, по прошествии недели, стоят в очере­дях на автобусы и поезда, чтобы поехать на похороны; всю ночь стоят в очереди, чтобы занять удобное место, откуда мож­но наблюдать за процессией; стоят в очередях, чтобы купить еще цветов, напитки, флаги, газеты; часами терпеливо стоят вдоль дорог, ожидая, когда проедет кортеж; затем опять выстра­иваются в очереди на автобусы, метро и поезда. Стоят ровными рядами — спокойно, дисциплинированно, с достоинством.

Конечно, были и слезы. Но мы не рыдали в голос, не завы­вали, не рвали на себе одежду, не посыпали голову пеплом.

Посмотрите видеоматериалы. Вы услышите, как кто-то один или раза два тихо всхлипнул, когда катафалк выехал из двор­цовых ворот, но плач тут же прекратился, поскольку это счи­талось неподобающим. Все наблюдали за процессией в мол­чании. На следующий день после гибели Дианы некоторые англичане принесли к ее дому цветы. Это было подобающе, поэтому все последующие посетители тоже приносили цве­ты. После похорон несколько человек стали бросать цветы вслед проезжающему катафалку, и опять все остальные пос­ледовали их примеру. (Разумеется, никто не бросал цветы под ноги лошадям, везшим гроб с Дианой: при всей беспрецедентности нашей неанглийской реакции мы понимали, что нельзя пугать лошадей.)

Итак, были слезы и цветы — в общем-то, абсолютно нор­мальная реакция на тяжелую утрату или похороны. В осталь­ном англичане почтили память Дианы в самом что ни на есть английском стиле, делая то, что у нас получается лучше все­го, — стоя в очередях.

АВТОМОБИЛИ

Есть несколько «универсалий», относительно которых сле­дует внести ясность, прежде чем мы начнем рассматривать неписаные социальные нормы, касающиеся владения и пользования автомобилями. Во всех культурах у людей складываются своеобразные и сложные взаимоотношения с автомобилями. В данном контексте в первую очередь необ­ходимо подчеркнуть, что автомобиль для нас не просто средство передвижения. Если кто-то сочтет мое утверждение слишком уж смелым, поясню: наши отношения с автомоби­лями имеют мало общего с тем обстоятельством, что автомо­били доставляют нас из пункта «А» в пункт «Б». Это поезда и автобусы доставляют нас из пункта «А» в пункт «Б», а автомо­били — часть нашей личной территории, часть нашего «я» — как отдельной индивидуальности, так и общественной личности. Автобусы возят нас в магазины и обратно, но в них мы не чувствуем себя как дома и не воспринимаем их как свою собственность. В поездах мы ездим на работу, но это почти никак не хаpaктеризует нас с социальной и психоло­гической точек зрения.

Это международные универсалии — самые существен­ные и довольно очевидные реалии, устанавливающие взаи­мосвязь между людьми и их автомобилями. Но теперь мы мо­жем сразу перейти к обсуждению особенностей английской культуры, потому что англичане более других народов склон­ны не признавать и даже яростно отрицать существование по крайней мере одной из этих основных реалий.

Правило отрицания значения социального статуса

Англичанам нравится думать, и зачастую они на том упopно настаивают, что при выборе автомобиля они не принимают в расчет свой социальный статус. Даже в те дни, когда все яппи* с ума сходили по BMW, стремящиеся подняться по соци­альной лестнице английские служащие, например, заявляли, что автомобиль этой марки они купили, потому что это от­личная немецкая машина — и по конструкции, и по дизайну, что ею легко управлять, что она удобна, надежна, развивает большую скорость, имеет эффективную тормозную мощ­ность, хороший крутящий момент, низкий коэффициент ло­бового сопротивления и еще целый ряд существенных и не­существенных достоинств.

------------------------

*Яппи — преуспевающий молодой бизнесмен.

Разве не для поддержания имид­жа и социального статуса? Не из тщеславия? Не ради того, чтобы произвести впечатление на коллег, соседей и подру­жек? Ну что вы, нет! Просто это чертовски отличная машина. Англичанки и некоторые мужчины-англичане признают­ся, что они руководствовались причинами эстетического и даже эмоционального хаpaктера, когда выбирали себе ма­шину. Мужчины скажут, что их броский «порше» или боль­шой «мерседес» — «красивый автомобиль». Женщины объ­яснят, что им хочется иметь стильный современный \"\"фольксваген-жук», потому что это «такая прелесть». И те, и другие поведают вам, что «влюбились» в свою «роскошную» машину еще в автосалоне или что они всегда питали страсть к «Эм-джи»* или «мини»** или что они «всем сердцем привя­зались» к своему проржавевшему старенькому драндулету.

-----------------------

*«Эм-джи» — марка легкового автомобиля, в том числе спор­тивного, компании «Ровер груп».

**«Мини» («Малышка») — модель малолитражного легкового автомобиля; выпускается компанией «Ровер груп».

Мы даже можем признать, что выбираем те машины, ко­торые, как нам кажется, выражают нашу индивидуальность или какую-либо яркую черту нашего хаpaктера (хладнокро­вие, утонченность, элегантность, чудаковатость, эксцентрич­ность, спортивность, дерзость, ceкcуальность, благородство, скрытность, приземленность, мужественность, профессио­нализм, серьезность и т. д.). Но только не наш социальный статус. Мы ни за что не признаем, что покупаем или хотим приобрести машину той или иной марки, потому что она ас­социируется с социальным классом или слоем общества, к которым мы принадлежим или хотели бы принадлежать.

Правила классовых отличий

О «форде-мондео»

Однако правда заключается в том, что выбор автомобиля, как и все остальное в Англии, имеет прямое отношение к поня­тию классовости. Если вы проводите исследование — или просто по натуре человек озорной, — то вы можете обма­ном вынудить англичан признать, хотя бы косвенно, что на самом деле в выборе машин они руководствуются в первую очередь признаками принадлежности к тому или иному классу. Причем незачем говорить с ними о моделях машин, которыми они владеют или хотели бы владеть. Лучше спро­сите, какие марки автомобилей им не нравятся и они не ста­ли бы их приобретать. При упоминании «форда-мондео»³⁵ представитель среднего слоя или верхушки среднего класса непроизвольно отпустит какую-нибудь язвительную шутку по поводу «Эсceкcкого человека» или страхового агента — иными словами, о представителе самых низов среднего клас­са, который ездит на данной модели.

^{-------------------------------------}

³⁵ К тому времени, когда вы будете читать эту книгу, пример с «мондео», возможно, уже устареет, но наверняка появится другая аналогичная модель, ассоциирующаяся с живущими в пригородах «белыми воротничками», так что просто замените название.

В настоящее время об­щепринятым эвфемизмом для обозначения этой социаль­ной категории является выражение «человек с «мондео»».

Некоторые представители верхушки среднего класса, в силу воспитания или собственной щепетильности не желая показаться снобами, воздержатся от откровенных насмешек, поэтому пристально наблюдайте за выражением их лиц: сло­во «мондео» наверняка заставит их недовольно или презри­тельно поморщиться. Реакция элиты верхушки среднего класса или тех ее представителей, которые занимают про­чное положение в своем кругу, более мягкая и снисходитель­ная, сродни добродушному удивлению³⁶, а истинные арис­тократы и вовсе могут не знать, о чем вы ведете речь. Тест на «мондео» — хороший индикатор неустойчивости социаль­ного положения: чем более едки и презрительны высказыва­ния человека о «форде-мондео», тем более ненадежно его положение в системе классовой иерархии.

Это не вопрос цены. Автомобили, на которых ездят пре­зирающие «мондео» верхи среднего класса, могут быть зна­чительно дешевле, чем обруганный «мондео», и почти столь же часто высмеиваемые «воксхоллы»* и прочие машины из «парка»³⁷ британского производства.

------------------------

³⁶ А те из них, кто абсолютно уверен в незыблемости своего со­циального статуса, даже выражают одобрение: я знакома с одной женщиной из этой категории людей, которая ездит на «мондео». Она говорит, что купила автомобиль данной марки именно потому, что он ассоциируется с торговцами. «Если крупные компании приобре­тают эту модель для своих коммивояжеров, значит, вероятно, это на­дежная машина, не требующая особо деликатного обхождения». — рассудила эта женщина. Правда, подобная самоуверенность и столь похвальная независимость в суждениях очень редки.

* «Воксхолл» — марка легковых и грузовых автомобилей, выпус­каемых компанией «Воксхолл моторс», которая является английским филиалом американской компании «Дженерал моторс корпорейшн».

³⁷Автомобили, приобретаемые в больших количествах («парком») компаниями, обычно для разъездных агентов, управляющих сбытовы­ми районами и других служащих относительно невысокого ранга.

Но сколь бы дешевым, некомфортным и простеньким ни был автомобиль сноба, презирающего «мондео, это всегда иномарка, желательно европейского (континентального) производства (японские автомобили не пользуются популярностью, хотя они более предпочтительны, чем «форды» и «воксхоллы»). Из английс­ких машин приемлемы только «мини» и большие полнопри­водные внедорожники, такие как «лендровер» и «рейнджровер». Те, кто считает, что они по социальному статусу на класс или два выше «человека с «мондео»», могут ездить на маленьких, дешевых, подержанных «пежо», «рено», «фолькс­вагене» или «фиате» с открывающейся вверх задней дверью, но при этом они презрительно фыркают, когда их обгоняет «человек на „мондео"» — автомобиле более просторном, быстром и удобном.

О «мерседесе»

Представители верхушки среднего класса, прошедшие тест на «мондео», — те, кто просто мягко усмехнулся в ответ на ваше предположение, что они ездят на «мондео», — все же могут выказать беспокойство относительно неустойчивости своего классового положения при упоминании «мерседеса». Если ваш трюк с «мондео» не удался, попробуйте сказать: «Ну... тогда вы, очевидно, ездите на большом «мерседесе»».

Если на лице вашего «подопытного кролика» отразились обида или досада и он отвечает раздраженно, с нервным смешком или презрительно бросает что-то по поводу «де­нежной швали» или «богатых бизнесменов», значит, вы заде­ли его за живое. Ваш «подопытный кролик» пробился в верхи среднего класса — в ряды «интеллигенции», «работников престижных профессий» или «члeнов загородных клубов» — и стремится отмежеваться от презренных «коммерсантов» из среднего слоя среднего класса, которые почти наверняка есть у него в роду. Выяснится, что его отец (или даже дед — подобные предрассудки передаются из поколения в поколе­ние) был торговцем, мелким буржуа — преуспевающим ла­вочником, коммивояжером или зажиточным агентом по продаже автомобилей, отправившим своих детей получать образование в привилегированные частные школы, где те научились смотреть свысока на торговцев из сословия мел­ких буржуа.

Многие англичане скажут вам, что в наши дни торговля не считается позорным занятием, как это было во времена Джейн Остин. Они заблуждаются. И не только аристократы и нетитулованное мелкопоместное дворянство воротят носы от представителей коммерческих кругов. Не менее чванливы и представители «благородных» профессий из верхушки среднего класса — адвокаты, врачи, чиновники и старшие офицеры. Но особенно пренебрежительно к людям, занятым в торговле, относятся представители «болтливых классов» (те, кто сделал карьеру на поприще средств массовой инфор­мации, искусства, науки, издательского дела, благотворитель­ности и т. д.). Очень немногие из этих людей ездят на «мерсе­десах», и большинство смотрит на «классы с „мерседесами"» в лучшем случае с некоторой неприязнью. Но только те, кто не уверен в надежности своего социального положения, раз­дражаются и презрительно фыркают при допущении, что их «посадили» в вульгарный автомобиль «торговцев».

И опять же вопрос не в цене автомобиля. Люди, презира­ющие «мерседесы», могут ездить на столь же дорогих, более дорогих или гораздо более дешевых машинах, чем ненавист­ные им «мерседесы». И благосостояние как таковое тоже не имеет значения. Презирающие «мерседесы» представители верхушки среднего класса по уровню дохода относятся к са­мым разным группам населения: они могут заpaбатывать столько же, сколько и «вульгарные богатые бизнесмены», разъезжающие, как они выражаются, «на «мерсах»», могут за­paбатывать еще больше или, наоборот, намного меньше. Речь идет о том, каким образом тот или иной человек приоб­рел свое богатство и как он демонстрирует свою состоятель­ность. Презирающий «мерседесы» адвокат или издатель мо­жет ездить на первоклассном «ауди», который стоит почти столько же, сколько и большой «мерседес», но не восприни­мается как «показуха»,

В настоящее время и BMW начинает завоевывать репута­цию машины «коммерческого класса», хотя обычно данная марка ассоциируется со стереотипом яппи — молодого бир­жевика из Сити. «Ягуары» тоже немного страдают оттого, что их ассоциируют с вульгарными «торговцами»: считается, что на «ягуарах» ездят преуспевающие агенты по продаже подер­жанных машин, домовладельцы, сдающие квартиры в трущо­бах, букмекеры и боссы теневой экономики. Но при этом «ягуар» — официальный автомобиль правительственных министров, что в некоторой степени придает ему респекта­бельность, хотя, по мнению других, это лишь подтверждает его низкопробность. В обоих случаях ассоциации весьма расплывчаты, поэтому я не считаю, что BMW и «ягуар» — надежные индикаторы неустойчивости социального поло­жения. Если захотите повторить мои научные эксперимен­ты или попросту помучить представителей верхушки сред­него класса, неуверенных в надежности своего положения в системе социальной иерархии, прибегните к тесту на «мер­седес».

Уход за автомобилем и убранство салона

Но не только модель выбранной вами машины указывает на классовые отличия и выдает ваше беспокойство относитель­но шаткости вашего положения в системе того или иного класса. Англичане определят ваш социальный статус по вне­шнему виду и состоянию вашего автомобиля, то есть по тому, как вы его содержите.

Неписаные классовые нормы, связанные с содержанием автомобиля, расскажут о нас даже больше, чем те, которыми мы руководствуемся при выборе модели машины, потому что мы подчиняемся им еще менее осознанно. Все англича­не знают, хотя мы это не признаем, что марка автомобиля — это индикатор классовой принадлежности его владельца. И мы все знаем, хотя делаем вид, что не знаем, какие именно автомобили ассоциируются с тем или иным классом. Но многие не понимают, что состояние их автомобилей являет­ся еще более мощным сигналом «классовой принадлежнос­ти», чем марки и модели машин.

Ваш автомобиль чистенький и сияющий или грязный и неопрятный? Если говорить приблизительно, безукоризнен­но чистые, сияющие автомобили — это примета средних и низших слоев среднего класса и верхушки рабочего; грязные запущенные автомобили хаpaктерны для представителей высшего света, верхушки среднего класса и самых низов ра­бочего (или во многих случаях — для «неработающих»: ни­щих, безработных, деклассированных элементов). Иными словами, грязные машины ассоциируются как с самыми вы­сшими, так и с самыми низшими слоями общества, чистые ма­шины — со всеми промежуточными категориями населения.

Но это упрощенный подход. Более точным определите­лем классовой принадлежности является не столько степень ухоженности машины, сколько то, каким образом она при­обретает такой вид. Вы сами каждые выходные с любовью и благоговением моете и полируете свой автомобиль на подъ­ездной алее или на улице у своего дома? Если да, то почти на­верняка вы принадлежите к низам среднего класса или вер­хушке рабочего класса. Вы часто пользуетесь услугами мой­ки? Значит, вы, вероятно, представитель среднего слоя среднего класса или низшего слоя среднего класса, мечтаю­щий подняться ступенью выше по социальной лестнице (ес­ли вы из верхов среднего класса, то ваши привычки относи­тельно ухода за машиной выдадут в вас выходца из среднего слоя среднего класса). Вы просто полагаетесь на английскую погоду, рассчитывая, что дождь смоет основную грязь, и бе­ретесь за ведро или отгоняете машину на мойку только тогда, когда уже сквозь грязные стекла ничего не видно или когда люди начинают пальцами писать на грязном капоте всякие слова? Значит, вы либо из высшего общества³⁸, либо из вер­хов среднего класса, либо из самых низов рабочего класса, или деклассированный элемент.

----------------------

³⁸Исключение составляют только очень богатые представители высшего общества. Их машины моют слуги, поэтому авто сияют безу­коризненной чистотой — по стандартам верхушки рабочего класса.

Некоторые сочтут, что это последнее правило ставит в один ряд автомобили элиты общества и деклассированных элементов. Действительно, по степени небрежения разницу между ними и впрямь установить невозможно. В этом случае следует ориентироваться на марку машины. Грязная машина представителя верхушки социальной шкалы — это чаще все­го автомобиль, произведенный в континентальной Европе (или, если английский, то обычно полноприводной внедо­рожник, «мини» или что-то роскошное вроде старого «ягуа­ра», «бентли» или «даймлера»). Неопрятный автомобиль ни­зов общества, как правило, произведен в Англии, США или Японии.

Аналогичный принцип более или менее применим и в от­ношении состояния салона автомобиля. Безупречный поря­док в салоне указывает на то, что владелец машины прина­длежит к верхушке рабочего класса или к среднему слою среднего класса. Хлам, огрызки яблок, крошки от печенья, скомканные обрывки газет и общий беспорядок свидетельс­твуют о том, что владелец машины — из самых верхов или самых низов общества. Есть и другие более тонкие индика­торы. Например, если ваша машина не только ухожена, но вы еще аккуратно вешаете свой пиджак на крючок в салоне, ко­торый специально для этой цели предусмотрели производи­тели, это значит, что вы — представитель низшего слоя сред­него класса или, возможно, самых низов среднего слоя сред­него класса. (Представители всех других сословий попросту бросают пиджаки на заднее сиденье.) Если вы вешаете пид­жак на вешалку, надетую на крючок, — значит, вы опреде­ленно из низов среднего класса. Если на вешалке также висит еще и выглаженная рубашка, которую вы надеваете, отправ­ляясь на «важную встречу», значит, вы выходец из рабочего класса, пробившийся в нижний слой среднего сословия, стремящийся показать, что вы — «белый воротничок».

Существуют некоторые отклонения от классовых норм содержания салонов автомобилей, связанные главным обра­зом с различиями между мужчинами и женщинами. Женщи­ны всех классов обычно меньше, чем мужчины, заботятся о порядке в своих машинах, где на сиденьях часто валяются обертки от конфет и салфетки, забытые перчатки, шарфики, карты, блокноты и прочие личные вещи. Мужчины, как пра­вило, больше радеют о своих машинах. Они менее терпимы к беспорядку и стараются держать подобные вещи в бардач­ке или в боковых карманах на дверях. Следует сказать, что представители высшего класса и верхушки среднего класса обоих полов весьма терпимы к собачьим «следам» в своих машинах (в этом они, опять-таки, схожи с самыми низами общества). Сиденья в их автомобилях зачастую покрыты со­бачьей шерстью, а обивка изодрана собачьими лапами. Сред­ние и нижние слои среднего класса обычно перевозят своих питомцев в изолированном отсеке за задним сиденьем.

Некоторые представители низших слоев среднего класса даже подвешивают на зеркало заднего обзора плоские осве­жители в форме дерева, уничтожающие собачьи и все про­чие неприятные запахи. В их домах тоже полно всевозмож­ных освежителей — для комнат, туалетов, ковров и т. д. Есть они и в жилищах представителей средних слоев среднего класса, но в своих автомобилях они ничего не подвешивают к зеркалу заднего обзора, потому что это признак прина­длежности к низам общества. В сущности, вы вообще не уви­дите декоративных предметов в автомобилях, принадлежа­щих представителям среднего слоя среднего класса и вер­хушки общества. Кивающие собачки на полках перед задним стеклом, льнущие к окнам коты Гарфилды и прочие «ориги­нальные» штучки на темы животного мира, равно как и на­клейки на бамперах и лобовом стекле, извещающие окружа­ющих о том, где владелец машины любит отдыхать и прово­дить свой досуг, — это все индикаторы принадлежности к низшему слою среднего класса и к рабочему классу. Допусти­мы только два вида наклеек. Первые призывают защищать животных, вторые оповещают о том, что в машине находит­ся маленький ребенок. И те, и другие можно увидеть на за­днем стекле автомобилей представителей низшего и средне­го слоев среднего класса, хотя на наклейках, используемых последними, реже можно заметить логотип фирмы, произ­водящей подгузники. (Некоторые представители верхушки среднего класса, еще не укоренившиеся прочно в данном со­словии, тоже наклеивают знак «В машине — ребенок», что вызывает насмешки у большинства члeнов данного сосло­вия, особенно у интеллигенции.)

Правило передвижной крепости

В начале данной главы я упоминала, что фактор «личной тер­ритории» — важный элемент наших взаимоотношений с собственными автомобилями. Компания «Форд», называя свою модель 1949 года «жилой комнатой на колесах», искус­но апеллировала к укоренившейся в человеке потребности иметь собственную территорию и ощущать безопасность. Этот факт «автопсихологии» — международная универса­лия, но у англичан он приобретает особую значимость в силу нашей одержимости собственными домами, что в свою оче­редь объясняется свойственным нам патологическим стрем­лением к уединению.

Дом англичанина — его крепость, и, отправляясь куда-нибудь на своем автомобиле, часть своей крепости англича­нин увозит с собой. Подобное мы наблюдаем даже в обще­ственном трaнcпорте. Англичане из кожи вон лезут, чтобы сохранить иллюзию уединения, делая вид, будто окружаю­щие их незнакомые люди просто не существуют и старатель­но избегая всяких контактов или взаимодействия с ними. Когда мы находимся в своих передвижных крепостях, зани­маться самообманом еще проще, ведь теперь мы отделены от остального мира не невидимой оболочкой сдержанности, а настоящим крепким щитом из металла и стекла. Мы можем убедить себя не только в том, что мы одни, но даже в том, что мы находимся дома.

Правило «страусовой политики»

Эта иллюзия уединения приводит к тому, что мы начинаем вести себя несколько необычно и совершенно не по-англий­ски. Подобно страусу, спрятавшему голову в песок, англича­не считают, что в своих машинах они невидимы для окружа­ющих. Можно наблюдать, как некоторые автомобилисты ко­выряют в носу, чешут в иHTиMных местах, поют вместе с радио и дергаются в такт звучащей музыке, громко спорят со своими спутниками, целуются и ласкаются — словом, допус­кают вольности, которые мы позволяем себе только в стенах наших жилищ. Причем все это делается на глазах у десятков других автомобилистов и пешеходов, зачастую находящихся всего в нескольких шагах от них.

Чувство безопасности и неуязвимости, внушаемое нам нашими передвижными крепостями, также провоцирует нас на более оскорбительные формы раскованости. Находясь в своих автомобилях, даже самые благовоспитанные англича­не, к собственному удивлению, позволяют себе грубые жес­ты, обидные высказывания и угрозы, адресованные другим участникам дорожного движения. Во многих случаях они го­ворят такие вещи, которые ни за что не осмелились бы про­изнести за пределами этого оградительного кокона.

Неистовство на дорогах, и синдром ностальгии

Несмотря на все упомянутые погрешности, большинство иностранцев признают, что англичане в общей массе пора­зительно вежливые водители. В сущности, многие гости страны сильно удивляются и приходят в замешательство, чи­тая в английских газетах ныне регулярно печатающиеся гневные статьи о том, как мы страдаем от «эпидемии» «неис­товства на дорогах». «Значит, эти люди никогда не бывали за границей? — изумился один много путешествующий ту­рист. — Неужели они не видят, что английские автомоби­листы просто ангелы в сравнении с водителями всех других стран мира?» «И это вы называете «неистовством на доро­гах»? — прокомментировал прочитанное другой. — Хотите посмотреть на настоящее «неистовство», езжайте в Америку, Францию, Грецию — черт, да куда угодно, только не в Анг­лию! То, что вы, ребята, зовете «неистовством на дорогах», — это самое нормальное вождение».

«Англичане, как всегда, в своем репертуаре, — заметил мне один мой приятель-иммигрант, весьма проницательный англофил. — Несколько инцидентов на дороге, когда пару водителей, потеряв самообладание, принялись колотить друт друга, и все — вся нация уже гудит: страну захлестнула новая угроза, опасно на улицу выходить, по дорогам ездят неуправ­ляемые маньяки... Смех, да и только. Англичане — самые по­рядочные и вежливые автомобилисты в мире, но вы по ма­лейшему поводу начинаете кричать, что страна разваливает­ся на части».

В его словах есть доля истины. У англичан и в самом деле синдром ностальгии. Все только и твердят, что страна ру­шится, что все изменилось, что тот или иной заветный бастион или символ английской самобытности (пабы, очереди, спорт, монархия, вежливость) погиб или умирает.

Что касается «неистовства на дороге», людям, как и живот­ным, присущ агрессивный территориализм, а автомобиль — «дом на колесах» — это особый тип территории. Соответс­твенно, когда нам кажется, что на нашу территорию покуша­ются, ужесточается наша защитная реакция. Так называемое неистовство на дороге — это всеобщее явление, но в Англии, сколь бы часто английские газеты ни муссировали эту тему, оно распространено в меньшей степени и проявляется не в столь резкой форме, как в большинстве других стран.

Я всегда стараюсь осторожно высказывать положитель­ные суждения об англичанах и обычно сопровождаю их многочисленными оговорками, так как по собственному опыту знаю, что похвала в адрес англичан — в опубликован­ной ли работе или в обычной беседе — неизменно вызывает гораздо больше споров и опровержений, чем критика. Когда я делаю критические или даже изобличающие замечания о какой-нибудь грани английской культуры или поведения ан­гличан, все мрачно кивают в знак согласия, а порой приводят подтверждающие примеры из собственной жизни. Но похвала, сколь бы мягкой и осторожной она ни была, всегда под­вергается сомнению. Меня обвиняют в том, что я «гляжу на жизнь через розовые очки», и засыпают контрпримерами — у каждого в запасе есть анекдот или статистические данные, противоречащие моим наблюдениям и доказывающие, что на самом деле англичане — народ ужасный и неприятный³⁹.

--------------------

³⁹Я заметила, что сторонники левых склонны считать, что мы всегда были ужасными и неприятными (в качестве доказательства они ссылаются на колониализм, викторианское лицемерие и т. д. и т. п.). А сторонники правых говорят о «падении нравов», вспоминая прошлое (обычно 1930-е, 40-е или 50-е гг.), когда у нас еще были хо­рошие манеры, культивировались почтительность, достоинство, когда мы имели синие паспорта в твердой обложке и т. д.

Это отчасти объясняется тем, что социологи, по обще­принятому мнению, должны изучать проблемы (отклонения от нормы, дисфункции, аномалии, сбои и прочие социаль­ные пороки), а я нарушила неписаные законы собственной профессии, занявшись исследованием достоинств общества.

Но это не объясняет, почему только непатриотично настро­енные англичане оспаривают мои положительные выводы о нашем народе. Когда я беседую с иностранными журналис­тами, давая им интервью, или с туристами, гостями страны и иммигрантами, те всегда охотно подтверждают, что у англи­чан есть весьма приятные качества, а некоторые из них даже достойны восхищения. Сами англичане этого не признают: при малейшем намеке на комплимент они начинают недо­вольно хмуриться, скептически кривить губы или возражать. Что ж, сожалею, но боюсь, я не могу отступиться от сделанных выводов в угоду пессимистичным ворчунам и брюзгам, так что им придется просто смириться с заслуженной похвалой.

Правила вежливости

Теперь, рискуя навлечь на себя критику, я скажу, что англий­ские автомобилисты по праву славятся своим дисциплини­рованным, разумным и вежливым поведением на дорогах (исключение составляют отдельные случаи, связанные с по­кушением на «личную территорию»). Иностранцы, которых я интервьюировала, отметили хорошие традиции и привыч­ки, которые большинство из нас воспринимают как должное: при выезде с боковой дороги никогда не приходится долго ждать, чтобы вас пропустили; если вы сами кого-то пропус­тили, вас всегда поблагодарят; почти все водители держатся на почтительном расстоянии от едущей впереди машины, никогда не едут за ней «впритык», не сигналят беспрестанно, если хотят пойти на обгон; на дороге с одной полосой дви­жения, на улицах, заставленных по обеим сторонам машина­ми, что превращает их в дороги с однорядным движением, водители тактично прижимаются к обочине, чтобы разми­нуться со встречным автомобилем, и почти всегда поднима­ют руку в знак благодарности; все водители останавливаются перед «зеброй», пропуская пешеходов, даже когда те ждут, стоя на тротуаре (я познакомилась с одним туристом, кото­рого это настолько удивило, что он вновь и вновь испытывал водителей на переходах, поражаясь тому, что он один, без помощи светофора или знаков остановки, способен застопо­рить ход целого потока машин). Сигналить принято только в случае крайней необходимости или при особых обстоятель­ствах, например когда требуется предостеречь другого води­теля; во всех остальных случаях это расценивается как не­воспитанность. В Англии, в отличие от других стран Европы и мира, звуковой сигнал автомобиля — это не универсаль­ное средство общения, предназначенное для выплеска эмо­ций. Если вы не заметили, что загорелся зеленый свет, стоя­щий за вами на светофоре водитель-англичанин зачастую помедлит несколько секунд в надежде, что вы тронетесь с места сами, без напоминания, и только потом, будто извиня­ясь, коротко посигналит, чтобы обратить ваше внимание на зеленый свет.

Я не говорю, что все английские водители — образец добродетели за рулем или каким-то чудом наделены более ангельским терпением, чем представители всех остальных народов; просто у нас есть правила и обычаи, предписываю­щие соблюдать определенную степень выдержки. В состоя­нии раздражения или гнева английские водители, как и пред­ставители всех прочих народов, оскорбляют друг друга и вы­ражаются не менее цветисто, но большей частью мы это делаем за закрытыми окнами. У нас не принято опускать стекла или выходить из машины и «устраивать сцену». Если кто-то теряет самообладание настолько, что начинает рвать и метать или угрожает физическим насилием, это уже скан­дальное происшествие, которое с негодованием обсуждают на протяжении нескольких дней, говоря об «эпидемии неис­товства на дорогах», о падении нравов и т. д., хотя в любой другой стране подобный инцидент будет расценен как до­садное, но малопримечательное событие.

Правила «честной игры»

За рулем англичане ведут себя так же, как в очереди, то есть на дорогах действуют те же принципы справедливости и благовоспитанности. Водители, как и люди, стоящие в очере­дях, тоже иногда прибегают к «мошенничеству», но и здесь нарушения правил «честной игры» вызывают такое же пра­ведное негодование, как и случаи несоблюдения очереди. Как и люди, стоящие в обычных очередях, автомобилисты безошибочно угадывают «потенциальных» ловкачей и, на­пример, искоса бросая подозрительные взгляды, демонстра­тивно продвигаются вперед, закрывая брешь, в которую на­меревался втиснуться другой водитель. При этом они стара­ются не смотреть на несостоявшегося нарушителя.

Когда на крайней, поворотной, полосе автострады или любой другой магистрали поток машин движется медленно, некоторые беспринципные водители стремятся словчить, перестраиваясь в один из соседних рядов с более быстрым движением, а потом, где-нибудь ближе к повороту, опять пы­таются вернуться в крайний ряд. Это равносильно несоблю­дению очереди, но в качестве наказания хитрого автомоби­листа, как и нарушителя порядка в обычной очереди, ждут только сердитые неприязненные взгляды, тихая брань, иног­да сопровождаемая непристойными жестами, — но почти всегда из-за закрытых окон. В подобных случаях к звуковому сигналу прибегают редко, поскольку, согласно неписаному правилу, сигналить «в гневе» можно только в адрес водителя, создающего аварийную ситуацию, а не того, кто нарушает этические нормы поведения.

Такая стратегия порицания, весьма эффективная в усло­виях обычных очередей, не очень способствует тому, чтобы автомобилисты соблюдали правила «честной игры», пос­кольку в данном случае смутить нарушителя труднее. Нахо­дясь в своих «передвижных крепостях», англичане имеют возможность быстро уйти от «наказания» — неодобритель­ных взглядов и гневных жестов, и потому не столь остро реа­гируют на эти и без того слабые средства порицания и, соот­ветственно, более склонны нарушать правила «честной иг­ры». «Несоблюдение очереди» и другие формы непотребного поведения среди автомобилистов, наблюдаются чаще, чем у пешеходов, но следует отметить, что лишь незначительное меньшинство водителей нарушает этические нормы. Основ­ная масса английских автомобилистов почти всегда «играет по-честному».

РАБОТА ПО ПРАВИЛАМ

Выявление и анализ правил поведения англичан на рабо­чих местах — огромная, сложная, труднейшая задача и столь пугающая, что в большинстве недавно изданных книг об англичанах тема работы либо упоминается вскользь, либо вовсе игнорируется. По крайней мере, я думаю, что этот план жизни и культуры англичан оставлен без внимания потому, что он слишком труден для изучения, поскольку, как мне ка­жется, его нельзя расценивать как нечто пустячное или не­интересное. А я, возможно, проявляю излишнюю самонаде­янность, принимаясь за исследование данной темы. Брать за основу свой личный опыт взаимоотношений с миром работы и бизнеса я не вправе, поскольку почти всю свою сознатель­ную жизнь я тружусь в маленькой независимой исследова­тельской организации, изо всех сил старающейся удержаться на плаву, — Исследовательском центре социологических проблем (ИЦСП), возглавляемом двумя ничего не смысля­щими в бизнесе социологами (один из них — я сама, вто­рой — мой содиректор Питер Марш, занимающийся соци­альной психологией). Однако, хоть ИЦСП и не типичное место работы, по долгу службы нам пришлось побывать в са­мых различных организациях и трудовых коллективах, как г, нашей стране, так и за рубежом, представляющих довольно широкую репрезентативную выборку, так что мы можем да­же провести кросскультурное сравнение*.

---------------------

*Кросскультурное сравнение — сравнение отдельных показате­лей различных культур.

Почти все иностранцы, с которыми я общалась, собирая материал для данной книги, говорили, что их приводит в за­мешательство и удивляет отношение англичан к работе и их поведение на рабочих местах: они чувствуют, что есть какая-то «проблема», которой они не могут найти определение.

Расхожие мнения, которые я услышала, в какой-то мере обус­ловлены культурно-этническими корнями моих собеседни­ков: выходцы из стран Средиземноморья, Латинской Амери­ки, Карибского бассейна и некоторых африканских культур видят в англичанах строгих последователей протестантской трудовой этики, а индусы, пакистанцы, японцы и жители Се­верной Европы считают нас ленивыми, нерадивыми и безот­ветственными работниками (азиаты и японцы обычно гово­рят об этом в более мягких выражениях, хотя и совершенно недвусмысленно; немцы, шведы и швейцарцы более резко высказывают свои суждения).

Однако некоторые из противоречий, по-видимому, обус­ловлены английским хаpaктером: одни и те же люди часто выражают восхищение нашей изобретательностью и нова­торством, одновременно ругая нас за скучный непоколеби­мый рационализм. Аномалии и странности английской куль­туры труда особенно поражают и озадачивают (не говоря уже о том, что раздражают) американцев, хотя они — наибо­лее близкая нам по духу нация. Подход англичан к работе сбивает с толку даже английских социологов. В учебнике под названием «Особенности британской культуры» на одной странице авторы заявляют, что «британцы в общей массе воспринимают работу как беговую дорожку, с которой они мечтают сойти», а на следующей — что «британцы строго следуют нормам трудовой этики». Мало того что из этих вы­сказываний не ясно, о какой стране или странах идет речь, данное противоречие указывает на наличие целого ряда не­уловимых и запyтaнных несообразностей в английской куль­туре труда — несообразностей «местного происхождения» и абсолютно независимых от установок культурной среды, с точки зрения которой они оцениваются. Я попытаюсь вы­явить их и распутать.

ПРАВИЛА НЕРАЗБЕРИХИ

Французский писатель Филипп Доди заметил, что «жителей континентальной Европы отношение англичан к работе всегда приводит в замешательство. Похоже, они не воспринимают ее ни как тяжкое бремя судьбы, ни как священный долг».Иными словами, наше отношение к работе не согласуется ни с фаталистичным подходом католиков, ни с этикой труда протестантов – двумя моделями, хаpaктеризующими (одна или другая) культуру труда большинства остальных европейских стран. По отношению к работе мы занимаем положение между двумя этими крайностями – компромисс и умеренность в типично английском стиле. Или типично английская неразбериха – в зависимости от того, как на это смотреть. Но это неразбериха не беспорядочная, она регулируется правилами, и в ее основе лежат следующие принципы.

 К работе мы относимся серьезно, но не слишком серьезно.

 Мы считаем, что работа – это обязанность, но никак не «священный долг». Кроме того, мы полагаем, что работа – это в какой-то степени утомительное неудобство, вызванное пpaктической необходимостью, а вовсе не предопределенное некоей таинственной «судьбой».

 Мы постоянно жалуемся по поводу работы, но при этом гордимся своим стоицизмом – тем, что «работаем» и работаем «на совесть».

 Мы с негодованием осуждаем тех, кто уклоняется от работы, от второстепенных королевской семьи, находящихся на самом верху социальной лестницы, до мнимых безработных, принадлежащих к самым низам общества, - но это, скорее, потому, что мы свято верим в «справедливость», а не в «священность» самой работы (такие люди нас возмущают, потому что леность «сходит им с рук», в то время как мы, все остальные, кто тоже хотел бы жить в праздности, вынуждены работать, а это несправедливо).

 Мы часто заявляем, что предпочли бы не работать, но жизнь каждого из нас, и как индивида, и как общественного существа, прочно связана с работой (мы либо просто «работаем» - ради жалованья, либо – особенно те, у кого интересная или престижная работа, - делаем карьеру, добиваясь признания и высокого положения).

 О деньгах нам говорить неприятно, и в нашем обществе еще сохраняется глубоко укоренившееся предубеждение против «торговли» или «бизнеса», отчего «заниматься бизнесом» нам порой бывает очень и очень трудно.

 У нас также сохраняются остаточные признаки «культуры дилетантизма» - инстинктивное недоверие к профессионализму и деловой хватке, что опять-таки становится препятствием, когда мы пытаемся вести бизнес на профессиональном деловом уровне.

 Наконец, на рабочее место мы являемся с арсеналом всех традиционных английских правил юмора, смущения, скованности, невмешательства в частную жизнь, скромности, стенаний, вежливости, справедливости и т.д., большинство из которых несовместимы с продуктивным и эффективным трудом.

 Однако, несмотря на все это, нам каким-то чудом удается лавировать во всей этой неразберихе, и порой мы работаем, в общем-то очень неплохо.

Вот на этих принципах и основываются многие особые правила, определяющие наше поведение на работе.

ПРАВИЛО АНГЛИЙСКОГО ЮМОРА

Проведите один день на каком-нибудь рабочем месте в Англии – хоть на уличном рынке, хоть в коммерческом банке, - и вы заметите, что одна из самых поразительных черт трудовой жизни англичан – это скрытый юмор. Я не хочу сказать, что все английские рабочие и бизнесмены на работе только тем и занимаются, что шутят и травят анекдоты, или что мы «веселый и добродушный» народ – то есть счастливый и жизнерадостный. Я веду речь о более тонких формах юмора – остроумии, иронии, уничижении, добродушном подшучивании, поддразнивании, высмеивании напыщенности, которые являются неотъемлемыми атрибутами всех видов социального взаимодействия англичан.

В сущности, в первом предложении я солгала: если вы – англичанин, то, находясь целый день среди английских рабочих или бизнесменов, вы попросту не заметите, что их об­щение пронизано вездесущим юмором, — в общем-то, на­верное, с вами это происходит каждый день. Даже теперь, когда я заострила на том ваше внимание, вам все равно не удастся абстрагироваться настолько, чтоб «разглядеть» юмор, поскольку юмор на рабочем месте — обычное, привычное явление, неотделимое от нас самих. А вот иностранцы заме­чают мгновенно — вернее, они улавливают что-то, но не сразу понимают, что это юмор, и это их обескураживает. Бе­седуя с иммигрантами и другими иностранцами, я выяснила, что английское чувство юмора, в его различных проявлени­ях, — одна из наиболее общих причин недопонимания и не­доразумений, возникающих между ними и англичанами в процессе общения на работе. Все неписаные правила анг­лийского юмора в той или иной степени мешают иностран­цам находить общий язык с англичанами, но наибольшие препятствия создают правило «как важно не быть серьез­ным» и правило иронии.

Как важно не быть серьезным

Мы остро чувствуем разницу между серьезным и выспрен­ним, между искренностью и пылкостью, что иностранцы не всегда способны понять или оценить, поскольку в их культу­рах границы между этими понятиями более расплывчаты. У большинства других народов слишком серьезное к себе отношение, возможно, считается недостатком, но никак не грехом: некоторое самомнение и излишняя серьезность при обсуждении важных деловых вопросов допустимы и даже ожидаемы. В Англии людей, склонных к краснобайству и пафосности, безжалостно высмеивают — если и не прямо в лицо, то за глаза уж точно. Такие люди, разумеется, есть, и чем выше их общественное положение, тем меньше они со­знают свои ошибки, но в общей массе англичане подсозна­тельно чувствуют эти табу и обычно стараются не пересту­пать невидимую черту.

Правило «как важно не быть серьезным» играет определя­ющую роль в формировании нашего отношения к работе. Согласно первому из «руководящих принципов», которые я перечислила выше, к работе мы относимся серьезно, но не слишком серьезно. Если у вас интересная работа, вам дозво­лено выказывать увлеченность вплоть до того, что вы можете быть трудоголиком. Но, если вы трудоголик или проявляете чрезмерное усердие на неинтересной работе, вас сочтут жалким «занудой» и посоветуют «начать жить по-настояще­му». Работа — это еще не вся жизнь.

Правило «как важно не быть серьезным» англичане начи­нают усваивать с раннего возраста. В среде английских школьников существует неписаное правило, запрещающее проявлять излишний энтузиазм в учебе. В некоторых школах усердие при подготовке к экзаменам допустимо, но при этом школьники должны жаловаться по поводу того, что им при­ходится много сидеть над учебниками, и ни в коем случае не признавать, что учеба доставляет им удовольствие. Даже в на­иболее серьезных учебных заведениях зубрилы и учитель­ские любимчики («geek» [«дегенерат»], «nerd» [«тупица»], «suck» [кретин»], «boffin» [«умник»] — на жаргоне современ­ных школьников) не пользуются популярностью и подверга­ются осмеянию. Школьники, которым нравится учиться или которые увлечены каким-то одним предметом или гордятся своими успехами в учебе, старательно скрывают свое рвение под маской притворной скуки или показного безразличия.

Англичан часто обвиняют в том, что они отрицательно относятся к интеллектуалам. Возможно, в этом есть доля ис­тины, но я склонна полагать, что нас просто недопонимают. То, что воспринимается как антиинтеллектуализм, зачастую на самом деле является неприятием чрезмерной серьезнос­ти и хвастовства. Мы ничего не имеем против башковитых или умных людей, если только они не кичатся своей ученос­тью, не читают нам мораль, не разглагольствуют о пользе знаний, не демонстрируют свою образованность и не важ­ничают. Если кто-то выказывает признаки какого-либо из перечисленных качеств (а интеллектуалы, к сожалению, гре­шат этим), англичане по традиции снисходительно замеча­ют: «Ой, да будет тебе».

Опасаясь показаться излишне серьезными, при обсужде­нии вопросов, связанных с бизнесом или работой, мы де­ржимся несколько бесцеремонно, бесстрастно, отстраненно, что озадачивает иностранцев. Создается впечатление, что нам, как выразился один из моих самых проницательных со­беседников-иностранцев, «на все плевать — и на себя, и на товар, который мы пытаемся продать». Такая безучастная сдержанность хаpaктерна для людей любых профессий — от строителей, перебивающихся случайными заказами, до высокооплачиваемых барристеров. Негоже демонстриро­вать возбуждение по поводу своего товара или услуг. Нельзя показывать свою заинтересованность, даже если вам отчаян­но хочется заключить сделку, — это недостойное поведение. Подобный бесстрастный подход весьма эффективен при ра­боте с английскими покупателями или клиентами, поскольку англичане больше всего не выносят настырных продавцов: излишняя назойливость вынуждает нас морщиться и рети­роваться. Однако из-за нашей бесстрастности возникают проблемы, когда мы имеем дело с иностранцами, ожидаю­щими, что мы выкажем хотя бы толику энтузиазма в отноше­нии своей работы, особенно если мы пытаемся убедить их в ее ценности или достоинствах.

Правила иронии и преуменьшения

Наша любовь к иронии, особенно к такой ее форме, как пре­уменьшение, только усложняет дело. Мало того что мы не де­монстрируем подобающий энтузиазм в отношении своей работы или товара, так мы еще и усугубляем эту ошибку, за­являя: «Ну, с учетом обстоятельств, неплохо» или «Могло быть гораздо хуже», — когда пытаемся убедить кого-то, что ре­конструированные нами чердаки (или юридическая компе­тентность наших работников и т. д.) — лучшее, что можно получить за деньги. Далее, у нас есть привычка говорить: «Ну, надеюсь, как-нибудь справимся», — когда на самом деле мы имеем в виду: «Да, конечно, не волнуйтесь, мы не подведем». Или мы говорим: «Вы оказали бы нам большую услугу», — подразумевая: «Черт возьми, это следовало сделать еще вче­ра!». Или можем сказать: «Кажется, у нас назревает небольшая проблема», — хотя в действительности положение катастро­фическое. (Еще один комментарий в типично английском стиле, например, к неудачным nepeговорам, в ходе которых провалилась сделка на миллион фунтов стерлингов. «Все прошло неплохо, вы не находите?»)

Нашим коллегам и клиентам из числа иностранцев требу­ется время, чтобы сообразить — а порой они так и остаются в неведении, — что говоря: «В самом деле? Как интерес­но!» — англичане могут подразумевать: «Я не верю ни едино­му твоему слову, мерзкий ты лжец» или «Мне до cмepти надо­ела твоя болтовня, и я тебя слушаю лишь из вежливости». А бывает, что эта фраза и впрямь означает искреннее удив­ление и неподдельную заинтересованность. Здесь никогда не угадаешь. Точно не всегда могут определить даже сами ан­гличане, которые «шестым чувством» распознают иронию. Так что привычка англичан к иронизированию создает мно­жество проблем: иногда мы и впрямь говорим то, что имеем в виду, но, поскольку мы постоянно прибегаем к иронии, на­ши слушатели и собеседники воспринимают наши слова скептически, а иностранцы и вовсе с недоумением, даже ког­да в них нет ироничного подтекста. Англичане привычны к этому вечному состоянию неопределенности, и, как говорит Пристли, климат, в котором мы живем, — «зачастую сплош­ной туман, и очень редко бывает по-настоящему ясно», — вне сомнения, благоприятствует юмору. Однако в сфере тру­да и бизнеса «ясность была бы весьма кстати». Между прочим, это сказал один из наиболее патриотично настроенных анг­личан, с которыми я беседовала. Правда, он также добавил: «...хотя мы благополучно находим дорогу в тумане».

А иммигрант-индиец, героически пытающийся вести де­ла с англичанами на протяжении многих лет, поведал мне, что ему потребовалось некоторое время на то, чтобы осво­ить искусство английской иронии. Потому что, хотя ирония свойственна всем народам, сказал он, «англичане иронизи­руют не так, как индийцы. У нас это получается неуклюже — мы все время подмигиваем, вскидываем брови, меняем тон произношения, давая понять, что мы иронизируем. Мы мо­жем сказать: „Вот как? Неужели?" — если не верим кому-то, но при этом всячески подчеркиваем, что мы смеемся. В при­нципе, насколько мне известно, так ведут себя многие наро­ды — дают подсказки. Только англичане иронизируют с со­вершенно непроницаемым лицом. Я понимаю, Кейт, что именно так и надо, это гораздо забавнее. Индийская ирония со всеми ее неоновыми вывесками „Ирония" совершенно не­смешная. Но, знаешь, англичане порой могли бы выражаться и яснее — ради собственного же блага».

Большинство английских работников очень гордятся на­шим национальным чувством юмора, и их совершенно не волнует то, что оно создает трудности для иностранцев. Со­гласно материалам исследования, проведенного моим другом социолингвистом Питером Коллеттом, опытные британские бизнесмены, исколесившие всю Европу, утверждают, что в на­шей стране атмосфера делового климата более веселая и не­принужденная, чем в любой другой стране Европы, за исклю­чением Ирландии (правда, из их высказываний неясно, счита­ем ли мы, что у ирландцев чувство юмора лучше, чем у нас, или мы просто находим их забавнее). Только испанцы могут срав­ниться с нами в чувстве юмора, а бедняги немцы слывут са­мым скучным народом. По нашей оценке, немцы полностью лишены чувства юмора, — а может, нам попросту трудно отыскивать в них черты, заслуживающие высмеивания.

ПРАВИЛО СКРОМНОСТИ И ШКОЛА РЕКЛАМИРОВАНИЯ

Еще одно потенциальное препятствие, мешающее успешно заниматься бизнесом, — это английское правило скромнос­ти. Англичане от природы не более скромны и благопри­стойны, чем любой другой народ — если уж говорить начис­тоту, заносчивости и самомнения нам не занимать, — но мы высоко ценим эти качества, и у нас есть целый ряд неписа­ных правил, обязывающих нас выказывать хотя бы видимостъ скромности. Может быть, правила скромности приду­маны для того, чтобы мы не давали воли своей природной надменности, равно как правила вежливости сдерживают в нас агрессивные наклонности? Каков бы ни был источник их происхождения, английские правила, запрещающие хвас­товство и предписывающие скромность и выдержку, зачас­тую идут вразрез с законами современного бизнеса.

Когда я занималась изучением мира конного спорта, ме­ня, как официального антрополога «племени» любителей скачек, однажды попросили поговорить с группой владель­цев и администраторов ипподромов о том, как им сделать свой бизнес более прибыльным. Я предложила им более ак­тивно рекламировать скачки с точки зрения социальной привлекательности — превозносить солнечный «микрокли­мат» ипподромов. Один из администраторов, глядя на меня с неописуемым ужасом на лице, воскликнул: «Но это же хвас­товство!» Стараясь сохранять невозмутимость, я возразила: «Нет, думаю, сегодня эта пpaктика носит название «привле­чение клиентуры»». Однако правила скромности оказались сильнее моих доводов, и он сам, и целый ряд его коллег оста­лись непреклонны в своем суждении.

Это крайний случай, и большинство английских бизнес­менов теперь посмеялись бы над таким старомодным подхо­дом, и все же отголоски подобных умонастроений по-пре­жнему бытуют в английских деловых кругах. Большинство из нас не станут впадать в крайность, отвергая такой вид мар­кетинговой деятельности, как «хвастовство», но «навязчи­вость», «назойливость», «бесцеремонное тыканье в лицо» при рекламировании и сбыте товара — так называемый амери­канский метод, как неизменно презрительным тоном гово­рят англичане, — почти у всех нас вызывает отвращение. Как обычно, данный стереотип больше хаpaктеризует самих ан­гличан, чем пресловутых американцев: нам нравится думать, что наш метод продажи товаров и услуг более утонченный, более изысканный, более ироничный — и, разумеется, осно­вывается не на неприкрытом хвастовстве.

И в общем-то, так оно и есть. Как я уже указывала, эти ка­чества свойственны не нам одним, но нам они присущи в большей степени, чем представителям других культур, и мы доводим их до крайности, особенно в своем отношении к рекламе. Например, недавно вышла серия телевизионных рекламных роликов о «Мармайте»⁴⁰, в которых показывали, как люди с отвращением — вплоть до рвоты — реагируют на малейший вкус или запах этой пасты.

----------------------

⁴⁰ «Мармайт» — фирменное название соленой пасты темно-ко­ричневого цвета из побочных продуктов брожения пива.

Всем известно, что «Мармайт» — продукт, который одни обожают, другие на дух не выносят, но рекламную кампанию, пропагандирующую одну только ненависть к данному продукту, многие иност­ранцы восприняли как извpaщeние. «Такое не прошло бы ни в какой другой стране, — сказал мне один из американцев, которых я интервьюировала, — Ну да, смысл мне ясен. „Мармайт" либо любят, либо ненавидят, и, поскольку тех, кому он противен, полюбить его ты никогда не заставишь, значит, нужно хотя бы пошутить на эту тему. Но чтобы выпустить рек­ламу, в которой говорится: «Некоторые это едят, но большинс­тво на дух не выносит»? Такое возможно только в Англии!»

В I960 г. юморист Джордж Майкс заявлял: «Все рекламы — особенно телевизионные — сделаны совершенно не по-анг­лийски. Они слишком откровенные, слишком определенные, слишком хвастливые». Вместо того чтобы «рабски имитиро­вать американский стиль превосходных степеней», советовал он, англичане должны изобрести свой собственный стиль рекламы-рекомендации типа «Попробуйте фруктовый сок «Бампекс». Многим он не нравится. Вы, возможно, станете ис­ключением». Якобы подобный способ нехвастливого рекла­мирования товара вполне соответствует нашему духу.

Разумеется, данный пример был комическим преувеличе­нием, карикатурным стереотипом, и тем не менее теперь, спустя сорок лет, отсутствие превосходных степеней является нормой в английском рекламном бизнесе, а производители пасты «Мармайт» выпустили весьма удачную рекламу своего продукта, очень похожую на рекламу выдуманной Майксом торговой марки «Бампекс». Сходство потрясающее. Такое впе­чатление, что рекламное агентство списало текст рекламы прямо из книги Майкса. Это навело меня на следующую мысль: идея Майкса о том, что рекламное дело само по себе чуждо природе англичан, почему необходимо радикально пересмот­реть его принципы, приведя их в соответствие с английскими правилами скромности и сдержанности, — это нечто боль­шее, чем просто забавное преувеличение. Майкс был абсо­лютно прав, по сути, он выступил пророком. Реклама и в более широком смысле все формы привлечения клиентов и сбыта товаров и услуг — это почти по определению хвастовство, а значит, в основе своей они противоречат одному из осно­вополагающих принципов английской культу ры. Правда, в кои-то веки ограничения, к которым мы сами себя принудили, сослужили нам добрую службу: реклама не вписывается в нашу систему ценностей, поэтому вместо то­го, чтобы отказываться от своих негласных правил, мы изменили правила рекламирования, придумав методику, позволя­ющую нам не нарушать правило скромности. Остроумная новаторская реклама, снискавшая англичанам мировую сла­ву и всеобщее восхищение, как утверждают люди, занятые в рекламном бизнесе, — на самом деле просто способ оста­ваться скромными.

Мы, англичане, если придется, можем и похвастать, мо­жем трезвонить во все колокола, прославляя наши товары и услуги, но правила, запрещающие хвастовство и важничанье, означают, что в нашем понимании это непристойно и пос­тыдно, и потому хвастливая реклама у нас получается неубе­дительной. Это хаpaктерно не только для большого бизнеса. Работники из социальных низов к хвастовству относятся с таким же отвращением и неприятием, как и образованные представители верхушки и среднего слоя среднего класса.

ПРАВИЛО ПРОМЕДЛЕНИЯ ИЗ ВЕЖЛИВОСТИ

Правила, регулирующие порядок знакомства и обмена при­ветствиями в рабочей обстановке, позволяют избежать тра­диционных проблем, связанных с неназыванием имен и ру­копожатием, однако с завершением данной процедуры, которая протекает безболезненно для ее участников, может возникнуть целый ряд затруднительных ситуаций.

Как только первоначальные формальности соблюдены, . всегда наступает период неловкости, обычно продолжающийся пять —десять минут, но порой длящийся все двадцать минут. В течение этого времени отдельные участники встречи или все стороны в полном составе, опасаясь проявить невоспитанность, умышленно оттягивают начало «делового разговора» и старательно делают вид, будто они пришли на дружескую вечеринку. Вместо того чтобы сразу перейти к обсуждению деловых вопросов, мы из вежливости говорим о погоде, интересуемся друг у друга, кто как доехал, обязательно жалуемся на пробки на дорогах, хвалим хозяина за умение объяснять маршрут, подшучиваем над теми, кто заблyдился, и бесконечно суетимся по поводу чая и кофе. Все это сопро­вождается стандартными «спасибо» и «пожалуйста», одобри­тельными репликами гостей и шутливо-уничижительными извинениями хозяев.

Я всегда с трудом сохраняю невозмутимость во время та­ких ритуалов «промедления из вежливости». Ведение бизне­са — для нас процесс, вызывающий дискомфорт и нелов­кость, поэтому, чтобы снять стресс, мы оттягиваем начало переговоров, исполняя массу никчемных ритуалов.

И горе тому, кто посмеет прервать наши терапевтические процедуры пустой болтовни и мелочной суеты. Один канад­ский бизнесмен жаловался: «Хоть бы кто предупредил меня об этом заранее. На днях я присутствовал на деловой встре­че, где все примерно с час только тем и занимались, что без толку мельтешили, болтали о погоде и шутили по поводу движения на М25*. Я предложил приступить к обсуждению контpaкта, и на меня так посмотрели, будто я воздух испор­тил! Словно спрашивали, как можно быть таким идиотом?» Еще один бизнесмен поведал мне, что он работал в Японии, где его часто приглашали на чайную церемонию. «Но там вы либо пьете чай, либо ведете бизнес. В отличие от вас здесь, японцы не делают вид, что деловая встреча — это на самом деле чайная церемония».

--------------------

*М25 — автострада в районе аэропорта Хитроу.

ТАБУ НА РАЗГОВОРЫ О ДЕНЬГАХ

«Но почему, — недоумевал еще один озадаченный иностра­нец, иранский иммигрант, с которым я обсуждала ритуалы «промедления из вежливости», — именно так они себя и ве­дут? Причем могут тянуть до бесконечности. Меня это с ума сводит. Только не пойму, зачем им это? Какой в том резон? Почему сразу не перейти к делу?»

Хороший вопрос, на который, боюсь, нет разумного отве­та. Для англичан «ведение бизнеса» — неприятный процесс, вызывающий дискомфорт и неловкость, по крайней мере, отчасти из-за того, что в нас глубоко укоренилось необъяс­нимое отвращение ко всяким разговорам о деньгах. А на том или ином этапе деловой встречи разговор непременно заходит о деньгах. Если не принимать в расчет присущую нам от природы скованность, можно сказать, что мы чувствуем себя вполне комфортно при обсуждении почти всех остальных аспектов бизнеса. Пока не требуется прибегать к хвастовству проявлению излишней серьезности, мы достаточно не­принужденно обговариваем все детали проекта или проблемы, связанные с производством и сбытом продукции, обсуж­даем поставленные цели, решаем пpaктические вопросы — например, что необходимо сделать, каким образом, где, кто это должен сделать и т. д. Но когда дело доходит до так назы­ваемой грязной темы денег, мы становимся косноязычными и теряемся. Некоторые прячут свое смущение за шутками, другие сбиваются на повышенный тон, прямолинейные вы­сказывания, а то и вовсе ведут себя агрессивно, третьи начи­нают возбужденно тараторить, четвертые проявляют чрез­мерную учтивость и принимают виноватый вид, либо раз­дражаются и занимают оборонительную позицию. Но вы редко увидите, чтобы англичанин сохранял полнейшее са­мообладание при обсуждении денежных вопросов. Некото­рые держатся развязно и самоуверенно, но это зачастую та­кой же признак смущения, как нервные шутки или винова­тый вид.

Одна раздосадованная иммигрантка из Америки поведа­ла мне, что она «наконец-то поняла, что переговоры по фи­нансовым вопросам лучше всего вести с помощью перепис­ки или по электронной почте. Англичане просто не способ­ны говорить о деньгах при личных встречах, им приходится делать это в письменной форме. Переписка их вполне устра­ивает: не нужно смотреть друг другу в лицо, произнося вспух все эти «непристойные» слова». Как только она это сказала, я вдруг осознала, что сама именно таким образом всегда умуд­ряюсь решать данную проблему. Во всем, что касается денег, я щепетильна, как всякая типичная англичанка. И если нужно договориться о сумме гонорара за консультационные услуги или найти средства на какой-то проект, «грязные» слова — «деньги», «стоимость», «цена», «гонорар», «оплата» и т. д. — я всегда стараюсь довести до противной стороны в письмен­ной форме, а не при личной встрече или по телефону. (Чест­но говоря, я даже писать их не люблю и обычно пытаюсь пе­реложить переговоры на плечи своего многострадального содиректора, ссылаясь на то, что я не сильна в математике.)

Будучи англичанкой, я всегда считала, что уклонение от разговора о деньгах — это нормальное явление, что всем проще обсуждать запретную тему в письменной форме, но один мой много путешествующий информатор твердо за­явил, что эта проблема существует только у англичан. «Нигде в Европе я с подобным не сталкивался, — сказал он. — О де­ньгах все говорят совершенно открыто. Никто не стыдится и не смущается. Это абсолютно нормальный разговор, никто не пытается обойти денежные вопросы, не считает, что он зачем-то должен извиняться или отделываться шутками. А у англичан тема денег неизменно вызывает нервные смешки и нелепые остроты».

Шутки, конечно, это еще один вариант защитной реак­ции, наш излюбленный способ противостоять всему, что нас пугает, смущает или расстраивает. Табу на разговоры о де­ньгах не могут игнорировать даже влиятельные банкиры и брокеры из Сити — люди, которым приходится вести разго­воры на эту тему целыми днями. Сотрудник одного коммер­ческого банка сказал мне, что некоторые типы сделок и пе­реговоров проходят совершенно безболезненно, потому что задействованы «не деньги как таковые», но, когда речь идет о его собственных гонорарах, он смущается и теряется, как все остальные. Другие финансисты из Сити подтвердили его слова и объяснили, что, как и все англичане, финансисты при обсуждении денежных вопросов справляются с нелов­костью с помощью шуток. Если что-то не ладится, сказал мне один из них, «вы говорите: «Надеюсь, вы не вычеркнули нас из списка адресатов рождественских поздравлений?»»

Если честно, табу на разговоры о деньгах, хотя сама я не­укоснительно его соблюдаю, приводит меня в недоумение. Самоанализ не помог мне выяснить природу отрицательно­го отношения англичан к разговорам о деньгах на работе. Запрет на разговоры о деньгах в повседневном общении это устоявшаяся норма: вы никогда не спрашиваете у людей, сколько они заpaбатывают, никогда не сообщаете свой собс­твенный доход; никогда ни у кого не спрашиваете, сколько они заплатили за какую-то вещь, никогда не сообщаете стои­мость собственных приобретений. Применительно к соци­альному контексту, табу на разговоры о деньгах имеет некую «внутреннюю логику», во всяком случае, в какой-то мере оно соотносится с основными правилами «английской самобыт­ности», регулирующими установки на скромность, непри­косновенность частной жизни, вежливый эгалитаризм и прочие формы лицемерия. Но распространение данного за­прета на сферу труда и бизнеса — это, мягко выражаясь, из­вращение. Несомненно, должно быть исключение из этого правила — область, в которой, из пpaктических соображе­ний, мы забываем про свою Дypaцкую щепетильность и «раз­говариваем по-деловому», как все нормальные люди. Но тог­да это означало бы, что англичане ведут себя рационально.

И раз уж я решила быть столь безапелляционно честной, мне следует признать, что я несколько покривила душой, когда заявила, что табу на разговоры о деньгах имеет некую «внутреннюю логику». Да, совершенно очевидно, что данный запрет связан, так сказать, «грамматически», с правилами скромности, неприкосновенности частной жизни и вежли­вого эгалитаризма, но ведь именно таким образом антропо­логи объясняют наиболее диковинные, противоречащие здравому смыслу верования или нелепые обычаи племен, ко­торые они изучают. Пусть какое-либо верование или некий обычай на первый взгляд нам представляются неразумными (в иных случаях откровенно глупыми или жестокими), но, доказываем мы, во взаимосвязи с другими элементами систе­мы верований, обычаев и ценностей изучаемого племени или общины они кажутся абсолютно обоснованными. Ис­пользуя этот умный трюк, мы можем найти «внутреннюю ло­гику» в любой безумной или непонятной идее или тради­ции — от колдовства и танцев-заклинаний для вызова дождя до женского обрезания*.

-------------------

* Женское обрезание — удаление клитopа, в редких случаях по­ловых губ; пpaктикуется у ряда народов, исповедующих ислам.

Не спорю, «внутренняя логика» объ­ясняет многое, и нам важно понимать, почему люди поступают так, а не иначе. Но от этого нелепые обычаи не становятся менее абсурдными.

Разумеется, я не равняю английское табу на разговоры о деньгах с женским обрезанием. Я просто хочу сказать, что по­рой антропологам не мешало бы честно признать, что отде­льные национальные верования и обычаи выглядят весьма странно и, пожалуй, не в полной мере соответствуют интере­сам данного народа. По крайней мере, здесь меня не смогут обвинить в этноцентризме*, колониальных воззрениях или высокомерии (на языке антропологов это все эквиваленты святотатства — преступления, за которое человек может быть подвергнут общественному остpaкизму), поскольку критику­емое мною глупое табу является неписаным правилом моей родной культуры, которому я слепо и рабски повинуюсь.

-------------------------

* Этноцентризм — национальное или расовое чванство.

Вариации разговоров на тему денег и инверсия по-йоркширски

Табу на разговоры о деньгах — исключительно английская поведенческая норма, но не все англичане ее соблюдают. Су­ществуют значительные отклонения. Например, южане, го­воря о деньгах, как правило, смущаются сильнее, чем северя­не, а верхушка и средние слои среднего класса более щепе­тильны в этом отношении, чем рабочий класс. По сути, представители верхушки и средних слоев среднего класса зачастую внушают своим детям, что говорить о деньгах — это дурной тон и признак «низкого происхождения».

В сфере бизнеса соблюдение данного табу находится в прямой зависимости от статуса бизнесмена: люди, занимаю­щие более высокое положение в английских компаниях — независимо от их социального или регионального проис­хождения, — более склонны тушеваться при обсуждении де­нежных вопросов. Выходцы из среды рабочего класса и (или) северных районов страны на первых порах вовсе или почти не выказывают «естественной» неловкости в разгово­ре о деньгах, но по мере продвижения по служебной лестни­це они учатся смущаться и конфузиться, отшучиваться, мед­лить или уклоняться от обсуждения этой темы.

Правда, есть очаги более жесткого сопротивления табу на разговоры о деньгах, в частности в Йоркшире. Жители этого графства гордятся своей прямотой, резкостью и откровеннос­тью, особенно в вопросах, смущающих жеманных нереши­тельных южан, например касающихся денег. Чтобы проил­люстрировать свой серьезный деловой подход, в качестве примера йоркширцы приводят следующий разговор между йоркширским коммивояжером и йоркширским лавочником.

Коммивояжер (входя в лавку): Owt?

Лавочник: Nowt⁴¹.

Коммивояжер удаляется.

-----------------------------

⁴¹ Тем, кто не знает йоркширский диалект, перевожу: Owt? — «Что желаете?»; Nowt — «Ничего».

Разумеется, это пародия — большинство йоркширцев не более прямолинейны, чем остальные северяне, — но паро­дия, с которой отождествляют себя многие жители данной области, а некоторые стремятся соответствовать ей и в жиз­ни. Гордый йоркширский бизнесмен не станет ходить вок­руг да около, обливаться потом от волнения и придумывать эвфемизмы к слову «деньги». Йоркширский бизнесмен со злорадным удовольствием проигнорирует запрет на разго­вор о деньгах и скажет прямо, без шуток и преамбул: «Хоро­шо, так во что это мне обойдется?»

Но это не исключение, аннулирующее данное правило или хотя бы ставящее его под сомнение. Это умышленное де­монстративное инверсирование данного правила, что воз­можно только там, где это правило является всеми признан­ной установленной нормой. Это обратная сторона одной и той же монеты, а не другая или особая монета. Прямолиней­ные йоркширцы знают, что они переворачивают правила задом наперед: они делают это специально, они шутят по этому поводу, они гордятся своим статусом диссидентов и бунтарей в системе английской культуры. В большинстве других культур их прямолинейность осталась бы незамечен­ной, это было бы расценено как нормальное поведение. В Англии же подобные аномалии считаются заблуждением, которое следует критиковать и высмеивать.

Классовость и предубеждение против торговли как занятия

Не пытаясь защитить или оправдать табу на разговоры о де­ньгах, замечу, что этому странному обычаю, возможно, есть объяснение с точки зрения как истории, так и «грамматики» английской самобытности. Выше я упоминала, что у нас еще бытует предубеждение против торговли, сохранившееся с тех времен, когда аристократия и нетитулованное мелкопо­местное дворянство — и вообще всякий, кто хотел прослыть джентльменом, — жили на доходы со своей земли или по­местья и ни в коем случае не занимались столь вульгарными видами деятельности, как производство и продажа товаров. Торговля была уделом низших сословий, и те, кто разбогател путем коммерции, всегда покупали земельное владение в сельской местности и пытались скрыть все следы своих пре­жних нежелательных «связей». Иными словами, предубежде­ние высшего класса против торговли, по сути, разделяли и представители низших сословий, в том числе те, кто сам за­нимался торговлей.

В своем эссе, посвященном Джейн Остин, каждый англий­ский школьник непременно отмечает, что писательница мягко высмеивает бытовавшее в ее время снобистское предубеждение против торговли, но серьезно не ставит его под сомнение. Однако школьникам не говорят, что остаточные признаки подобного снобизма до сих пор наблюдаются в отношении англичан к работе и в их поведении на рабочем месте. Эти предрассудки наиболее заметно проявляются в кругах высшего сословия, представителей престижных про­фессий из числа верхушки среднего класса (подразумевают­ся юристы, врачи, священнослужители и военные), интелли­генции и «болтливых классов».

В среде названных классов особенно прочно укорени­лась неприязнь к «бизнесмену-буржуа», но в принципе осуж­дение всякого, кто занимается «продажами», — довольно распространенное явление. Даже модели и марки автомоби­лей, ассоциирующиеся с богатыми бизнесменами («мерсе­дес») и людьми, занятыми в «торговле» («форд-мондео»), под­вергаются осмеянию со стороны социально неустойчивых элементов всех классов. Здесь нужно :помнить еще один тип торговцев — агентов по продаже недвижимости, — к которым почти повсеместно относятся недоброжелательно.

Данные примеры указывают на то, что со времен Остин англичане несколько изменили свои взгляды на торговлю: предубеждение против торговцев полностью не исчезло, но в нашем отношении к ним сместились акценты. Теперь к производителям товаров относятся гораздо терпимее, чем к тем, кто ими торгует. Разумеется, эти два процесса зачастую взаимосвязаны, но навязчивая, нeблагородная манера про­дажи товаров, подчеркивающая, что главный смысл и цель этой деятельности — деньги, вызывает у нас отвращение и недоверие. Существует неписаное правило (в общем-то, это даже не правило, а общепризнанный факт), согласно кото­рому не принято доверять тем, кто что-то продает. Недове­рие к торговцам присуще не только англичанам, но подоз­рительность, скептицизм и, главное, презрительная непри­язнь в отношении этих людей в нас выражены более рельефно, укоренились глубже, чем у других народов. В от­личие от американцев, англичане менее склонны к сутяжни­честву, когда нас обманывают или когда мы не удовлетворе­ны качеством проданного нам товара (в таких случаях мы все так же высказываем свое возмущение друг другу, а не ви­новнику нашего недовольства). С другой стороны, благодаря тому, что в нас сильно развиты нелюбовь и недоверие к тор­говцам, нас труднее оДypaчить.

В других культурах торговцам, возможно, и не доверяют, но общество их все-таки принимает, не то что в Англии. В других частях света торговля считается вполне нормаль­ным способом заработать на жизнь, и преуспевающие биз­несмены, разбогатевшие на торговле, пользуются в обществе определенным уважением. В Англии за деньги можно многое купить, в том числе власть и влияние, но уважения за деньги не купишь — как раз наоборот: по-видимому, заpaбытывание денег почти такой же моветон, как и разговор о них. Анг­личане едва ли не с издeвкой произносят слова «rich» и «wealthy» («богатый», «состоятельный»), когда хаpaктеризуют кого-то, и те, кого так можно охаpaктеризовать, редко упот­рeбляют эти же слова, говоря о себе: они признают, не очень охотно, что они «quite well off» («вполне обеспеченны»).

Возможно, мы и впрямь, как говорил Оруэлл, зациклены на классовости как никакая другая страна на свете, но, думаю, правильнее сказать, что ни в какой другой стране не бывает так, чтобы классовая принадлежность не имела ни малейше­го отношения к уровню материального достатка. Или чтобы признание в обществе и финансовое процветание находи­лись в обратно пропорциональной зависимости. Кое-кто, конечно, заискивает перед «богатыми», но в принципе «жир­ные коты» — объект презрения и насмешек, и если им не смеются в лицо, то уж за глаза издеваются над ними непре­менно. Если вы, по несчастью, оказались состоятельным че­ловеком, не вздумайте привлекать к этому факту внимание. Это считается признаком дурного тона. Вы должны умалять свои достижения в денежных делах и всячески показывать, что вы стыдитесь своего богатства.

Было сказано, что главное отличие английской системы социального статуса, основанной на классовой принадлеж­ности (определяется по происхождению), и американской, зиждущейся на принципе «меритократии», заключается в том, что богатые и влиятельные американцы упиваются собственным высоким положением, поскольку считают, что они заслужили богатство и власть, а богатые и влиятельные англичане более остро чувствуют социальную ответствен­ность, с большим состраданием относятся к тем, кто занима­ет менее привилегированное положение, чем они сами. Я, конечно, сильно упрощаю — целые книги написаны на эту тему, — но не исключено, что щепетильность англичан в отношении денег и неуважение к коммерческому успеху в какой-то мере обусловлены этой традицией.

Однако следует заметить, что брезгливое отношение анг­личан к деньгам — это лицемерие чистой воды. От природы англичане не менее амбициозный, алчный, эгоистичный и корыстолюбивый народ, чем любой другой. Просто у нас больше правил, причем правил более строгих, требующих, чтобы мы скрывали, отрицали и подавляли эти наклонности. Наши правила скромности и вежливого эгалитаризма — так сказать, «законы грамматики» или «ДНК культуры», лежащие в основе табу на разговоры о деньгах и предубеждения в от­ношении коммерческого успеха, — это все внешний лоск, проявление коллективного самообмана. Скромность, кото­рую мы выказываем, — это обычно ложная скромность, а за демонстративным нежеланием подчеркивать различия в со­циальном статусе мы скрываем свою острую восприимчи­вость к этим различиям. Но, черт возьми, по крайней мере, мы ценим эти качества и подчиняемся правилам, которые пропагандируют эти качества, — хотя зачастую они только вредят нам в работе.

ПРАВИЛО УМЕРЕННОСТИ

В 1980-х гг. в Англии приобрела популярность фраза «work hard, play hard» («трудись усердно, веселись до упаду»), и до сих пор можно слышать, как люди употрeбляют ее, описывая свой увлекательный образ жизни и свой динамичный под­ход к труду и отдыху. И все они почти всегда лгут. Англичане в общей массе «не трудятся усердно и не веселятся до упаду»: и то и другое мы делаем, как и почти все остальное, разме­ренно. Разумеется, «трудись в меру, веселись в меру» звучит не очень эффектно, но, боюсь, это гораздо более точная ха­paктеристика отношения к труду и отдыху типичного англи­чанина. Трудимся мы, в общем-то, добросовестно, и в сво­бодное время веселимся довольно скромно.

Меня не поблагодарят за столь скучный портрет, поэтому я должна сразу четко сказать, что это не просто мое впечат­ление или субъективное суждение. Мое утверждение основа­но как на данных, полученных ИЦСП в процессе довольно обширного исследования привычек и социальных устано­вок англичан, так и на материалах всех других исследова­тельских работ на эту тему, которые мне удалось найти. Что интересно, эти степенные, традиционные, консервативные привычки присущи не только людям среднего возраста или представителям среднего класса. Вопреки бытующему мне­нию, «нынешняя молодежь» вовсе не нерадивые, безответс­твенные бездельники, ищущие острых ощущений. Если уж на то пошло, и наши собственные исследования, и другие на­блюдения и опросы показывают, что молодые люди всех классов более благоразумны, прилежны, воздержанны и осторожны, чем поколение их родителей. На мой взгляд, это весьма пугающая тенденция, поскольку она подразумевает, что если молодежь с возрастом не изменит свое отношение к жизни, перенятое у старшего поколения (что маловероят­но), то англичане как нация станут законченными занудами. Если думаете, что я сгущаю краски, наговариваю на моло­дежь, обвиняя ее в излишней умеренности, несколько при­меров из материалов исследования ИЦСП, возможно, вас пе­реубедят:

Благополучие, здравомыслие, мещанские устремления

В ходе исследования мы спрашивали молодых людей, какой они представляют свою жизнь через десять лет, и почти три четверти из них (72 %) выбрали путь благополучия и благо­разумия, заявив, что они желали бы «остепениться» или «иметь успешную карьеру». Из старшего поколения анало­гичный ответ дали всего 38 %. Только 20 % молодежи 16 - 24 лет проявили склонность к авантюризму, заявив, что они хотели бы «путешествовать по миру/жить за границей». Из людей 45 - 54 лет подобное желание выразили 28 %. В группе опрашиваемых старшего поколения нашлось вдвое больше людей, чем в группе молодежи, которые хотели бы быть «са­ми себе хозяевами». Почти все работающие молодые люди из группы тематического опроса и из тех, с кем мы проводи­ли неофициальные интервью, на наш вопрос об их жизнен­ных устремлениях ответили, что они хотели бы достичь «фи­нансового благополучия и финансовой стабильности». Поч­ти все в долгосрочной перспективе ставили перед собой цель купить собственный дом.

Стабильность в будущем важнее развлечений

Боже, до чего скучный народ, подумала я, когда мы получили эти результаты. Надеясь доказать себе и другим, что наша мо­лодежь — бунтари с богатым воображением, я обратилась к теме «развлечений». Казалось бы, в вопросе «развлечение или забота о будущем» молодые должны выказать хоть чуточку беспечности и безответственности, но, к моему огромному разочарованию, в этом они проявили удивительное едино­душие со старшим поколением. Только 14 % молодых людей 16 -24 лет сказали, что в их «возрасте нужно развлекаться, а не думать о будущем», и примерно такое же меньшинство 45 - 54-летних оказались беззаботными любителями развле­чений.

Данные, полученные в ходе бесед с участниками групп те­матического опроса и других интервью, свидетельствуют о том, что единственное развлечение, которое позволяет себе работающая молодежь, — это посещение пабов и клубов ве­черами по пятницам и субботам, ну, и еще, может быть, мага­зинов одежды. Многие из участников наших групп для тема­тического опроса пытались описать свои «забавы» как без­рассудное буйство. Один с гордостью заявил: «Почти все свои деньги я трачу на утоление порочных желаний своего орга­низма — хожу в пабы и клубы, курю». Но, по сути, их досуг сводится к довольно спокойному рутинному времяпрепро­вождению — выпивке, танцулькам, посещению магазинов в выходные.

Трудолюбивые, прилежные, экономные

Не очень воодушевили меня и данные целого ряда других опросов, говорящие о том, что молодежь более трудолюбива, чем поколение их родителей: 70 % молодых людей в возрасте от 16 до 24 лет считают, что «успех в жизни зависит от трудо­любия и увлеченности работой». Из старшего поколения с ними согласились всего 53 %, а 41 % придерживается мнения, что составляющие успеха — везение и связи или «счастли­вый случай».

Более того, мы обнаружили, что молодежь проявляет та­кую же осторожность и ответственность в отношении де­нег, как и люди старшего поколения. В действительности 16 -24-летние даже больше откладывают из своего заработ­ка, чем 45 - 54-летние. Данные нашего исследования пока­зывают, что молодые менее склонны влезать в долги, чем старшее поколение. Из них только 44 % имеют задолжен­ность по кредитным и магазинным картам. Среди старшего поколения таких должников насчитывается 66 %.

Чем грозит чрезмерная умеренность?

Мне хочется крикнуть: «Боже мой, нy очнитесь же! Живите полной жизнью! Бунтуйте! А как же ваше кредо «Включайся, настраивайся, наслаждайся»?» Ну, хорошо, я знала и по-пре­жнему в том уверена, что многие сочтут эти результаты об­надеживающими. Даже некоторые из моих коллег считают, что я поднимаю шум на пустом месте. «Что ж плохого в том, что молодежь старательна, благоразумна и ответственна? — спрашивают меня, — Почему это тебя беспокоит?»

Дело в том, что эти похвальные качества также являются признаками более широкой и более пугающей тенденции: ре­зультаты наших опросов указывают на то, что молодежь зара­жена страхом, что неприятие риска и мания безопасности стали хаpaктерными чертами современного общества. Дан­ная тенденция, так называемый культурный климат всепро­никающей тревоги, по определению одного из социологов, ассоциируется с такими явлениями, как подавление желаний, осторожность, конформизм и отсутствие духа авантюризма, наблюдающиеся у многих молодых людей, с которыми нам пришлось общаться в процессе исследования.

Конечно, в негативных высказываниях по адресу «нынеш­ней молодежи», в критических замечаниях об их беспечности и безответственности всегда есть некоторая доля преувеличе­ния и даже надуманности. Так что, возможно, наши результа­ты лишь подтверждают то, что было всегда: что наша моло­дежь более традиционна, и ответственна, чем о ней говорят. Да, пожалуй. И, строго соблюдая правило умеренности, моло­дые люди, которых мы изучали, просто в какой-то степени де­монстрировали свою врожденную «английскость». Нравится мне это или нет, но мы по натуре народ очень консерватив­ный, воздержанный. Однако тревожит меня другое: эти моло­дые люди оказались более консервативными, воздержанными и традиционными, чем поколение их родителей, и, по-види­мому, их нынешняя чрезмерная умеренность (если можно так выразиться) — это еще не предел. И хотя сама я во многом ис­тинная англичанка, умеренность в столь огромных дозах я воспринимаю с трудом. Умеренность — замечательная черта, но и умеренным надо быть в меру.

ПРАВИЛО ЧЕСТНОЙ ИГРЫ

Справедливости ради следует отметить, что в своем исследо­вании, посвященном работающим англичанам, мы выявили много положительных закономерностей, в том числе те, что связаны с понятием «справедливость». Слова «честный» и «справедливый» я часто использую как взаимозаменяемые синонимы, но для данного раздела все же выбрала название «правило честной игры», а не «правило справедливости», поскольку, на мой взгляд, «честная игра» — понятие более широкое, не столь жестко связанное с эгалитаризмом и бо­лее точно отражающее суть английских мopaльных ценнос­тей, которые я пытаюсь охаpaктеризовать. Понятие «честная игра», имеющее спортивный подтекст, предполагает, что всем должны быть предоставлены равные возможности, что никто не должен пользоваться незаслуженным преимущест­вом или льготами, что люди должны вести себя благородно, соблюдать правила, не обманывать и не увиливать от ответс­твенности. В то же время понятие «честная игра» учитывает отличия в способностях и допускает исход, при котором есть победители и проигравшие, но при этом подразумева­ется, что сам процесс игры — причем играть нужно хорошо и по-честному — важнее, чем победа. Некоторые скажут, что этот последний элемент утратил актуальность и больше не учитывается, но данные моих опросов убеждают меня, что это правило по-прежнему остается правилом, в смысле иде­ального стандарта, которому англичане стремятся соответс­твовать, хотя у них и не всегда это получается.

В некотором отношении правила честной игры очень по­могают нам в сфере труда и бизнеса. Несмотря на то что у нас, разумеется, имеются свои мошенники и плуты, да и мы, все остальные, тоже не святые, англичане по праву слывут честными и законопослушными бизнесменами. И конечно же, к взяточничеству, коррупции и обману мы относимся ме­нее терпимо, чем люди в других странах. Когда мы слышим о подобных инцидентах, большинство из нас не пожимают плечами с понимающим видом, словно говоря: «А чего вы ожидали?» Мы шокированы, возмущены, полны праведного негодования. Возможно, отчасти потому, что англичанам нравится быть шокированными и возмущенными, а правед­ное негодование — наше излюбленное времяпрепровожде­ние, хотя выражаемые нами чувства абсолютно искренни.

Когда я просила иностранцев и иммигрантов сравнить пpaктику ведения бизнеса и систему трудовых отношений в Англии и в других странах, все они отметили, что нам свойс­твенно играть по правилам, что мы уважаем закон и относи­тельно свободны от коррупции, которой заражены другие страны, где с этим явлением (в той или иной мере) мирятся. Многие считают, что мы даже толком не осознаем этот фак­тор и не ценим его. «Вы просто принимаете это как долж­ное, — сказал один польский иммигрант. — Вам кажется, что все должны играть по правилам, и, если кто-то не оправ­дал ваших ожиданий, вы возмущаетесь и расстраиваетесь. В других странах никто не рассчитывает на честность дело­вого партнера».

Итак, пусть мы немного скучны и нам свойственна чрез­мерная умеренность, но все же чувство справедливости, стремление «играть по правилам» — это то, чем мы должны гордиться, не опасаясь показаться ярыми патриотами.

ПРАВИЛА ВЫРАЖЕНИЯ НЕДОВОЛЬСТВА

Менее привлекательная английская привычка выражения не­довольства — еще одна черта, хаpaктеризующая наше пове­дение на рабочем месте и наше отношение к труду. В данном контексте суть основного правила заключается в том, что ра­бота, почти по определению, — это то, по поводу чего нужно выражать недовольство. Здесь просматривается связь с прави­лом «как важно не быть серьезным» — в том смысле, что, если вы, как это принято, вместе со всеми не жалуетесь на работу, есть опасность, что вас заподозрят в излишнем усердии.

Жалобы утром в понедельник

Оханье англичан по поводу работы — предсказуемый, тра­диционный ритуал, протекающий по четко отработанному сценарию. Например, в понедельник утром на каждом рабо­чем месте в Англии — от фабрик и магазинов до офисов компаний и маклерских контор — кто-нибудь обязательно принимается сетовать на то, что понедельник — день тяже­лый, и все остальные сотрудники ему вторят. Кто не верит, пусть проверит. Понедельники ненавидят все — это обще­признанный факт. Господи, мы еле-еле встали, и вообще нам не мешало бы еще денек побыть дома, чтобы прийти в себя после выходных; а дороги/метро/поезда/автобусы с каждым днем все хуже и хуже; и у нас на этой неделе куча дел, как, черт побери, и всегда; и мы уже устали, у нас болят ноги/спи­на/голова, а ведь неделя едва началась, будь оно все прокля­то; и вот вам, ксерокс опять не фурычит — для полного счастья, ха-ха, вот так всегда!

Существует бесконечное множество вариантов этого ут­реннего ритуала стенаний по понедельникам, и среди них двух одинаковых вы не найдете, но, как и бесконечно разно­образные снежинки⁴², они все, тем не менее, поразительно похожи.

---------------------

⁴² Мне всегда хотелось понять, почему мы решили, что двух иден­тичных снежинок не существует? Разве кто-то сравнивал их все?

Большинство таких ритуалов начинаются и порой оканчиваются замечаниями о погоде. «Чертовски холодно» или «Опять дождь», ворчим мы, снимая пальто и шарфы по прибытии на работу. Своей репликой мы задаем общий тон разговора, провоцируя других на ворчливые замечания — о погоде, дорожном движении, поездах и т. д. В конце концов кто-нибудь произносит: «А дождь все еще льет» или «Лад­но, — стоический вздох, — хоть дождь перестал», — тем са­мым завершая первый этап утреннего ритуала стенания. Это сигнал всем переключиться из режима ворчания в рабочий режим. Мы неохотно приступаем к работе, бормоча: «Что ж, ладно, пора за дело»; или «Увы, надо пахать»; или, если вы на­чальник «Так, ребята, хватит скулить, давайте немного пора­ботаем».

Потом мы все дружно работаем, в меру усердно, пока не появляется новая возможность поохать — обычно во время первого перерыва на чай-кофе, когда ворчание возобновля­ется и льются потоком недовольные замечания: «Боже, не­ужели еще только одиннадцать? Как же я устал»; «Да, длинная выдалась неделька»; «Уже одиннадцать? У меня полный завал, нс знаю, за что хвататься»; «Эта чертова кофейная машина опять сожрала мои 50 пенсов! Достала!» И все в таком духе. Мы продолжаем ворчать за обедом, во время последующих перерывов и по окончании рабочего дня — когда уходим с работы или заходим выпить чего-нибудь после работы в близлежащий бар или паб.

Жалобы по поводу времени и совещаний

На рабочем месте находится много тем для выражения недо­вольства, но независимо от темы ритуалы стенаний в целом довольно предсказуемы. Например, все стонут по поводу времени. При этом младшие менеджеры или работники не­высокого ранга жалуются на то, что время идет медленно, что им еще целых семь часов торчать на работе, что они за­мучены, сыты по горло работой и ждут не дождутся, когда можно будет уйти домой. А старшие по должности работни­ки обычно ноют, что время летит, что у них дел невпроворот и не известно, как их разгрeбaть, а тут еще это чертово сове­щание.

Все «белые воротнички», включая самых влиятельных топ-менеджеров, всегда выражают недовольство по поводу совещаний. Признание того, что вы получаете удовольствие от совещаний или находите их полезными, равносильно бо­гохульству. Совещания по определению бессмысленны, уто­мительны, скучны и ужасны. Популярный учебный видео­курс о том, как проводить совещания (или, по крайней мере, проводить так, чтобы они казались менее ужасными), озаг­лавлен «Совещания, проклятые совещания», потому что именно так о них нее отзываются. Английские служащие ста­раются выбиться в руководящие работники, а потом, заняв достаточно высокое положение в компании, обязывающее их ходить на совещания, начинают стонать по поводу того, что им приходится посещать слишком много совещаний.

Мы все ненавидим совещания или, по крайней мере, во всеуслышание заявляем о своей ненависти к ним. Но нам приходится часто собираться на совещания, потому что пра­вила честной игры, умеренности, компромисса и вежливого эгалитаризма в совокупности убеждают нас в том, что очень немногие способны самостоятельно принимать решения: остальные должны консультироваться и достигать консенсуса. Поэтому мы бесконечно совещаемся, консультируемся, обсуждаем каждую мелочь и в итоге достигаем общего согла­сия. Иногда даже принимаем решения.

А потом, уходя с работы, непременно ворчим по поводу всего этого.

Правило притворного выражения недовольства и правило «Вот так всегда!»

Кажется, раз англичане так любят жаловаться, значит, они скучные пессимисты, но это вовсе не так. Что интересно, свое недовольство мы выражаем веселым, благожелательным тоном и, главное, с юмором. В принципе это, пожалуй, одно из важнейших «правил выражения недовольства»: вы должны жаловаться относительно добродушным беспечным тоном. Даже если вы очень рассердились, свои чувства следует пря­тать за притворным раздражением. Разница между искрен­ним и мнимым выражением недовольства едва уловима, и иностранцы, наверное, не сразу ее распознают, но у англи­чан на это особый нюх, и они за двадцать шагов отличат шут­ливое нытье, которое вполне приемлемо, от жалоб всерьез.

Жаловаться всерьез можно при других обстоятельствах, например во время задушевных бесед с близкими друзьями, но при исполнении ритуала стенаний всем трудовым кол­лективом это считается непристойным и неуместным. Если вы всерьез сетуете на свои неприятности в коллективе, вас могут заклеймить «нытиком», а «нытиков» никто не любит — «нытикам» нет места на сеансах коллективных стенаний. Ри­туал выражения недовольства на работе — это форма соци­ального взаимодействия, возможность установить более тес­ный контакт путем обмена недовольными замечаниями относительно раздражающих факторов. Все участники ри­туалов коллективных стенаний знают, что они никак не мо­гут повлиять на решение проблем, по поводу которых они ропщут. Мы жалуемся друг другу, а не высказываем претен­зии. И мы не надеемся найти решение наших проблем, да, в общем-то, и не стремимся к этому. Нам просто нравится сетовать на них. Ритуал стенаний — это не тактика и не спо­соб достижения цели. Мы жалуемся, чтобы отвести душу. Мы жалуемся просто для того, чтобы пожаловаться.

В ходе этих сеансов «психотерапии» затрагиваются и по-настоящему серьезные проблемы — жалованье, условия ра­боты, боссы-тираны и т. д., — но, даже выражая недовольство по этому поводу, мы насмешливо морщимся, пожимаем пле­чами, закатываем глаза, вскидываем брови в притворной до­саде и театрально вздыхаем; полные слез глаза, дрожащие губы и хмурые взгляды — это неприемлемо. Ритуал стена­ний — это развлечение, а не «драма на кухне»*.

----------------------

*«Драма на кухне» — бытовая пьеса о неприглядных сторонах жизни.

Надлежащий тон английского ритуала стенания выражает лозунговое вос­клицание «Typical!» («Вот так всегда!»), которое можно услы­шать множество раз за день на каждом рабочем месте в стра­не. «Typical!» также употрeбляется в ритуалах стенания, спро­воцированных рядом других обстоятельств, — при задержке поездов и автобусов, в дорожных пробках и вообще в лю­бых ситуациях, когда что-то не ладится. Как и «nice» («мило» и т. д.), «typical» — самое полезное и многоцелевое слово анг­лийской лексики. Наиболее общий, универсальный термин выражения недовольства «typical» применяется для хаpaкте­ристики любой проблемы, неприятности, несчастья или бедствия. Собирая материал для исследования в пабах в бес­покойный политический период 2003 года, я однажды услы­шала, как кто-то завершил ритуал стенаний следующей фра­зой: «И вот теперь ко всему прочему нам угрожают террорис­ты, и мы собираемся вступить в войну с Иpaком. Вот так всегда!»

В восклицании «Typical!» есть нечто сугубо английское. Оно передает одновременно обиду, негодование, символи­зирует бездеятельность и покорность, признание того, что жизнь полна мелких неурядиц и трудностей (а также войн и террористов) и что с этим нужно просто смириться. В ка­ком-то смысле «Typical!» — это проявление того, что прежде называлось английской чопopностью. Это жалоба, но жало­ба, выраженная с присущими англичанам терпимостью и выдержкой — некий сердитый холодный стоицизм.

ПОСЕЩЕНИЕ ПАБА ПОСЛЕ РАБОТЫ

Недавно мы с моей сестрой-социологом говорили об упот­рeблении спиртных напитков после работы, и она стала рассказывать мне об одном из недавних исследований в Англии по проблеме стресса на работе. «Можешь не продолжать, — перебила я сестру. —Выяснилось, что те работники, которые после работы ходят в паб выпить вместе со своими коллега­ми, меньше страдают от стресса, чем те, кто туда не ходит, верно?» «Да, конечно, — ответила она. — Но ведь мы это зна­ли!» И то же самое вам мог бы сказать любой английский ра­ботник, знакомый с ритуалом посещения паба после рабо­ты, — и при этом еще добавил бы, что социологи имеют обыкновение констатировать очевидное. Тем не менее, ду­маю, замечательно, что наше инстинктивное «знание» таких вещей находит подтверждение в материалах объективного исследования. Однако быть социологом — нeблагодарный труд, особенно в среде саркастичных англичан, которые обычно отмахиваются от результатов наших исследований как от очевидных, всем известных фактов (если они совпада­ют с «общеизвестными фактами»), либо как от чепухи (если они ставят под сомнение некую общеизвестную истину), или как от словоблyдия (когда неясно, какой совершен грех, пос­кольку выводы излагаются непонятным научным языком). Не исключено, что мой рассказ тоже сочтут констатацией очевидных фактов, чепухой или словоблyдием, а может, од­новременно тем, другим и третьим, но я все же рискну и по­пытаюсь объяснить, как скрытые правила ритуала посеще­ния паба после работы превращают этот самый ритуал в эф­фективное противоядие от стрессов, полученных на работе.

Во-первых, существуют универсальные правила, касаю­щиеся употрeбления спиртного и питейных заведений. Во всех культурах алкоголь используется как символический знак препинания, назначение которого — знаменовать, об­легчать и ускорять переход из одного социального состоя­ния или контекста в другое. В число ритуалов подобного рода, в которых алкоголь играет важную роль, входят и «обряды социальных перемен», знаменующие главные жизненные Циклы — рождение, достижение совершеннолетия, вступление в бpaк, cмepть и менее значимые «церемонии» — напри­мер, переход из состояния работы в состояние отдыха или домашнее состояние. В нашей культуре и ряде других куль­тур алкоголь — подходящее символическое средство для пе­рехода из состояния работы в состояние отдыха, потому что спиртное ассоциируется исключительно с отдыхом — с вос­становлением сил, развлечениями, весельем, непосредствен­ностью и расслаблением — и воспринимается как нечто не­совместимое с работой⁴².

-------------------------

⁴²На самом деле, не везде: во многих культурах, особенно там, где существует более здоровый, «комплексный» подход к употрeбле­нию спиртных напитков, алкоголь знаменует и обратный пере­ход — из домашнего состояния/состояния отдыха в состояние ра­боты. Например, во Франции и Испании люди по дороге на работу зачастую заходят в бар или кафе, чтобы «подкрепиться» бокалом ви­на, рюмкой кальвадоса или бренди.

Существуют также универсальные «законы», связанные с социальными и символическими функциями питейных за­ведений. Об этом я упоминала в начале главы, посвященной общению в пабах, но здесь еще раз стоит напомнить, что все питейные заведения, во всех культурах, имеют свой собс­твенный «социальный микроклимат». Это — «пороговые зо­ны», для которых хаpaктерна в той или иной степени «куль­турная ремиссия» — временное смягчение или временная отмена действия традиционного социального контроля, временная отмена ограничений. Любое питейное заведе­ние — это также эгалитарная среда или, по крайней мере, та­кая среда, в которой статус индивида определяют критерии, отличные от тех, что бытуют во «внешнем» мире. И, пожалуй, самое главное: и употрeбление спиртных напитков, и сами питейные заведения во всем мире ассоциируются с социаль­ным взаимодействием.

Таким образом, английский ритуал употрeбления спирт­ных напитков после работы служит эффективным нейтра­лизатором стресса отчасти в силу того, что, согласно универ­сальным «законам», служебные иерархические отношения и напряжение рабочего дня растворяются в алкоголе, особен­но если алкоголь потрeбляется в компанейской эгалитарной среде паба. Забавно то, что ритуал употрeбления напитков после работы в местном пабе эффективно снимет стресс, да­же если вы будете пить только кока-колу или фруктовый сок. Зачастую достаточно лишь окунуться в своеобразную атмос­феру паба, и вы мгновенно чувствуете расслабленность, у вас поднимается настроение — даже без такого социального посредника, как алкоголь.

Специфические правила ритуала употрeбления спирт­ных напитков после работы, которым мы следуем добро­вольно, призваны главным образом усилить этот эффект. Например, обсуждение вопросов, связанных с работой, доз­волено (в сущности, пабы — это то место, где во время «соб­раний» за выпивкой принимаются важные решения), но пра­вила, запрещающие излишнюю серьезность, и правила веж­ливого эгалитаризма там соблюдаются более жестко, чем на работе.

Согласно правилам, запрещающим излишнюю серьез­ность, в пабе вы можете обсуждать с коллегами или товари­щами по работе важный проект или проблему, но напыщен­ные, пафосные или скучные речи недозволительны. На рабо­чих совещаниях, если вы занимаете достаточно высокое положение в компании, вам это, возможно, сойдет с рук (хо­тя популярности не прибавит), но, если вы начнете ораторс­твовать, важничать и задирать нос в пабе, вам недолго думая скажут: «Ой, да будет тебе».

Правила вежливого эгалитаризма не требуют, чтобы вы совсем забыли про систему служебной иерархии, но предпи­сывают более шутливое, непочтительное отношение к раз­личиям в должностном статусе. На «совещания» в пабе соби­раются обычно небольшие группы коллег, занимающих в компании примерно равное положение, но если к ним при­соединяется кто-то из вышестоящих сотрудников, уважи­тельность, с которой к ним относятся на работе, в пабе заме­няется ироничной формой почтительности. «Босс» — впол­не приемлемое обращение к менеджерам, которые после работы отправляются в паб выпить вместе со своей «коман­дой», но произносить его нужно в шутливой, несколько на­гловатой манере, например, так «Эй, босс, теперь ты угоща­ешь!» Разумеется, с приходом в паб мы все не становимся в одночасье равными друг другу по статусу, но у нас есть право подшучивать над служебными иерархическими отношения­ми, чтобы показать, что мы не воспринимаем их слишком серьезно.

Правила употрeбления напитков после работы и обще­ния в пабе в целом глубоко укоренились в сознании англи­чан. Если вы видите, что обсуждение деловых вопросов или беседа-интервью не клеится, что ваш собеседник скован и вы не можете разговорить его, скажите этому человеку: «Держи­тесь так, будто вы в пабе» или «Рассказывайте об этом так, будто мы с вами сидим в пабе». Все сразу поймут, что вы име­ете в виду: общение в пабе — это непринужденный, спокой­ный, дружеский разговор. Никто не пытается произвести впечатление на собеседников, никто не воспринимает вещи слишком серьезно. Конечно, если у вас есть возможность пригласить собеседника в ближайший паб, тем лучше, но, как я выяснила, даже просто упоминание о социальном микро­климате паба снимает напряжение и помогает человеку рас­слабиться.

ПРАВИЛА ПОВЕДЕНИЯ НА КОРПОРАТИВНЫХ ВЕЧЕРИНКАХ

Те же принципы, только в жесткой форме, действуют и в от­ношении корпоративных вечеринок (под данным термином я, как и большинство людей, подразумеваю все мероприятия, организуемые фирмами и компаниями для своих сотрудни­ков, будь то «синие воротнички» или «белые») — особенно ежегодного вечера накануне Рождества, который считается традиционным ритуалом и теперь неизменно ассоциирует­ся с «пьяным дeбoшем» и другими формами дурного поведе­ния. Я проводила несколько исследований на эту тему в рам­ках проекта ИЦСП, посвященного социальным и культурным аспектам употрeбления спиртных напитков, и всегда знаю, когда начинается официальная «подготовка» к Рождеству, поскольку именно в это время мне начинают звонить журна­листы, спрашивая: «Почему люди всегда плохо ведут себя на корпоративных вечеринках по случаю Рождества?» Ответ сле­дующий: мы плохо себя ведем, потому что на рождественских вечеринках полагается плохо себя вести. Плохое поведение предопределено неписаными правилами, регулирующими нормы поведения на этих мероприятиях. Плохое поведение ожидаемо, это нормальное явление.

Однако под «дурным поведением» я не имею в виду ниче­го непристойного или предосудительного. На корпоратив­ных вечеринках «дурное поведение» выражается просто в более высокой степени раскованности, чем это обычно доз­волено, — в понимании англичан, разумеется. Согласно дан­ным моего исследования в рамках проекта ИЦСП, 90 % рес­пондентов признали, что «дурно себя ведут» на корпоратив­ных вечеринках, но наиболее общий «грех» —- это просто потакание собственным слабостям: почти 70 % сказали, что они слишком много пьют и едят. Другие хаpaктерные черты корпоративных рождественских вечеринок — флиpт, «не­жничанье», «скабрезные шутки» и «валяние Дypaка».

50 % людей в возрасте до 30 лет рассматривают корпора­тивные вечеринки по случаю Рождества как непосредствен­ную возможность пофлиpтовать и «понежничать», и почти 60 % признались, что им нравится Дypaчиться. 30—40-летние ведут себя несколько сдержаннее, но ненамного: 40 % Дypa­чатся на рождественских вечеринках, зачастую «говоря та­кое, что при обычных обстоятельствах никогда бы не произ­несли». «Праздничная болтовня» порой вызывает неловкость, но во многих случаях дает и положительные результаты: на рождественских вечеринках 37 % опрошенных подружились с бывшими врагами или соперниками или помирились пос­ле ссоры, а 13 % набрались смелости и признались в своих чувствах тем, кто им нравится.

Но даже самые диковинные формы плохого поведения на корпоративных вечеринках — это скорее проявление глу­пости, чем порочных наклонностей. В более непринужден­ных беседах с английскими работниками, когда я задавала свой традиционный вопрос: «Как люди развлекаются на кор­поративных вечеринках, устроенных по случаю Рождест­ва?» — мои собеседники часто упоминали обычай фотоко­пировать чей-нибудь зад (или иногда гpyдь) на офисном фо­токопировальном аппарате. Не знаю, как это происходит на пpaктике, но то, что данная забава стала символом кор­поративных вечеринок, дает представление об отношении англичан к этим мероприятиям и об их поведении в услови­ях «культурной ремиссии».

В последующих разделах я еще вернусь к анализу разных форм «культурной ремиссии», «узаконенного отклонения от нормы» и «режима перерыва», но здесь следует напомнить, что все это — не просто модные ученые словечки для обоз­начения «непринужденного поведения». Это не значит, что вы вправе полностью отказаться от условностей и делать то, что вам заблагорассудится. Речь идет о временных узаконен­ных отклонениях от нормы в определенных условиях, при которых могут нарушаться только определенные правила и только опр